* * *
Огонь в камине стал глуше, но Гуро не пошевелился, оцепело оставаясь в кресле и задумчиво наблюдая за лижущим догорающее полено пламенем. Тёмно-карие глаза, не мигая, глядели в никуда, пока Гуро вспоминал ту самую командировку в Полтавскую деревеньку Диканьку, которая круто изменила его жизнь и жизнь общества, в котором он состоял. Происходящие в Диканьке убийства не особо его волновали, Гуро был там совсем по другому поводу.***
— Три задачи, Яков Петрович, душенька, — словно живые, вспыхнули в его воспоминаниях слащавые речи графа Бенкендорфа, — три важных дельца. Найти этого Всадника. Поймать его. И привезти в Петербург. — А что же с колдуном делать, ежели жив останется? — По ситуации, голубчик, по ситуации, — граф довольно погладил полный живот, туго обтянутый парадным кителем. — Вам виднее, как лучшему дознавателю Петербурга. И он смотрел. По ситуации. Николай Гоголь, юный писарь с явными колдунскими способностями, по его скромному мнению, не был опасным. Способности его, конечно, впечатляли, но не более, чем у любого среднестатистического колдуна, коих на Руси было несметное количество. Гоголь не умел обращаться с даром, не контролировал его и во время «приступов» предвидения был беспомощен, как слепой котёнок. Без помощи другого опытного колдуна или бабки-ворожеи он был обречён. Так думал Гуро.***
Когда Елизавета Данишевская, оказавшаяся Всадником, выбрала не Гоголя для завершения своего ритуала, а какую-то болотную мавку, Гуро снисходительно помиловал молодого колдуна. Тогда он уже знал, что нечисть окрестила Гоголя «Тёмным», но понятия не имел, что это означало. Три его важных дела в Диканьке подошли к концу, и хотя Данишевскую поймать не удалось — руки её бессмертной сестры оказались быстрее — Гуро не отчаивался. Сестра покойницы тоже была полезна обществу. Оставалось лишь одно дело — абсолютно неважное, и Гуро пустил его на самотёк. Он позволил Гоголю вернуться в Петербург, где тот стал вести тихую и незаметную жизнь. Гуро навёл пару раз справки, убедился, что юный Тёмный не контактировал ни с кем из местных колдунов — и с лёгкой совестью забыл о нём, с головой погрузившись в дела общества и собственные треволнения. Последствия этого беспечия нагнали его двумя годами позднее.***
Нет, Гоголь не погиб. Он даже научился каким-то немыслимым образом самостоятельно контролировать собственный дар. И с большим удовольствием включился в противостояние двух полярностей — масонского ордена и общества графа Бенкендорфа — используя свои способности Тёмного.***
Гуро прикрыл глаза. После того памятного разговора на холме прошло две недели, и ему всё же удалось встретить Гоголя. Встреча эта произошла в одном из старых петербургских парков и чрезвычайно взволновала обоих. Долгое время они стояли визави и прожигали друг друга взглядами. Мимо медленно пролетали листья — кружась, они падали на каменную дорожку и убегали вдаль, влекомые ветром. Вдалеке слышались голоса совершающих променад дам с детьми, лай петербургских мосек. Но ничто из этой какафонии не могло отвлечь Гоголя и Гуро друг от друга. Когда же глаза заболели от пристального всматривания, они развернулись — и молча, синхронно, направились вверх по дорожке, как два прогуливающихся благочестивых господина. — Право, не ожидал увидеть вас здесь, Николай Васильевич, — разорвал молчание Гуро. Гоголь промолчал, меланхолично постукивая тросточкой по дорожке. Болезненные черты его лица чуть заострились, а в светлых карих глазах промелькнуло трудноопределимое выражение. — Аналогично, Яков Петрович, — наконец выдохнул он. Голос его был всё таким же тихим и надтреснутым, но всё же в нём появился какой-то стержень. Пожалуй, теперь можно было сказать, что Тёмный наконец-то повзрослел. — Не скажу, что я рад этой встрече… — Полно, Николай Васильевич! — вздохнул Гуро. — Уже ж два года прошло, неужто вы всё ещё обижаетесь? — Обижаюсь? Нет уж, увольте! — воскликнул Гоголь. — Право, я даже благодарен вам. Гуро удивлённо посмотрел на него и запнулся, наткнувшись на холодный и злой взгляд. — Ваше вмешательство было тем самым жизненным уроком, коего мне не хватало, — тихо заметил Гоголь. Они вступили на мостик, и Николай Васильевич отвернулся, задумчиво разглядывая резвящихся на волнах уток. — Право, — повторил он тихо, — если бы не вы, я бы не стал тем, кем являюсь сейчас. — Как вы научились сдерживать свои… видения? — полюбопытствовал Гуро. — Вы не посещали наставников. Гоголь пожал плечами. — Это не главное, — спокойно ответствовал он. — Главное другое. Я больше не неважное дело, Яков Петрович.***
Огонь потух, и гостиная погрузилась во тьму. Гуро приоткрыл глаза и недовольно потянулся. Теперь хочешь не хочешь надо было вставать. Он закинул в камин несколько поленьев и поворошил золу кочергой. Свет вспыхнул на стенах, приглушенным блеском прошёлся по убранству комнаты — и затих на собрании сочинений, небрежно сваленных на стол. Гуро взял одно из них и усмехнулся. «Мы встретили врага, и этот враг — мы сами…» — Ну что, Николай Васильевич, — пробормотал он, скинув книгу в камин. — Посмотрим, на что вы годитесь.