Дорогой брат

Каменные изваяния величиной со скалы, огни тысячи свеч, сглушенный лоскутами знамений солнечный свет… И гробовая, абсолютная тишина. Лапы мягко и бесшумно ступают на мраморный пол. Его величественная фигура скользит мимо десятка колонн, его уши неподвижно покоятся на голове, его глаза закрыты, но под веками постоянное беспокойное движение. Он видит всё: как мать борется с болезнью, скрываясь от своего выводка, как хрипит в горле у молодого волка, лишь недавно бегавшего по лесу, как медленно дышит уснувший крольчонок, даже не зная, что больше никогда проснётся. Он видит их смерть, подкрадывающуюся шажок за шажком. Он и есть сама Смерть. В его обитель запрещено заходить, ни один взгляд не может проникнуть туда, где ежедневно гуляет Повелитель Алой Короны. Как дымка, как туман, как вздох, он незаметно и неслышно появляется и исчезает в коридорах своего храма, находя в нём уединение и покой. Здесь не слышно ни молитв, ни топота лапок порой так надоедающих его смертных созданий. Но рано или поздно правило нарушается. Рано или поздно в законе меж строк начинает читаться исключение, что не было создано изначально, но оказалось действительно позже. — Ты гремишь как извергающийся вулкан, дорогой брат, — негромким, но властным тоном произносит он, Бог Гибели, Хозяин Бездны. — Никогда прежде ты не был так безрассудно дерзок. Что же случилось на сей раз?.. — Я не собираюсь объясняться перед тобой, Нариндер, — отрезает шипящим тоном паукообразное существо: гигантский членистоногий помещается внутри только потому, что стены храма выстроены для таких, как он. Епископов веры, единственных хранителей праведного пути. — Твоя вина в том, что мои люди умирают, как высыхает трава в дни летнего зноя… — говорит он, и голос его угрожающе тянется и трещит, как кончик хвоста гремучей змеи. Его ноги двигаются вперёд, перенося за собой торс паука, массивное брюшко чуть качается от ходьбы. — Такова их участь, — спокойно отвечает Нариндер, наконец раскрывая глаза, лишь центральный, третий, остаётся в постоянном бдении. — И прямо сейчас ты теряешь больше, дорогой Шамура. Почему ты так удивлен? Всё складывается как должно, но никак иначе. Быть может, твоя вина в их гибели? — Ты заговариваешь меня, брат. Я знаю: это не течение времени, не дело рук обстоятельств. Это твоя воля, что стоит за этим зовом, — глаза второго епископа угрожающе сужаются, когда он настигает кошачью спину. — Ты хочешь сказать, что я тебя пригласил? — незаметная усмешка скользит по устам, тонет в гортани, но Шамура чувствует её каждым волоском на своём ужасающем теле. — У меня лишь один вопрос к тебе. Зачем это представление? У тебя тысяча смертных, чтобы отдать им приглашение. — И ни один из них не достоин. Но мой лучший глашатай достаточно ясно передал сообщение, правда? — теперь Нариндер даже не скрывает того, что ухмыляется. Он оборачивается, и в лукавости тонут красные глаза, рассеченные полоской-зрачком. Шамура молчит. Он хмурится ещё сильнее, напрягая хелицеры и обнажая прячущуюся вереницу клыков. Он так близко, что можно услышать и почувствовать его холодное, словно мёртвое дыхание. Быть может поэтому он так любим? Быть может поэтому так хочется раздражать его снова и снова, испытывая на себе границы пытливого ума? Нариндер вновь прикрывает глаза, когда с очаровывающей улыбкой жнеца поддаётся вперёд, мягкими пушистыми лапами обхватывая плечи брата, заставляя приблизиться к себе ещё сильнее, так, чтобы места не осталось совсем. Он совсем не похож ни на какого смертного, ни на брата с сестрой: паук жёсткий, костяной, крепкий, как сталь, такой манящий одним видом своей острой фигуры. Их пасти соприкасаются вместе, хватка на плечах слабеет и лапы обхватывают другие, когтистые, налегая ладонями, переплетая пальцы с чужими. Влажный, грязный поцелуй такой глубокий и долгожданный, что Нариндер ощущает, как внутри его тела сворачивается комок желания, уже жаждущий расслабления. Но ещё слишком рано; Шамура берёт инициативу над отвлеченным своим удовольствием братом и толкается вперёд. По сравнению с широким и мягким кошачьим языком у паука он жесткий, длинный и подвижный, чем-то похож на небольшой гибкий отросток, как у осьминога. Он с силой прижимает другой, полностью забирая контроль над происходящим. Уши Нариндера инстинктивно опускаются, он издаёт тихие вздохи, ощущая, как слюна стекает с уголка пасти. Ему плевать на воздух, как всё равно и Шамуре. Они могут мучиться от удушения всю вечность, но если это будет таким образом, то Нариндер не имеет совсем ничего против. И в ту секунду, в которую его разум покидает наблюдение за смертными, когда остаётся только Шамура, это красивое и такое желанное существо, происходит что-то странное. Что-то горячее вдруг стреляет струёй прямо в пасть кота. Он успевает только дёрнуться, когда его брат отстраняется, и глаза видят: паук хищно скалится, пока их рты всё ещё соединяет маленькая ниточка, но не слюны, а паутины. Паутины?! Нариндер совсем отрывается от брата, пытается раскрыть пасть и сказать всё, что думает по этому поводу, но уже застывшая жидкость прямиком из паучьих желез слишком крепка. Когда лапы с выпущенными когтями уже собираются порвать её, Шамура вдруг бросается вперёд и валит брата на пол, заставляя изящную плитку разбиться под весом своего хозяина. Задние лапы, массивные и опасные, бьют мраморную поверхность ещё сильнее, но лишь для того, чтобы отвлечь Нариндера от происходящего. В мгновение ока принц гибели оказывается стянут по обеим парам лап, они прикреплены гигантскими мотками шёлковых нитей к колоннам, и те, как ни странно, совершенно не поддаются усилиям Нариндера. — Не дёргайся, «дорогой брат», — шипит Шамура, смотря на прижатого к земле епископа сверху вниз. — Ты рискуешь потерять всё самое дорогое. Уши Нариндера снова опускаются, когда паук наклоняется и касается груди другого божества, спускается своими изящными тонкими пальцами вниз, к животу, а потом ещё ниже… Тело скрыто накидкой, изящно вышитым белым платьем, но это совершенно не мешает Шамуре, и вскоре его пальцы отыскивают бугорок под тканью, сжимают с жестокой, но терпимой для епископа силой. Кот жмурится, рычит сквозь кляп, сжимает кулаки и смотрит на брата как хищник на обнаглевшую дичь. Но членистоногий лорд лишь бесшумно смеётся, поднимая одежды, позволяя холодному воздуху обхватить уже возбужденный член, с красной головки которого крохотной каплей стекает предэякулят. Шамура смотрит на неё внимательно, словно это не просто бесцветная жидкость, а что-то крайне интересное, и вдруг слизывает, касаясь гладким языком всей длины. Нариндер уже закрывает глаза и расслабляется, когда его брат выкидывает очередную неожиданность и поднимает задние лапы кота, обращаясь с делом уже к другому, совсем не желательному для обращения месту. «Только посмей…» «О, я уже». Нариндер сдавленно стонет в комок паутины и подгибает пальцы, когда склизкий язык касается входа в колечко мышц, поджимающееся от одного прикосновения. Но не проходит и двух минут, когда оно всё же впускает в себя орган, до сих пор так приятно вылизывающий проход. Язык Шамуры похож на щупальце, и сейчас это его самое лучшее достижение: он проникает достаточно глубоко, чтобы доставить своими гибкими движениями удовольствие, но при этом достаточно мал, чтобы не причинять дискомфорт. — Мхвх… — слышится тихий всхлип-стон, когда чувствительный бугорок вдруг толкают, лаская изнутри. Это продолжается слишком долго, чтобы не среагировать соответствующе. Плотно обхватывая хозяйничающий язык брата, Нариндер извергается с громким выдохом, продолжая часто дышать ещё долгое время после достижения пика. Оргазм щекочет каждую клеточку его тела, и он улыбается, полуприкрытыми глазами рассматривая Шамуру, тоже утомившегося после столь усердной работы. — Ты получил своё наслаждение? — спрашивает он наконец, начиная идти вперёд, пропуская Нариндера между своих лап. — Доволен собой? — с шипением и неким возмущением задаёт риторический вопрос, а затем смеётся в лицо богу смерти. — Теперь моя очередь. Передняя часть паука наклоняется, его клыки вонзаются в кошачьи уши, начиная оставлять там глубокие беспощадные укусы. Нариндер морщится, дёргает, шипит, но вскоре укусы становятся не такими жёсткими, а одна из задних ног Шамуры и вовсе поглаживает спокойно лежащий член. Сочетание боли и предвкушение от задуманного братом действа делает своё: пенис снова твердеет, и Нариндер снова становится похож на измученного котёнка, который уже готов к разрядке. Но не сейчас. Тело Шамуры опускается, а головка члена ощущает что-то небольшое, узкое, но давящее прямо вниз. Нутро паука насильно раздвигает этот напор, Шамура буквально насаживает себя на чужой орган, и наконец-то его спокойная и размеренная морда отражает то, что он действительно чувствует: таящееся слишком долго возбуждение. Закрывая глаза, с тихими вдохами, перемешанными с тягучими стонами, паук начинает двигаться, покрывая не больше половины всей длины Нариндера. И, кажется, ему вполне этого хватает?.. «Так дело не пойдёт, — усмехается в голове Нариндер». Внезапно, его путы рвутся; от неожиданного звука останавливается и хозяин Шёлковой Колыбели, но другому епископу нужна всего секунда, чтобы их положения сменились, а этот отвратительный комок паутины наконец-то покинул пасть. — Слишком мало, дорогой Шамура, — объясняет Нариндер, смотря на чуть растерянного паука, прижатого к полу лапами вверх, остающегося в самой уязвимой для себя позиции. — Слишком мало и слишком нежно… Ты заслуживаешь большего, — то ли с любовью, то ли с угрозой урчит кот, и резким толчком полностью погружается в тело брата. Шамура довольно громко шипит, но Нариндер не даёт ему отдыха, и вскоре его движения становятся такими быстрыми, грубыми и размашистыми, что Шамура даже забывает о своей идее пнуть лапами брата за такие фокусы смены плана. Он стонет и сжимается, массажируя член внутри себя, чьи толчки наконец-то становятся медленными, но теперь крайне глубокими. Выпуская всю длину, Нариндер без предупреждения входит вновь, полностью погружаясь одним напористым движением. Совсем скоро это становится гораздо легче, Нариндер закрывает глаза и выгибается, держа одну пару задних паучьих лап, используя их как опору для своих вновь ускоренных толчков. Вот-вот они оба сольются в порочном удовольствии… Первым не выдерживает Шамура: на удивление тихо, по сравнению со всеми бывшими звуками, он кончает, оставляя Нариндеру лишь несколько стонов, вскоре обрывисто заканчивающихся. Он чувствует, как дрожит всё его тело от удовольствия, но больше того присутствие его брата, никак не успокаивающего соитие. Гораздо позже и он успокаивается, и Шамура чувствует тёплую жижу, похороненную теперь глубоко внутри него. Когда кошачий орган выходит из пульсирующего кольца мышц, немного спермы вытекает наружу, грязной лужицей появляясь на белоснежном полу. —Дорогой…брат… — с перерывом на вздохи произносит Нариндер, нависая над Шамурой. — Прости…что не сказал этого сразу. — Я уже не злюсь, — отвечает паук почти что обыкновенным своим тоном, хотя тень волнения и возбуждения ещё остаётся в его голосе. — Ты не знаешь, о чём я, — вдруг смеётся Нариндер, садясь рядом с до сих пор лежащим братом. Он успевает лишь кинуть недоумевающий взгляд, когда три чёрные круглые пропасти возникают на земле, и из них растут знакомые силуэты. — Чудесное выступление, Шамура, — клокочет Калламар, а голодные взгляды его, брата и сестры буравят лишь начинающего осознавать свою ситуацию епископа. — Стоило создать тебе небольшое неудобство ради этого, верно? У Нариндера всегда хорошие идеи на твой счёт. — Я надеюсь, ты ещё не слишком устал, дорогой Шамура, — грохочет своим значительным голосом единственная сестра. — Мы с братьями готовы провести массовый ритуал ради подобного шанса. — Только мы, пятеро божеств вечной веры. Я готов учиться искусству удовольствия со всем моим рвением… — шелестит Леший, но слова его сбиваются нетерпеливым рыком. Их глаза бесчисленной жаждой вонзаются в Шамуру, и он усмехается, обнажая клыки.