33 отчаяния, 27 стихов, 40 дней тишины

у лии есть мечты, желания и задумки. она хочет выучить французский язык, поступить в париж, открыть свою дизайн студию, найти сокровище, совершить кругосветное путешествие и жениться на хван йеджи. у йеджи синяки под глазами, ни одного долга по учебе, веревка и мыло в тумбочке, знание китайского языка, умение писать стихи и желание оставаться с лией, но не в этом мире. они разные, но уже год живут в съемной квартире, где-то в сеуле. йеджи уже целый год пишет стихи, влюбляется в лию уже в 33й раз и ходит в универ. лия учит французский, подрабатывает в цветочном и копит на поездку во францию. у одной нету завтрашнего дня, а у второй продуманы наперёд уже 10 лет, 5 из которых будут в париже. казалось, что в мире нет больше ничего, кроме их двоих, полосатых запястьев йеджи и горы учебников по французскому лии. лие хотелось сделать всё, а у йеджи совсем не оставалось сил. лия старалась ради йеджи, ради ее желания жить. ведь каждого человека можно переубедить. и у лии получится переубедить хван йеджи, какими бы облачно-растворимыми не были эти желания и мечты. старшая написала уже 19 стихов, а на 20 обещала повеситься. и даже если лиловые костяшки её холодных рук и вправду потянуться к удушающей змеиной верёвке, лия до последнего верила, что спасёт. ей хотелось верить, что спасёт. ведь как говорила ей мама - "надежда умирает последней". хван йеджи была для неё надеждой. и была надежда, что она не умрёт. - не думала писать до 30и? - лия сидела на ветхом подоконнике их старой съемной квартиры, где каждая стена была с разными обоями, плакаты закрывали дырки в них, а прям над столом с ноутбуком была распечатанная надпись "я всё равно тебя когда-нибудь возьму. одну или вдвоем с парижем". в квартире была лишь одна комната, словно в общаге или коммуналке, но им двоим большего было и не нужно. казалось, что они и в коробке из-под водки, пропахшей отчаянием, спиртом и смертью, будут счастливы. - я написала 27. - йеджи закуривала сигарету. их она не курила уже два года. и стихи она уже не писала два года. йеджи изменилась, но не из-за лии, а джису этого не понимала, винила себя в том, что не смогла помочь йеджи. лия всегда себя во всём винила, хотя хван говорила ей, чтобы она больше так не делала. - а помнишь как ты обещала повесится на 20ом стихотворении? я так испугалась тогда... - лия посмотрела в окно. серые улицы, пустые взгляды людей. когда-то что-то такое должно было случится, ведь как бы сильно мы не хотели оттянуть тот или иной момент, он всё равно настанет, всё равно все из нас когда-то уйдут. и надежда когда-нибудь умрёт, может даже и не последней. - почему ты перестала пить таблетки? - йеджи посмотрела на лию. а лия на свои запястья. в голове зазвенело. лия понимала, что даже если она видит йеджи в галлюцинациях - йеджи не вернуть полностью, как бы она не старалась. лия сходила с ума, но обещала жить за двоих. было тяжело. потому что париж казался уже мечтой, а по французски она не вспомнит уже ни одного слова. а ведь учила его так усердно, читая столько литературы и пытаясь тоже сочинять стихи, хотя так, как у йеджи, это явно не получится. "когда-нибудь я умру, в одиночестве. холодные руки, жгут синяки, лезвия, найдут моё тело, у дома, в обочине. каждое действие имеет последствия. не будет мне больно, и радостно тоже. не будет меня, не будет и скорби. я буду лежать, с синяками на коже, никто не придет, не посмотрит на мертвое. все в этом мире закончится в раз, не буду я больше рыдать и страдать. вот так завершится и жизни рассказ, одинокою смерть я буду встречать." лия прочитала последний, 27ой, стих йеджи, проводя острым лезвием воспоминаний по своему сердцу, рукам, мозгу. и сколько же в это мгновение в хрупкой и беззащитной чхве пробегало мыслей и сколько по рукам текло крови. мысли, мысли, мысли. они бегали по голове, ударяясь о черепную коробку, заставляя её трещать, а потом раздаваясь звоном они со всей силы насидали на мозг и перебирались в другие места. они убегали в глаза, давя на них, вызывая слезы, что текли ручьём по щекам, обжигая их и делая их красными, как и сами глаза, что не могли терпеть давку мыслей. и казалось что из этого состояния уже не уйти следуюшие 5 лет, которые лия хотела провести в париже. они перебегали в нос, щекоча его и тоже окрашивая в красный, учащая дыхание и почти что на совсем блокируя поступление воздуха. казалось, ещё чуть-чуть и джису воссоединиться с возлюбленной. мысли прибегали на губы, склеивая их и тряся в безмолвном отчаянии. отчаянии от потери всего, что когда-то было с ней. убегали в горло, оставаясь там неприятным, мерзким комом, который нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть. который напоминал смерть йеджи, даже если она уже давно случилась. добирались до сердца, по которому стучали, словно оно колокол, звон которого потом раздавался по всему телу какими-то кислыми, болезненными схватками. напоминали о всём том, что нужно было сказать, что было сказано и что не было. напоминали о том какая же жалкая чхве джису сейчас. и падали вниз, опуская всё тело, горбив его и сворачивая, как свиток, который никто не должен увидеть. на котором написаны те самые мысли, бегающие по органам и телу различной болью, которые никто не может увидеть, услышать или прочесть по глазам. и тихий одинокий плачь мыслей остаётся тем самым тайным свитком скрюченного тела, что прячется в разбитом сундуке души. скрюченная джису плакала горячими слезами, словно живёт последний день. 33 влюбленности йеджи превращались в отчаяния, 27 стихов крутились на трясущихся губах, а этой ночью в ветхой квартире наступил 40ой день тишины. джису обязательно продолжит пить таблетки, но обязательно будет помнить хван йеджи и её 27 стихов, которые она перечитывает каждый день.