Колесо года

На закате в деревню пришел Инквизитор. Он был худ, бледен и имел толстую рыжую косищу, которую то и дело перекидывал с плеча на плечо небрежным жестом. Конь его был так же худ и бледен, и если бы не был лощеным дорогим скакуном, в котором легко просматривалась редкая порода, то, наверное, все деревенские приняли бы Инквизитора за Вестника Чумы. И побили бы его камнями. За благородной кобылой изабелловой масти тащилось побитое жизнью войско. Несколько конников и с десяток пеших. Августовская жара добивала остатки их мужества. Им очень хотелось бросить этот рейд по городам и весям. Не радовали ни молитвы, ни алые стяги, ни хорошее жалование. И к тому же, их рыжеволосый предводитель был болен. И давно. Какая-то неясная хворь сковала его сердце, у него холодели руки. И даже пламя костров под неверными, запах ладана и бесконечные молитвы не спасали Инквизитора. Тяжесть только усиливалась. А он, ведомый ею, гнал лошадей от деревни к деревне, ища спасения в церквушках при крошечных погостах. Весь честной люд деревни выкатился из домов под палящее полуденное солнце, заполняя пёстрой толпой пустую площадь с давно высохшим колодцем в самом центре. Инквизитор морщился от скуки, представляя, что сейчас состоится очередной разговор со старостой. Так происходило в каждой деревне. Клубы пыли, толпа страждущих, нудный разговор, суд и костры. Тоска и скука. Остановившись у колодца и отмахиваясь от клубов пыли, поднятой копытами лошадей, он прокашлялся, готовясь выдать речь, но голос предательски дал петуха. — Честной люд! — он снова прокашлялся, надеясь на то, что саднящее горло отпустит, — мы пришли к Вам с миром, мы даруем свет надежды всем заблудшим душам и изгоняем древнее зло с этих земель… Он снова закашлял, не в силах уже остановиться. Кто-то подергал его за полу плаща. Опустив взгляд, Инквизитор обнаружил маленькую девочку, что протягивала ему стакан с напитком. — Спасибо, — в стакане плескалась янтарная жидкость, которая пахла травами, мёдом и немного вином. Инквизитор несмело сделал глоток, ощущая, как по горлу прокатилась волна тепла. — Так вот, если вас мучает нечисть, мы истребим её во имя Господа и нашего Короля! — закончил он, наконец, свою короткую речь, думая при этом о том, что надо бы расспросить девочку о волшебстве напитка. Кажется, даже на сердце его стало легче. Хотя это, конечно, просто нелепые мысли. Этого просто не могло быть. Потому, что никакой магии нет, и быть не может! Есть только Зло, которому противостоит его Бог, и всё! Пока Инквизитор боролся с тяжкими мыслями, из толпы к нему вышел староста. Высокий мужчина средних лет, он был бы красив, если бы не колючий взгляд злых синих глаз, от которого у кого угодно мурашки побежали бы. — Милсдарь Инквизитор, — начал зычным голосом мужик, — бед у нас не много, сами знаете… — он с опаской глянул куда-то, словно ища поддержки в лицах односельчан. — Ведьма у нас тут завелася, препротивная баба, вот, колодец сухой! Селянам стирать негде! — с каждым словом голос мужика становился все громче и громче и противно резал ухо. — И смотрите, сударь, что она сделала с моей головой! Я поседел раньше срока! — в толпе кто-то захихикал, пара мужиков плюнула под ноги и осенила себя знаменьем. Но в целом, люди выглядели спокойно и довольно. Только семья старосты, которая стояла у того за спиной, смотрелась несколько… потрепанно. Дородная женщина качала на руках маленькую девочку, а под глазом у неё красовался огромный синяк, неприятно выделяясь на светлой коже. Инквизитор нахмурился. — Где обитает, знаете? — спросил тихо один из всадников. — Да, и покажем, как только расположитесь туточки у нас! — толпа же, поняв, что зрелище если и будет, то чуть позже, стала разбредаться, только староста и остался. Встать лагерем им разрешили на пустующем уже поле. Колкая солома противно хрустела под ногами. Оставив коменданта ставить лагерь и взяв с собой парочку людей для охраны, Инквизитор пошагал за старостой — к месту, где, по мнению того, жила ведьма. Доспехи были отнюдь не самым удобным одеянием. Инквизитор брёл, обливался потом, мечтая поскорее стянуть их, проклинал свою болезнь, засуху и эту работу. Но тихо и про себя. А староста меж тем трещал, как бело-черная птица сорочница. — Так вот, звать меня Милош, бабу мою Марта, она из пришлых… дочка наша Милена… — староста осёкся, — болеет она, а всё ведьма эта, роды принимала! Всё она виновата, милсдарь Инквизитор! — Можете называть меня Анженом, ни к чему эти церемонии… — имя, данное Инквизитору при принятии в веру, бесило того неимоверно. Было какое-то ощущение неправильности. Но ничего тут уже не попишешь. — Так вот, баба эта, рыжая стерва… — староста снова осёкся, косясь на волосы инквизитора. Кто-то из охраны фыркнул, Анжен лишь только слегка повёл бровью. Староста продолжил разговор: — Она пришлая, как жёнка моя, с тем же караваном из разоренных земель прибыла, да только посмотрите на мою жену и на неё! Сразу видно! Ведьма! — староста опять почти кричал. Да-а, однако, страсти кипят в старосте нешуточные. Того и гляди, сам вспыхнет пуще костров инквизиции. Нет, Анжен не был дураком. Он понимал, что злоба этого мужика — в зависти. Только что он мог сделать? Если улучит эту неизвестную в колдовстве, то её, конечно, положено будет сжечь, но вот что-то подсказывало Инквизитору, что история не так проста. Дом ведьмы был за околицей деревни. И внешне сильно выделялся среди других домов. Одноэтажная, грубо сбитая изба, плетень, горшки. И зелень. Очень много зелени, аж в глазах рябило. Над грядками с ароматными травами порхали бабочки и деловито жужжали пчелы, маленький улей притулился под яблонями, на которых уже зрели плоды. Вся зелень сада не была пыльной, вялой и поникшей, как в остальной деревне, а сочной и живой. Две рябины согнулись над калиткой, создавая своеобразные ворота, а на пороге дома сидела женщина в льняном платье и льняном же переднике, и чистила рыбу, отбрасывая обрезки вившейся у ног черной кошке. Действительно, ведьма была рыжая. Только вот если волосы у Анжена были словно припорошенными известкой, бледно-рыжими, то волосы незнакомки алели раскалёнными углями. Никогда еще Инквизитор не видел такого цвета. Женщина вскинула голову, желая посмотреть, кто там на всю деревню грохочет латами. И Анжен застыл. Эти глаза на редкость странно контрастировали с загорелой кожей. Синие, как незабудки. Он-то был обладателем глаз невнятного серого цвета. Инквизитору пришлось одёрнуть себя, чтобы перестать сравнивать себя и гипотетическую ведьму. — И вам доброго денёчку! — голос у ведьмы бы глубоким, грудным. — Вот она! Ведьма проклятущая! Баба мерзкая! — староста разве что не кругами бегал вокруг Инквизитора, чем откровенно раздражал. — Понятно, вы можете идти, — Инквизитору хотелось как можно скорее избавиться от общества Милоша, опостылевшего донельзя и вызывавшего лишь чувство брезгливости. — Но… — стал протестовать староста, в немом укоре тыкая пальцем в рыжую ведьму. — Слышь, юродивый! Я тебя предупреждала, что в следующий раз, если ты сюда притащишься, у тебя кое-что важное отсохнет! — незнакомка грозно указала в сторону Милоша ножом. Староста, как брехливая и при этом откровенно трусливая собака, захлебнулся своей желчью, но благоразумно затих. — А если твоя жена на тебя ещё раз мне пожалуется, вообще лысым останешься, чёрт плешивый! Старосту словно ветром сдуло — только пыль облаком взвилась, он бежал и голосил на всю деревню. — Совсем уже… с дуба рухнул… — женщина ополоснула руки в ведре, куда складывала потрошеную рыбу, и перевела взгляд на незнакомцев, что с оружием стояли на её пороге. Инквизитор прокашлялся. — Именем Инквизиции! Вас обвиняют в колдовст… — начавшаяся тирада Анжена прервалась на середине. Голос пропал совсем. Он смотрел перед собой, но видел только глаза рыжеволосой ведьмы. А потом взгляд его померк, и он грудой железа рухнул в дорожную пыль. — Теперь у моего порога, как осенние листья, начали опадать инквизиторы! — всплеснула руками ведьма. — Эй, малахольные! Несите сюда в тень вашего многострадального милсдаря! Охрана чуть потопталась нерешительно, но потом всё же подхватила бездыханное тело. В саду даже дышалось легче. Уложив Инквизитора под яблони, стражники замерли, опасливо оглядываясь. — Значит так, ты! Тебя как звать-то? — обратилась женщина к одному из охраны. — Ниал… — робко отозвался здоровый детина. Почему-то эта женщина напоминала ему мать, и спорить с ней совсем не хотелось. — Ниалушка, вот сейчас ты берёшь вот это ведро, а лучше вот те четыре, что у стены, и идёшь за дом к колодцу, — отдавала команды рыжая. — Меня звать Маришка, приятно познакомиться! — Ниал только кивнул и, грохоча медными ведрами, ушел к колодцу. — А ты? Тебя как кличут? — обратилась Маришка ко второму. — Бу… бу… Бурут… — охранник заикался с детства, и всегда стеснялся произносить своё имя. За глаза его дразнили Бубочкой, что очень его злило. — Отлично, хорошее имя! Мама твоя молодец! Раздевай своего Инквизитора! — Но… Господин Анжен… он… не велит на себя смотреть. Эт… эт… это грех! — охранник заикался с каждым словом всё сильнее и сильнее, пока окончателньо не умолк. — Грех не грех, но он умрёт, если ты железки эти с него не стянешь! Бурут только хмыкнул и стал развязывать влажные от пота крепления доспеха. Он снимал слой за слоем, аккуратно складывая латы в сторону. И надеясь, что потом его не сожгут на костре, как других неверных. Под латами оказался абсолютно мокрый ватник. Его стягивали уже вместе. К моменту, как на милсдаре осталось только исподнее, вернулся Ниал. Четыре ведра стояли у ног ведьмы. — Молодец, теперь сами снимайте всё это и с себя тоже, вам тут точно воевать не придется… Мужики чуть помялись, но оставшись без зоркого и злого глаза своего господина, расслабились. — Теперь вы берёте этого… как его? — Милсдарь Анжен… — Понятно, берёте его под руки и держите, вам тоже полезно будет! А то пасёт он вас, будь здоров! — ведьма легко подняла ведро и, чуть раскачав его, обдала ледяной колодезной водой Инквизитора. Тот зафыркал, отплёвываясь и приходя в себя. — Так, этого рыжего в тень, а сами по ведру и за плетень, обливаться! Шагом марш! Охрана покорно ушла принимать водные процедуры. А ведьма придвинула к себе полное ведро, достала из кармана лоскуток и что-то быстро нашептала. Окунув тряпицу в воду, положила её на лоб Инквизитору. Тот зашевелился и даже легче задышал. Глаза открылись, уже не такие мутные. — Я не зачитал тебе твои права… — он ухватил женщину за руку, и она дернулась от того, какими ледяными были его пальцы. — У меня нет прав, только обязанности! — шикнула Маришка, выдергивая руку. Инквизитор прижал обе ладони к лицу, видно, окончательно приходя в себя. — Мне уже лучше, — мужчина попытался встать. — Ну-ка, давай в дом… — Маришка подставилась под руку и, придерживая Инквизитора, поплелась в своё обиталище. В целом внутри оно не сильно отличалось от обычной деревенской избы. Печь, чисто выскобленный стол, скамья, над печкой полати. Усадив своего гостя поневоле за стол и дав ему ещё питья, Маришка устроилась напротив. Ниал и Бурут топтались у порога, капая водой с волос на пол. — Так, вы сейчас берёте по ведру воды из моего колодца и несёте туда, где встали с войском… — А из реки… — А из реки только коней поить, особенно в августе! — рыкнула женщина и продолжила, — потом берёте ребят, с которыми пришли, и свои вёдра, и ходите сюда за водой до тех пор, пока нужно, и латы прихватите… — Маришка властно махнула рукой, зная, что они пойдут выполнять ее приказы. — Инквизитора я вашего не съем, обещаю, — она так задорно улыбалась, что даже хмурый обычно Бурут ухмыльнулся. Инквизитор с интересом смотрел на происходящее. Она так легко обходилась с людьми, эта странная женщина. Нет, колдовством тут и не пахло, она просто была очень уверенной в себе. Такой уверенной, словно всю жизнь управляла замком и строила слуг. Женщина хозяйничала на кухне, и вот перед Анженом появился стакан со знакомым уже напитком. — Девочка на площади… — Кузнеца дочка, у неё горло болело, вот… выдала… И тебе не помешает. Давно болеешь? Инквизитор даже бровью не повёл, хотя и привык, что к нему все почтительно обращаются. В этом доме почему-то не хотелось разводить церемонии. И спорить. Наверное, просто не осталось сил. — Вы же понимаете… я… — начал Анжен, но осекся, увидев посуровевшее лицо женщины. — Давай на ты, и звать меня Маришкой. Я живу в этой деревне уже десять лет, дом я строила сама, и всё в этом доме, включая колодец, сделано моими руками… — она уселась напротив, пристально глядя Анжену прямо в глаза. — Я с детства болею, руки всегда холодные… — врать не хотелось, таиться — тоже. Напиток снимал боль в горле, и казалось, что голову и сердце отпускает вместе с дыханием. — А горло давно болит? — Да пару недель сильно, а до этого просто першило, — все это напоминало Анжену прием у столичного лекаря, только без страшных масок и серной вони, а вопросы те же. — Понятно… — Может, вы расскажите, о том, что про вас в деревне говорят? — услышав вопрос, Маришка поморщилась. — Ну, в любом случае придётся рассказывать, что тут, что на допросе, он не первый уже… но я начну с самого начала, — женщина ухмыльнулась и начала рассказ. — Я родилась в семье лекарей, очень далеко отсюда, пожалуй, и места такого на картах не найти. Мать отдала меня работать в замок, а там был свой аптекарь, он взял меня учиться… Но вера моей семьи очень отличалась от веры моих господ… — женщина усмехнулась. — Нет, не костры из костей и страшные ритуалы, а всего одна история о создании мира и несколько домашних ритуалов. Отхлебнув из своей чашки, Маришка продолжила рассказ: — Моя вера вела меня, я была нужна людям. Я училась, собирала травы, любила, росла… А потом в замок пришли такие, как ты. В стране началась чума, и замок посчитали её источником из-за… моего учителя. Бедного старика распяли, а замок сожгли вместе со всеми жителями. Инквизитор вздрогнул, он словно увидел хлопья пепла, висящие в воздухе, горячий воздух и пламя, набат звучал в его ушах. — Мне удалось сбежать и уйти с караваном. И вот я тут… — А с колодцем в деревне что? Маришка чуть не сплюнула, тема явно была ей противна. — Дык староста его рыл. Мой колодец самый глубокий в деревне! Этот полоумный поленился его глубже копать, а из него вся деревня воду брала, вот и высох! Теперь ко мне ходят, да еще к нескольким колодцам, что поглубже! — А дитя? — Дык Милош пил всю жизнь, как проклятый. Пока был жив прошлый староста, его отец, еще ничего, меру знал. А потом всё хуже и хуже! Жену бьёт! И во время беременности бил! — Маришка явно злилась, Анжен даже как-то засмотрелся. Интересная ведь женщина, с какой-то чуть диковатой красотой... Но нет. Надо гнать похоть очей. Грешно на женщину засматриваться. — Скажи спасибо, что жена его при родах не померла! Инквизитор вздохнул, так он и думал. Никакого колдовства. — Так значит, вы — лекарь? — Ну да, а что волосы старосты поседели враз, так я ведь и мыло делаю. Дала жене его с наказом, как староста буянить будет, это мыло в баню давать, там травы, только и всего… — А вера ваша? Это же… Маришка снова вздохнула. — Я никому не мешаю, никаких ритуалов на людях, жертвенных капищ и прочего… Анжену стало интересно, всё-таки он впервые сталкивался с откровенным иноверцем, да еще и с женщиной. Нет, предрассудков на этот счет у него не было. Всё таки он был достаточно образован, чтобы отличить знания от колдовства. — Я расскажу тебе, но чуть позже, время ужина уже… — Тогда мне пора, — Анжен попытался встать, но ноги его не слушались, и он рухнул обратно на скамью. — Вот уж нет, ты серьёзно болен, между прочим… — Маришка недвусмысленно протянула Инквизитору чашу уже с другим напитком, и тот молчаливо принял, принявшись отпивать лекарство мелкими глотками. Женщина суетилась по хозяйству, ставя рыбу в печь и зажигая свечи. — Ты, господин Инквизитор, болен горлом, почти как кузнецова дочка, только гораздо сильнее, а от горла часто болит сердце. Пару дней придется полежать, а потом еще две недели регулярно полоскать горло и пить порошки, которые я дам… — Но я с детства болею… — Вторая твоя хворь - она не от тела, она от души, но об этом позже. Ужин был прост - крупяная каша, рыба, чай с травами и сладким хлебом. Впервые за долго время Анжен наслаждался трапезой. Ему казалось, что даже сил прибавилось. Он не заметил, как на лавке появились тюфяк, подушка и покрывало. И как он, уже укутанный в лоскутное одеяло, засыпает под мерную речь Маришки. Снилось ему что-то странное. Снилось ему, что мама рассказывает ему сказку о том, как создавался мир. Про Богиню-Мать, которая рожает Новый Год и новый урожай, про то, как она следует за солнцем и следит за луной, про Рогатого Бога. И что год — это Колесо, которое крутится на оси мироздания, и что нужно слушать свой внутренний голос и знать, что следует делать всякий раз, когда колесо поворачивается. Ему казалось, что мать гладит его по голове. А он лежит у неё на коленях, совсем маленький. И любит её настолько сильно, что в груди от этого жарко и больно. Потому что, ещё не зная, предчувствует: мать исчезнет навек, и вместо неё придут стылый холод кельи, жестокий голос святого отца, боль в вечно преклонённых коленях и вечное чувство потери. Сколько бы Анжен ни молился в детстве, сколь бы страстно ни представлял Рай, он так и не поверил полностью, хоть и делал вид. Весной его сердце пело и томилось, а в декабре он не мог оторвать взгляда от огня свечи, которую выставлял в окне. Он словно смотрел во сне на свою жизнь. Разобранную на части мозаику. Такую яркую. Анжен не знал, в какой момент дрёмы к нему прикоснулись теплые руки - он потянулся к ним, не понимая, что сон, а что явь. Склонённое к нему лицо Маришки и тёплый взгляд глаз цвета незабудок мнились горячечной грёзой. Как и её прикосновения - безмолвный танец теней на потолке, известный только тем, кто влюблён. Являлась эта женщина ведьмой или нет, было уже не важно. Анжен понял, что её дом он не покинет. Теперь уже нет. Его странный извилистый путь закончился в объятьях сельской ведьмы, колдовством которой на самом деле был острый пытливый разум. Утро наступило слишком быстро. Анжен проснулся и, стараясь не ротревожить спящую рядом с ним женщину, встал и вышел в рассветный сад. Пели птицы, шумели река и лес - вроде бы привычные декорации, но всё это он увидел словно впервые, таким новым и ярким показался ему мир. Анжен всей кожей ощущал странную вибрацию - мерное дыхание живой земли, ритм вращения Мирового колеса. И совершенно неважно, как повернется теперь его жизнь и сколь трудной она будет. Теперь Анжен чувствовал себя по-настоящему живым.