перегруз

Асока не могла отвести взгляд от его тела. Она едва держалась на ногах, когда Рекс почти под руку вёл её на «Решительный». Ощущения того, как Кикс сканировал её тело, а другой — новенький в медотсеке — клон нервно стирал кровь с её лекку, будто проносились мимо, а она утопала под толщей воды, не чувствуя, как её раны постепенно покрывались бактой и бинтами, а в руки кто-то пытался впихнуть стакан воды. Она чувствовала себя каменной статуей, смёрзшейся и застывшей, неспособной даже моргнуть. Чужая боль, исходившая от сотен сигнатур Сил других клонов, попавших в медблок, пронизывала её сознание иглами, но в другом, самом важном месте, там, где всегда сияло солнце и бесчисленное множество толстых, крепко свитых канатов удерживало над пропастью мост, соединявший её с учителем, была пустота. Она отказывалась куда-либо уходить, даже скрыться за ширмой, всё, что ей нужно было — это видеть её учителя, знать, что его грудь поднимается и опускается. Их отделяла друг от друга стена, и через стеклянную перегородку она наблюдала за ним. Энакин лежал в отделении интенсивной терапии, подключённый к десяткам приборов, которые то замолкали в мертвенной тишине, то разражались диким воем, и Асока не знала, что заставляло её сердце пропускать удар чаще. Вокруг него было столько трубок… И туда-сюда сновали медики, время от времени закрывая его тело на койке от её остекленевшего взгляда. Формы клонов, даже остававшихся всегда на корабле, тех, кто был без брони, были забрызганы кровью до воротников, и одно лишь осознание, что вся эта кровь принадлежала её учителю, заставляло её задерживать дыхание. Сила, он казался таким бледным… Она не чувствовала себя в реальности, в её голове продолжали звучать крики с поля боя, на своих руках, давно сухих и обёрнутых бинтами, она продолжала чувствовать его кровь, но чужие слова всё же доносились до неё будто из-под толщи воды. Она слышала что-то то о необходимости стабилизации состояния генерала, о невозможности сейчас погрузить его в бакту, но это было до, ей казалось, что с тех слов прошла вечность. А может не было и минуты… Вдруг однообразные голоса медиков заглушил чей-то ещё — новый, не принадлежавший клону. И даже сквозь пустоту и боль, что окружали её пузырём в Силе, она почувствовала сигнатуру своего грандмастера. Та тоже была пропитана беспокойством. — Кикс… Есть ли изменения? — Генерал Кеноби! Хорошие новости, сэр. Генерал Скайуокер готов к погружению в бакту, нам удалось стабилизировать его. Асока, даже не глядя на разговаривавших, всё ещё не в силах оторвать взгляд от учителя, почувствовала, как вся сущность Кеноби испустила вздох облегчения. Но ей эти слова почему-то такого же спокойствия не принесли. Она не могла понять их смысл. Ведь Энакин лежал сейчас там… Его состояние совсем не казалось стабильным. — Я свяжусь с вами, как только появятся новости, Генерал, — донёсся вновь голос Кикса. — Хорошо. Спасибо, Кикс. И в тот же миг в её взгляде, недвижимом, остекленевшем, промелькнуло замешательство. Мастер Кеноби уходил? Куда? Как он мог оставить Энакина сейчас?! — Асока? Она не услышала его, даже через Силу не почувствовала чужое приближение и крупно вздрогнула, когда он мягко дотронулся до неё, тормоша. Пузырь, что окружил её вакуумом, отделил её от реальности, от медотсека, от «Решительного», будто она всё ещё была на поле боя, лопнул с оглушительным хлопком, и все звуки вмиг набросились на её сознание, отдаваясь острой болью. Щиты, раньше крепко защищавшие Асоку, были разрушены, сломлены и смяты, и вся она превратилась в одну большую открытую рану, источавшую агонию. — Прости-прости, — Оби-Ван аккуратно потёр её плечи руками, заземляя её и одновременно окутывая собственными щитами, всегда такими сильными, всегда непоколебимыми и прочными. — Пойдём, я знаю место, где будет не так громко. Она не слышала его и подсознательно не могла понять, как можно было оставить Энакина, бросить его здесь одного, когда он чуть не умер, но руки её грандмастера были такими тёплыми, мягкими, он обхватывал её за плечи в защитном объятии, а их связь вспыхивала теплом, когда он утешительно потянулся к ней через Силу, и она позволила этим волнам окутать себя, почти заглушая пустоту и болезненный вой, что исходили от её почти разорванной с Энакином связи. Асока впитала в себя это чувство защиты и следовала за Оби-Ваном без слов, не готовая терять этот единственный, последний рубеж, что теперь отделял её от окончательного слома. Она не заметила, как они дошли до её с Энакином каюты, но в один момент она стояла в медблоке, а в другой — уже сидела на краю своей кровати, слыша, как Оби-Ван копался на кухне под звуки кипящего чайника. В какой-то момент от мыслей об учителе её отвлекла чашка чая, впихнутая мастером Кеноби в её руки, к удивлению не дрожавшие, а будто замёрзшие и онемевшие. Её окутало приятным запахом трав, и Асока закрыла глаза, погружаясь в ощущения тепла и утешения, что посылал ей грандмастер. В груди на миг потеплело. Она знала, что Оби-Ван хранил небольшой запас своего чая как у себя на «Переговорщике», так и в каюте Энакина, как раз для случаев, когда он оказывался на «Решительном». Но также она знала, что Оби-Ван держал этот чай для себя, учитывая, как редко они бывали на Корусанте в Храме и как тяжело было получить хоть какие-то поставки подобных продуктов на фронт. Тот факт, что он поделился столь малым запасом с ней, говорил о многом. Мастер-джедай не проронил ни слова. Он придвинул кресло от рабочего стола ближе к Асоке, и сел в него со своей кружкой. Взгляд его был опущен вниз, задумчив, но он определённо не терял ощущения реальности, хотя и вздрогнул, стоило коммуникатору завибрировать на его запястье. Асока подняла голову в надежде, что это Кикс с новостями об учителе (хотя в сознание мгновенно закралось подозрение, что хорошие новости так быстро не приходят, и это может быть что-то плохое). Оби-Ван видимо оживился, предполагая то же, но стоило ему посмотреть на входящий голо-звонок, как вся энергия испарилась. — Это Совет, — серо сказал он, отставляя свою столь привлекательную кружку на тумбочку рядом с Асокой и удаляясь на кухню. Дверь за ним с тихим жужжанием закрылась. Асока вновь осталась одна. В полной тишине. И тут из-за дюрастиловой стены послышались голоса. Глаза Асоки расширились. Как бы мастер Кеноби не пытался скрыться от неё, звукоизоляции в каютах не было, и она прекрасно слышала абсолютно всё, что говорил Совет. Её руки крепче вцепились в кружку, хотя она даже глотка не сделала. Голоса Мастера Винду, Йоды, Мунди, Кеноби и других советников доходили до неё, и их слова она впитывала как губка, хватаясь за них крепко, не отпуская ни на секунду. Когда их стало слишком много, когда стакан переполнился водой и она стала выплёскиваться за края, Асока перестала слышать что-либо, вновь окутанная пузырём боли, лишённая защиты сигнатуры своего грандмастера. Она на миг ощутила его беспокойство за стеной, но он не мог без предупреждения завершить совещание, поэтому это чувство вскоре оказалось заглушено. И Асока забыла про него, потому что в один момент на неё обрушилось осознание сказанных членами Совета слов, они зазвучали набатом у неё в голове. Завтра им приказано вновь вступить в бой, не взирая на любые потери. К ней вернулись вспышки воспоминаний только что прошедшей битвы. Густой дым от взрывов, острые запахи гари и крови и бесконечные оглушительные выстрелы, от которых её монтралы вспыхивали недовольной болью. Кричавшие, рвавшиеся в бой клоны, их смерти, ощущение того, как замолкали их Силовые сигнатуры, но более того — отчаянные, хрипящие, задыхающиеся звуки, которые она предпочла бы никогда в своей жизни больше не слышать. Звуки того, как её учитель под её руками захлёбывался собственной кровью, как обычно выскочивший в авангард, но раненый так стремительно, что всё произошедшее после Асока видела будто в ускоренной в несколько раз голо-записи. Её руки, покрытые его алой кровью, то, как она пыталась зажать огромную рану своими оказавшимися такими маленькими ладонями. Поддержавшие сепаратистов жители планеты, на которой они оказались, не использовали бластеры в своём вооружении, и вместо того, чтобы рана сама по себе прижглась с самого начала, она стала кровоточить, так сильно, что Асоке начало казаться, будто в человеке не может помещаться столько крови. Её дыхание сбилось, и внезапно она поняла, что не может сделать вдох. Голубой взгляд наполнился испугом, а в сознание безжалостно вбивало в неё, будто гвозди, последние услышанные ею новости. «Сегодня» повторится завтра. Это показалось бесконечным «днём сурка». В сегодняшнем бою они не продвинулись ни на метр, а завтра… без Энакина… вряд ли они зайдут дальше этого. Снова будет хлестать кровь, снова взрывы будут раскидывать во все стороны то, что останется от солдат, снова зазвучат крики, стоны, рычание, снова звук светового меча будет доводить до исступления. Она едва ли ощущала себя в Силе, её связь с учителем горела той же болью и хлестала тем же количеством крови, что выплёскивалось из её мастера пару часов назад. Она вся, как тогда, была открытой раной, беззащитной, злой и шипящей. И завтра ей нужно будет идти в бой и командовать клонами, чтобы всё повторилось вновь. Асока сильнее сжала кружку чая в своих руках, застыв в шоке. Она не слышала ничего. Она видела лишь тьму. Она чувствовала лишь горячую воду, выплеснувшуюся из кружки на её ладони, но это не принесло боли. Она не могла дышать. Её грудь и диафрагма безуспешно сокращались, судорожно дрожа, не в силах сделать даже маленький вдох. Ей стало страшно. Перед глазами, не взирая на тьму, заплясали черные точки, и к горлу подкралась тошнота, хотя она беспомощно открывала и закрывала рот в попытках дышать. На языке было сухо, как в Татуинской пустыне. Но так страшно. — Асока? Снова из-под толщи пузыря раздался голос, но она не могла видеть и понять, кому он принадлежит. От страха она не смогла заставить себя потянуться к сигнатуре Силы этого человека, и его приближение вызвало лишь новую волну паники. Асока дёрнулась, сильнее расплёскивая вокруг себя чай, и существо остановилось. Осознав свою ошибку, оно молча потянулось к их связи и послало извинения. Взгляд Асоки начал фокусироваться, распознавая фигуру мастера Кеноби в нескольких шагах от неё. Она чувствовала, как тщательно он скрыл за своими стенами сначала болезненно вспыхнувшее беспокойство, как затем он вновь обернул её своим одеялом теплоты и утешения, но это ей не помогло. Она не могла дышать. Он мягко отнял кружку чая и поставил рядом со своей на тумбочку. Опустился на колени напротив неё и взял её маленькие руки в свои без перчаток, растирая большими пальцами круги на тыльной стороне ладоней, не боясь коснуться её мокрой, обожжённой горячей кожи. — Асока, посмотри на меня, — она дрожала, заикалась от невозможности дышать, но сейчас, только-только сфокусировав взгляд, не могла отвести глаз от грандмастера. Его голубые глаза цвета океана наполнились теплотой, и он снова послал ей утешение через Силу. — Молодец, моя дорогая. Мне нужно, чтобы ты смотрела на меня. — Ты должна дышать, Асока, — тихо говорил он, чуть крепче сжимая её руки, заземляя её. Безуспешно попытавшись вновь вдохнуть, она зажмурилась и до боли сжала в ответ его ладони. — Больно… — Я знаю, милая. Но ты должна, — его брови чуть нахмурились, и он сильнее натянул на неё свои щиты, защищая от всего мира вокруг, будто пластырем заклеивая её разорванную с Энакином связь. — Следи за моим дыханием. Давай делать это вместе. Он очень медленно и глубоко вдохнул, и она, икая, последовала за ним, только чтобы на выдохе снова задохнуться, будто и не было никакого воздуха. Её отчаяние тут же перекрылось похвалой, посланной через Силу. — Ты отлично справляешься, моя дорогая. Продолжай. Ты молодец. Он снова сделал вдох, и она повторила, выдыхая со свистом, что он наградил ещё большей похвалой. Асока не знала, сколько они просидели так, держась за руки, сколько раз ей пришлось дрожаще вдохнуть и выдохнуть, считая до пяти, прежде чем ей стало немного лучше. Но взгляд бездонного океана учителя не отпускал её ни на секунду, окутывая её теплом, в котором она так нуждалась. Когда она смогла приблизиться к подобию самостоятельного дыхания, всё ещё неустойчивого, болезненного, но больше не задыхавшегося, он вновь заговорил: — Асока, давай сыграем в игру. Назови четыре вещи, которые ты ощущаешь сейчас. Она разомкнула губы и тихо, почти шёпотом, заикаясь, ответила, медленно подбирая слова и отвлекаясь на своё окружение: — В-ваши руки, — он ответил улыбкой, — К… кровать, — то, как она проминалась под её весом, — Чай, — выплеснувшийся из кружки, тот, что застыл уже остывшими каплями на её ладонях. Она прислушалась к себе, вся обратилась в чувство, но не могла найти ничего больше, и её дыхание снова сбилось, а взгляд затопила паника. Оби-Ван понял всё без слов, снова сжав её ладони. — Всё хорошо, всё в порядке, моя дорогая, — её снова ветром окутали объятия через Силу, — трёх вещей достаточно. Давай пойдём дальше. Три цвета, которые ты видишь. Это было проще. Она должна была справиться. — Голубой, — глаза её грандмастера, подобные океану, — бежевый, — его всегда светлые, мягкие, как у плюшевого мишки, туники, — рыжий, — его борода и волосы, взъерошенные и сейчас упавшие ему на лоб. Оби-Ван тепло улыбнулся (она неловко попыталась вернуть ему этот жест), кивнул и продолжил: — Умница. Две вещи, которые ты слышишь. — Ваш голос, — заговорила она, фокусируя взгляд. — Своё дыхание. Прислушавшись к нему, она поняла, что снова дышит ровно, а боль ушла из груди, окутанной теплом, будто одеялом. Она чувствовала себя истощённой, совершенно уставшей, всё ещё немного дрожала, но головокружение ушло, и тошнота сменилась лишь остаточной горечью на языке. Вот и четвёртое ощущение. Она закрыла глаза, и вся перешла в Силу, впервые с появления Оби-Вана рядом посылая ему в ответ благодарность и отвечая на их связь. Он улыбнулся, чуть крепче сжав её руки. — Лучше? — Лучше, — выдохнула Асока, подаваясь некому подобию спокойствия. И они разомкнули ладони. — Спасибо. Она проигнорировала отчётливый и показавшийся слишком громким в тишине звук щелчка, что разнёсся по всей каюте, когда Оби-Ван поднялся и разогнул левую ногу. Все знали, что это было его больное колено, и она, тщательно скрыв это от грандмастера, поспешно выпустила в Силу подкравшийся к ней стыд за то, что заставила мастера-джедая сидеть на полу так долго. Но он конечно же заметил. И тогда Асока попыталась усмехнуться, переводя его внимание на её собственный недавний приступ паники: — Большой опыт в подобном, мастер Кеноби? Он засмеялся в ответ, подсовывая ей обратно кружку чая и снимая с тумбочки свою. Но его глаза, всегда грустные, сделались ещё печальнее. — Да, что-то вроде того. Оби-Ван снова сел в кресло, откидываясь на спинку и облегчённо вздыхая. Асока могла его понять — этот день был более чем утомительным не только для неё. Она отвела взгляд и решила сделать первый глоток из кружки. Чай оказался сладковатым на вкус, уже чуть остывшим, но всё равно очень приятным. Он смыл всё ощущение горечи с языка, позволив девушке спокойно оправиться от произошедшего. Однако во время войны сознание редко готово отпустить обладателя в свободное плавание, а уж очистить разум полностью не получается никогда. То же случилось и сейчас, и, будто приоткрыв дверь, проверив, что родители перестали ссориться, как ребёнок, что проскальзывает в комнату бесшумно, к Асоке вернулись мысли об Энакине, что лежал сейчас в медотсеке или, что вероятнее, плавал, погруженный в бакту. Она не могла представить свою жизнь без учителя и теперь, пережив почти полный разрыв связи с ним, ощутила, будто это оторвало часть её самой, подобно агрессивной собаке, вырывающей мясо с плотью, кроша острыми зубами кости. Она не знала, сколько они так просидели, каждый молча думая о своём, пока не решилась заговорить первой, обдумав что-то. — Мастер Кеноби? — Что такое, моя дорогая? И почему-то ей показалось, что грандмастеру не понравятся её слова. — Вы… вы ведь потеряли своего учителя ещё когда были падаваном. Как вы… справлялись с этим? Лицо Оби-Вана вдруг стало очень жёстким и очень грустным, будто теперь он был замёрзшей статуей, и она тысячу раз пожалела о том, что задала этот вопрос. Мастер-джедай нахмурился и поднял к ней взгляд. — Ты не потеряешь Энакина, слышишь, Асока? Он в порядке, — он запнулся, осознав свои слова и увидя её реакцию. — Ладно, он не в порядке, но с ним всё будет хорошо. Кикс с ним, он уже в бакте, всё будет нормально. Асока опустила голову, поняв, что ответа на её вопрос она не услышит, когда до неё донеслись слова грандмастера, до этого уткнувшегося в свою кружку с чаем. Голос его потерял оттенок грозности, стал очень тихим и задумчивым. — Не надо сравнивать Квай-Гона и Энакина. Энакин… — пауза, — Энакин просто так не умрёт, — он нервно улыбнулся уголком губ, попытавшись отшутиться, но Асока видела, что он хотел сказать нечто другое. Не осмелился. Возможно, это было к лучшему. Ей отчаянно захотелось переменить тему, чтобы вновь не погружаться во тьму надоедливых мыслей, но она не могла подобрать ничего другого. Разве что… — Что сказал Совет? — она сама не поняла, зачем спросила и стала вновь ворошить то, что уже слышала и что привело её к приступу паники. Но ей вдруг на миг показалось: «А вдруг это неправда? Я ведь не слышала всего». Ей нужно было услышать слова «Да, всё не так, как ты думала» именно из уст Оби-Вана, и какой бы дикой не казалась эта надежда, из маленького уголька она с каждой секундой разрасталась в пламя. Мастер Кеноби пару секунд смотрел на неё, замерев, а потом отвёл взгляд и отвернулся. Его голос звучал тихо и… пристыженно, он будто бы извинялся за то, что от него зависело в меньшей степени, хоть он и был членом Совета. — Завтра мы должны снова вступить в бой. Канцлер требует немедленного захвата этой планеты. Вот и всё. Слова были сказаны. Она не ослышалась, и надежда потухла, как костёр, на который опрокинули ведро холодной воды. И после него остались лишь угли и пар, поднимающийся вверх. Этим паром для Асоки стало зародившееся в груди отчаяние. — Почему Совет снова посылает именно нас в самое пекло? — исступлённо вопросила она, отставляя пустую чашку на тумбочку, чувствуя, как к нему присоединялась злость. Оби-Ван лишь вздохнул. — Потому что Республике нужны победы. Любой ценой. Этого хочет Канцлер. — К чёрту Канцлера! — Асока! — Разве они не видят, что мы не двигаемся?! Что побед нет и вряд ли будут? — воскликнула она, обессиленно хлопая рукой по одеялу, не замечая, как Оби-Ван нахмурился и как кружка исчезла и из его рук. Вся та боль, что вводила её в панику ранее, когда она держала её в себе, позволяя бушевать под кожей, выплеснулась оглушительной злостью, сметая всё вокруг. — Мы боремся за каждый клочок земли, но всё то, что мы забираем себе здесь, у нас отбирают где-то ещё! Это бесконечно! А мы продолжаем терять людей и… и когда-нибудь никого не останется, — начав громко, почти с крика, она закончила тихим шёпотом, чувствуя, как пар от костра начал растворяться в воздухе. И запал угас, а от бессилия к её глазам подступили непривычные слёзы. — Моя дорогая, — Оби-Ван в один миг оказался рядом с ней на кровати и стоило ему коснуться её плеча, как она уткнулась в него лбом, хмурясь в попытках вернуть злость, желая хоть как-то освободить то, что росло комом внутри неё. Грандмастер, конечно, заметил это, и, растирая её руку своей мягкой ладонью, без слов послал ей через Силу утешение в паре с упрёком. Отдаться злости — значит поддаться тьме, сойти с пути и погрузиться во мрак. Это не путь джедая, звучало у неё в голове, и она перестала распалять себя, но не замолкла, продолжила, больше не повышая голос: — Эти идиоты-сенаторы, — она проигнорировала вздох, который почувствовала лбом со стороны мастера Кеноби, — канцлер. Все они сидят на Корусанте, и думают, будто оттуда им виднее, каких людей отправлять на убой, а каких нет, какие планеты брать, а какие оставлять. Они представляют свои планеты, но живут в столице и наслаждаются жизнью на верхних уровнях, пока мы копаемся тут в грязи и крови каждый день. С её губ неожиданно для неё самой сорвался отчаянный всхлип, и она вцепилась в свободную руку Оби-Вана, самостоятельно пытаясь заземлиться и найти спокойствие. Но он почему-то не двигался. — Я устала сражаться, Мастер Кеноби, — болезненно, почти хрипя от обречённости прошептала она. — Зная, что в любой день я могу лишиться Энакина, — её голос, даже почти затихший, задрожал, — Вас, Мастера Куна, Рекса и всех остальных, — она знала, что это не слова джедая. Это было неправильно. Оби-Ван тоже это знал, но ничего не сказал, даже в Силе никак не отреагировал на эти слова. Упрёки — не то, что ей нужно было услышать, не сейчас. Тем более, он не мог отрицать собственный страх за неё, Энакина, Коди. — Это так неправильно, почему сепаратисты используют дроидов, а мы — живых, настоящих людей, пусть и клонов. Они ведь все разные, они такие… живые, сострадательные. Они совсем не созданы для войны. И каждый день мы теряем их тысячами. И никто в Сенате не принимает их ни за что иное, кроме как расходный материал! Оби-Ван, в плечо которого она упиралась лбом, казался ей сейчас непоколебимой скалой, твёрдой, застывшей. Она билась о него, как волны цунами бьются о камни, но ни единая капля не могла сколоть его или сдвинуть с места, всё было бесполезно, он никак не реагировал на её слова, будто она была одна. Нет, конечно, это была ложь. Она не была одна. Он дышал под ней, и она чувствовала его ладонь в своей. Просто… просто он молчал. — И ведь я была на Джеонозисе во второй раз, в той мясорубке, почему… — она зажмурилась, пытаясь сбить слёзы, и сильнее сжала руку грандмастера, — почему мне тогда не было так плохо? Почему только сейчас?! Бессилие, безвыходность, отчаяние разрастались в её груди комом, а она вопросила и внимала к Силе, сейчас будто назло молчавшей. Она искала ответы и не находила ничего. А потом… — Этого слишком много, — заговорили они в один голос — она прошептала, а он почти заглушил её своим мягким тембром. Асока удивлённо подняла голову — это были первые слова Оби-Вана за её монолог. Его лицо было очень грустным, и ей казалось, будто он смотрел сквозь неё, куда-то в прошлое. Тогда губы его разомкнулись и он произнёс: — Ты никогда не должна была переживать подобное, Асока. Ты дитя войны. Ты ребёнок, — её взгляд в миг посерьёзнел, заставив Оби-Вана хмыкнуть и поправить себя: — Ты была ребёнком-падаваном. А стала ребёнком-солдатом. Это не то, что должен переживать кто-либо, даже джедай. Мы должны быть хранителями мира. Ты должна путешествовать по планетам, исследовать галактику и учиться, а не сражаться каждый день против сепаратистов за тех, кому, будем честны, наплевать на тебя и всех нас. Ты должна созерцать и строить миры, а не видеть и прикладывать руку к тому, как они разрушаются и умирают. Мне… — он тяжело вздохнул и опустил взгляд, впервые отвечая на прикосновение Асоки, в ответ сжимая её ладонь. — Мне очень жаль, что твоё детство выпало на такое время. Ты и Энакин… Вы достойны гораздо большего. Слышать эти слова сейчас… Асока на миг представила мир, где не было бы войны, где была бы спокойная жизнь и ей не пришлось бы каждый день сражаться, убивать, отдавать приказы, командовать отрядами, вести солдат в бой. Мир, где не было ситхов, где каждый из джедаев, сражающихся сейчас и страдающих, был бы здоров и полон спокойствия, лишён напряжения и чувства надвигающейся опасности. Мир, где она бы проводила с Энакином в Храме больше времени, чем жалкие пару недель в году, где она могла бы засиживаться допоздна в комнате, корпя над учебным сочинением, а не очередным планом атаки. Где утром бы просыпалась не от сигнала тревоги и не за 5 минут до начала брифинга, а от звука копошения всегда поднимающегося рано Энакина, который снова собирал бы своих дроидов в мастерской. Этот мир был идеальным… и чрезвычайно далёким. Столь далёким, что она не могла найти в себе силы воображать больше, понимая, что всё это нереально и никогда реальностью не станет. Да, она прожила большую часть своей жизни, не зная войны, будучи юнлингом, но сейчас сама сущность её слилась с войной, и она поняла, даже малая возможность спокойствия стала казаться ей сюрреалистичной, ненормальной, дикой. Как одичавший зверь, выросший в жестокости, страшится мягкой руки нового хозяина и боится ласки, Асока дрожала при любой мысли о мире. И это осознание разрушило её. Слёзы, до этого сдерживаемые, что то появлялись, застывая на ресницах, то исчезали, оставляя за собой лишь хлюпанье носом, полились ручьём, и ничто уже не могло их остановить. «Ты и Энакин… Вы достойны гораздо большего». — Вы тоже, Мастер Кеноби, — всхлипнула она, утыкаясь ему в грудь головой и стараясь будто бы полностью спрятаться от всей галактики. И он принял её, притянул к себе в объятии, позволив ей обхватить его руками, сжать, сминая в кулаках, бежевую верхнюю тунику на спине. Она чувствовала, как его борода кололась о её лекку, но реальность уже ускользала от неё, поглощённая болью, и всё, что она могла видеть — это тьму, а на щеках в это время дорожки слёз даже не успевали высыхать. Она сломалась. И Оби-Ван позволил ей это. Связь с Энакином вспыхнула новой, алой, как кровь, болью, и она всхлипнула ещё громче. В это же время в Силе со стороны грандмастера к ней будто ринулся настоящий ураган, обволакивая утешением, спокойствием. Она купалась в этом, позволяла ему оборачивать её в десятки слоёв тепла, но какое бы временное утешение это не приносило, как бы Оби-Ван не пытался дать ей комфорт, как бы её не окутывали его успокаивающие волны, она знала, что завтра снова будет плохо, что завтра она опять будет в крови, увидит сотни смертей и вновь ринется в бой, ведя на погибель за собой всегда верных доблестных клонов. И лучше не становилось, а в груди незаметно для неё росла дикая, страшная пустота, раскрываясь, как каньон после движения тектонических плит. Говорят, что в войне не бывает победителей. Это правда. Война вырывает из каждого что-то особенно личное, забирает самое дорогое, и нельзя выйти из неё, получив больше отданного ей в руки, подобные рукам Смерти. — Удивительно, что вы не предложили мне медитацию и не сказали: «Нет эмоций, есть покой. На всё воля Силы!», мастер, — сквозь икоту выдавила Асока, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла мёртвой и горькой. Оби-Ван, обнимавший её с остекленевшим лицом и наполненными влагой глазами, тихо засмеялся, и она прислушалась к уютным вибрациям его тёплого мягкого тела. — Я решил оставить это мастеру Йоде, моя дорогая, — его приглушённый голос звучал ровно, но в этот момент она почувствовала, как на её лекку упала чужая слезинка. Асока фыркнула, но это прозвучало, как всхлип, а слёзы всё не останавливались, и она до боли зажмурилась, крепче цепляясь за своего грандмастера, что, несмотря на собственную дрожь, казался для неё непоколебимой скалой, на которую всегда можно опереться. Она потеряла счёт времени, даже не начиная его, и они сидели так, на краю её кровати, в тихой тёмной каюте, наполовину сломленные, держась друг за друга в попытках утешиться и всё равно зная, что оправиться невозможно. Её связь с Энакином продолжала гореть и надрываться агонией, но рана больше не кровоточила и когда кровь смылась, оставив позади лишь боль, стало видно, что ранее прочный, крепкий мост, связывавший её с учителем стянутыми тугими нитями, был разорван не полностью. Единичные канаты остались, покачиваясь над пропастью будто в немой просьбе бороться за них, держать и не отпускать, будто крича: «Энакин ещё жив!». Она едва ли чувствовала его в Силе, но он был там. Он был там, его просто нужно было дождаться. Однако Асока не чувствовала себя лучше, не могла утешиться. Энакин чуть не умер, но должен был снова восстановиться, снова взять свой световой меч, ринуться в бой и снова чуть не умереть. Как были бесконечными бои, смерти, проигрыши и победы, оставался бесконечным цикл их жизни. Выжить, умерев, чтобы снова позволить себя убить. Цикл отчаянный, болезненный и кровавый. Вечный. — Иногда мне кажется, что эта война никогда не закончится, — тихо заговорила Асока некоторое время спустя, когда перестала плакать и почувствовала, что все слёзы высохли, иссякли, оставив пустой, покрытый трещинами кувшин, который уже не мог найти в себе силы наполниться вновь. Она не двигалась, прижавшись к державшему её Оби-Вану, истощённая и абсолютно печальная. Оби-Ван ничего не ответил, лишь крепче притянул её к себе, пряча бороду в мягких монтралах. Он не стал говорить ей, что всё наладится, что станет лучше, что наступит мир. Потому что сам давно перестал в это верить.