***
Вдвоем или своим путем, И как зовут, и что потом. Мы не спросили ни о чем, И не клянемся, что до гроба… Мы любим. Просто любим оба. Есано Ахико
***
Моника зашла в бар, находящийся подле главного штаба ФБР и тут же развалилась у барной стойки. Шум голосов, треск телевизора, стук бокалов — всё это даже после тяжёлого дня ничуть не раздражало уставшую Монику. Отсалютовав бармену, она проскрипела сквозь зубы: — Двойной виски со льдом. В этот самый момент свой собственный голос показался ей невероятно фальшивым, резким и гнусавым, как будто неумелый скрипач насилует струны своего инструмента смычком. Моника любила свою работу, любила настолько, что была готова работать круглосуточно, без отгулов и отпусков, но бывали дни, которые оставляли на ней липкие, грязные отпечатки. Сегодня был именно такой день. Усталость, скопившаяся за день, разом навалилась на неё. Бармен поставил перед ней стакан и подмигнул. Раньше заигрывания бармена казались ей милыми, сейчас же, когда спокойствие её духа пошатнулось, поведение парня казалось ей пошлым, слишком настойчивым и грязным. Она раздражённо закатила глаза, и фыркнула, выказывая таким образом своё неудовольствие. Она сделала глоток, насладившись ярким и жгучим вкусом алкоголя, блаженно расплывшись в улыбке. — Моника? — Нарушил её уединение хриплый, до боли знакомый голос. Спокойная, бесчувственная интонация, по которой нетрудно догадаться кто стоит за спиной. — Джон, — констатировала она, не оборачиваясь, делая очередной глоток, извлекая из кармана куртки пачку сигарет. — Какими судьбами? Он внимательно наблюдал за ней, за тем, как подрагивают её руки, за тем как её палец раз за разом щёлкает по кременю зажигалки, за её сильной затяжкой и уставшей улыбкой. — Аналогично. — Я спросила первая, — она сделала очередную затяжку, и оперевшись локтями о столешницу, всё же обернулась на напарника. — Хотел развеяться. — Из тебя некудышный врун, тебе говорили? — Она покачала головой в разные стороны, будто бы выказывая разочарование. — Не доводилось слышать. А что на счёт тебя? — Не думаю что это тебя касается. Теперь мне придется сменить бар, а ведь это лучшее заведение во всём Вашингтоне… — Моника недовольно покачала головой. — Моника, — Джон устроился на соседнем стуле, серьезно посмотрев на неё. — В чём причина твоей неприязни ко мне? За что ты так ко мне относишься? Она язвительно рассмеялась, поперхнувшись дымом. — Чёрт тебя дери, Джон. Ты правда такой придурок, или ты прикидываешься? В чём причина неприязни? Тебе правда интересно? Ну что же, тогда устраивайся поудобнее и слушай: когда то мы были близки, и это было чудесное время, но в какой-то момент ты решил замкнуться в себе и оттолкнул меня. Мне было больно, но я приняла твоё решение. Чёртов год я мучалась мыслями о тебе, потом боль улетучилась. Прошло столько времени и мой старый друг, Джон мать его Доггетт, великодушно решает вспомнить обо мне. Как мило, — она натянуто улыбнулась, прищурив глаза, и не глядя затушила окурок о барную стойку. — Я решила помочь тебе, моё решение не было корыстным, я этим не страдаю, мне ничего не надо за помощь. Я приехала, подчеркну — без надежды, даже без мысли о возрождении наших отношений и тому подобного бреда, а тут — на тебе сюрприз, мистер я-угрюмый-ворчун-одиночка-и-мне-никто-не-нужен, неожиданно выдаёт мне что я ему нужна, что он скучал по мне. — То есть дело в моём сегодняшнем признании? — О нет, дело в твоём эгоизме. Ты думаешь только о себе и ещё раз о себе, никогда не задумываясь о последствиях или о чувствах других, потому что срать тебе хотелось на твоё окружение, на то что все вокруг тебя — тоже люди! Да даже со Скалли, с этой очаровашкой ты ведёшь себя как настоящий кобель, в глубине души она ведь тебе небезразлична, да? Или по крайней мере была раньше, мне похер если честно! Ты даже с девушкой, которая тебе нравится ведёшь себя как последний скот, а знаешь что самое обидное? Она такая же, хотя, может чуточку получше. Ей как и тебе — насрать на людей вокруг себя, у неё есть только её «хочу», она хочет найти Малдера, потому что он дорог ей, так посмотри: она в лепёшку расшибается ради этих поисков, и знаешь — я ей охотно помогу, не из-за личной симпатии, не из-за женской солидарности, нет, я сделаю это чтобы ты наконец в полной мере прочувствовал то, что чувствовала и порой до сих пор чувствую я, а теперь — удачи! — Она кинула несколько купюр на барную стойку и вылетала из последнего её пристанища, в котором она чувствовала себя по-настоящему независимо от всех проблем вне стен этого очаровательного заведения. Дорога до дома заняла меньше пятнадцати минут, при условии того, конечно, что выпитый алкоголь ударил в голову, а вкупе с нахлынувшими эмоциями хотелось лишь мчать по пустынным дорогам ночного Вашингтона куда подальше, лишь бы не видеть это противную, надоедливую, но такую привлекательную рожу напарника. Зайдя в квартиру, Монику всецело обуяло чувство усталости; желание поскорее упасть в теплую и мягкую постель и предаться сладостным объятиям Морфея превозмогало желание принять свежий, прохладный душ и хотя бы раз за неделю нормально поужинать. Сбросив каблуки и ленивыми движения освободившись от рабочего костюма, Моника в трусах и майке проследовала к телефону, включила записи автоответчика; сообщения рекламы, предложение попробоваться в студии звукозаписи, мамино сообщение, по содержанию которого выделить можно было только одну мысль, мама снова пытается выдать её замуж: » —Доченька, сегодня ездили с папой на рынок, погода была прекрасна, жарко, с ума сойти! Гуляли, встретили донью Альварес, разговорились с ней; оказывается, бензин подорожал, а мы даже не знали, конечно, жили бы в городе, знали бы больше, но там и уровень преступности в разы выше нашей любимой деревни, скучаешь, вестимо по дому? По нашим посиделкам на крыльце, по работе на полях, конечно скучаешь, кто же не скучает? Так вот разговорились, отказывается Гонсалесы переехали в соседнюю деревню, какой упадок! Всю жизнь прожили здесь, по соседству, а тут — на тебе, продали ферму и переехали! А знаешь кому продали? Сыну доньи Альварес, молодой красавец, просто — бык, сильный, выносливый, а по жаре-то ящики носил так, словно и нет этой жары, умный, милый, твой отец отчего то называет его «типичным донжуаном», а я всё в толк никак не возьму, от чего типичный, и уж тем более — донжуан? С виду милый мальчик! Скучаем и с нетерпением ждём твоего отпуска, тогда и познакомишься с ним! Мигель, попрощайся с дочерью! — Ох уж этот мамин крик, порой создавалось впечатление, что будучи в Вашингтоне она слышит сильный голос матери. — Маргарита, не кричи, я только подключил телевизор, у меня футбольный матч! — Голос отца приблизился. — Солнце, Моника, не торопись с отпуском, если не сможешь, не стоит переживать, приедешь потом, люблю тебя родная!» Далее следовала ругань матери, что отец поддерживает холостяцкий образ жизни их дочери. Моника тяжело вздохнула. Она прекрасно понимала, что статус для её родителей, в частности — для матери превыше всего, а из-за того что в свои тридцать с небольшим Моника так и не нарожала ораву детишек и не нашла мужа, их семья, выражаясь мягко — была словно стая белых ворон. Но даже понимая это, Моника ничего не могла поделать с собой и своим стремлением найти не абы кого, а достойного человека. Моника прибирала гостиную комнату от коробок с пиццей и упаковок от китайской лапши, словом от всего того, что скопилось за последние несколько недель. Телефон прописчал, замигал красный огонёк и включилась новая запись: «Привет, Моника. Ты права. Как всегда и во всём. Я чёртов эгоист и спорить с этим не стану, но ты знала меня и раньше, знала и про мой эгоизм, и если я тебе до сих пор дорог, то пожалуйста, умоляю, не отталкивай меня, не игнорируй моё сообщение, просто ответь и поговори со мной. Если ты всё ещё думаешь, то тогда хотя бы послушай. Когда мы вместе работали над делом моего сына, я уже начал гибнуть, изнутри. Всё, что было во мне хорошего пропадало постепенно и понемногу, но когда ты нашла тело Люка, когда я увидел его труп, я умер окончательно. Тогда я ощутил на себе чувство, которое я не испытывал ни до того момента, ни после: словно тебя погружают в огромную камеру наполненную водой, закрывают крышку, и возможности выбраться нет, ты тонешь, ты это понимаешь, чувствуешь как твои легкие набираются водой, как воздуха совсем не остаётся, и в таком состоянии я жил вплоть до момента нашей с тобой встречи. В тот день, когда ты смолила на том холме, когда на тебе было то очаровательное приталенное пальто из замши, когда ты вновь улыбнулась, я понял, что в моих лёгких появляется место воздуху, камера открывается и ты снова протягиваешь мне руку. Ты ещё ничего не успела сказать, просто улыбнулась, просто приехала, потому что знала, что я нуждаюсь не столько в помощи, сколько в тебе самой. Ты прекрасно это знала и решила дать мне возможность снова задышать полной грудью. Адаптация давалась мне с трудом, но я дышал, без свиста в лёгких, чисто и мерно. Но и боялся этого новообретенного чувства жизни. Блядский страх захватил меня и я снова начал отдаляться от тебя, такой жизнерадостной и готовой снова и снова протягивать мне руку помощи, несмотря ни на что. Но шло время и ты устала, и я не могу тебя за это винить, хотел бы, да не могу. Ведь ты чертовски права. Я трус, я эгоист, я настоящая сволочь, что боится высунуть голову за пределы выстроенной мной самим пещеры, но я больше не могу, не хочу и не буду. Я хочу чтобы ты, послушала это сообщение от и до, и услышала что я признаюсь в своей чёрствости и эгоизме. Ты так долго верила в меня, верила в нас, что я прошу, хоть и понимаю, что не имею на это право, но нагло прошу у тебя самый последний шанс, протяни мне руку, пожалуйста, Мон… Я безумно тебя люблю и говорю это не кривя душой, открыто и смело, потому что мне надоело молчать! Если у тебя больше нет сил терпеть меня и мои бесплодные обещания, дай знать, я перейду в другой отдел и не стану мешать твоему развитию, но если в тебе есть ещё крупица веры в меня и мои слова, прошу, пожалуйста, не отталкивай меня, клянусь, что всё будет совсем не так, как было». Его голос сорвался, тишину по сторону телефонного аппарата нарушали частое дыхание и шмыгание носом. Моника и сама не могла сдержать бурного потока эмоций, но по правде говоря она и не замечала своих слёз, ибо она одевалась обратно. Схватила ключи с тумбочки и только она выбежала на порог, как влетела в грудь Джона. Брюнетка ошарашенно посмотрела на него: плачет, и даже не пытается сдержаться. Такой горячо любимый и родной, каждая морщинка и ямочка, каждая мышечная ужимка, всё было таким знакомым, что сердце агента Рейес сжималось куда чаще обычного. Она, поддавшись чувству, что так давно жило в ней, обняла напарника, тут же ощутив ответный жест и оказавшись в кольце его крепких рук. Его теплое дыхание приятно щекотало её кожу на шее, она прижалась к его плечу, тихо прошептав: — Я всегда буду готова дать тебе шанс.