Ловушка для наместника

— Осторожнее, ваше высочество! Здесь низкий свод. Сяо Цзинхуань послушно наклонил голову и поморщился: спертый воздух, вонь от слежавшейся соломы и немытых тел ударила в нос. Этот запах был ему хорошо знаком. Не то чтобы ему хотелось вспоминать, но поневоле пришлось. Конечно, у него как у принца крови были некоторые послабления. Например, сменная одежда раз в три дня (пусть самая простая и грубого качества), пара ведер с водой (для умывания и питья) и мягкие тряпки. И даже кормили его два раза в день — кашей и лепешками. О здешних узниках так не заботились. Наконец, один из тюремщиков остановился перед плотно закрытой дверью. — Это здесь, ваше высочество. Принц Юй, бывший пятый принц Великой Лян и нынешний наместник княжества Бэй Янь, присоединенного к великой империи (слава государю Хуэйчжи и его хитроумию), нетерпеливо махнул рукой. — Ваше высочество, — откуда-то сзади выступил министр наказаний его двора. — За дверью зрелище, не предназначенное для изысканной натуры. Может быть, ваше высочество не будет заходить… Опросные листы… — Нет, — уронил Юй, и министр растворился где-то в темноте позади него. Испугался. Это хорошо. Ему вообще не нужны были люди, но этот старый дурак, решив выслужиться, привел вместе с принцем целую свиту. А человека, который донес до наместника важные сведения, оставил позади. — Где Сун Цю? — Ваше высочество… — снова вылез неугомонный министр. — Вон, — Сяо Цзинхуань даже голос не повысил. А зачем? И так услышат. — Все вон. Шуршащая толпа отхлынула, а потом, понуждаемая личными гвардейцами Юя, и вовсе исчезла в темноте тюремных переходов. — Ничтожный здесь, — шулинши Сун распростерся перед наместником. — Зайдешь со мной, — повелел принц. — Как прикажет ваше высочество. — Остальные тут. Сун Цю поднялся, не разгибая спины, и распахнул дверь. На Юя хлынули жар, запах паленого мяса и крови. Шулинши Сун скользнул на свое место — за низенький столик писца, подготовил чистый лист бумаги и принялся растирать палочку туши. Болтливый дурак по имени Кун Мин висел на дыбе, свесив на грудь свою кудрявую башку, и, кажется, уже не стонал. — Жив? — отрывисто спросил Юй у палача. Тот был глухонемым, но по губам читал отменно. Палач утвердительно кивнул и, подняв ведро воды, плеснул на пленника. Тот дернулся и слабо застонал. Юй встал чуть сбоку от дыбы, в углу, который факелы освещали не так хорошо, и посмотрел на шулинши. Тот откашлялся и, приготовив кисть, начал: — Так ты утверждаешь, что некто, именуемый господином Мэй, в бытность свою предводителя шайки в цзянху имел вид, сообразный с нынешним ликом его императорского величества государя Хуэйчжи. — Не вид сообразный, а это он и есть, — прохрипел Кун Мин. — И все об этом в цзянху знают. И не только там. Шулинши сделал знак палачу, и тот немного (и пол-оборота не будет) повернул ворот, но разбойнику и того хватило: он измученно застонал от боли в вывернутых суставах. Но видно зло, что сидело в нем, не могло молчать, потому что разбойник Кун, вместо того чтобы сомкнуть уста, вдруг заговорил, глотая слова, да так быстро, что шулинши едва успевал записывать. — Каждый знал, что Мэй Чансу предпочитал утехи с мужчинами… — Нет бесчестья в том, что господин, державший под своей рукой союз Цзянцзо, любил проводить время с юношами, — перебил его Сун Цю, подталкивая к дальнейшим откровениям. Разбойник расхохотался. — Если бы так… Господин Мэй сам предпочитал играть женскую роль в постельных утехах. — И в том бесчестья нет… — Даже лунъян самого низкого ранга не согласится на то, чтобы с ним поступали так, как требовал господин Мэй от своих крепких молодцев. Говорят, его на ложе брали и двое, и трое сразу… Сяо Цзинхуань сжал кулаки так крепко, что почувствовал боль от своих ногтей, впившихся в мякоть ладони. Проклятый Мэй Чансу его и на чи к себе не подпустил. Только улыбался прельстиво и морочил голову. — ...унижался, чтобы удовольствие получить… а теперь вознесся на трон… И гвардейцев набрал крепких… А своих, из цзянху, и забыл вовсе. Юй щелкнул пальцами. Шулинши Сун отбросил перо. — Как смеешь ты порочить государя?! — Сладострастник он, недостойный… — Кун Мин видно понял, что терять ему уже нечего, и решил напоследок излить всю злобу. — Хватит, — оборвал его Сяо Цзинхуань и, более не обращая никакого внимания на вопли, выступил на свет и обратился к палачу: — Убей. Сейчас. — Что-о-о?! — вскричал кудрявый дурак, но тонкое острое лезвие уже вошло между ребрами, заставляя его замолчать навеки. Юй подошел к обмякшему на веревках телу, поднял подбородок, глядя в застывшие мертвые глаза. Тело, казалось, еще жило, но дыхания не было слышно. — Отрезать голову и бросить диким псам, — велел он, брезгливо вытирая руки поданной палачом чистой тряпкой. — Запись сожги, — Цзинхуань обернулся к шулинши. Тот поклонился и без раздумий бросил лист на жаровню. Юй молча смотрел на него. Сун Цю, поколебавшись, вытянул из рукава скрученные листы и тоже кинул в огонь. — Тут подробности, ваше высочество. — Какие подробности? — поинтересовался Сяо Цзинхуань. — Никаких, — быстро ответил шулинши. — Простите ничтожного, ваше высочество, который не расслышал, что вы ему сказали. — Думаю, что ваше усердие и преданность принесли вам ранг чжуши. — Ваше высочество… Новоиспеченный чжуши склонился в таком изысканном церемонном поклоне, что заткнул бы за пояс любого опытного царедворца. Вечером, стоя у раскрытых створок и вдыхая аромат ночного сада, Сяо Цзинхуань размышлял над услышанным. Значит, Линь Шу, который стал Мэй Чансу, а потом Су Чжэ, а потом, неожиданно, признанным наследником престола, а потом и государем под именем Хуэйчжи, предпочитал на ложе такие утехи, что больше бы пристали людям худородным, без чести и без совести. Была ли тяга к унижениям и получению боли всегда в нем, или она проснулась после Мэйлин, когда его тело собрали заново и подарили ему новое лицо. Кто знает, как перенесенные страдания отразились на нем. Стал же он хитроумным, гениальным стратегом, с легкостью повелевающим чужими судьбами, хотя в отрочестве своем, пусть и блестящем, таких черт характера не выказывал. Принц Юй сам стал жертвой его планов, был ослеплен красотой и желанием присвоить столь совершенный ум. И плясал безропотно, как ярмарочный шут, под звонкий перезвон серебряных копытцев. Всё удалось этому проклятому цилиню. И все покорно следовали его воле. Почти все. Кроме его обожаемого Цзинъяня. Не было в Поднебесной более упрямого человека, чем Сяо Цзинъянь, сын императора и простолюдинки из цзянху. Это она подарила своему отпрыску упертость, присущую человеку из низов. Сяо Цзинхуань так и не смог узнать, что же произошло во дворце за неделю до смерти императора У-ди. Сам он в тот момент сидел в холодной камере, под присмотром надзирателей, которые бдили и день, и ночь, не оставляя его ни на секунду. Однажды утром всколыхнулся сначала двор, а потом и весь Цзиньлин. Даже до темницы долетели ошеломляющие вести. Оказывается, сын мятежной семьи Линь — жив! Оказывается, он и не сын маршала Линя. Вовсе нет. Его отец — сам император, а мать — принцесса из чужедальнего княжества. Обстоятельства их разлучили, но плод их любви остался. И сестра императора взяла его себе и воспитала как собственного ребенка. Недаром в свои юные года он превосходил всех — и талантами, и внешностью, и незаурядным умом. От этой истории попахивало. Да что там, просто несло густым запахом тайны, трупным душком. Через неделю император умер во сне. Новым императором, взявшим тронное имя Хуэйчжи, провозгласили Мэй Чансу. Цзинъянь первым преклонил колено перед ним, вынуждая остальных братьев сделать то же самое. И через месяц уже ускакал на войну, ведя за собой огромное войско. И княжество Бэй Янь пало к его ногам, как спелый плод падает в руки искусного садовника. Сяо Цзинхуаня тогда перевели в камеру побольше и потеплее и кормить стали лучше, но надзора все равно не снимали, и он сходил с ума, чувствуя вечные, прилипшие к нему взгляды. А однажды ночью к нему пожаловал сам император. Он и не подумал кланяться. Просто сел на своей лежанке и молча смотрел в глаза тому, кто разрушил его жизнь и подарил бесчестье. — Цзинхуань, — наконец открыл рот император. — Чансу, — в тон ему ответил мятежный принц. — Ваше пребывание здесь — бессмысленная трата ваших талантов. Юй лишь улыбнулся, но ничего не сказал. Не видел смысла. Он уже давно был мертвецом, а какие таланты могут быть у мертвого человека, пусть он даже ходит, ест и говорит. Он не учел только одного: что у гения-цилиня в рукаве всегда припрятано что-то неожиданное. — Ваше жена должна разрешиться от бремени в самое ближайшее время, — сказал вдруг Мэй Чансу, и Юй сглотнул сухим горлом. — Что? — Госпожа Чжу Ланьцзинь, несмотря на испытания, посланные ей Небом, благополучно проходила весь срок и, по уверениям дворцовых повитух, со дня на день принесет вам наследника. Сяо Цзинухань даже слова не смог сказать. Только глядел на Мэй Чансу и никак не мог рассмотреть, чтобы понять, правду ли тот говорит или лжет, по своему цилиньему обыкновению. — Врете, — сказал он наконец и запрокинул голову, потому что глаза нещадно пекло. — Вы сможете увидеть благородную госпожу уже завтра… Мэй Чансу замолчал, давая ему шанс продолжить. — Но… Всегда же есть “но”, правда, Чансу? Тот по-прежнему молча смотрел на него. — Что вы хотите за них… — Юй сделал паузу и добавил: — ваше императорское величество? Титул этот царапал горло, но Сяо Цзинхуань выговорил его и даже не поморщился. Не время выказывать гордыню, если речь идет о жизни Чжу Ланьцзинь. — Вы признаете меня братом, — спокойно сказал Мэй Чансу, — и своим государем. И я изолью на вас свои милости. Все произошедшее с вами будет предано забвению. — И я буду болтаться при дворе как дядюшка Цзи, так? Не самая завидная участь, — не утерпел Юй, но император не обратил на его дерзость никакого внимания. — Вы не любите музыку, участь князя Цзи вам не грозит. У меня для вас есть другое дело… Вот так он, Сяо Цзинхуань, стал наместником завоеванного княжества. Проклятый Мэй Чансу (в мыслях он по-прежнему называл его только так) дал ему неограниченную власть, взамен потребовав лишь верность и личного отчета раз в две луны. — Не боитесь, что я вас предам? — спросил его Юй во время последней перед своим отъездом в княжество аудиенции. — Нет, — покачал головой император. — Во-первых, вам не на кого опереться, во-вторых, вы не захотите, чтобы ваша жена и сын терпели лишения, в-третьих, если вы вздумаете бунтовать или предать меня, я казню их на ваших глазах… — Достаточно, — перебил его Юй, — я понял. — Вы можете стать отличным наместником, — ласково улыбнулся ему император, как будто и не угрожал мгновением ранее. — Лучшим из всех. — Я так понимаю, Цзинъянь пошел завоевывать другие царства? У вас хватит людей на все ваши планы? Ваши братья не бесконечны. — Это моя забота, — отрезал Мэй Чансу и вручил ему большой ларец с бумагами. — Здесь все сведения, что могу понадобиться вам. Счастливого пути и жду вас во дворце ровно через две луны. Он приехал накануне назначенного срока. Остановился в заранее снятом доме, недалеко от дворца. Ему не хотелось обратно в те стены, что были свидетелями его поражения. И пусть титул у него не отобрали, но он был бесконечно далек от того Сяо Цзинхуаня, цинвана с пятью жемчужинами, думавшего, что вся Поднебесная принадлежит ему. Но в первую же встречу император потребовал переехать в один из роскошных павильонов на территории дворца. Словно бы в насмешку над Юем павильон носил название Пяти драгоценностей благородного правителя. Проклятый Чансу и тут доставал его намеками. А может, это просто Цзинхуань видел во всем насмешку. И немудрено. Каждая аудиенция была хуже казни тысячи порезов. Император Хуэйчжи почти никогда не повышал голос, не кидался вазами, не грозил смертью. Он просто говорил, иногда тихо, иногда громко, но почти всегда спокойно. Но слова его жалили больнее осиного жала. Юй сам был свидетелем того, как закаленные царедворцы выходили из зала приемов, рыдая и трясясь от ужаса, точно малые дети. Сяо Цзинхуань не плакал, но скрипел зубами и мечтал свернуть набок тощую шею своего бывшего советника, так вознесшегося волею судьбы. — Кажется, вы посчитали каждую рисинку, собранную на полях княжества, но так и не увидели жирных петухов, ворующих пересчитанное прямо из-под носа, — ласково улыбался ему Чансу, после того, как Сяо Цзинхуань сам доложил ему о хищениях из княжеских хранилищ. — Сложно строить дворец из сухого песка, когда в него даже плюнуть некому, — сочувственно кивал император, не подписавший прошение о переводе некоторых (достойных и преданных) чиновников под его начало. — Дорогой брат, если в ваших землях до сих пор нет порядка, то надо быть смелым в действиях и осторожным в речах, а никак не наоборот. Удивительно, что вы до сих пор поступаете противоположно. Может, подарить вам свиток с изречениями великого Учителя? Сяо Цзинхуань однажды не выдержал и тоже ответил словами того же мудреца: — Советы раздаются как ведра с водой, но из этого ведра некоторые принимают не больше капли. — Остальное просто непригодно для питья, — император не замедлил с ответом. Ах, если бы Юй мог — он бы заставил Мэй Чансу подавиться этими словами, но увы, ему приходилось терпеть. Император был в своем праве — он владел жизнью каждого подданного. Но Сяо Цзинхуаня не оставляла мысль, что именно ему Чансу уделяет особое внимание. Как кот, поймавший мышь, он выпускал Юя из своей хватки ненадолго, а через пару лун снова сжимал когти, напоминая о том, кто теперь главенствует в их отношениях. Каждый визит в Цзиньлин оборачивался для Юя бессонными ночами и непреходящей злостью. И даже то, что подобные выволочки никогда не устраивались при свидетелях, не облегчало его состояние. При придворных же император Хуэйчжи со своим драгоценным братом (как он называл Юя) был ласков и благосклонен, щедро дарил свое расположение на зависть остальным. Сяо Цзинхуань на людях отвечал ему тем же, демонстрируя горячую братскую привязанность, что заставляло людей с хорошей памятью нервничать, ибо никогда члены императорской семьи Великой Лян не демонстрировали прежде такую привязанность друг к другу. Так прошло три года после воцарения нового императора и наступления новой эпохи под девизом “Восстановление справедливости”. Но вдруг по империи поползли слухи, порочащие императора. Сначала это были неясные шепотки. Людей интересовало, почему его императорское величество так до сих пор и не женился официально, чтобы продолжить династию. Нет, в гареме императора было положенное количество наложниц, которых он навещал по расписанию, составленному евнухами. Но девицы все были незнатных родов, молчаливые и простые. Они беременели, рожали, но это были одни только девочки. В свое время, только выйдя из темницы, Сяо Цзинхуань все ждал свадьбы Мэй Чансу и Му Нихуан, но та предпочла не сходить с пути воина и носилась во главе юньнаньской конницы, как и седьмой принц. Остальные девицы благородного происхождения тщетно пытались привлечь внимание императора. Робкие шепотки стали смелее. Начали поговаривать, что император Хуэйчжи немощен чреслами, его семя проклято Небом и Великую Лян ждут впереди лишь несчастья. Если боги не даруют стране наследника, то разве это не знак их немилости? В ответ император объявил наследником сына Цзинхуаня и Чжу Ланьцзинь, крепкого, улыбчивого малыша, почти достигшего трехлетия. Юй тогда переколотил весь драгоценный фарфор в своем дворце наместника и еле сумел успокоиться сам и успокоить супругу. Чжу Ланьцзинь рыдала, заламывала руки и никак не походила на будущую счастливую императрицу-мать. На недолгое время шепотки стихли. Особенно после того как на Весенней охоте император Хуэйчжи выехал на коне, бережно обнимая весело смеющегося племянника, сидящего перед ним в седле. Юй не мог не признать, что с детьми Чансу обращаться умеет. Сяо Лун своего дядю просто обожал. Но Юй помнил отца, который тоже души не чаял в Линь Шу, и посмотрите, чем это все закончилось. Но пока все было хорошо. Сяо Луна не забрали у родителей, они воспитывали его сами, император лишь прислал в Бэй Янь лучших учителей, а еще своего верного цепного пса Фэйлю в качестве главного охранника драгоценного наследника. Прошло совсем немного времени, как слухи поползли вновь. На этот раз про “отрезанные рукава”. Не то чтобы Юя это волновало. Кто из людей благородных не предавался утехам с лунъянами. Но его терпение лопнуло, когда на улицах Бэй Янь появились подметные списки с подробным рассказом о предпочтениях его императорского величества. Он был уверен, что Чансу в скором времени донесут о возмутительных бумажках, в которых император представал в самом неприглядном виде, поэтому действовать надо было быстро. За годы наместничества Сяо Цзинхуань сумел найти и приблизить к себе верных людей. Он не жалел денег и давал им полную свободу действий, взамен получая нужные сведения. Кун Мина доставили в пыточные через день после того, как наместник повелел найти распространителей бесстыдных писем. Три дня бились над ним палачи, не добившись ничего, кроме гнусной лжи. Которая, по мнению самого Юя, была не совсем ложью. И корни ее затаились где-то в цзянху, куда наместнику хода не было. Но это было уже не его заботой. В своем княжестве он заразу искоренил и мог спать спокойно, по крайней мере, до своего очередного визита в Цзиньлин. Чжуши Сун Цю потихоньку становился его доверенным лицом. Сяо Цзинхуань возвысил его как противовес придворным партиям, и тот (обязанный Юю всем) старался не за страх, а за совесть. В какой-то момент Юй стал подозревать в нем натуру, схожую со злосчастным господином Су, но присмотревшись к чжуши повнимательнее, успокоился. Су Чжэ был совершенно другим. Гением, а не просто советником. Сун Цю же не сильно умничал, не кичился своим возвышением, не давал советов, но был исполнителен и точен. Льстил, конечно, но в меру. Идеальный слуга. Именно через него Сяо Цзинхуань стал потихоньку восстанавливать старые связи. Он не хотел смены власти — слишком хорошо помнил свой мятеж и его развязку — но желал, чтобы император был силен как никогда. Именно от этого зависела жизнь его сына. Так что теперь из всех провинций империи к нему стекались тоненькие ручейки писем и донесений. О стоимости риса на тамошних рынках, о слухах, ходящих среди людей, о строительстве новых дорог и дамб, о стычках в приграничье. Сяо Лун должен был стать правителем процветающей империи, а не слабой страны, раздираемой мятежами. И в слухах, порочащих честь императора, Сяо Цзинхуань видел нешуточную угрозу. Все ведь начинается с малого, а потом нарастает, точно снежный ком, который если покатится с горы, то остановить его будет невозможно. А вести были неутешительны. В разных концах империи распространялись одни и те же слухи. Об оргиях во дворце с участием самого гнусного люда, о правителе, что любит наряжаться непотребной девкой и прислуживать простолюдинам… Слухи не были чересчур серьезными, скорее скабрезными и даже немного игривыми. Так, легкие шепотки и посмеивания на постоялых дворах и в трактирах. Но Цзинхуань слышал в этих перешептываниях будущие грозовые раскаты. Потому и ехал в столицу на очередной доклад в самом дурном расположении духа. И все его плохие предчувствия сбылись. Никто в Цзиньлине не был озабочен этими слухами. Двор по-прежнему трепетал перед мудростью повелителя, секретная служба, состоящая целиком из цзянхуских молодцев, занималась непонятно чем, император правил. Все шло как обычно. И это раздражало сильнее всего. Но холодные камеры императорской тюрьмы — лучшее лекарство от разлития желчи. Так что Юй затолкал свое раздражение куда подальше и принялся ждать аудиенции. Ждать долго не пришлось. Уже на следующий день в павильон пришел один из евнухов и прокричал высоким голосом приглашение в тронный зал. Сяо Цзинхуань, с утра сидевший в пышном придворном наряде, живо поднялся на ноги. — Веди! — кивнул он и двинулся вслед за евнухом величаво и неторопливо, как и следует члену императорской семьи. Хотя на деле был готов бежать, подхватив полы тяжелых одежд. Распростерся в изысканном поклоне, дождался разрешения встать и, поднявшись, выпростал из рукава свиток, перевязанный шелковой лентой. — Что это? — спросил Мэй Чансу. Нефритовые бусины на шапке мянь качнулись и тихонько стукнулись друг об друга. За этой завесой лицо императора казалось моложе и красивей. Годы совсем не оставили на нем отпечатка и ничуть не изменили его лик. Сяо Цзинхуань вдруг ясно вспомнил, как впервые увидел господина Су, полного неизъяснимой прелести. И как у него в горле пересохло от мгновенно вспыхнувшего желания, жажды обладать, присвоить себе не только тело, но и прихотливый, гениальный ум. — Выписка из протоколов допроса одного разбойника, — немного туманно ответил Юй. Он знал, что Чансу поймет его правильно. Если уж он принес подобные бумаги на официальный прием, значит, дело действительно важное и срочное. И действительно, император тут же проворно развязал ленту, расправил скрученные листы и принялся читать. Юй смотрел на него снизу вверх и думал, что был неправ тогда, послушавшись Цинь Баньжо. Надо было хватать цилиня и сажать его на цепь, попутно вычищая столицу от всех выходцев из цзянху. Тогда, может быть, что-то и получилось бы. Но что толку сейчас представлять возможное, но не сбывшееся. Надо жить сегодняшним днем. — Это все очень познавательно, дорогой брат, — томно пропел император, — но, боюсь, не слишком интересно. Сяо Цзинхуань подавился вдохом. В висках застучало, руки дрогнули, и он уже было открыл рот, чтобы возразить, но заметил острый, внимательный взгляд из-под свисающих нефритовых бусин. Ему показалось, что еще позади него раздался еле слышный стук. Как будто кто-то отставил в сторону алебарду дадао. — Боюсь, что его императорское величество не слишком внимательно прочли доклад. — Вот как? — тонкие белые пальцы смяли бумаги в неопрятный ком и бросили на пол. Один из евнухов дернулся поднимать, но вышитый императорский сапожок придавил доклад сверху. — Дорогой брат, вы подвергаете сомнению мои способности? — Ни в коей мере… — Юй упал на колени и низко поклонился. — Простите ничтожного… — Встаньте, — приказал император Хуэйчжи и сам поднялся. — Унижение не к лицу члену императорской семьи. Шепот придворных стал громче. Сяо Цзинхуань стиснул зубы. Хотелось орать, но вместо этого он встал, расправил одежды и, сложив руки, поклонился. — Прошу простить мою неразумность, — выговорил он дрожащими от злости губами, — ваше императорское величество. Мне бесконечно жаль, что я вызвал ваш гнев. — Полно, дорогой брат, — настроение у Чансу поменялось, как по волшебству. — Разве я могу по-настоящему рассердиться на вас? Вы моя правая рука, отец наследника — ближе вас у меня нет человека. Император шагнул к нему, протягивая руки, точно хотел обнять, но на деле лишь скользнул по плечу надушенным шелковым рукавом и поманил за собой. — Пойдемте, расскажете мне все новости вашей провинции… Юй завороженно последовал за ним, но краем глаза успел заметить, как невесть откуда взявшийся стражник забрал у излишне расторопного евнуха смятые листы, да так ловко, что тот не успел даже взглянуть на них. Кабинет императора не сильно отличался от покоев советника Су в его усадьбе. Разве что был просторнее, а в остальном все то же: стол с бумагами и тушечницами, низкие полки с книгами, пара подлокотников, узкая лежанка, покрытая пуховым одеялом. Похоже, что даже став императором, Мэй Чансу не изменил своим привычкам. Сяо Цзинхуань точно знал, что в казне достаточно серебра, но в личных покоях не было никакой особой роскоши — только удобные вещи, но отменного качества и наилучших материалов. — Что за демон вас надоумил показывать на виду у всех столь опасные бумаги, дорогой брат?! — прошипел император, как только они остались одни. Обращение “дорогой брат” было полно желчи и яда. В любой другой день Юй бы склонился, признавая свою неправоту, но нынче не выдержал. — Вы не обещали мне личной аудиенции, ваше императорское величество, — выплюнул он в ответ. И это прозвучало не менее желчно и дерзко. — Нужно было отправить бумаги с обычным гонцом? В следующий раз я так и сделаю. Какая разница, кто прочтет их. И так на каждом рынке в Великой Лян обсуждают ваши постельные утехи. — Вы забываетесь, наместник. — Только потому, что преисполнен беспокойства за ваше императорское величество. — Ваша забота принимает странные формы. Вы слишком пристрастны. Надо было остановиться, замолчать, но Юя, измученного неделями беспокойства за жизнь сына, понесло. — Зато вы беспечны. Где тот советник Су, что просчитывал на десять шагов вперед? Неужели вы не видите… Он вдруг осекся и посмотрел на Мэй Чансу. Тот, казалось, и вовсе не слушал его, занимаясь посторонними делами. Вытянул скрепляющую булавку из шапки мянь, аккуратно снял ее и поставил на стол. Драгоценные бусины раскинулись по столу с дробным стуком. — Так вы это подстроили, — выпалил Сяо Цзинхуань и ткнул пальцем в императора. — Ловушка… Он лихорадочно вспоминал записи о допросе Кун Мина. Полноте, а был ли казнен тот преступник?! Хотя нет, об этом не стоило волноваться. В конце концов, он видел его голову, отделенную от тела. — Кого вы хотели поймать? Меня? Или я был наживкой? И что было бы, если бы я способствовал распространению этих слухов? — спросил он и тут же сам ответил на свой же вопрос: — Несчастный случай. Наверняка. Для меня и Чжу Ланьцзинь. А как же сяо Лун? Если бы он был с нами? — С вами его бы не было. Сяо Цзинхуань не был воином, но умел держать себя в руках. Но иногда внутри него зарождалась такая дикая ярость, что справиться с ней было просто невозможно. Наверное, так проявлялась дикая натура его матери из народа хуа. Он ощутил, как эта ярость прокатилась огненным валом по жилам, выжигая остатки благоразумия. — А если бы все-таки был? — прошипел он. — Сяо Лун любит прятаться под сиденьями нашей повозки или в подушках. Он часто так делает, если мы не берем его с собой. — С ним бы ничего не случилось… — Ты не можешь этого знать! — Сяо Цзинхуань, вне себя от бешенства, потянул вниз выпущенную косу, заставляя запрокинуть голову. На белой шее Чансу дернулся туда-сюда кадык, и это стало последней каплей, разрушившей дамбу здравого смысла. Юй вцепился зубами в тонкую кожу, оставив следы, которые налились кровью и потемнели на глазах. Никто из них не произнес ни слова. В комнате было слышно лишь тяжелое, сорванное дыхание двоих мужчин. Сяо Цзинхуань не сомневался, что стоит его величеству просто крикнуть, как в кабинет ворвется стража, и для него все будет кончено. Но он уже не мог остановиться. Только не сейчас, когда в его руках человек, о котором он грезил все последние годы. Ради которого совершил столько ошибок и, наконец, оказался здесь, рядом с ним. Не в силах поверить в происходящее до конца, он положил ладонь на испятнанную шею и сжал пальцы. Сначала легко, потом все сильнее. Смотрел, как краснеет запрокинутое лицо, как в глазах императора плещется похоть. Похоже, что Кун Мин говорил чистую правду. Но все это Сяо Цзинхуань обдумает потом, с ясной головой, а сейчас он просто смял сладкий рот, целуя свое наваждение и проклятие. И с восторгом почувствовал, как ему отвечают. — Сильнее? — спросил он, отрываясь на миг, чтобы вздохнуть. Император, нет, сейчас именно Мэй Чансу, кивнул утвердительно и облизал заалевшие губы. И будь проклят Юй, если это не было позволением на все. Он дернул Чансу на себя, заставляя выпрямиться, подхватил за бок и, почти как девицу (только слишком рослую), в два шага дотащил до лежанки. Уронил на меховое одеяло, дернул искусно завязанный узел на поясе, отбросил прочь путающуюся нефритовую подвеску (та упала и, кажется, раскололась напополам) и в нетерпении распахнул халаты. Верхний, еще один, и еще, и еще… Пальцы скользили по шелку, и он почти рычал от подступающего бешенства, точно дикий зверь, которому никак не дается его добыча. Но вот поддался последний слой, исподнее из неотваренного мягкого шелка, и Юй, вырвав с мясом тонкие завязки, добрался до гладкой кожи, пахнущей османтусом и горькой травой. — Наконец-то, — выдохнул он и вцепился зубами в ключицу, заставляя Чансу пронзительно вскрикнуть. Дверь в кабинет тут же приоткрылась, но император махнул рукой: — Вон, все вон… не беспокоить… — прорычал он и улыбнулся почти безумно. — Это все, что ты можешь, дорогой брат? Но Цзинхуань не дал ему закончить, навалился сверху, поцеловал коротко и зло и больше уже не останавливался в своих ласках. Только что император сам дал ему бирку на все, что он захочет сделать, и Юй воспользуется своим правом в полной мере. Он толкнулся пальцами в распухшие губы, погладил язык, повел дальше, к корню языка. Чансу подавился, попытался отпрянуть, но Юй крепко держал его за шею, заставляя трудится. — Там, — выкашлял Чансу, — там… — Что? — Цзинхуань дал ему вздохнуть. — Масло, — прохрипел тот, — в коробке у изголовья. И Юй расплылся в торжествующей улыбке. — Конечно, братец-император, — кивнул он, — все для тебя. Он выдрал Чансу из его одежд, оставив его унизительно голым, точно он был мальчиком для утех, а не правителем Поднебесной империи, крутил его, как куклу, с бока на бок, со спины на живот, и везде оставлял свои следы. Метил, расцвечивал укусами и засосами нежное тело, утверждал свою, пусть и короткую, власть. Чансу уступал его натиску, не протестовал и не возмущался, лишь стонал и делал все, что велели. И даже когда Цзинхуань поставил его на четвереньки и приказал самому себя держать, тот уперся лбом в скомканные церемониальные одеяния и покорно растянул в разные стороны мягкие половинки. Юй цокнул языком (то ли в восхищении, то ли в неодобрении), нажал пальцем на сжатый цветок, пересчитал ногтем складки и ухмыльнулся, увидев, как задрожал Чансу. Густое холодное масло шлепнулось кляксой в самую середину, и Юй двумя пальцами протолкнул его глубже, туда, где все такое нежное и мягкое. Чансу дернул бедрами, повел ими из стороны в сторону, и Юй понял, что все, вот он край, терпения больше нет. Он втиснулся медленно, но неумолимо. Не замедлился, не дал время привыкнуть, просто двигался вперед. Чансу охал, стонал сквозь сжатые зубы, но рук не отпускал. И расслабился, лишь когда Цзинхуань вошел до конца. Но тот не дал ему потачки, намотал на ладонь косу, потянул на себя, заставив выгнуться, подобно луку, и начал толкаться. Чансу сжимался на нем, делал его путь труднее, но Юю было наплевать. Он чувствовал, как исступленно дрожал под ним Чансу, как жаждал быть присвоенным. — Испытываешь мое терпение, братец? — ласково поинтересовался он, накрыв Чансу своим телом, и куснул его плечо, вырвав короткий, пронзительный вскрик. — Расслабься, — и непочтительно шлепнул по заду, прямо поверх красных следов, оставшихся от пальцев самого Чансу. Но тот в отместку сжался еще сильнее, выбив стон из самого Цзинхуаня. — Ах ты… — намасленная коса выскользнула из вспотевшей ладони, и Чансу обмяк, растекся по смятым одеждам. Но Юй тут же подхватил его под живот, потянул на себя, заставив нанизаться на член до самого конца, до корня. И тот застонал измученно, но довольно. Но Юю этого было мало, он яростно бил бедрами. — Громче, — потребовал он, — громче, ваше императорское величество. Пусть все слышат… Это было невероятно, но Чансу послушался. Срывал горло в жалобных, оглушающих стонах. Цзинхуань смаргивал пот, льющийся со лба, и держался на одном упрямстве. — Проси, — голос сбился на хрип, — умоляй… И Чансу покорно повторял: — Умоляю… Цзинхуань… Пощады… Его голос был жалобный и кроткий — последняя капля, переполнившая чашу терпения. В миг перед тем, как излиться самому, Юй сжал пальцы на горле Чансу и провалился в оглушающее, почти невыносимое удовольствие. — Знаешь, Цзинхуань, — голос у Чансу был хриплый, непохожий на его обычный тембр, — это была не ловушка… То есть, конечно, она, но не совсем… — Помолчите, ваше величество, — Юй непочтительно шлепнул по половинке зада, оказавшейся почему-то под рукой, и с кряхтением поднялся. — Не мог поставить ложе побольше… — Зачем оно тут? — Мэй Чансу, кажется, и не думал шевелиться. — Широкая кровать в спальне. А тут… просто передохнуть. — Значит, следующий раз будет в спальне, — решил Цзинхуань и наклонился над расслабленным императором. — Не стоит вмешивать мою семью в свои плотские желания, — проговорил он. — Достаточно просто сказать. — Это не то… Сяо Цзинхуань улыбнулся. Оправдания императора — музыка для его ушей. Пусть на мгновенье, но он почувствовал себя победителем. Цилинь оказался не всемогущим. — Мне вызвать евнухов, ваше величество? — почтительно поинтересовался он, и император только вздохнул и кивнул головой.