Когда-то давно на Мобиусе жил герой. Все его знали, все его любили, он купался в славе, но при этом никогда не зазнавался. А героем стал, противостоя злому гению доктора Эггмана, решившего поработить прекрасный Мобиус. Герой храбро сражался против его кошмарных машин, которые пугали одним своим видом, но пугали кого угодно, только не нашего героя.
Но, конечно же, он не шёл против злодея в одиночку. У него были верные друзья. Маленький лисёнок, чей гений проявился ещё в раннем возрасте и очень помог против доктора. Он вырос рядом с героем, они были не разлей вода, всегда и везде вместе. Невозможно было увидеть героя без его двухвостого друга. Да, у того лисёнка было два пушистых хвоста, с помощью которых он мог летать, и это ещё одно, что отличало его среди всех лис.
Но команда из храброго героя и гениального помощника не была бы полной, если бы не появился третий — красный ехидна, последний из своего рода. К сожалению, на нём род ехидн и закончился. Обладал он огромными кулаками и невероятной силой, а вот ума ему немного недоставало. Но в команде с героем и маленьким гением он стал тем самым звеном, которого так им не хватало.
Они жили долгую счастливую жизнь, полную приключений. Против распространённого мнения, герой не собирался применять насилие к доктору, не собирался его убивать. Несмотря на то, что тот принёс столько вреда жителям Мобиуса, убивать его — означало опуститься на уровень ниже, стать тем, кого герой так ненавидел. А потому и с доктором он лишь игрался, не позволяя навредить по-настоящему.
Но однажды случилось страшное.
Герой, прославившийся своей храбростью и милосердием, прекрасным расположением духа и оптимизмом в любой ситуации, добротой и шириной своей души, стал тем, кто утопил Мобиус в крови. Никто не знает, что произошло, как это случилось, почему, но ясно было одно — их герой уже…не их. Вместо него появился жуткий зверь с неестественно широкой улыбкой, обнажающей ряд острых зубов, склера глаз стала могильно чёрной с двумя яркими алыми точками. Его некогда белые перчатки окрасились кровью, и ничто не могло её стереть. Его синяя шёрстка выцвела до пыльно лилового, иглы стали толще и наросли целыми кристаллическими телами. Убивая, он смеялся жутким инфернальным смехом до слёз и слёзы его были тоже — кровью.
Одним из первых, с кем он расправился, стал доктор Эггман. На этот раз, он не дал ему и шанса спастись, убил особенно жестоким способом, разломав голову как орех. Более того, выяснилось, что из убитых, что могут быть полезными, монстр делает собственных марионеток — ни живые, ни мёртвые, они вынуждены служить ему, выполняя любые прихоти. И омерзительный ходячий труп доктора Эггмана с расколотой головой, где из трещин черепа и пустых глазниц виднеется иссохший гниющий мозг, а вместо рук лишь рваные ошмётки мяса, ужаснул не только жителей Мобиуса, но и двух оставшихся героев.
Друзья не могли всё оставить вот так. А потому вышли против того, кто раньше был почётнейшим жителем Мобиуса. Сначала красный ехидна, что пытался победить чудовище с помощью кулаков, но нельзя противостоять жестокому демону и его сверхъестественности с помощью обычной физической силы. И ехидна пал, став новой марионеткой. Тогда, дрожа в ужасе, против монстра пошёл лисёнок. Но теперь ему предстояло противостоять не только монстру, но и двум его слугам. Никто не знает, с какой болью в сердце лисёнку приходилось драться с изуродованным покойником, в котором едва угадывался его второй друг, ехидна. Даже с одной рукой, чёрными провалами глазных впадин и полузашитой пастью, неестественно широко раскрытой и слишком пустой, он являлся невероятно опасным, но у лисёнка были изобретения и несколько из особо сильных роботов, принадлежавших раньше доктору. К сожалению, у него ничего не получилось и одной из последних вещей, что он услышал от омерзительного существа, отдалённо напоминающего его старого любимого друга, было: «Время вышло, маленький лисёнок». Монстру просто надоело с ним играться. Только в отличие от остальных, не стал убивать сразу, нет. Он забрал лиса к себе.
Есть множество историй и мнений о том, что происходило с ним дальше. Одни говорят, что монстр сразу же убил лиса, только где-то в другом месте, другие — что тот мучил его, пока лис сам не умер, не выдержав пыток. Однако есть распространённое мнение, что лисёнок был точно жив некоторое время, потому что его крики слышали многие. Такие крики… когда понимаешь, насколько невероятные мучения испытывает их обладатель, как он молит о пощаде, как молит о смерти… Только монстр на то и монстр, что его никак не трогают чужие страдания, наоборот, он наслаждается ими. И мучить лисёнка ему понравилось больше всего. Самое ужасное было в том, что оставшиеся в живых жители Мобиуса вздохнули с облегчением, никто и не думал спасать лисёнка, ведь тот смог сделать своё дело — он спас Мобиус ценой собственной жизни и страдал за них. Ужасное чудовище отвлёкся на того, кого раньше называл своим лучшим другом, и прекратил беспричинные убийства.
Ещё многие говорят, что монстр насиловал лисёнка. Кошмарно, жестоко, нещадно, держа его за хвосты так сильно, что разорвал их посередине. Оторвал руку, когда лисёнок пытался вырваться. Выдавил пальцами глаза. И при этом утробно рычал, наслаждаясь. Даже заставил понести от себя. Но лис, как ему и полагается, родил троих лисят, что совершенно не устроило зверя, бывшего прежде ежом, и он прямо при лисе удавил малышей, связал их между собой и привязал к лису другой конец верёвки, заставляя того ходить с собственными мёртвыми детёнышами. Говорят, что лис умер от истощения, измождённый и совершенно замученный, но даже смерть не смогла подарить ему облегчение — монстр сделал его своей игрушкой. И тот до сих пор бродит в лесах, изнурённый, со своими мёртвыми щенятами на привязи…
— Боже, что это за бред?
Гамбол перевёл взгляд на свою сестру, что скептически смотрела на него в ответ. Обычный поход к озеру на выходные помимо долгой прогулки и жратвы включает в себя страшилки у костра, и Гамбол вспомнил одну, которую прочитал совсем недавно на одном из форумов по крипи-тематике. Его самого она не очень впечатлила, но атмосфера полной темноты, совершенного одиночества и света от одного только костра перед ними да бледной дольки луны создавала те самые особенные условия, когда любая даже самая тупейшая страшилка может произвести нужный эффект. Но, как обычно, Анаис слишком умничает, выискивая и в такой истории несостыковки. Они там есть, никто и не спорил, но Гамбол по праву считал себя умельцем рассказывать любую чушь так, чтобы затрясся даже самый ярый скептик. Однако из них троих впечатление история произвела разве что на Дарвина — тот кутался в большое одеяло, и только два огромных рыбьих глаза смотрели на синего кота и розовую крольчиху.
— А мне кажется, что такая история могла бы случиться…
— Да ну, глупости какие, — вновь отмахнулась Анаис. Её большие уши мягко качнулись в такт движению головы. — Серьёзно, кто мог бы поверить в такую чушь? Чтобы внезапно кто-то стал злым, да ещё и изменился внешне… Из-за пришельцев? Вируса? Демонов? И чтобы лис — мальчик, напомню! — родил? Пффф! Да ещё не понятно: то ли сразу умер, то ли не сразу… И откуда последнее вообще известно? Свечку держали?
— Ты ничего не поняла, — закатил глаза Гамбол. Иногда он поражался тому, насколько же умной и одновременно глупой может быть их сестрица. Хотя здесь она скорее балансировала на грани душной душноты, когда даже свежий воздух не в состоянии помочь. — Да, вроде там говорилось про демона, пришедшего из другого мира и вселившегося в первого попавшегося.
— И как удачно, что это был именно тот герой, да? Ой, как удобно! — сощурилась ехидно Анаис, фыркая. Гамбол вновь закатил глаза, фыркнул, от чего его маленький розовый носик дёрнулся, как и пушистые усы на щеках. Уши недовольно разъехались в стороны.
— С тобой каши не сваришь. Это просто глупая история для пугалок. Зачем искать в ней смысл?
— Чтобы убедиться, что она совершенно не страшная.
Со стороны Дарвина раздался только вздох — он был готов поверить во что угодно, слишком уж внушаемый у него характер. Потому и правдивость истории Гамбола не вызвала у него никаких сомнений. Он скосил взгляд на угрожающе возвышающийся огромной глыбой лес рядом с озером, где они и разбили свою палатку. Тяжело сглотнул. Ему показался горящий алым глаз из самой глубины высоченных старинных деревьев.
— Ладно, уже поздно, давайте спать.
Гамбол душераздирающе зевнул, поднимаясь со своего места у костра. Подошёл к озеру, умыл мордашку, лапы, фыркая и прижав уши к голове. Анаис тоже поднялась, взглянув с лёгкой улыбкой на Дарвина.
— Ты же не поверил в эту чушь?
— Ну… как тебе сказать… — залебезил рыбий, вздыхая. Как-то было не очень приятно, что история произвела на него сильное впечатление, в то время как младшая сестра совершенно не испугалась. Ещё и задала вполне закономерные вопросы, что возникают при прослушивании этой крипипасты. Он не испугался, скорее, сочувствовал героям истории. Как бы то ни было, а они вызывают неподдельное сопереживание столь нелёгкой судьбе и ужасному концу. Проклятые души никогда не могли оставить его равнодушным, даже если это просто истории. К счастью, крольчиха и не думала смеяться над братом, только ободряюще похлопала по плечу.
— Пошли спать, никто здесь не бродит.
Все трое забрались в палатку, каждый улёгся в спальном мешке. Дарвин, вполне быстро успокоившийся рядом со своими родными, заснул, Гамбол и вовсе захрапел самым первым. А вот Анаис вскоре почувствовала нестерпимое желание облегчить мочевой пузырь. Тот неприятной тяжестью давит на низ живота, отвлекает, от чего невозможно спокойно заснуть. Да и если заснёшь, на утро будет только хуже. Прекрасно зная собственный организм, Анаис поднялась с тяжёлым вздохом и вышла из палатки. Костёр облизывает остатки от подкинутого к нему хвороста, слева разлилась огромная лужа озера, с едва слышным плеском омывающая берег, принося вместе с умиротворяющими звуками спокойствия и свежий водянистый воздух. Видно, как переливаются гребни едва заметных волн на поверхности от дорожки низко висящего серпа луны, что так и стремится к чудесной ярко мерцающей дорожке Млечного Пути посередине неба. Анаис засматривается на это поистине великолепное зрелище, и в глазах её отражаются мириады галактик и звёзд, что, вполне возможно, давно мертвы. Небо, полное призраков.
Немного постояв под огромным впечатлением от величия природы, крольчиха всё же вспоминает о более низменных нуждах и отправляется ближе к растущим у края леса кустам. Песок приятно скользит по подушечкам лап, оглаживает между пальцами, создавая массажный эффект. Так приятно зарываться прямо в эту рассыпчатую субстанцию, прям всей ступнёй, и Анаис с удовольствием вдавливает лапы в кажущийся совершенно чёрным кум.
Лёгкий бриз играется с лепестками ветвистых кустов, бегает между ними, от одного к другому, перекатывает верхнюю сухую часть песка, которую только может поднять своими тонкими руками. Серп луны безразлично смотрит сверху, сквозь вечность наблюдая за крупицами, коими для неё является любое живое существо на Земле. Ей неинтересно, чем и кто занимается, не интересны переживания и эмоции. Она просто делает очередной круг по небу, прокатываясь над лесом, в котором однажды случилось несравнимое по своей жестокости событие. Но безмолвную луну не может тронуть даже то, что отголоски произошедшего всё ещё перекликаются с этой реальностью.
Анаис не задерживается и уже собирается возвращаться обратно в палатку, когда слышит необычный звук немного в стороне. Пригнувшись в кустах, она навостряет большие уши, пытаясь понять, что именно ей слышится. Кажется… это писк? Нет. Это потявкивание. Будто гавкает маленький щенок. Крольчихе явственно становится не по себе, стоит ей понять, что принадлежит оно какому-то ночному животному. Нет, нескольким животным. Ну, в принципе, что такого, лес же рядом, тут вполне могут водиться разные дикие животные. На медведя не похоже, волки не выходят дальше леса. Однако, не смотря на страх, Анаис решается последовать к источнику звука, стараясь создавать как можно меньше шума; её не останавливает песок, забивающийся под ногти и одежду, не останавливают кусачие ветви ракитника. Они словно пытаются удержать её, не пускают дальше, цепляются, дёргают уши, только она упрямо ползёт дальше, подгоняемая любопытством. Она должна узнать, что это и насколько опасно. Вдруг нужно разбудить братьев и бежать?
Ḣ̶̡̗̦͕̤̈̏̓̓̚͜͝e̶̱̼̘̪̍ͅl̵̛̝̄̀̃̕ḷ̵̺̲̘͚̩̰͕͐̐̾̃̀͠͝ó̵̬̬̣̬̰̥͉͍̀̿ ̶̢͇̙͈̪͙̙̒͛̓͐͜
Звуки вывели её на небольшую полянку с другой стороны от той, где они расположились с палаткой. Вокруг наступают высокие стволы деревьев, напряжённо шевелящие своими кронами, переговаривающиеся, шепчущие. Звук тихого попискивания прерывается на мгновение отчётливым щелчком пальцами, и вся окружающая реальность… меняется. Словно не жизнь, а видеоплёнка, над которой решили немного поиздеваться. Наложили фильтр негатива — и без того тёмно-серая ночная обстановка становится ещё серее, но при этом светлые элементы приобретают яркий контраст. Неестественный, пугающий, отталкивающий своей нереалистичностью. Но этого будто мало, и перед глазами появляются помехи, что всё больше и сильнее тёмно-красными мушками застилают взгляд, не дают ничего разглядеть.
ʄ̵̛̪̇́͋̿̋͛͆͝͠0̶̫͔̊̀̈́̎͊̀̄̊̈́͘ʊ̷̘͚̯̳̗̤͓͈̌̊͋̍ɨ̶̛͍̮̳̤͓̼̝̭̲̫̦̻̣̦̎͊̒̔̚ͅɖ̸̡̞̮̝̲͚̰͍͉́͝ͅ ̵̛͓̝̈́́̀̽̂̓̋͛̎͜ʏ̵̡̡̪̬̳̹͈̝͎́0̴̧̤͎͕̯̟͕͙̥͓̙̜̺͌̂͌͒͂͠ʊ̶̥͚̻̩̪̼̳̭̬͚͚̰͐
Одновременно в ушах отвратительно шипит, и шипение это обладает не только звуковым эффектом, но и физическим — до мерзкого саднящего чувства где-то глубоко в горле, и хочется залезть пальцами и поцарапать трахею, до крови, выдрать вообще к чертям, лишь бы избавиться от перебравшихся туда̶ ̶с̵ ̷г̵л̶а̷з̴ ̵м̷у̵ш̴е̴к̷
Анаис жмурится, утыкается мордой в прохладную твёрдую землю между травинками, в нос ударяет тяжёлый землистый запах. Ей всё это лишь кажется, она просто устала, и собственный разум играет в свои малопонятные игры, цепляясь за ту глупую байку, рассказанную братом, и за таинственность тёмного ночного леса. Всё смешалось в голове, выдавая такие вот…бредни. Только вот разве бывает так, чтобы зрительные галлюцинации перекликались со слуховыми?..
Крольчиха с зам̵̨̺̿и̶̟̌р̷̡̇̾а̶̹̄н̸̲̭́̚и̶̡̳͐̽е̴̹̺͌͝м̸̱̂͂ ̷̟͎͠с̵̤̈ͅе̷̩̉̿р̷͉̤̎д̶̼̐̓ц̵̲̊̌а̴̝́͘ поняла, что ничего не слышит. Абсолютно ничего. Даже биения собственного сердца. Даже тот странный высокочастотный звук, что, бывает, жужжит внутри головы в тишине. Здесь же… не было ничего. Только странное скулящее тявканье.
N̶͕̩̻̙̳͙͇̪̪̅i̶͎̞̮̣͋̐̋̒͛̐̍̎̅̈͂͝ć̴̡̨̛̬̭͓̱͇͇̙̮̦̜̘̫̀́̚̚͝͝ȩ̷̹̮̭̗̪͖͚̘͉̞̥͈̠̞̖̰̂̒͂̊̊̋̀͆̂͝͝͝ ̵̢̫̰̠͉̤̖̥͖̪̩͖̣̰͗̃̓̕p̴̨̧̘͔̰̗̘̫̄͑̈́̿̏̀̓̈́̂͌̈́͠l̶̡̨̥̰̪̙̥̇̈́̂̏̀̈́̽͛͛̈́a̵̻̭̩̱͖̽̂͊̌̂̍̍̈́̉͑̓͘̚͝͠͝c̷̨̨̧̛̟͈̫͎͈̮̜̜͔̼͖̹̀͂̉̓̎̄͗͂͑̋̊̐̓̍͝͝ė̸̛̹͎̠̞̺̩͖̲̈͒̾͌͐̄͐͜͠͝ ̸̢̢̡̧͍͎̟̻̬̘͎̝̭̼͓̳͍̔͒̾͑y̷̧͈̼͖̦͖͖͈̞͉͓͒͐͒̈́̈́̒̓ǫ̵̡̥̪̰̤͎̦̣̞̬̟͎̽͌̉̎̔̆͠͝ư̸̧̢̧̧̙̦͈̜̫̲̼̘͚̗̼͉̰͒̑̒̏̋́́́̑̕͠͝ ̴̧̱̬̱̠̤͈͎͕̰̼͇͋͐͐͑͆́̐͋̀̒̏͑̍̍͆ͅḧ̵̨̖̥͈͙̳̻̣̥̗̫̜̲̝̠́̄̈́̒̂̽͐̐̋̊͘͘̕͝ä̶̪͍̖̦̜̗̗̖̯̹̯̖̞̥̥́́͊ͅv̸̡̧̛͍͕̫͔͚̺̥͙̩̻̼̥̯͋͋́̋̏̈́̃̌͛̐̈́̈́̽͠ẽ̴͇̀͂̓̒̈̽̚ ̷̡̮̫̰̯͎͕̲̏̎̂̓̃̓̿̅̅͝h̷̨̡͖̗̖̹̰̥̘̱͍̩̃̓̕͝ë̸̮̙͉̥̹̳̳̱͍̼͍̼̯̺́̎̓̽̌͝͠ͅr̶̺͎͈̤̯̾̾e̴̻̫̜͇͐̊
Приподняв голову, Анаис оглядывается. И тут же в ужасе распахивает глаза, видя, что теперь она не одна. На поляне откуда не возьмись появились две фигуры. Одна повыше, со скрещенными на груди руками и множеством иголок. В полутьме видно только сверкнувшие кроваво-красным две точки на чёрной морде с несколькими растрёпанными колючками по бокам. И настолько неестественно широкой улыбкой, что Анаис в ужасе замерла, ни жива ни мертва. Дыхание стало поверхностным, сердце всё ещё не слышно, словно специально остановилось, опасаясь, что набатом в висках может выдать свою хозяйку этим тварям. Страх отчётливо схватил за горло, парализовав всё тело, позволяя только смотреть. Смотреть на то, свидетелем чего она не должна была становиться, если бы не врождённая дотошность.
.̶̛̟̯̦̺͔̥̟̱̄̑͜͝ ̶͚̎̿̂̇͒̄T̷̨̧͉͈͊̒o̷̡̧̬͉̲̤̹̊͐̾̄̆͒̔̊͑̐̅̽̀o̶̪̺̻̓͋͛͠ ̷͉͙̟̙̙͉̞̗̮̬̝̅̈̌͗͂̋͝͝b̸̧̨̠̮̱̘͈̠̔̏̂̿͘ͅą̸̡̧̛̬̪̫̥͓̄͒̑͆̋̌̇̾͝ͅḑ̷̘̦̮͍̺̟̭͕̺̘̻̔̈́͐̄̋̈̇̚͜͝ ̸̧͙̼̟̬͉̱̠̞̖̪͕̪̙̱̲̻̈̃ẗ̸͙͕́̐́͌̀͊̈́͑̃́͘̚͠ḧ̷̰̝̪͖̜͉̟͍͍͓͔̮́̿̒̈́͋͋̐͛̒̋͌͐̾̚̚ḭ̴̛̅͒͗͂́͊̆̒̀́͛̆̕ş̵̩̝͇̻̞̬͙͇̼̣̯̦͒̇͊̅̑̆͊͠ͅ ̵̨̲̩̮̘̹̱̪̯̥̹̯̟͓͉̦̼̈̽̅͒̔̋̓̽͋͗̎̓̎̀͘̚̕l̷̢̧͙͇̼͚͉͇̥̳͍͓̭̖̝̲͐̉̌̐̽́̾̿̋̂̂͑̓̔͘à̵͉̥̞̦͆͊̑̽͐́̊̆͛̓͒̇͋̿̃ş̴̢̱̘̬̩͙̘̣̲̗̲͊ͅṱ̸̞̦͗͒̒̈́͑̌͆̍̏́̈́̓͝ ̸̢̢͎̜̰͚̤͓̥̥̮̗͚̱̳̐̄̄͛͂́̒͒͛̿̂̍̈́͗͠p̵̣̙͔̗̳̣͈͆͊̔̈́̅̇̇̿̓̓̈́̂l̵͙̥̝̬͖̱̝̣͖̖̟͔̲̼͖̗̗̆́̀á̸͎͈̻̹̓̎̑̍̆̀̌̓̀̒̕c̵̙̥̜̰͍̼̣̫̝͎̄͋͜e̶̝̯̤͕̹͚̖̤͓̮̓̌̄͆̑̔̚ ̷̡̹̭̈y̵̨͚̟̪̰̩͔͖̽̍̅̉̀ō̸̡̢͓͎͖̗̣̹̤̲͍̬̺̬̗͈̣̔̔͘ü̷̢̞̝͓͙͈̤̞̯͔͓̞͌̈́̓̌͗͂͆̕͜ ̵̪͖̜͖͚̖͉̑̓͋̋̋̑s̵̢̜̺̳̬̳͇̗̞͈͉̪̯͚̹͋̑̍̏̃̌̔̚̚͝͝e̶̢̽̀̅͗͛́ȩ̸̞̞̠͙̟͐̇̋͐̐ͅ
Рядом со странным монстром находилось существо чуть поменьше. Форма головы и ушей говорила о том, что это лис. Когда-то было лисом… Вместо хвоста — два ободранных обрубка. Вместо правой лапы — лишь плетью свисающая рваная культя. Это существо льнёт ко второму, высокому, подняв голову, словно бы заглядывая в его полные пустоты глаза. Раздаё̺́͝т̮̀̚с̡̺͖́̃͟я͙͍̎̇͘͢ ͪ̆̚͢҉͇̗̳̕н̛̲̥̺̃̽͐́͝и̨̰̬̩͗ͮͯ͝͠ӟ̸̡̝̹̩́͊̉͟к̸̨͚̙͖̺͒͐̀ͧ́̕о̵̡̭͖̯̔ͥ̐͞е̨̛̻͖̬ͫ̉̏͜ ̏̋ͮ͏҉̴͇̘̘р̧͎̥͚̈́̍̚͜͝ы͙͍̎̀͠͠ч͓̟͋́͠͡а̞͒͘ние, скулёж, постанывания — существа явно разговаривают, но… на каком языке, о чём — неизвестно. И тявканье. Тявканье, но его явно издают не эти два существа. Кто же тогда? Или… что?
Y̧̥̍ö̢̡̭̠́ͧṷ̵̡͕̒̀̈́͜ͅ ̵̢̗̘̭̱͂̋̏̆́͢c̶͍͙͙̘͍̉ͮͭͮ̊́́͜͜aͤ̊̿ͩ̔̀͡҉҉̴̝̟̻͇͈nͧ̆͗̍͆͏̶̧͞҉͖̣̲̘͕'̑̋ͯ͊͌҉̷̘̪͇͉͖̕̕͞t̸̢̜̺̼̫̗ͣ͑̔̽ͭ́͢͢ ̷̵̢̨̝̬̠̪̖ͩ͂̓ͦ̊̀r͒ͪͯͪ͟͏͟͏͙̤͎̰u̸̳͈̹͂̈́̄̀͠n̸̜̗̽̚͟
Долго гадать не пришлось. Серп высветленной в негативе луны осветил верёвку, что свисала с шеи лиса. Натянутая, она странно болталась, пока тот в один момент не дёрнул её. Тявканье не прекра҈̧͠т̴̢͡и̸̛͢л̷͢͝о̴̨͞с̴͢͠ь҈҇͢,̶҇͢ н҉̡͝о̴̧͝ т̷̧͡е̵҇͢п҉͜͞ерь Анаис увидела трёх скачущих вокруг существ маленьких лисят. Она была готова поклясться, что на троих у них было лишь два глаза и четыре передних лапы, а шёрстка настолько свалялась, что щенята походили на неживые игрушки, сделанные из валяной шерсти. Совершенно не настоящие. И тем не менее вполне себе резво и активно прыгающие, несмотря на туго затянутые п̸͇̇е́̌͏҉̺̩т̶͍̦ͧ͑̕л̵̛̘̥̅͑иͧ̓͏͏͍̯ на их шеях.
T̵̢͎̝͈̐̔͝h҈̛̟̰̟͑̇͐͢i̴̦҇͆̈́͆͢ș̴̅̏̕͜ ţ̵̛̖͓̎i҈̭͙͐̀͢͝m̴̨̛̯̪̓ĕ̴̡͔̬̚͞ I̷̧̘̫͋̕'҈̡̛̱̥͛̽̇l҈̧͉̣͛̔͝l̷̠̰҇̐́͜ m̴̛̲̣͕͛͢a̸̛̠͎͚͒̍̂͜k҈̢̝̈̕ĕ̷͉̝̕͢ ş̵̲͎̋̆͞ų̴̰͍͕҇͑r̷̨͍̐̂̕ę̶̞͍̯̈̑̌͡ y̴̢̳̐̈́̕ǫ̷̪͛̃͝u̵̮҇͆̂͜'̵̨͈̎͡ŗ̵̙̌́͠e҉̢̳͗̀͑͠ d҈͙̱͓͋͢͞ȩ̵̛̭͋̅a̸̧̳͆̿͡d҈̧̥͙̂͝
Откуда-то раздался полный испуга и ужаса крик, настолько пробирающий до костей, что Анаис вся похолодела. Кажется, это кричала она же. Колючее существо небрежно усмехнулось, исчезая в мутных помехах, словно глюк на экране. А вот то, что поменьше, внезапно посмотрело прямо на Анаис. Крольчиха, и без того едва живая, оказалась на грани сердечного приступа от охватившего её ужаса. Потому что видела, как на тёмной морде лиса отсутствовал рот и глазницы совершенно пусты. Только в глубине одного мелькнул алый зрачок, скользнул в соседнюю глазную впадину, а затем оказался в середине, там, где у всех — переносица. Лис ничего не сделал и не сказал. Не издал ни звука. Только приложил палец к месту под тёмным маленьким носом, словно бы намекая: «Л̵у̵̸ч̵ш҉̷е̵̶ т҉҈е҉̸б̸̷е̶҈ м̴о̷̶л̷̸ч̴а҉т҉̵ь҉҈». Этого оказалось достаточно, чтобы испуганная до полусмерти Анаис, наконец, потеряла сознание.
Ȋ̸̢̛̦̗̭̺̺̹͎̰̳̯̱͙̬̱̯̮͈̺̏̊̊̓͊̆́͆͋̊̈́ ̴̢̡̧̦͉͉̙̤̫̒́̔̒͜͝ą̴̛̫̖̠̞̜̪͙͇͕̹̲͚̮̪̫̣̪̤̺͕̬͚̲͓̦̞̙̘̩̳͍̦̝͚̆̑́̉́̎́̑͜͜m̴̡̧̨̛͍͖̖̦͈̺̙̣̣̩̦̳̞͈̻̞͍̣̗̮̳̗̖̜̘̠̭̠̈́̽̄͐͂̆̀͗͂̆͛̀̋̀́̋́͌͑̾͊́̐̾̊̓́̀̇̾̈́͜͝͝ ̴̙̣̭̪͓͇͉̬̺͈͛͌͛̽͝a̷̙̤̲̣̟̓̃́̀̈́̈̏̾́͒̑̍̾͘͜ ̶̢̲͓̼̭̮͕̪̭̞̠͓͈̖͕͈̤̯͚̯̓͑̓̌͌͗͜͜͠ͅͅͅG̸̡̧̨͕̩̹̥͈̞͎̭̜̬̟̘̫̻̝̱̺̝̩̳̖͚̫̠̜̒̊̇́͐̈́̇̍̽̀̈́́̄̐̀́͂̊͒̓̏͋͠͝͝͝Ö̶̱̭͍̖͕̻̮̻̞̠̝̻̯̟̭͔̤̞̱̯̼̯̺̠̞̤̯̤̭́͛́̂ͅḐ̶̫̹̝̯̣̺̤̣̯̓͛͂̀͒̓̒̍̓͊͗̉͌̎̀͠͝͝
Спустя два часа обеспокоенные её пропажей из палатки братья найдут её, но она не скажет ни слова об увиденном в лесу. Как и следующие несколько лет она будет молчать, помня наказ от того мёртвого лиса. И понимая, что жизнь может быть пострашнее самой изощрённой выдумки.
