Магический сад.

      Стояла прекрасная безоблачная полнолунная ночь. Как это обычно бывало на новом месте, мне не спалось. Переворачиваясь с боку на бок, меняя сторону подушки в поисках той самой более прохладной стороны, но все казалось недостаточным, чтобы сны снизошли ко мне.       По приезду ко мне на глаза попал прекрасный цветущий сад. С моего окна он также был виден, он имел очертания практически правильного круга, располагался чуть в отделении перед домом. Хоть мой заезд в это частное поместье на ночлег происходил поздно вечером, не оценить по достоинству красоту садика было невозможно. Моя страсть к цветам не то, что не угасала с годами, а даже становилась ещё больше! Поэтому о том, чтобы пойти и чрезвычайно тщательно рассмотреть каждый цветок в этот загадочный садик и речи не шло, все было предопределено.       Бессонница докучала мне уже пару лет. Врачи ничего вразумительного сказать не могли, поэтому снотворные стали моими близкими друзьями. Но и о друзьях иногда забываешь, непростительный для меня поступок, так как без них не видать мне сна. И тогда ко мне пришла весьма очевидная мысль ㅡ почему бы не пройтись до сада.       Мне даже не пришлось брать с собой фонарик, настолько ясной была ночь. Откуда-то из-за дома дул свежий ночной ветер в направление возвышающегося склона, покрытого густым темным лесом. По правде говоря, едва ли бы моя душа была спокойна в том мрачном, полном легенд лесу. Но при свете полной луны даже он казался не таким страшным.       Путь от дома до сада занял у меня пять минут. На мне был плотный халат; хоть на дворе и стояло лето, ночи были прохладными. Из далека был заметен частокол, который выполнял роль забора.       Выглядел сад с виду очень опрятно. Калитка, выполненная из светлого дерева, была открыта, за ней начиналась мощеная дорожка узкая настолько, чтобы по ней мог пройти только один человек. Меня встретили высокие кусты шиповника в цвету, группы белых, красных и розовых астильб, в каменные вазоны были высажены петунии всех цветов. Таков был вход в этот необычный сад.       Пройдя буквально пару шагов я не поверил своим глазам! Хосты, что так знакомы мне, выглядели совершенно странно. Их цвет не был похож ни на один известный человечеству, к тому же он был непостоянный. То он становился похож более на пурпурный, через секунду на лимонный, а после перетекал в лазурный. Они как будто мерцали. Мои глаза узрели такие оттенки художественной палитры, которые невозможно в точности передать словами, лишь через ассоциации. Как у каждого здравомыслящего человека у меня появилась тревога, ибо мне довелось увидеть то, что мой разум не мог осмыслить и понять в том объеме, в котором передавали глаза. Но как будто не только хосты была причиной моей ноющей души.       Бросив взгляд за хосты, мною были замечены стройный ряд кипарисов, которые стояли по росту. Передо мной стоял самый высокий, самого низкого отсюда не было видно, ибо их ряд слегка изгибался. Мне нравятся кипарисы, но не эти. Эти меня пугали. Потребовалось несколько минут всматривания в их стройный анфас, чтобы стало ясно — они двигаются. Они постоянно качаются будто под напором ветра. Но ветра не было. Стоило обернутся на лес, который возвышался за спиной, чтобы точно можно было убедится, что стоял штиль — ни одно дерево в округе не склоняло свои верхушки. Верно будет даже сказать, что в эту ночь ни один лист не упал из-за ветра. Но кипарисы все продолжали шевелиться. Это не могло не пугать. Ноги понесли меня дальше, на встречу неизведанному, хотя разум сопротивлялся, говоря, что что-то здесь нечисто. Вспоминая сейчас все то, что тогда было, на меня накатывает ужас моей глупости. Если бы у меня тогда были все те знания, что есть сейчас, то ноги бы моей там не было!       Но глупость ㅡ наш постоянный спутник. И мой путь продолжился. Взгляд был прикован к кипарисам, мозг пытался найти рациональную разгадку этой аномалию, зерно разумности во всем этом. Оттого от моего внимания ускользнули львиные зевы, которые росли после необычных хост по другую сторону дороги. И, будто зная, что я не смотрю на них, они решили привлечь мое внимание, схватив одной из своих маленьких зубастых пастей за рукав моего халата. Встрепенувшись и пережив первую волну страха, пришлось отвоевывать свою одежду. Одного шлепка по цветкам было достаточно, чтобы они тонко заверещали и отпустили меня. Я пятился в глубь сада от них, держась за сердце. Но когда на глаза мне попались мальвы, которые от самого входа росли на заднем плане, а точнее их цветки, каждый из которых в центре имел двигающийся глаз, я остановился. Все резко стало казаться нереальным. Такого просто быть не может! Такие глаза — это исключительно человеческая приблуда. Вот что было истинной причиной моего страха и тревоги — они всё время, как только я переступил порог, следили за мной, а я этого просто не заметил. Я перевел взгляд на кипарисы, которые теперь были по левую сторону от меня, потом снова на мальвы, которые смотрели на меня справа, и как дурак разинул рот. От избытка вопросов без ответа все мысли вылетели из головы, и на этом пустом поприще появилась лишь одна мысль ㅡ "что же там дальше?" Я был в шоке от своего бесстрашия, никак не мог я ожидать такого от себя.       Развернувшись я посмотрел перед собой: меня ждали другие растения. За всю свою жизнь я от корки до корки изучил множество книг по садоводству, но никогда не видел такие сорта. Я даже помыслить не мог, что такое существует! С левой стороны в спину смотрело множество глаз мальвы.       Хоста ещё освещала мне путь наравне с луной, когда я заметил физалисы. То, что это физалис я понял лишь по листьям, и каков же был мой ужас, когда вместо привычных всем нам оранжевых фонариков, я заметил маленькие анатомически верные бьющиеся человеческие сердца! Вы можете себе такое представить? Такие маленькие, бились не синхронно, но весьма равномерно. Они как будто почувствовали, когда я приблизился к ним, чтобы рассмотреть лучше, так как одно сердечко забилось чаще. Это было мерзкое зрелище, поэтому я поторопился дальше. Впереди виднелась деревянная арка и шепот вперемешку со странным звуком, который я не мог идентифицировать. Я не мог решить, что страшит меня больше: что кто-то впереди неустанно шепчется или странный непонятный звук. Чем ближе я был к арке, тем шепот становился громче, но я все еще не мог разобрать то, о чем переговариваются. Слева от меня все также тянулись ряды физалисов с сердечками, за ними росли туберозы, которые без устали следили за мной, а справа дорогу мне освещали хосты, за которыми выглядывали львиные зевы, которые щелкали пастями во все стороны, а за ними качающиеся кипарисы. Под аркой было практически темно, так как вьюнок, который полностью завил деревянную конструкцию, почти не пропускал свет. В этой самой арке шепот настиг своего пика, и стоило мне поднять голову, как все стало на свои места. Цветы вьюнка переговаривались. Кто-то подсмеивался, и я уверен, что смеялись над мной. Они также о чем-то шептались между собой абсолютно на разных языках. Хоть я и не лингвист, но смог расслышать немецкий, французский, испанский. И, конечно же, свой родной язык. Остановившись, я превратился в слух, дабы понять наконец, что же они так бурно обсуждают. Клянусь небесами, никто из вас не захочет услышать то, что там нашептывалось.       Прибывая в шоке и моля небеса о скором забвении, я вышел из арки и снова увидел лунный свет. Теперь он не казался мне уже таким благодатным и прекрасным, как раньше. Мне казалось, что Луна смеется надо мной, смеется над моим страхом, над тем, что я не повернул назад, когда это было возможно. Я взглянул на лес, который снова стал наводить на меня кошмар, и почувствовал себя в какой-то ловушке, что нет мне выхода из этого ужаса. Я был уверен, что если я вернусь, то найду калитку запертой на замок, и оставалось только продолжать путь.       Из раздумий меня вывела какая-то мрачная музыка. Она была настолько тихая, что я даже не сразу ее заметил. Все также стоя совсем рядом с аркой, оставив ее позади, я огляделся в поисках источника мелодии. Но сперва я увидел их. Они росли весьма обширной клумбой и все смотрели на меня. У черной виолы в середине было человеческое лицо. Все цветки делили одно лицо, и оно смотрело на меня. Около тридцати пар глаз вперилось в мое жалкое тело, которое забыло как дышать. Это было одно из самых омерзительных зрелищ, но между тем я боялся сдвинутся с места. Дабы хоть как-то разорвать этот зрительный контакт, тем самым прийти в себя, я глянул за вазон с виолой и тихо вскрикнул. Наперстянка, что была чуть ниже мальвы, щелкала своими тысячами пастями, почти как львиный зев, только не кидалась из стороны в сторону. Но тысяча маленьких розовых пастей непрерывно кусали воздух своими острыми зубами. Это был тот самый непонятный звук за аркой. Клац, клац, клац, клац.       Я снова опустил глаза и снова встретился взглядом с несколькими десятками маленькими сморщенными человеческими лицами вместо серединки на виоле. Не придумав ничего лучше, я повернулся к левой стороне не подумав, что там может быть что-то еще хуже. Но там я увидел прекрасные темные каллы. Они казались самыми обычными, и я уже было обрадовался нормальному цветку, но стоило мне приблизиться, как я понял, откуда исходит жуткая музыка. Ее пели каллы. И можно подумать, что это куда лучше лязгающей зубами наперстянки и анютиных глазок с лицами, но и в этой музыке было что-то такое, из-за чего мне хотелось уйти оттуда как можно скорее. Мелодия эта негативно влияла на меня, мне становилось дурно, даже начало хотеться спать, но в то же время на меня снизошла такая апатия и грусть, что я впервые в жизни подумал о смерти. И лишь мой неосторожный взгляд вперед заставил меня прийти в себя. Прямо перед собой я заметил высокие лазурные колокольчики, которые, подняв свои цветки, смотрели из них радужкой глаз. Я было попятился, но вовремя вспомнил о виоле сзади и, не оборачиваясь, остановился на середине дороги, выпрямившись. Теперь все колокольчики подняли свои цветки и во все глаза смотрели на меня. Они были за каллами, они же некоторое время провожали меня по дороге вперед. Я постоянно смотрел по сторонам и встречался то с презрительными, то с злобными взглядами. Слева, позади вазонов с виолой, тянулся ряд хищных наперстянок.       Откуда-то издалека тянуло чем-то одурманивающим. Мне безумно хотелось найти источник этого запаха, но также я боялся встретится с тем, что его источает. Тревога и страх все нарастали, я был готов вздрагивать от каждого шороха, я боялся взглянуть на виолу, боялся заслушаться мелодией калл, которая нагоняла на меня еще больший трепет, и я старался не встречаться взглядом с многочисленными глазами. Пройдя буквально несколько шагов я увидел удивительной красоты рододендроны. Они цвели бордовым цветом так пышно и бурно, что даже не было видно почти листвы. И чем ближе я к ним подходил, тем дурманящий запах становился все сильнее, и мне хватило одного более близкого взгляда на цветки куста, чтобы отшатнуться пораженный. Я заслонил тыльной стороной руки нос, ограждаясь от запаха, который еще несколько минут назад мне так нравился. С цветков стекала какая-то вязкая странная слизь пурпурного цвета, которая как сироп падала на остальные цветки, сливаясь с их слизью, покрывая собой листья и все близ растущие цветы. Каллы, что были совсем рядом с кустом издавали мелодию чуть тише, так как нутро их было наполнено той пурпурной слизью. Она же капала на дорожку, образовывая лужи. Рододендроны росли по обе стороны от дороги, в общей сумме, я думаю, их было четыре — два с одной стороны, два с другой — отчего лужи покрывали практически полностью кусок дорожки между кустами. Я продолжал прикрывать нос рукой, но запах стал ощущаться лишь слабее, а не полностью исчез. Он манил, дурманил, хотелось приблизиться к цветкам ближе, возможно даже вкусить тот нектар, что они испускали вместе с запахом. Но наученный опытом с каллами я даже не позволял таким мыслям долго задерживаться в моей голове, я знал, что это не приведет ни к чему хорошему. Подобрав полы халата чуть выше, аккуратно переступил через переливающуюся на лунном свете лужу.       Отсюда, за правым рододендроном можно было увидеть самый маленький кипарис, который как и его собратья двигался. Они все двигались, это можно было заметить краем глаза, но кипарисы пугали в этом плане куда больше. Они не просто шатались, каждая их ветвь как будто жила своей жизнью. Я оставил позади рододендроны, когда снова увидел физалисы по правую сторону и колокольчики, которые следили за мной, по левую. Во мне появилась даже какая-то радость, что меня встречают уже знакомые растения, моя психика не выдержала бы еще чего-то отвратительного. Наблюдая за равномерно бьющимися сердечками физалиса я даже как-то подуспокоился, пока не заметил плавный поворот направо, который скрывался за кустами гортензий. О, гортензии, мое любимое растение! Такое элегантное, но в то же время пышное. Я поспешил к этим кустам даже не особо обращая внимание на еще больше пытливо наблюдающие мальвы, которые начали возвышаться за колокольчиками. Я схватился за гортензии как за островок прежней спокойной жизни. Но стоило мне провести ладонью по белой шапке соцветий, как мои надежды и воспоминания с треском разбились. Я отдернул руку, которая коснулась не чего-то мягкого, как это было всегда, а жесткого и острого.       Нагнувшись чуть ближе, мне представилась возможность разглядеть цветки лучше. Тогда я понял, что это не цветки, а куча острых белых зубов. Они были собраны в группки, напоминая издалека шапки цветов гортензии. Чем дольше я на это смотрел, тем больше во мне росло отвращение, тем неприятнее мне было на это смотреть и вообще тут оставаться. К тому же спиной я ощущал взгляд тубероз, отчего по всему телу снова и снова пробегали мурашки. Прижав руку, на которой еще осталось ощущение от зубов, к груди, я спиной прошел на маленькую площадку, которую и предваряли кусты гортензии.       Ощутив телом простор я обернулся, жаждя разглядеть, куда же я в конечном итоге пришел. Оказался я на небольшой площади, на глаз двадцать пять квадратных метров, которая имела изогнутую плавную форму, отчего я не видел одну ее часть, которая изгибалась куда-то влево. Справа от меня, чуть поодаль, сразу за кустом гортензии начинались разросшиеся кусты великолепных алых роз. Отсюда же было видно и все кипарисы, можно даже проследить весь их ансамбль, градацию по росту. Слева от меня стоял еще один куст гортензии, над которым поднимались мальвы и немного виднелись львиные зевы. Я провел взглядом по розам, отмечая их немыслимую красоту, и каково же было мое удивление, когда я увидел маленькую девочку почти напротив себя, на другом конце плаца, которая сидела боком перед розами. Я настолько оторопел, что даже не сразу осознал все происходящее. Она сидела на коленях вполоборота ко мне, на ней было белое платье, которое прикрывало ее колени, но не спадало до земли, и не покрывало ее плечи. Я очень удивился, как же ей не холодно. А ее черные до лопаток волосы что-то смутно напоминали. Смотрел я на нее долго, но она так и не повернула ко мне голову. Тогда на меня нахлынула тревожность с новой силой. Я снова не мог понять, что не так, что же меня бессознательно ввергает в ужас. Со слежкой я успел, хоть и не до конца, но примириться. Тут было что-то другое, что-то еще более травмирующее для моей души и мозга. И тогда я заметил странные пятна на платье этой девочки, они были красные и как будто не были предусмотрены швеей изначально. Сделав пару шагов вглубь площади я застыл, ибо мне открылась разящая ужасная картина.       Левая рука девочки лежала на ее платье, но правая, которую я не мог видеть, кормила кусты собой. Розы вгрызались в оставшиеся два пальца с звериной жестокостью, а кровь с ладони капала прямо на белоснежное платье, оставляя алые пятна. Я не мог не вскрикнуть, и девочка обернулась. Она глянула на меня настолько спокойным взором, что я поразился еще пуще. Руку она не убирала от роз, и я не мог отвести от поедания глаза. Юная девочка заметила, проводила мой взгляд до своей кисти, улыбнулась и снова посмотрела на меня. “Ах, вы об этом? — как бы между прочим весело спросила она. — Я всегда любила мои розы больше всего на свете”. Протянув правую руку ко мне, она показала мне оставшиеся два пальца и сказала: “ Это еще ничего, право. А вот ему повезло меньше”. Тогда она указала мне еще сохранившимся указательным пальцем куда-то перед собой, и я, повернув голову влево, ужаснулся.       Я не ошибся, когда сказал, что за кустом гортензии проглядывались львиные зевы. Их было море в том конце площади, который я не мог разглядеть со входа. Но отсюда, почти из середины, я видел все: там лежал обглоданный труп человека, а львиные зевы с остервенением вгрызались в мягкую плоть того, что раньше было человеком. Сейчас даже опознать пол было проблематично, настолько там мало что осталось ㅡ отчетливо было видно кости, на некоторых из них остались мышцы, не более ㅡ но растения это нисколько не смущало, он вознамерились съесть все до последней крошки. Цветки львиных зевов, которые были желтого цвета, обагрились, а с их отогнутой нижней губы стекала кровь, когда они пережевывали очередной кусок мяса.       В горле застрял крик, которому так и не суждено было прозвучать. Попятившись я услышал писк и пощелкивание за спиной. Это были розы, которые почувствовали свежее приближающееся к ним мясо. Но я успел обернутся и отпрыгнуть от них. Вокруг была западня, ловушка, и я смотрел на все это нескрываемым шоком. Я смотрел на клацающие розы, старался не слышать чавканье за спиной, которое будто усилилось и отдавалось в ушах тысячекратным эхо. Тогда мои ноги перестали меня держать, и я рухнул на каменную выкладку площадки. Продолжая прижимать зачем-то руку к груди, я затравленно озирался по сторонам в поисках спасения. Девочка же, что сидела все это время перед мной, снова подала окровавленную руку розам, в которую те жадно вцепились. Кровь продолжала капать на ее платьице, девочка же продолжала смотреть на меня с улыбкой, и, заметив в моих глазах ужас и отчаяние, которые переполняли меня в те минуты, громко рассмеялась. Тогда я и потерял сознание.       Привел меня в себя прохладный ветер. Первое, что я увидел, когда открыл глаза — это свинцовое небо, нависшее над мной. Я смотрел на него некоторое время, потом, собравшись с силами и духом, сел. Ожидания мои не подтвердились, так как вокруг не было уже тех растений, что я видел накануне. Все вокруг было мертво, но даже в мертвых растениях не проглядывались те ненормальные черты. Это был абсолютно нормальный, но мертвый сад. Кипарисы представляли собой голые ветви, а если где и осталось на них что-то, то давно приобрело цвет ржавчины. Кусты роз и гортензий стояли также голые, мальвы больше не возвышались, тут вообще не было ничего выше сорняков. А мощенная дорожка не была уже такой ровной, как тогда, когда я по ней шел, дождь вымыл из нее многие камни.       Этот однообразный, к счастью абсолютно не живой пейзаж приободрил меня и дал сил подняться на ноги. Мой халат был вымазан в земле. Как прежде был только мрачный лес на склоне. Частокол и калитка давно сгнили, петли заржавели. Холодный северный ветер трепал полы моего халата, все говорило о скором дожде, за спиной слышалось шуршание деревьев. Я торопился по направлению к поместью. Признаюсь, я был не в себе, перед глазами являлось то обглоданное тело, в ушах стоял тот ужасный смех девочки. Я помнил досконально каждый цветок, я помню как бились сердечки физалисов, помню клацанье наперстянки, шепот вьюнков (о господи, что же они там шептали!), наблюдающие мальвы и необычайной красоты розы. Оттого больше всего на свете мне хотелось оказаться в гостиной дома перед камином в новом чистом халате и с чашкой горячего чая в руках.       Дверь мне открыла служанка. На ее лице читалось беспокойство, а когда она заметила мой грязный халат, она не на шутку перепугалась. Я был любезно проведен в гостиную, где к моему сожалению не был разведен камин. Тогда я и узнал, что сейчас было пять утра. Все жильцы дома еще спали, и только прислуга бодрствовала, готовя поместье к еще одному дню.       — Сэр, где же вы были всю ночь?! Хозяйка много о вас спрашивала, мы все очень беспокоились и волновались, когда обнаружили дверь в вашу комнату открытой, а вас там не было. — расспрашивала меня служанка, сажая в кресло. Я безоговорочно слушался каждого ее движении: пройти в гостиную? Пожалуйста! Сесть в кресло? С радостью!       — Я был ночью в саду. В богомерзком саду. — отвечал я. Мне самому показался мой голос каким-то слишком громким. Я говорил громче потому, что еще слышал ночной девичий смех.       — Сэр, помилуйте! — воскликнула женщина, вскинув руки. Я не мог понять, что произвело на нее такое впечатление — мое заявление или “богомерзкий”. — Сэр, но у нас нет никакого сада.       — Как это нет? — переспросил я       — Так точно, сэр, нет. — заверила служанка. Она смотрела на меня с нескрываемой тревогой.       — Подождите, но как же, я сам его видел. Там есть кипарисы, которые растут по росту, хосты, кусты роз в конце концов! — воскликнул я, упустив некоторые подробности, которые помню и по сей день так четко и подробно, что каждый день вымаливаю у Бога блаженное забытье.       — Кипарис, хосты и розы действительно у нас были в нашей старом маленьком садике. Да вот только он уже несколько лет как заброшен. Сейчас он стоит мертвый, не ухоженный. А забросили его именно в тот год, когда хозяйкина дочка погибла. Светлая ей память! — служанка покрыла мои ноги одеялом, заметив, как меня начало трясти. — Она то и ухаживала за этим садом. Никого и никогда она не подпускала к этой работе, мы могли только приходить смотреть на ту красоту, что она вырастила сама, но самим что-то делать не разрешалось никому. Вот так она его любила. А кусты роз она любила особенно, были ее любимцами. Могла провозиться с ними с утра до вечера, даже обеды пропускала, вот как она их любила. Мы все были опечалены, когда девочка трагически скончалась. Тогда сад и стал умирать, так как никто не смел к нему притрагиваться, помня требования мертвой девочки. Сэр, вам принести чай?       По-моему я ответил “да, пожалуйста”, но понял я это лишь тогда, когда осознал, что нахожусь в гостиной один. Меня било мелкой дрожью. Я смотрел на большой портрет хозяйки, который висел над камином. У нее были такие же черные волосы.