песочный человек, пришли мне мечту —
пусть она будет самой красивой из всех, кого я знал.
надели её губами, похожими на розы и пахнущими клевером,
и пообещай, что я буду ей верен.
пока-пока, папочка.
Клод в ужасе распахивает глаза, вздрагивая, и грохот собственного сердца оглушает — окостеневшие пальцы судорожно комкают ткань на животе, и липкий пот стягивает кожу плёнкой.
Ему холодно, а ночной ветер нежно треплет прозрачные занавески, обнажая горящие звёзды и чернильное небо.
Света слишком много — Клод застывает в панике, и его взгляд прикован к искусно написанному портрету, стоящему ровно напротив, к двум лицам, таким похожим и непохожим одновременно. Там, кажется, изображён он, но Клод себя не узнаёт, разве в нём когда-то была такая мягкость, такая умиротворённость, такая любовь? Этот мужчина не может быть им.
Как и эта девочка не может быть его дочерью.
Но тело не шевелится, скованное страхом, словно и не его вовсе, и он чувствует только онемевшие от холода пальцы и бешено колотящееся сердце, которому слишком тесно в груди. Кажется, что там, среди смешения красок, на простом холсте, ему будет куда лучше, в самый раз — рядом с изящной фигурой, источающей королевскую стать и красоту.
Он никогда не видел никого красивее, чем эта девочка, которую все называют его дочерью.
принцесса атанасия, ваше величество.
Глупость, игры тёмной магии, происки врагов — но глаза становятся влажными, а неизвестное чувство дерёт грязными когтями внутренности, зло рыча и требуя немедленно,
сию секунду, вернуть девчонку.
его девчонку — его маленькую девочку, которую он поклялся…
В виски ввинчивается острая боль, подобная отравленной стреле, выпущенной мятежником, и Клод хочет засунуть голову в ледяную воду и глубоко вдохнуть, наполнить тело до последнего волоса льдом и пустотой, но не получается даже сесть на узком диванчике — он разглядывает уже выученные наизусть черты и ждёт, когда его кошмар вернётся в очередной раз, облачённый в лёгкое розовое платьице с рюшами, пахнущий розами и шоколадом, такой прекрасный и чарующий, что просыпаться не хочется вовсе. Или засыпать — расплатой приходит боль, невыносимая и злая, почти зловещая, почти такая же жуткая, каким считают его.
Словно его отражение выступает из зеркала, надменно смотрит и требовательно протягивает раскрытую ладонь —
пришло время расплаты.
В первые мгновения после пробуждения Клод готов отдать все сокровища Обелии и завоевать все остальные, только бы увидеть эти кошмары снова, совсем чуть-чуть — но затем морок сна проходит, и он в ярости забывается в работе и алкоголе, пытаясь вытеснить, вырезать проклятый образ из своего разума. Получается настолько плохо, что не получается вовсе.
Клод хочет стать своим отражением — равнодушным, заточённым в скуку и золото, с ладонями, покрытыми кровью, и тяжестью мантии на плечах.
Но это, кажется, невозможно, он искажён, покорёжен, сломлен, он не узнаёт самого себя — будто сам стал отражением в разбитом грязном зеркале.
И всё — из-за мелкой дряни, нагло задирающей подбородок и называющейся принцессой.
Оковы размыкают тошнотные объятия, и его тело снова ему подвластно, и он не глядя шарит по столу в поиске бутылки. Ему нужно выпить, обжечь желудок крепким алкоголем, не ощущая насыщенного орехового вкуса, и нагнать тумана в голове так, чтобы мысли потеряли саму способность логично выстраиваться в ряд и дополнять друг друга. Чтобы воспоминания потеряли чёткость, размыли лица и детали, перепутав краски. Чтобы он сам — потерялся.
Девочка с забавными бантиками и в красных туфельках мило улыбается и покачивается с пятки на носок.
Его рука дрожит, безвольно опустившись на пол, и Клод не может оторвать глаз от крохи, стоящей у изножья дивана. Она такая маленькая, что, наверное, не достанет ему и до середины бедра, но ему страшно — горло сдавили невидимые пальцы, словно пытаясь сломать ему шею.
как он сломал её.
Изо рта вырывается какой-то жалкий звук, и девочка перестаёт улыбаться — она растерянно глядит на него, и её платьице заливает кровь.
Кровь стекает по губам вниз, капая на ткань и расползаясь уродливыми кляксами, а Клод снова не может двинуться. Он наблюдает, как красный затмевает всё остальное, а девочка удивлённо утирает кровь ладонями — но кровь не прекращает капать, и Клод знает. Она умрёт.
она умрёт.
Сердце, кажется, сейчас разорвётся — и не останется ни кусочка.
А затем всё прекращается.
Девочка пропадает, будто и не было, а он подрывается на диване, царапая короткими ногтями грудь и жадно дыша — под ногой шелестит бумага, взгляд натыкается на раскиданные по полу рисунки, рядом с которыми валяются камни памяти.
Пустые бутылки и бокалы тускло блестят на столе.
Его вот-вот стошнит.
Клод впивается пальцами в волосы, больно оттягивая, и подтягивает колени, пряча в них лицо — что он должен делать? Как он должен справиться с этим?
Атанасия.
Бессмертная — но почему она умирает?
потому что ты её убил.
Он хочет закричать, но способен лишь жалко скулить, раскачиваясь и дёргая пряди, умоляя девичий голос в голове замолчать — но голосу всё равно, голос желает ему доброго утра, голос ласково зовёт его «папа», голос заливисто смеётся, голос рассказывает о цветах и сладостях, голос приглашает его на прогулку, голос не умолкает и раздирает его на части с безжалостностью, приводящей даже его в ужас.
Клод ощущает себя до того жалким и крошечным, что хочет спрятаться за тяжёлым балдахином кровати и никогда показываться.
И почему всё так?
— Привет.
Тихий спокойный голос, звучащий не в голове, отрезвляет — Клод резко вскидывается, неверяще уставившись на девочку, стоящую перед ним. Она неловко улыбается, будто сама не уверена, зачем пришла, но внимательно смотрит на него, словно выискивая ответ на какой-то свой вопрос — и не находя. Горечь разливается слишком ярко, слишком неправильно, и у него зудят кончики пальцев от потребности, засевшей глубоко в костях.
коснись её.
Клод не двигается — она всего лишь очередной кошмар, очередное видение воспалённого рассудка.
Горечь одолевает уже его.
Он растягивает губы в жестокой ухмылке, садясь прямо, но тут же обречённо горбится и разглядывает свои руки — какой смысл притворяться перед самим собой? Будь девочка настоящей, он бы презрительно сощурился, гордо выпрямившись, и сказал бы что-нибудь едкое, подобное выплеснутой на кожу кислоте, чтобы у девчонки не возникло и мысли заявить об их родстве и показаться ему на глаза.
— Ты плохо выглядишь.
Беседа откровенно нелепая, несуразная под стать ей, но Клод не знает, что ответить, что вообще делать — он поднимает голову, таращась на неё, и она нервно покачивается с пятки на носок, заведя руки за спину. Кажется, его пристальный взгляд её смущает, и почему-то от этого становится легче.
Почему?
Сплошные вопросы и ни одного ответа.
Он так устал.
Его руки действуют сами — обхватывают тонкую талию и притягивают ближе, а лоб упирается в живот, и он тонет в запахе жасмина и шоколада. Не розы — розы остались во дворце, а она далеко и неизвестно, жива ли вообще.
Больно.
Почему ему больно?
— Папа?
Её голос испуганный, взволнованный, а ладони, опустившиеся на макушку, мягкие и тёплые, и никто никогда не обращался с ним так.
— Всё хорошо, я здесь.
Он мычит что-то неразборчивое, сам неуверенный, что именно хочет сказать, потому что слова тают под ласковыми прикосновениями, растворяясь — словно чай.
как будто у ати во рту распускаются цветы.
прекрати.
Он готов униженно захныкать, умоляя — о прекращении или продолжении, но с губ не срывается ни звука, и нежные пальцы перебирают волосы, и что-то отвратительное, прячущееся в груди, затихает, наслаждаясь моментом и боясь спугнуть. Клод не понимает ничего, он запутался и увяз, он поднимает голову, смотря в лицо той, кого называют его дочерью, и от её улыбки у него под рёбрами распускаются цветы.
Розы.
Он протягивает подрагивающую ладонь, нерешительно дотрагиваясь костяшками до щеки, но его не отталкивают, наоборот, маленькая ладонь накрывает его, разворачивая и прижимая плотнее, и по телу проносится молния.
Что он должен делать?
Что он имеет право делать?
Хотя это всего лишь сон, энный по счёту кошмар, и он волен поступать так, как пожелает, но неясный стыд сидит костюмом не по размеру, и Клод глухо рычит от боли, жадно вгрызающейся в его измученную голову. И чем он заслужил это?
— Мне жаль, что всё так получилось.
Сочувствие на её лице прочитать так же просто, как азбуку, и он поражается, как та, что зовёт себя принцессой, может столь открыто демонстрировать свои эмоции — где её самоконтроль, выдержка, хладнокровие? Где её маска?
Он носит свою так долго, что забыл, как выглядит без неё.
Горький, печальный смех звучит в мертвенной тишине комнаты жутко, и она вздрагивает, озадаченно нахмурившись, а в его голове всплывает лишь одно слово.
очаровательно.
Он определённо сошёл с ума.
Но когда румянец раскрашивает её скулы в ответ на короткий поцелуй тыльной стороны ладони, Клод думает, что сумасшествие — не так уж плохо, не так уж страшно, и притягивает её ближе, усаживая себе на колени. Она почему-то не сопротивляется, но изумлённо хлопает пушистыми ресницами, смотря на него двумя драгоценными камнями, великолепнее которых он не видел.
Её губы размыкаются, но она ничего не говорит — она нашла ответ на его лице, и, кажется, он ей не понравился.
Клод не хочет её разочаровать — но розы внутри горят, и он прячется в изгибе тонкой шеи, благоговейно касаясь в поцелуе кожи.
Дрожь, прошедшая по её телу, такая знакомая, что в животе закручивается горячий вихрь.
Боль густеет, превращаясь в жидкое сияющее золото, и он слепнет — он жадно сжимает её в объятиях, беспорядочно целуя обнажённые плечи и глубоко вдыхая запах, такой родной и нежный, задевающий что-то у желудка, словно струну арфы. В голове звенит тоненько-тоненько, и Клод накрывает её губы своими — она не двигается, фарфоровая изящная кукла, но ему плевать, он болен, бьется в горячке и умирает, он воскресает и падает, а она не пытается его остановить.
Наверное, ей страшно.
Клод отстраняется, заглядывая ей в глаза, отчаянно боясь найти там ужас и отвращение и отражение собственного равнодушия — но её глаза светятся желанием, таким же, какое сжигает его, и он ловко подхватывает её на руки, как невесту, как подобает принцессе, а она высоко охает и краснеет. Неужели прежде никто не носил её на руках?
Какое кощунственное упущение.
Её хрупкое бледное тело среди тёмных простыней в его спальне кажется иллюзией — её волосы лишь отблеск солнечных лучей — её глаза лишь затерявшиеся топазы.
Она восхитительна.
Разве существует женщина более прекрасная и невероятная, чем она?
нет.
Клод нависает над ней, впитывая каждую деталь, запечатляя в памяти так, чтобы ни одно тёмное заклинание не стёрло, чтобы пробуждение не исказило ни чёрточки — а она протягивает руку и заправляет прядь волос ему за ухо, ведёт вниз до линии челюсти и останавливается у губ.
— Папа…
Расплачиваться за столь изумительный кошмар придётся очень дорого, но ему всё равно, он покрывает поцелуями изящные пальцы, крепко сжимая запястье и ощущая бешеный пульс. Её сердце, так похожее на настоящее, сердце, принадлежащее в это мгновение ему одному — он хочет сохранить эту минуту и проживать снова и снова, любоваться и лелеять, пока весь мир не развалится.
Но она забирается другой рукой ему под одежду, осторожно оглаживая торс, и Клод забывает — он тянет завязочки её платья, обнажая белёсый шёлк, и у него кружится голова и пересыхает горло.
Когда она настойчиво отстраняет его, садясь и стягивая верхние одежды, оставаясь только в лёгком, почти прозрачном исподнем, Клоду кажется, у него пропали все внутренности и вместо них образовался вулкан — она смущённо улыбается, убирая волосы с лица, и прячет игривый взгляд за ресницами.
Клод не может дышать.
Его ладонь тянется к угловатому плечу, толкая её обратно на мягкую постель — она обнимает его за шею и сжимает коленями талию.
— Я люблю тебя.
Такие простые слова, они звучит каждый день миллион раз от самых разных в самых разных городах, но разве он слышал их когда-то?
Клод горит.
— Атанасия…
Атанасия счастливо улыбается и целует его.
