Книжный за углом

      По радио, на одной из двух пробивающихся, благодаря одинокой вышке, сеток вещания, ведущий писклявым высоким голосом сообщает очевидные вещи — за окном метель и годовые осадки, решившие не распределяться равномерно на год, а разом показать себя во всей красе. С притворной улыбочкой он упоминает о закрытии большей части дорог города и о возможных лавинах, а Билли жопой чует, что улыбка именно притворная, даже немного злорадствующая, он-то в тепле студии сидит хуй знает где, а не отмораживает себе все детородные органы, просто выйдя на улицу.       Занятия в школе отменили, о чем Билли узнал по приезде. Дорога отобрала у него чуть больше двух часов жизни и сотни три нервных клеток, а он слышал, что восстановиться они не научились ещё. И что ему делать с оставшимися пятью десятками, экономить? С такой-то жизнью вряд ли получится.       Дети радостно катаются на санках и лепят уродских снеговиков, играют в салки и воссоздают через своё не до конца сформировавшиеся видение мира евангельские образы божественных созданий — валяются в снегу и рисуют снежных ангелов отпечатками своих тел. Тоже по-уродски выходит. Родители смеются, отряхивают влажный снег с курток и ругают, не за еретические глумление и отсутствие видения прекрасного, а за мокрые штаны и возможную простуду.       И Билли бы тоже порадовался вместе с ними и за них, но сидя дома, конечно, возле батареи, если бы его не особо подготовленная к резким переменам в погоде машина предательски не заглохла, застряв посреди не так уж и хорошо очищенной дороги в центре города. И остаётся только разочарованно вздыхать и как следует раз пять от нахлынувшего бессилия треснуть кулаком по рулю, на возмущённый сигнал которого оборачиваются проходящие мимо по тротуару зеваки и с сочувствием покачивают головой, а Билли в ответ хочется одарить их видом среднего пальца, но нормы приличия в голове ещё отсвечивают, поэтому он делает это мысленно и сразу двумя руками, и кладёт голову на руль, отворачиваясь и прикрыв глаза — если он ничего не видит, значит этого не существует.       Но работает такой девиз добрые минут десять на чистой, неразбавленной детской наивности, пока после отключения печки из-за разряженного аккумулятора морозный свежий воздух не начинает пробираться в салон и под кожу, и вдохи не режут лёгкие, а выдохи не клубятся серым паром, вынуждая открыть глаза, как и принимать окружающую действительность, какой бы тошнотворной и противной она не являлась, а принимать ее очень не хочется, но и замерзнуть напротив магазина хозтоваров тоже желание не просыпается, поэтому Билли застегивает куртку, прищемив случайно кожу под подбородком, и, покрывая воображаемыми хуями всё, что попадается на глаза, выбирается из машины. Джинсы в мгновение облепливает снег, впитываясь в ткань, и тело пробивает крупная дрожь. У него из тёплых вещей — кожаная куртка и две рубашки с футболкой, надетые друг на друга, от чего не покидает ощущения себя, как слоеного пирога из школьной столовой, если пирог себя может как-то ощущать.       Билли шмыгает носом, задирая воротник куртки, и осматривается в поиске других машин, но ни на парковке, ни вдалеке дороги и фара не мелькает, и он шмыгает носом ещё раз, но уже с обидой и раздражением. Приходится перебегать на другую сторону, утопая ботинками в хрустящих сугробах, к тому самому хозтоварному, но и он получает злобный шмыг носом в ответ на перевёрнутую табличку и закрытые двери. Ничего не остаётся, как двигаться дальше.       Людей на улице с каждым шагом всё меньше и меньше — их силуэты исчезают в белом тумане закручивающегося снегопада, но разряженный воздух эхом доносит обрывки будничных разговоров, оставляя в пустоте города крупицы жизни, иначе крыша Билли, которая и так уже покачивается из стороны в сторону на вершине ледяной горки, укатилась бы вниз, снося всё на своём пути.       За поворотом на соседнюю улицу с резко обрывающимися дорогой и домами, будто у фильма декорации закончились, голоса окончательно стихают, погружая Билли в тишину, изредка разбавляемую жутким воем метели. Оставшиеся магазины можно пересчитать по пальцам, хватит четырёх еле сгибающихся и начинающих белеть от холода. Билли проходит мимо ещё двух закрытых дверей, напевая под нос рождественскую, заевшую в голове старой кассетой песенку про бубенчики, когда свои, скажем так, бубенцы ему, кажется, придётся откалывать ножом для колки льда, да и звенят они при ходьбе так же, как в оригинале песни. Джингл беллз, блять.       Мелкие снежинки в сильных порывах северного ветра превращаются в смертоносное оружие, представляющее тысячи иголок, впивающихся в кожу, перехватывающих воздух и не позволяющих вздохнуть. Теперь Билли не заветренная слойка за стеклянным прилавком, а выброшенная на берег полудохлая рыба, безостановочно открывающая и закрывающая рот в попытке ухватиться за ускользающую из-под плавников жизнь. Выступают слёзы, глаза режет, оставшийся в лёгких кислород выгорает и Билли пошатывается, поворачиваясь к ветру спиной, и, прикрывая рот дрожащими ладонями, вдыхает воздух. Мозг предаёт выстроенной ситуации драматический окрас, утрируя сложившиеся обстоятельства, тем самым абсолютно не помогая и выпроваживая за дверь мысли о том, что не плохо было бы вернуться обратно и подождать, но Билли уже нацелен найти хоть один таксофон или одолжить у кого-то с машиной немного энергии для своего аккумулятора.       Спасение возникает, буквально, из ниоткуда — за стеклянными витринами книжного магазина с покосившейся вывеской тёплым, желтоватым светом переливаются рождественские гирлянды, а на перевёрнутой табличке, подвешенной за крючок на двери, бликует красным долгожданное «открыто», и Билли срывается с места, но бежать нормально не выходит, ноги в заледеневших джинсах онемели и сгибаются с трудом, так что со стороны, будь тут хоть один свидетель, Билли бы для него выглядел игрушкой, созданной по человеческому образу и без шарниров в коленях.       Билли врывается без стука, потому что это магазин и тут на входе колокольчики ветер ловят и звонко радуются, а не урок химии, на который он опоздал. В помещении тепло, даже жарко, и Билли прикрывает глаза, чувствуя, как налипшие на ресницы снежинки тают и стекают по щекам, ошпаривая замёрзшую кожу. Морщится и осматривается, отбивая ботинками снег с подошвы на специальный резиновый коврик, заботливо постеленный у входа. Книжный не походит на привычные глазу выбеленные магазины с алюминиевыми крашенными полками, плиточным полом и светодиодными мерцающими лампами под потолком, какие в больницах всегда высасывают последние капли терпения. Здесь ламп подвесных нет вообще — несколько настенных светильников с резными абажурами, горящие разными оттенками тёплого и холодного, и один настольный, с круглым витражным плафоном и выключателем на верёвочке, стоящий возле импровизированной кассы рядом с металлическим звоночком-кнопкой. Магазин сам по себе больше напоминает чью-то личную библиотеку в старом покосившемся доме. Шкафы деревянные, давшие трещины, выставленными рядами, книги стопками лежат везде, где им вздумается в хаотичном порядке, в некоторых из них торчат картонные и ленточные закладки. В воздухе стоит приятный запах состарившихся под гнетом времени страниц, пыль витает в приглушенном свете и, кажется, оседает на влажных волосах и коже. Если бы не современные гирлянды и вывеска, Билли бы с уверенностью решил, что без спроса вторгся в незнакомый дом.       На деревянном табурете с тремя ножками и вязаной подстилкой обнаруживается задрипанный масляный обогреватель, похожий на оторванный кусок чугунной батареи — Билли понятия не имел о существовании подобных до переезда в Хокинс. Подходит к нему ближе и приседает на корточки, подставляя руки и лицо под искусственное тепло, спасая себя от обморожения и возможной пневмонии, только сейчас замечая развешанную под потолком переливающуюся пушистую мишуру с колокольчиками, про которые Билли не так давно пел, а у прохода — веточка омелы. Кто вообще решил, что это хорошая идея? А если столкнуться два случайных покупателя, думает Билли и усмехается, представляя растущую неловкость от глупой традиции. Он сам однажды так попался, но дело было в лагере и летом, что повышает ещё и уровень абсурда, но тринадцатилетним подросткам, едва шагнувшим в пубертат, но уже получая от него последствия, было откровенно по хую и важна была лишь причина, куда эти самые последствия выплеснуть. Единственное, что юный мозг не учёл — отсутствие девчонок, которые выслушав суть предложения отказались участвовать, но это уже другая история, от воспоминаний по которой пульс слегка ускоряется, щеки невольно розовеют и губы расплываются в горькой улыбке, преследующей любые детские воспоминания по пятам.       — Чем могу помочь? — неожиданно раздавшийся голос вызывает лёгкую дрожь. Билли оборачивается и натыкается растерянным взглядом на вынырнувшую из-под прилавка девушку в красном колпаке Санты с двумя белыми косичками поверх ее собственных тёмных. Она смотрит внимательно и улыбается, к удивлению, не так, как обычно это делают официанты или кассиры в аптеках — уставши и натянуто, скорее наоборот — озорно и приветливо. И радушие её греет сильнее тарахтящего обогревателя, поэтому Билли не сдерживает улыбки в ответ, но девушка быстро окидывает его взглядом и внутренний свет, искрящийся в ее зеленоватых глаза, тускнеет, а плечи опускаются, и она произносит, и и голос ее пронизан разочарованием:       — А, вы погреться.       — Да, я, — Билли на секунды позволяет себе задуматься, чтобы унять дрожь от стучащих зубом, и продолжает увереннее, — я искал телефон. Машина заглохла, а все люди словно пропали. Я вас расстроил?       Она вздыхает и переводит взгляд на заснеженную улицу.       — С открытием напротив видеопроката люди перестали нас замечать, то есть магазин и книги.       — И вас, — дополняет Билли то, что оборвалось во фразе его собеседницы.       — И меня, — она соглашается и вновь на лице ее улыбка, — хотите чая? Как раз вскипел недавно, — она выходит из-за прилавка, и Билли замечает на ней рождественский свитер, которые стопками после праздников можно найти в комиссионных магазинах за бесценок. Девушка подходит к одной из полок и достает оттуда небольшой чайничек и две кружки, не пластиковые — фарфоровые, сервизные, но совершенно разные даже по размеру, и просит Билли спустить обогреватель на пол, и на его место ставит этот забавный чайный набор, а после поясняет в ответ на озадаченный и немного обескураженный вид Билли:       — Покупателей нет, никто не сможет осудить меня за то, что я заварник рядом с книгами держу. У нас была раньше каморка, но замок в дверях ее проржавел и ключ сломался, а менять его денег нет, поэтому довольствуемся малым, — она говорит мягко и возвращается обратно за свою стойку, вытаскивает оттуда два табурета, схожих на тот первый, ставит их по сторонам, создавая импровизированный столик в центре, и приглашает Билли присесть, высыпав из кармана жменьку шоколадных конфет. Берет чайник за ручку и плавными движениями наливает чай сначала в одну кружку, затем передаёт ее Билли, и он хватается двумя руками и тут же, ойкая, ставит обратно, обдувая руки, явно не ожидая, что напиток будет настолько горячим, а девушка в ответ на его действия всеми силами старается скрыть рвущийся смех, прикасаясь губами к кружке и легонько дуя поднимающийся пар. Билли хочет сравнить ее с Алисой из одноимённой книжки, которой он зачитывался в детстве, но, если память его не подводит, чаепитие устраивали кролик со шляпником, и Алисой тогда ему следует назвать себя, но от этого желание узнать имя незнакомки только усиливается.       — Меня Бет зовут, а вас? — задаёт вопрос она, словно подслушав его мысли.       — Билли, — отвечает он куда-то в кружку, делая первый глоток подстывшего чая. На языке чувствуется мята и жасмин, и ягода, очень вкусная и знакомая, но ни одно название ей не подходит. Бет кивает и надкусывает конфету, спрашивая вновь:       — Как давно вы сюда переехали?       Билли сначала, по привычке, хочется обидеться на такие резкие предположения, но он себя одёргивает, осознавая, что обижаться причин нет и что вопрос скорее комплементарный — значит с городом связи он так и не возымел, и те два с лишним месяца жизни здесь никак не отпечатались на нем внешне, но, возможно, нашли своё отражение во взгляде, таком же, как улыбки официантов в местном кафе, хотя, глядя на себя сверху вниз, он понимает, что Бет просто отталкивалась от его скудного наряда, когда как местные с ног до головы одеты в пуховики и высокие сапоги с начесом из чьей бы то ни было шерсти, поэтому он честно отвечает:       — Не так давно, не успел привыкнуть, — и после полуминутной паузы и двух глотков чая интересуется, — а если магазин не приносит прибыли, зачем его держать?       — Просто так, по привычке. Мне сложно представить, что было бы, не будь у меня его, — она говорит с таким трепетом и заботой, словно вовсе не о магазине речь, — я сама приезжая, живу здесь уже почти пять лет, скоро юбилей, — смеётся, — до этого я много лет провела в скитаниях, в поисках, можете называть, как вам угодно, но ни к чему моё сердце не лежало, — она останавливается, а Билли откусывает шоколадную конфету, подмечая в ней орехи, и удивлённо выгибает бровь, пытаясь просчитать в уме возраст Бет, которая на вид сошла бы за его одноклассницу, но не осмеливается на прямую задать вопрос, оставаясь в смиренном ожидании продолжения ее истории, но Бет молчит и тогда Билли всё же спрашивает:       — То есть из всех мест ваш выбор пал именно на Хокинс? — он и не пытается скрыть отвращение, которое касается голоса при названии города, — Неужели, остальные были настолько, — язык чешется сказать «хуёвее», но говорит он: — хуже?       — С чего вы взяли, что место обязательно должно быть плохим, чтобы побудить желание его покинуть, оно может быть просто не твоим. Всё очень просто.       — И как вы выбирали все те места?       — Я не говорила, что выбирала. Искала — да, но не выбирала, просто оказывалась, как и вы здесь. Все ваши решения и поступки, совершенные и нет, для чего-то привели вас именно сюда, осталось понять, для чего.       — Может для нашей с вами встречи? — Билли шутит и улыбается.       — Может быть.       — Простите заранее, но вы очень странная.       Она смеётся.       — А какой мне быть, когда я сутками напролёт торчу здесь в одиночестве и изредка выбираюсь в лес на озеро.       — И это стоило ваших поисков? Вы нашли ответы?       — У меня и вопросов-то особо не было. Я всегда была убеждена, что в какой-то момент, когда найду, то всё предшествующее встанет на свои места и обретёт смысл. Если хотите — я искала смысл.       — И как, нашли? — звучит неуверенно и наивно в какой-то степени. Билли теперь не рыба и не слойка, он — маленький мальчик, слушающий перед сном сказки по радио, потому что читать их больше некому было. А Бет не отвечает, пожимает плечами и доедает конфету, аккуратно складывая шелестящую обёртку в тонкие прямоугольники, пока она не превращается в квадрат.       — Ощутила, — наконец произносит, подливая в кружки чай, и, отпив немного, продолжает, — и ощущаю каждый день, когда открываю двери магазина, стираю с книг пыль, когда в окна пробивается солнце и когда ночью его сменяют другие звёзды, чуть поменьше, и луна заливает комнату серебром, когда снежинки застывают на волосах, и когда дети случайно путают нас с магазином комиксов и просят что-то с Халком, а я понятия не имею, кто он такой, но всё равно помогаю им его найти и заказываю несколько копий, чтобы в следующий раз не путаться самой, и следующий раз обязательно наступает. Мне дышать здесь легче, пусть и открывающиеся виды часто мое дыхание похищают и отдавать не хотят, но я и не против.       — А я здесь просто задыхаюсь, — Билли берет вторую шоколадку, кусает и так же начинает складывать обёртку первой съеденной.       — Может климат не ваш? Просто у меня-то астма и здешний мне подошел, — Бет тянется к обогревателю и вертит ручку, снижая температуру, шутит, что иначе он перегреется, и спрашивает, — чем еще не угодил вам Хокинс?       Билли раздумывает недолго, у него все минусы города с самого первого дня списком в голове составляются и каждый последующий пополняются на пункта три-четыре, но он не хочет перечислять их Бет, не хочется грузить проблемами, которые неожиданно начинают казаться беспочвенными и глупыми, но в итоге рассказывает, пересказывая частично всю свою биографию, опуская ненужные и неуместные моменты, жалуясь на младшую сестру и мачеху, проклиная отца и одноклассников с учителями, а ещё говорит о тоске по тому дому, калифорнийскому, по друзьям и самое важное — по океану, который ничто здесь не в состоянии его заменить.       — Тогда и спрашивать не буду, были ли вы у озера, но всё же предложу туда съездить, как снег подтает, и если хотите, могу побыть экскурсоводом, знаю одно место, где открывается по настоящему художественный вид, а сейчас могу посоветовать вам взять одну книгу о морях и океанах, — под конец она задумчиво трепет меж пальцев искусственную косичку и вглядывается в книжные полки.       — Весь наш разговор был ради продажи книги? — Билли не то что опешивает, скорее охуевает от неожиданности развязки, но Бет успокаивающе касается его руки и мягко заверяет:       — Нет, конечно нет, вы мне о ней напомнили, только и всего. И вам необязательно ее покупать, мы даём напрокат или взамен на уже разлюбившиеся книги, а можете и конфет купить, дети так и поступают. Меняю им Халка на сникерс.       Билли внимает каждому ему слову, обнимая руками кружку, чай в которой уже не такой горячий, каким был раньше, часы на запястье отбивают второй час дня, а зашёл он сюда в двенадцать ровно, неужели, обычный разговор затянул его настолько, что время потерялось в словах и растворилось в окружающем пространстве. Он вдруг вспоминает, что оставил бумажник в машине и мыслено бьет себя по лбу за это, а Бет, несмотря на слабые возражения, встаёт, оставив полупустую кружку на стуле, и бредёт к книжному шкафу, задирает голову к верхним полкам и плавно опускает взгляд к нижним, наклоняется и вытаскивает одну из книг, тонкую, большую, походящую на альбом для рисования в младших классах нежели на книгу в привычном ее представлении, и кладёт Билли на колени.       — Коллекционный сборник с картинами выдающихся маринистов, там даже в середине есть плакат, — произносит она в слух название книги и открывает ее, присев перед Билли на корточки, перелистывает страницы, указывая пальцем на попадающиеся в разворотах картины, изредка поднимая взгляд на самого Билли, пытаясь прочесть его реакцию, а Билли просто смотрит, по началу с непониманием и сомнением, которые перетекают в посредственный интерес, а вскоре и он сменяется на завороженность открывавшимися пейзажами бушующих волн, биение о скалы которых, он готов поклясться, доносится до его ушей. И Бет улыбается, закрывая книгу и убирая чайник со стула вместе со своей кружкой, и Билли передаёт ей свою, не забыв прошептать «спасибо».       — Я сейчас принесу телефон.       — Зачем? — Билли хмурится, сводя брови к переносице, а Бет аккуратно касается его лба и шутит, что если он так будет делать, то состарится раньше.       — Ваша машина разве не засыпана сейчас снегом?       И Билли кивает несколько раз, вспоминая, зачем вообще первоначально решил пойти гулять по улицам, хоть и прогулкой это назвать можно с большой натяжкой. Он согрелся — из носа больше не течёт, а с рук и челюсти сошла дрожь, к телу вернулась чувствительность и теперь в мышцах отзывается боль от неудобной скрюченной позы, в которой он просидел почти два часа, склонившись над кружкой, словно над последним спасением, а волосы высохли и закрутились ещё сильнее.       Бет достаёт из-под прилавка телефон и набирает какой-то номер, ждёт, постукивая пальцами по деревянной столешнице, а после поднятия трубки на той стороне ещё минут пять что-то обсуждает, изредка прикрывая динамик и задавая вопросы непосредственно Билли, а затем с довольной улыбкой вешает трубку, говоря, что ему приедут на помощь через десять минут и что лучше уже пойти к машине и попытаться очистить ее от снега. Билли соглашается и ощущает повисшую в воздухе неловкость, потому что не знает, как прощаться и прощаться ли вообще, потому что не хочется — хочется вернуться снова.       И он возвращается на следующий день со спрятанным под курткой детективом в мягкой обложке, который стащил у Сьюзан, с коробкой конфет, купленной по дороге, и с мягким зелёным шарфом, обмотанным вокруг шеи, который точно также перед уходом ему обмотала Бет, достав из-под прилавка.       Он паркуется там же, где машина не так уж и предательски заглохла, и идёт неспешно вчерашней дорогой, прикрыв шарфом нижнюю часть лица, чтобы холодный северный ветер больше не крал его дыхание, но позволяет забираться ему под тонкую ткань кожанки, зная, что через несколько метров окажется в книжном магазине за углом, где на деревянном табурете с вязаной подстилкой его будут ждать дымящийся чайник и две сервизные, но такие разные кружки, наполненные жасминовым чаем.