Сумеет ли моя душа обрести покой в странствии

      Просыпаться в одной кровати. Лежать, касаясь друг друга кончиками пальцев. Любить до невозможности, безбожно, неистово. Жаждать обезумевшего взгляда, — интимного, — только для двоих. Губы танцуют танго, соревнуются — кто больше отхватит? Любить — одно слово, но заключает мир, отдельную вселенную —

тебя.

      Я влюбилась тот час, как увидела тебя. Обезумела, словно дикий зверь не могла найти себе места. А как я убивалась, когда узнала, что ты — несвободна! Что сердцем твоим владеют руки сильные мужские, — не мои. Горе мною правило! — несправедливость. Ты не можешь сразу и в одночасье стать моим лучшим и последним трофеем.       «Милая, ты овладела моим сознанием. Я не знаю, как дышать дальше — как шагать по этому миру, зная, что ты где-то бродишь; что ты спишь в постели не со мной. Милая, я в беде», — шептала я и напивалась в одиночку в пустой однушке. Просить у мира справедливости и умолять на коленях о том, чтобы отдал ангела сияющего в мои руки ненадежные? Не многого ли я прошу, любовь моя?       Просила лишь об отпущении. О том, чтобы помешательство не завело меня в тупик; дало мне проживать жизнь без каких-либо напрягов. Но везде твои силуэт, — мне страшно оглядываться и видеть твоё лицо — твои глаза, твои губы, твою шею. Чувствовать твой немой зов. Ты — не моё.       Я думала так до последнего, пока не сделалась — честно и без вычурных речей. Ворвалась в сердце милого человека, словно огромная волна — нужна для скейтбордиста, а не для вооруженного патологоанатома.       «Сдаюсь, Валя, я влюбилась», — гром среди ясного неба.       «А от чего ты мне это говоришь?» — не понимаешь? делаешь вид?       «Так в тебя же», — ответила резковато, неожиданно для себя. Не было времени на репетиции. Правильное импульсивное желание признаться в своих чувствах? Или глупое до невозможности? Не знаю, ведь в тот момент — ты улыбнулась.       Сказала, чтобы я не маялась и отправила восвояси. А я ни с места.       «Я неправильно высказалась. Не просто влюбилась — я тебя люблю», — не устраивало меня восвояси.       «Влюбись в другую», — грустно и без надежды. Но каково было моё удивление, когда ты встала на носочки и коснулась своими губами моего лба. Нежно, нужно, необходимо.       Умерла и воскресла. Недолго завоёвывалась гора. Я шла уверенно, не кидалась словами и громкими поступками, скорее — действовала медленно, выжидая. Огласка своих действий — последнее, чего я желала.       Приходила раньше, просила (вымаливала) ключи от морга и клала букеты цветов, дабы с самого утра видеть на твоём лице улыбку. Правда, в первый раз прогадала — не любишь гортензии; во второй тоже — розы напоминают о каком-то нелюбимом бывшем, который ушел некрасиво из твоей жизни; но на третий — угадала, не прогадала продавщица, когда заявила: «Если это ненаглядной не понравится, пиши-пропало».       И в тот день твоё лицо озаряла улыбка — а в буфете стоял огромный букет, который ты забрала после смены домой. Ведь ты любишь дорогущие пионы. А я отдам всю свою зарплату, чтобы ты улыбалась.       Любить двоих — нельзя. И быть любовницей — не мой сценарий жизни, поэтому… через полгода тебя ждал развод. Я не видела, чтобы ты волновалась. Не видела и тени сожаления, и это было главное. Чтобы не жалела.       «Так, как любишь ты, я думала невозможно. Бывает только в книгах», — говорила ты мне во время наших прогулок. Смотрела на меня украдкой и держала на руку. Милая, знала бы ты, как я горю рядом с тобой.       И через полгода моих завоеваний началась сказка: ночи любви, легкие поцелуи в лоб каждый день, твои нарекания и предостережения: «Рита, я тебя съем, если узнаю, что ты опять ввязалась в какую-то передрягу!» — а я ввязывалась и дома выслушивала нотации — какая я бяка. Ух, нет мне прощения! Можно только обрабатывать ранки и шептать о любви великой и заслуженной. А ты меня любишь? А ты за мной и в огонь, и в воду?       В начале наших отношений казалось, что ты принимающая сторона. Ты позволяешь любить и завоёвывать. Но в какой-то момент, я начала примечать, что отдаёшь не меньше — выпрашиваешь выходные, чтобы провести время со мной; просишь у Рогозиной, чтобы наши графики более-менее совпадали; укрываешь по ночам одеяло, ведь я вечно скидываю его на пол и мерзну. Может, тебя, конечно, будит стук моих зубов — но чувствовать заботу — чувствовать тепло рук — чувствовать — прекрасно.       А однажды я проснулась посреди ночи, но не подала и голоса. Ты не спала. Смотрела на потолок и о чём-то думала. В какой-то момент послышалось: «Завоевательница моя», — но на этом монолог не окончился. — «Я должна тебя благодарить. Не меньше. За твою настойчивость и твоё упрямство. И твою нежность. Надеюсь, ты чувствуешь, как я благодарна. И как сильно я... теперь в тебя влюбилась. Тогда-то я не поверила... Хорошо, что ты спишь. В глаза бы я побоялась такое говорить. Не помню, говорила ли вообще тебе: я тебя люблю. Ты и без того знаешь, скорее всего. Иначе бы я за тобой не следовала по пятам. Любовь... любовь... любовь — это ты, цветы и свет луны, озаряющий нашу комнату.»       Она любит. Главное — что нужно знать. И дальше лучше.