***
«Не входить!» Карл рассматривает эту довольно экспрессивную и довольно немногословную надпись, не особо старательно расчерченную на листе бумаги, висевшем на двери комнаты Леона, после чего тяжело выдыхает и опускает взгляд. Ему до сих пор не верилось, что он так легко забросил свою работу и примчался по первой же просьбе Бо помочь бедному Леону, у которого что-то случилось в школе, никому ничего не говорящему и попросту запершемся в своей комнате, никого не впуская — все эти подростковые прерогативы. Впрочем, робот хорошо понимал, что идёт на такие уступки, угнетающие его самые главные интересы, именно ради Леона — и никому больше геолог делать такое одолжение не собирается. Ему как-то даже льстило то, что это было в какой-то мере взаимно, ведь если бы было как-то иначе — перед дверью хамелеона стоял кто-то другой, кто-то, кого бы вместо Карла нарекли «последней надеждой». На лице робота проскакивает слабая улыбка, сопровождаемая ещё одним вздохом, чем-то напоминающим смешок. Ему искренне интересно, что именно случилось у Леона — какое-то лёгкое беспокойство вперемешку с подсознательным страхом поселяется в груди, и Карл даже не знает, почему. Но думать слишком поздно. Два тихих стука об дверь, из-за происхождения шахтёра отдававших коротким металлическим звоном. Робот сначала молчит, желая в принципе убедиться в том, что Леон внутри комнаты, но, вспоминая о том, что ему больше и негде находиться, забывая про эту идею и решая случайно не разгневать хамелеона, который так резко из открытого и общительного мальчика превратился в скрытного и молчаливого юношу. Карлу стыдно за то, что, находясь в кругу общения ящера так долго, даже он не заметил этой перемены. Но у него есть шанс узнать причину — он один-единсвтенный, и он есть у него прямо сейчас. — Леон, это дядя Карл, — с немного натянутой улыбкой проговаривает геолог, немного прижавшись к не такой уж и толстой двери, чтобы слова звучали более чётко и громко. Его пальцы едва дрожат от волнения, но робот легко закрывает на это глаза, — впусти меня, пожалуйста. Карлу не потребовалось озвучивать свою просьбу дважды или прислушиваться к шорохам за дверью, как раздался щелчок — и дверь приотворилась со скрипом, обличая за щелью лишь лицо подростка, наполовину прикрытое зелёным капюшоном, однако, всё равно приукрашенное слабой счастливой улыбкой, от которой шахтёр бессознательно улыбается в ответ. — Конечно. Робот легко зашмыгивает в комнату, тотчас прикрывая за собой дверь, потому что в любом случае уважал просьбы Леона и сам не желал, чтобы их дальнейший разговор был подслушан. Сначала взгляд изучает сгорбившуюся фигуру хамелеона, который изначально стоял напротив, видимо, с той же улыбкой рассматривая в ответ, изучает его кофту, которую он, наверное, никогда не снимает, рассматривает то, как тот переминается с ноги на ногу, зарывшись руками в карманы, анализирует выражение лица лишь по одной улыбке, ведь заглянуть в глаза, скрытые не только капюшоном, но и объёмными кудрявыми волосами, можно было, лишь прижавшись к нему вплотную. Кажется, подросток не выдерживает напора первым, из-за чего сначала отводит взгляд, а затем отворачивается и идёт к своей кровати, быстро присаживаясь на неё и продолжая изучать геолога уже на большем расстоянии. Выглядело это довольно по-детски забавно. Карл бегло осматривает интерьер комнаты юноши: прежние детские забавы и интересы, проецируемые, например, на разбросанные вещи на столе, блокноты с рисунками и какими-то записями, пёстрый коврик и зелёные обои с динозаврами — всё это было перекрыто и заменено предметами, более характерными для подростков. Само устройство комнаты не особо изменилось с того момента, как робот находился здесь в последний раз, но сейчас он не досчитался последних игрушек, заметил ужасный беспорядок на рабочем столе, в котором было чертовски трудно что-то распознать, мятая постель, которую Леон прямо сейчас комкал ещё сильнее, зашторенные окна, сквозь которые пробивалось малое количество дневного света, обои перекрыты многочисленными постерами рок-групп, в которых Карл едва разбирался лишь благодаря подростку. — Как тебе моя комната?.. — Леон первый прерывает тишину с нервным смешком, видимо, утратив терпение от наблюдения за застывшим и изучавшим обстановку геологом. В ответ на это робот-шахтёр лишь ненадолго поднимает взгляд на съёжившегося ящера и, погрузившись в рассуждения, делает несколько шагов по утратившему свою мягкость ковру. — Определённо характерная подростку вроде тебя, — робот, задумчиво бубня себе под нос необдуманные слова, подходит к рабочему столу, опираясь рукой на горсть бумаг, ведь свободного места на столешнице не было. Взгляд бегло рассматривает многочисленные бумажки с различными надписями, когспектами и каракулями и, невзирая на нежную улыбку, украсившую лицо геолога, он слышит очень нервный шорох со стороны постели, — очень экспрессивно… — вскользь просматривая очередную стопку бумаг, Карл краем глаза замечает обрывок рисунка, на котором был запечатлён… он сам. Его каска, бережным линиями расчерченный галстук-бабочка, гордая улыбка и блестящие даже невзирая на погрешность грифеля карандаша и неровностей бумаги механические глаза. Леон действительно нарисовал его, нарисовал очень красиво и старательно. Но робот, немного растерявшись, лишь озадаченно шмыгает, — вполне максималистично… Но, как бы старательно геолог прямо сейчас не подбирал слова, кажется, сидевший на кровати мальчик вовсе этого не оценил. — Я так и думал, — юноша разочарованно усмехается, сопровождая всё это тихим вздохом, из-за которого улыбка на лице щахтёра тотчас испарилась, — ты пришёл только для того, чтобы поучить меня жизни? — не дождавшись ответа робота, Леон пытается продолжить говорить чуть тише, уже не скрывая печаль, — Все вы… — Чего? Нет, — вопреки своему же педантичному соблюдению этикета, Карл резко перебивает хамелеона, поднимая на него свой механический взгляд. В любой другой ситуации он бы был готов огрызнуться в ответ, начать дебаты и в итоге, окончательно испортив себе настроение, уйти, так ничего и не добившись… если бы перед ним не сидел подросток, пока что не умеющий держать свои чувства под контролем, такой эмоциональный, ранимый и всё равно невинный. Если бы перед ним не сидел Леон, у которого что-то приключилось в школе и которому была нужна помощь — даже если Леон в этом никогда и не признается. Тяжело вздохнув и ненадолго отведя взгляд в каком-то ступорном смущении, геолог делает ещё несколько шагов и, оказавшись напротив постели подростка, с некоторой заминкой забирается на неё, усаживаясь подле ящера, едва не касаясь его чуть дрожащего тела плечом. Взгляды пересекаются — и Карл вынужден ретироваться и отвести его, чтобы продолжить говорить, не отклоняясь от цели, — я пришёл, чтобы узнать, как у тебя дела. — У меня всё хорошо, — чуть ли не моментально и на автомате проговаривает Леон, отворачиваясь всем лицом. Услышав такой немногословный ответ, робот со вздохом обессиленно складывает свои руки на коленях, быстро пытаясь подобрать нужные слова для соответствующей уже слегка напряжённой дискуссии. Он не верит этому. — Раньше ты позволял себе более обильную лексику, чтобы описать своё состояние, — Карл мысленно скулит от того, что снова использует слишком сложные слова, но лишь молча тянется вперёд и пытается заглянуть в лицо подростка, до сих пор скрытое капюшоном и рыжими волосами. Это безуспешно, из-за чего шепелявый голос вздрагивает на одну секунду, — я всё знаю, Леон. Я знаю, у тебя что-то случилось, — комната вновь ненадолго погружается в пожиравшую изнутри тишину, однако шахтёру становится немного легче, когда Леон вновь поворачивается к нему лицом, почувствовав, что между ними снова устанавливается какая-то непрочная связь, некий контакт. Невзирая на практически полное отсутствие тактильности, прямо сейчас в голове зудит желание прикоснуться, похожее на невыносимую потребность — но Карл продолжает сидеть неподвижно, — Леон, ты можешь мне доверять. Если это что-то значимое для тебя — это останется только между нами. Дядя Карл не подведёт, — робот завершает свой растерянный и в какой-то степени по-детски наивный монолог тихим нервным смешком, в очередной раз сжимая свои колени от волнения. Какое-то странное и немного вязкое чувство заклокотало в груди, когда до него доносится тяжёлый вздох и подросток слабо, но очень печально улыбнулся. Руки Леона потянулись к капюшону — и он легко скинул его, после чего зарылся рукой в собственные волосы, как бы заглаживая их, чтобы открыть обзор на лицо чересчур любопытному обеспокоенному роботу. Карлу не потребовалось долго рассматривать знакомые черты лица своего некровного племянника, чтобы обнаружить внушительный фингал под глазом и несколько уже обработанных ссадин на лице, ранее незаметных по той же причине. Таким образом самостоятельно раниться невозможно, налицо вмешательство извне. Чьё-то вмешательство. Карл сначала не замечает, как перестаёт дышать на некоторое время, а в горле начало пузыриться комками какое-то отвратительное чувство. Нахмуренный взгляд изучает ранения так быстро, но так медленно, пожирая своим взглядом каждую деталь, каждый кровоподтёк. Он даже не замечает, как опирается одним коленом на мягкую кровать, пытаясь не касаться шахтёрский сапогом возможно чистой ткани, тянется корпусом вперёд и, опираясь на плечо одной рукой, второй придерживает лицо, чтобы обнаружить ещё больше царапин и синяков, устроившихся между немногочисленными прыщами. Дыхание учащается — робот не может с этим что-либо поделать, он был полностью охвачен лишь одним чувством, метавшимся внутри него, как зверь в клетке, не дававшим прямо сейчас покоя. Яростью. — Кто это сделал? — геолог проговаривает громко и чётко под влиянием пассивного и холодного, но всё равно такого бешеного гнева, который, казалось, был направлен всецело на Леона. Слова были пропитаны строгостью, из-за чего вопрос звучал скорее похоже на утверждение, словно шахтёру и не нужен был ответ — ведь он и так всё знал. Однако, невзирая на такую вполне очевидную реакцию, направленность гневных чувств именно на хамелеона опровергается большим пальцем механической руки, который несколько раз с нежностью прошёлся по неровной коже под глазом, не надавливая на неё, лишь бы не причинить юноше больше боли. Карие глаза немного блестят от влажности, изредка мелькая в полумраке, словно избегали прожигающего насквозь обеспокоенного взгляда робота. Леон молчит. — Леон, я… я хочу знать, кто посмел сделать это с тобой, — долгое молчание перекрывается заботливой нежной интонацией шахтёра, который хоть и выглядел довольно разочарованно и даже строго, но продолжал так аккуратно поглаживать мягкую щёчку, из-за чего реакция Леона походила на поведение измученной людьми собаки, которая, вроде, и хочет ласки, прижимается к тёплой ладони, но по-прежнему боится, отводит взгляд и тяжело дышит. Робот немного щурится, но продолжает смотреть на подростка, даже не моргая, — не молчи, пожалуйста. — Дядя… Карл… — полюбившееся имя раздается из уст хамелеона спустя значительную паузу, после чего племянник смущённо сжался, пытаясь с чуть порумяневшими щёками отстраниться от механической руки хоть на пару сантиметров. Под внимательным наблюдением геолога юноша сильно поджимает губу, щёки немного надуваются, словно от обиды, и только после этого осмеливается с запинками озвучить что-то нечто важное для него, хоть и ещё едва ломающимся голосом, ознаменовавшим его такое неторопливое и «неидеальное» взросление, — могу л-ли я… а-а, блин… можно я сяду на твои колени? Чтобы мне стало, типа, легче, я не знаю… пожалуйста… — Ох, — Карл немного опешил. Лицезрея то, как ящер нервно мнёт шею, ёрзает на месте и дёргает ногой от нетерпения, робот ловит себя на мысли, что тоже начинает немного нервничать и, самое тоскливое, никак не может предать это анализу, будто какой-то из отделов мудрёного «мозга» Карла как назло дал сбой именно сейчас, что если и имеет свою причину, то ей, несомненно, является рыжеволосый побитый паренёк напротив с такой печальной улыбкой, которой попросту невозможно сказать нет. Не желая сопротивляться, робот-шахтёр лишь с некоторой заминкой усаживается обратно на постель и сводит ноги вместе именно для юноши, который, вроде бы, хочет туда сесть. Сминая постель свободной ладонью незаметно для Леона, геолог, пытаясь скрыть смущение, говорит чересчур добродушно, словно приглашая, — н-н-да… конечно! Да, если… конечно, — слова «…если тебе станет от этого лучше» словно выпадают из головы, язык робота просто не поворачивается произнести это, поэтому почти что искренняя, хотя и нервная улыбка становилась шире и будто пыталась расползтись по всему лицу, лишь бы заглушить чересчур громкие растерянные мысли, которые выдавал только механический взгляд, неспособный на чём-либо остановиться и без устали изучавший лицо юноши с чертами какой-то прежней инфантильности, особо ярко выраженный приплюснутым носом и чуть пухловатыми губами, на которых как раз прямо сейчас красовалась кровавая трещина. Внутри Карла всё сжимается, когда раздаётся тихий скрип кровати, перед ним мелькает зелёная толстовка и слишком счастливая улыбка. Он чувствует лишний и довольно внушительный вес на собственных коленях, чувствует, как тонкие руки юноши обхватывают его шею, дабы точно не упасть с чуть дрожащих металлических бёдер, чувствует ёрзавшую об металлические пластины ткань тёмно-синих шорт, тихое и такое размеренное дыхание, слабую улыбку на израненном пострадавшем лице, словно Леон не был смущён, хотя какие-то несколько десятков секунд назад чуть ли не заикался, выговаривая такую по-детски невинную просьбу, словно был спокоен и считал, что то, что его дыхание обжигает и так довольно тёплую щёку робота, который перестал двигаться и даже дышать — абсолютная норма, и в этом нет ничего странного, хотя, может, так и есть, а геолог внезапно занервничал, потому что… почему? Хоть эта замкнутость и прошла, как только лицо хамелеона отдалилось и мальчишка перестал ёрзать на чужих коленях, Карл всё равно пока что не осмелился приобнять его, сложив руки на кровать в полной готовности придержать своего племянника, но всё равно был уверен, что в этом не будет никакой необходимости. Теперь томила лишь напряжённая тишина, прерываемая звуками на улице и монотонным тиканьем настенных часов, которая ещё сильнее грызла попросту из-за того, что Леон неуверенно мялся на месте, пытаясь что-то произнести подозрительно долго. — Я дрался сегодня, — довольно тихо начинает юноша, освободив одну из рук и сложив её на своих коленях, даже немного нервно болтая ногами, но всё еще не устанавливая зрительного контакта с шахтёром — не то, чтобы Карл гнался за ним, ведь прямо сейчас был способен только смотреть в одну точку и внимательно слушать то, что ящер расскажет, и, несомненно, хочет узнать, откуда все эти ранения, причина возникновения которых стала уже немного более очевидной. Речь уже не шла о том, что робот должен сделать это потому, что его попросили — он знал, что должен, потому что чувствует это, чувствует волнение и беспокойство за попавшего в какую-то передрягу мальчика, чувствует, что обязан помочь. Хамелеон непродолжительное время многозначительно молчит, однозначно собираясь с мыслями, уткнувшись взглядом в коврик прямо возле кровати, но бегло поднимает взгляд и пытается произнести хоть что-нибудь, но вместо каких-либо здравых рациональных мыслей из уст ящера сочатся лишь неловкие растерянные оправдания, — и… я п-правда не хотел, зная, как ты… к этому отнесёшься, — услышав то, как юноша в зелёной толстовке выделил слово «ты», механический взгляд поднимается и фиксируется на чуть поблескивающих от выступающих слёз карих глазах, — но их было четверо, я не м-мог… — Леон, — не желая видеть скупые слёзы измученного воспоминаниями ребёнка, геолог грубо перебивает его и неловко протягивает руку, располагая её на спине Леона и немного поглаживая парня через плотную ткань, боясь даже думать о том, сколько синяков скрывает под собой безразмерная кофта. Ящер по прежнему томил своими слезами, морщился, вздыхал и пытался скрыть слезливое загорелое лицо за ладонью — именно поэтому робот обеспокоенно обхватывает её свободной рукой, поглядывая то на бегающие и растерянные, как у загнанного в угол зверя, глазки, то на непроизвольно дрожащие губы. Непродолжительное время «дядя» и его «племянник» внимательно смотрят друг на друга, но робот ретируется первым, пока мысли его напоминали какую-то некрасивую симфонию — ужасную и неприятную из-за ненужных звуков, но по-прежнему мелодичную. Раздаётся вздох, Карл немного опускает голову, — Леон, крайне бесперспективно в этот момент думать о том, каково моё мнение по поводу… выражусь так, подростковых драк, — геолог изо всех сил пытается выглядеть непринуждённо, просто как обычный взрослый, который прямо сейчас даёт очередной совет непутёвому отроку, которым тот воспользуется, если повезёт, лишь через пару лет; но это блеф — Карл чувствует, что что-то внутри него так стучит и бьётся отчаянно и, даже не задумываясь о том, слышит ли это хамелеон или нет, лишь делает догадки, происходит ли это всё из-за того, что роботу уже давно было пора провести самодиагностику, или же в этом странном сбое была какая-то своя загадочно-таинственная и такая человеческая причина. Тем не менее, отмалчиваться прямо сейчас — самое идиотское решение, которое шахтёр мог бы предпринять, но он ловко избегает этого, понижая тон своего голоса и в какой-то степени по-чистому строго и горделиво приподнимая голову, отставив свои глубинные страхи и пытаясь обращаться с Леоном именно так, как должен, посвятив все сто процентов заботы только ему и его глазам, уже вовсю полным слёз, — при каких обстоятельствах? Растерянный таким резким щелчком в механизме аналитического ума Карла и изменением его тактики соответственно, юноша лишь немного ослабевает хватку обвивших металлическую шею рук, вроде бы и пытаясь занять какую-то свою позицию, но по-прежнему непроизвольно прижимаясь к металлическому телу, позволяя геологу ощутить прикосновение уже немного грубоватой кожи к металлическим пластинам, услышать рваное от подавленных всхлипов дыхание и, самое главное, учащённое сердцебиение, так игриво раздающееся где-то в глубине мальчишеской груди, по-прежнему прижатой к туловищу робота. Это немного… отвлекает. Хорошо, что никто не может видеть их прямо сейчас. — Он-ни, ну… они давно так, держат всю школу в страхе, — пухловатые губы Леона немного приоткрываются, дабы по комнате раздался стыдливый смешок, который всё равно раздался в своей полной мере без прерываний, даже если Карл и вовсе не понимал, почему мальчишка, опустив голову и поддевая заусенцу на большом пальце освободившейся руки, был так смущён, — и они уже давно положили глаз на меня, типа… н-но не говори об этом отцу, пожалуйста! — дрожащий и униженный монолог внезапно прерывается судорожным восклицанием на всю комнату, сопровождаемым выпрямившейся фигурой ящера, отстранившейся от робота-шахтёра и обхватившей его небольшие плечи такими большими на их фоне ладонями, и посерьёзневшим взглядом, отчаянно умолявшим Карла молчать о таком, как казалось геологу изначально, позорном для Леона событии. Но, как только тот продолжил свою речь, вернувшись в прежнюю позицию, робот убедился, что ошибался, — Как бы, легко издеваться, у меня же… у меня ни друзей, ничего, такой… вечно носящийся одинокий нытик, — тихий шмыг, после которого хамелеон проводит рукавом по лицу, стирая слёзы, уже вовсю стекавшие со впалых щёк, ещё больше подчёркивая яркий синяк под глазом. Карл хотел спохватиться и сделать хоть что-нибудь, ведь наблюдать за этим предательски больно, но всё равно остаётся неподвижен, позволяя мальчугану выговориться вдоволь, — но, наверное, сегодня я был просто… не там, н-не в том месте, понимаешь? Просто не повезло. Это больн-но, очень больно, но я не могу что-либо… сделать, я с-слабак… — кареглазый виновато опускает взгляд, пытаясь, видимо, просто не показывать свои самые потаённые искренние эмоции перед тем, кому всё-таки рискнул выговориться о своей боли, но вздохи и всхлипы легко выдают его страдания, на которые Карл, на собственное же удивление, отвечать не мог, находясь в ужасном ступоре, руководимом лишь всплеском различных эмоций, перечисление которых заняло бы слишком много времени — он лишь часто моргает, вжимаясь пальцами в спину хамелеона с озадаченным выражением лица. Несомненно, Леон это замечает, из-за чего медленно поднимает взгляд, показывая свои покрасневшие глаза во всей красе, а его голос непривычно дрожит и ломается, как бы ожидая… нет, требуя ответа, — Карл?.. Достаточно пару секунд, чтобы опомниться. Чтобы Карл, даже особо не думая, просто протянул руки, обвил сидевшее на его коленях тело руками и притянул к себе, вовлекая в утешающие и такие невинно-чистые объятия, окончательно прижимая растерянного мальчика к себе. Не хотелось ему вообще ни о чём думать, ни о том, как же всё-таки ему нравится видеть и ощущать прикосновения своего некровного племянника, ни о том, как волнуется, ни о том, как ему жалко, и даже ни о том, как он должен поступать дальше. Механические руки гладят часто вздымающуюся спину хамелеона, раздаются тихие вздохи и всхлипы — и шахтёр довольно быстро получает ответ от юноши, обвившего грудь и расположившего руки на лопатках Карла, тем самым уткнувшегося в каску, роняя свои последние горькие слёзы уже на неё. Невзирая на то, что ящер ещё не до конца успокоился, робот позволяет себе слабую улыбку попросту из-за того, что одним лёгким прикосновением утешил не только Леона, но и себя. Но нет, всё-таки в голове геолога была одна-единственная мысль: наверняка прямо сейчас они выглядят крайне смешно. Да, ситуация ужасна, но это, наверное, довольно необычно, когда юноша в расцвете пубертата так уверенно сидит на коленях робота и своего дяди по совместительству, который ниже его на три головы, прижимается к нему так отчаянно, как к матери — и ведь, самое главное, он… нет, они, они вовсе этим не смущены!.. Но всё же, через какой-то десяток секунд Карл принуждает себя избавиться от ощущения юношеской груди, прижатой к собственной, обвивших его шею щупловатых рук и такого спокойного дыхания — поэтому, скользнув металлическими ладонями вдоль спины и лопаток хамелеона, руки останавливаются на плечах Леона и аккуратно отстраняют его, робко отпустив только через некоторое время. Ярко-жёлтый взгляд словно плывёт вдоль всего тела юноши, делая мысленные бессмысленные заметки в процессорах, но останавливается на избитом и прямо сейчас таком умиротворённом покрасневшем лице, изучает каждый кровоподтёк и синяк, наверное, до утомления долго, и только потом фиксирует своё внимание на невинно ползущих вверх уголках губ мальчишки, замечает блеск в карих сейчас бегающих глазках, подобный звёздам — и чёрт его поймёшь, то ли от слёз, которые уже успели высохнуть, оставив факт своего былого существования лишь в отражении зрачков, то ли от того, что его так по-детски, но так по-взрослому приласкали, что это сделал именно тот, в ком Леон нуждался. В этот момент робота осенило — как же невинная душа ящера ещё мала для того, чтобы рассуждать подобным образом! Как же он мал и от этого беззащитен перед постоянной травлей, уже вовсю перешедшей все рамки, но от этого настолько силён духом, если держится… держался до этого момента, никому ничего не рассказывая о жестокой несправедливости сурового подросткового мира. Что-то вроде души сжимается изнутри просто от представления того, через что мальчику пришлось пройти, пока стало невозможным скрывать если не своё тело, так свои чувства. Мысли переполняют голову геолога и, решаясь не особо долго, он делает шаг в бездонную пустоту неизвестности. — Лео, — крайне тихо начинает шахтёр, для пущей убедительности проведя одной ладонью вдоль тела парня и расположив её на мало изувеченной едва щетинистой щеке, с особой бесконтрольной нежностью лаская нежную кожу. Слова, возникающие в голове Карла буквально на ходу просто из-за растерянности, подобны связкам моста, возникающие из ниоткуда прямо под ногами — и не остаётся ничего другого, как продолжать идти по ним, дабы не упасть и не разбиться, — ты ни при каких условиях не являешься слабаком. Даже если бы у тебя были все подходящие условия, чтобы одержать победу, — геолог довольно легко замечает новый вопросительный блеск в карих глазах, возникнувший, видимо, из-за слишком спокойной, утешающей и в какой-то мере нежной, ласковой интонации, но не замечает, как хамелеон, внимательно слушая Карла, наклонился и незначительно приблизился к выразительному роботизированному лицу, — напротив, я считаю, что ты поступил очень сильно. Я выражаю конкретно своё мнение исключительно потому, что я не знаю полной картины произошедшей ситуации, но убеждён, что даже в таком случае стоял бы на своём, — подушечки пальцев без стеснения гладят мальчишескую щёку, пока сам робот был поражён собственной улыбкой и, более того, ослеплён такой невинной и очарованной ухмылкой со стороны смирно сидевшего на коленях «племянника», из-за чего красивые и ровные зубки немного выглядывали из приоткрытого рта, а курносый нос немного вздёрнулся. Это прекрасно, слишком прекрасно видеть его таким счастливым и довольным. Но это ощущение лёгкости быстро пропадает, когда шахтёр снова акцентирует своё внимание на причину всего этого трудного диалога, причину, по которой Карл пришёл сюда сегодня — на такие яркие синяки, происхождение которых было очевидно — и робот даже не замечает, как его мыслительные процессы переполняются воспроизведением сцен, как именно Леон получил эти ранения. Одна-две секунды — и его окутывает ярость, от которой перед глазами всё меркнет, а в голове лишь мысли о том, как мальчику было плохо и больно, когда эти полоумные дегенераты показывали своё мнимое физическое преимущество, нанося грубые удары. Пальцы непроизвольно вжимаются в мягкую щёку, пока Карл, опустив взгляд, продолжил говорить гораздо тише и строже, — это они никчёмны. Они не имеют права вести себя так и, более того, обязаны понести наказание за то, что причиняли тебе вред. Я понимаю, что ты не хотел этого, но я… правда беспокоюсь за тебя. Поэтому сделаю с этим что-нибудь, — он видит, как посерело лицо юноши и, с одной стороны, геолог не удивляется этому — по крайней мере, та часть геолога, которая всё ещё держит в голове, что диалог ведётся с максималистичным буйным ребёнком, неспособным справиться со своими эмоциями и от этого ещё более остро реагирующий на критичные ситуации, а другая… из-за другой робот непроизвольно виновато и очень грустно улыбается, пытаясь приободрить испугавшегося ящера, ведь помнит — он общается с разумным существом, с человеком, более того, с человеком, который ему не безразличен, потому что… — Леон, я просто хочу сделать так, чтобы ты был в безопасности. Судя по моим наблюдениям, это больше ни в чьих интересах, и именно от этого я очень благодарен, что ты оповестил о ситуации в школе конкретно меня, — ладони Карла соскользнули на широковатые плечи юноши в зелёной толстовке, из-за чего юноша смотрел только на него, без возможности отвернуться и отстраниться — не то, чтобы Леон пытался. Горячее дыхание обжигает металлическое лицо, шахтёр переходит на шёпот, такой откровенный, но по-прежнему невинный и добрый, — я твой друг. Доверься мне. Леон продолжительное время смотрит — просто смотрит и осмысляет слова своего механического «дяди», пока его карие глазки так наивно бегали и не могли найти себе подходящей позиции, а тихие вздохи продолжали разноситься по тихой комнате. В какой-то момент его пухловатые губки расходятся в стороны, приоткрывая ротик, явно указывая на то, что ящер пытается что-то произнести, может, оспорить решение, но в итоге ретированно поджимает губы, сглатывает накопившуюся слюну и робко кивает, с таким смущением соглашаясь. Это вызывает на лице геолога лишь нейтральную улыбку, не питавшую в себе ничего как и хорошего, так и плохого, а просто ознаменовавшую, что проблема, вероятнее всего, решена — чему Карл, несомненно, был очень рад. По какой-то неведомой причине изредка подрагивавшая ладонь вновь возвращается вдоль жилистой шеи и линии челюсти к мягкой щеке лишь одним уверенно скользившим указательным пальцем, после чего, внимательно, вовсе не моргая, изучив лицо неподвижного юноши, сейчас неиронично напоминавшего самый главный экспонат на художественной выставке, аккуратно заводит выбившуюся рыжую прядь непослушных волос за ухо, не считает нужным скрывать свою умиротворённую непринуждённую улыбку от того, как невинно и даже дико хамелеон реагирует на касания подобного рода, ластится к ним, словно испытывает нечто подобное впервые, и, пока что даже не задумываясь об этом, геолог аккуратно ведёт ладонь чуть вбок, производит лёгкий взмах ладонью, прикасается большим пальцем к нежному сероватому участку кожи под глазом Леона — и смахивает последнюю слезу с его лица, так нежно и бережно, вкладывая в этот жест все свои светлые чувства к юноше. — Тебе лучше? — Карл со слабой заботливой усмешкой внимательно наблюдает за тем, как меняются черты лица ящера от лёгких прикосновений, как редкие брови чуть хмурятся, нос изредка пошмыгивает, а губы то поднимаются, то разжимаются, словно хамелеон просто не решался что-либо сказать. Робот немного отводит взгляд, однако продолжает говорить такой же заботливой, добродушной и в какой-то мере даже родительской интонацией, такой искренней именно на данный момент — настолько искренней, что объяснить причину такого резкого всплеска эмоций практически невозможно, — Возможно, у тебя что-то ещё приключилось? Или же тебе просто есть о чём мне сообщить, рассказать… мы так давно не общались, как общаемся сейчас! — впервые за, наверное, весь разговор, шахтёр немного ёрзает на месте и тем самым чуть двигает всё это время сидевшего на коленях парня в зелёной толстовке. И после этого ничего не следует, лишь механические глаза изредка моргают, уставившись на подростка в ожидании окончательного ответа с той же улыбкой. Но эта не требующая ничего взамен улыбка быстро сходит на нет, когда долго мявшийся на месте ящер сначала отворачивается от вездесущего взгляда робота, а затем, выждав несколько секунд, с тихим ворчанием заметно горбится, оказавшись на одном уровне с лицом Карла, но звук тотчас прерывается чем-то похожим на мычание попросту из-за того, что тот закрыл лицо ладонями настолько плотно, насколько, судя по всему, вообще мог. Не понимая, почему Леон так странно отреагировал на его слова, и наблюдая за тем, как тот старательно массирует лицо, не задевая больные точки, Карл лишь недоумённо наклоняет голову, как бы пытаясь заглянуть, но всё ещё не вмешиваясь в молчаливые рассуждения подростка. Геолог ловит себя на мысли, что он снова начал нервничать, панически пытаясь определить, не сказал ли он чего-то лишнего в порыве полоумного забвения, упоминать которое уже странно и неловко. — Дядя Карл, — тихо начинает мальчишка в пёстрой зелёной толстовке, пока что говоря это скорее в свои ладони, но уже установив зрительный контакт с любимым дядей, из-за чего шахтёру даже показалось, что в карих глазах блестит лишь злоба. Но становится очевидно, что этой злобе нет места быть, когда хамелеон выпрямляет свой стан и обличает простую печаль и волнение, о причине которого Карл даже не мог подозревать. Какая-то неосязаемая дрожь, подобная току, проходит вдоль всего механического тела, когда плечи обременяются юношескими руками — уже не так, когда Леон просто приобнимал геолога, чтобы не свалиться с маленьких колен и полностью излить свою душу, как, впрочем, он и сделал мгновениями ранее; сейчас же у этого жеста был какой-то другой подтекст, о котором робот даже не хотел думать, лишь кончиками пальцев ощущая, что близится что-то нехорошее. Тем временем ящер лишь тяжело вздыхает и поджимает губы, явно собираясь с мыслями. Однако ему достаточно лишь пару секунд наблюдения за тем, как Карл быстро моргает и смотрит на его губы, чтобы продолжить свой новый монолог, судя по выражению лица юноши, вовсе не тяжёлый, но не менее страшный, — ты… так много для меня делал и делаешь, и-и я просто в шоке! — широкие, но довольно длинные ладони неумолимо скользят вдоль плеч к короткой шее Карла, частично прикрытой галстуком-бабочкой, так бережно прикасается к довольно уязвимому месту лишь дрожащими кончиками пальцев, но не останавливается на этом, а лишь продвигается выше под уже оцепеневший немой взор робота, — И я не знаю, как так вышло… да… я хотел, эм, нет, думал, чтобы… — по какой-то неведомой причине язык парня заплетается, что делало ситуацию с точки зрения робота-шахтёра ещё запутаннее и ужаснее. «Инстинктивно» ощущая какую-то опасность где-то в глубине полой металлической груди, хотелось только поторопить Леона, ворваться в юношеские взволнованные рассуждения если не для того, чтобы понять, о чём говорит хамелеон, то для того, чтобы просто остановить его, ссадить с колен, убрать эти загорелые ладони со своей шеи — точнее, уже щёк, к которым так отчаянно прижались мальчишеские пальцы, придерживая за голову — отстранить его, молча уйти и выбросить из своей головы. Но сейчас геолог лишь молча следит за тем, как растерянно бегают мальчишеские глазки, и, к своему же великому сожалению, понимает, что именно держит его здесь, оставляет неподвижным, более того, привело сюда ранее и так легко позволило ящеру сесть на металлические колени. Он даже не замечает, как хамелеон наклоняется, ещё сильнее приближаясь к механическому и не выражавшему эмоций лицу, громко выдыхая от волнения прямо в него, — бл… блин, я просто давно хотел сказать тебе, что… — дыхание парня замирает, и весь Карл вместе с ним, не позволяя себе даже лёгкую дрожь. Взгляды пересекаются, кровь бурлит в жилах, дышать невозможно, смотреть невозможно, существовать невозможно. Громкий вздох, — боже, да плевать. Дальнейшее происходящее робот осмысливает уже через секунды две, когда Леон сделал неожиданный рывок вперёд и, придерживая «дядю» за голову, прижался горячими пухловатыми губами к уголку рта, так намеренно близко к чужим губам. Словно нечто ударило, ослепило, облило холодной водой, пнуло и столкнуло в бездну, из-за чего Карл остаётся неподвижен, не делая ровным счётом ничего — лишь зрачки до неприличия сузились от шока. И только потом шквал эмоций и мыслей перегрузили систему шахтёра, и слишком резко стало слишком жарко, слишком холодно, слишком тесно в этой комнате, слишком тошнотворно, слишком неправильно, слишком, слишком, слишком… Он понимает, что прямо сейчас его некровный племянник полез целоваться почти что в губы. Слишком неловко и нелепо для девственной души, слишком старательно для просто благодарного подростка, слишком долго и чувственно для того, кого уже принято называть родственником. Слишком жарко, жарко, так ярко, дышать невозможно, руки, сжавшие щёки, так душат и так обжигают. Рука сама тянется к затылку мальчишки, но Карл успевает отдёрнуть самого себя, не делать глупость, не провоцировать, что бы он прямо сейчас не думал. Понимает, что один неверный шаг — и Леон не остановится, его горячие губы соскользнут к металлическим губам, он несомненно попробует взять больше, углубиться — и геолог ему это позволит. Нельзя это допустить, так не должно быть, нельзя, нельзя, нельзя. Именно поэтому металлические ладони несколько грубо впиваются в широкие плечи подростка, если не до боли, и без какого-либо милосердия отстраняют хамелеона. До сих пор не оправившись от такого невыносимого потрясения, геолог даже не хочет смотреть в эти карие глаза, ровно как и на всего остального Леона, из-за чего бездумно сталкивает его со своих колен, не задумываясь о том, что он может упасть, не слыша удивлённый полувздох полустон со стороны, и встаёт, словно ошпаренный кипятком. На собственных губах тает тепло мальчишеских губ, но он даже не уделяет этому никакого внимания, пытается не делать этого, а просто идёт в сторону выхода, даже не поднимая взгляд. — Л-леон… какая досада, м-мне уже пора идти, — сжав свои кулаки, Карл с до сих пор широко раскрытыми глазами проранивает нечто, похожее на доброе прощание, кидает лишь один беглый взгляд на фигуру юноши, застывшего возле кровати. Его голос неимоверно дрожит, это пугает даже его самого, — увидимся… — не дождавшись ровным счётом ничего, Карл чуть ли не всем телом прислоняется к двери — и она с тихим скрипом приотворяется, а через какую-то жалкую секунду под сопровождение тяжёлых редких шагов с громким хлопком закрывается. Оказавшись наедине с собой и своими мыслями, робот позволяет себе тихо выдохнуть, но лишь на одну секундочку — ведь его тотчас охватывает ужасная паника. И вместо того, чтобы тотчас покинуть этот сумасшедший дом, из-за затуманенной картинки перед глазами и истошных криков вместо мыслей шахтёр по случайности залетает в ванную комнату, что осознаёт только тогда, когда видит себя перед зеркалом. Взгляд дико метается по всей площади лица, едва растрёпанный внешний вид — так растерян, напуган и полностью сокрушён незнанием, что теперь делать с только что полученной информацией. Опёршись на раковину, Карл решается остаться здесь, дабы привести себя и свои мысли в порядок, чтобы попросту не наткнуться на Леона снова, Ниту, которая, вероятнее всего, тоже была дома или, что ещё больше ужасало шахтёра, на Бо. Нужно просто остыть, подумать, просто проанализировать, ведь жизнь всё ещё не окончена, сейчас он просто слишком взвинчен, чтобы думать холодно и быстро. Но сейчас у него чересчур плохо выходит даже просто думать — место страха внезапно занимает пылающая ярость, от которой хотелось вцепиться во что-то, сжимать зубы и непроизвольно рычать: какого черта Леон вообще сделал это, чем он думал?! Его поступок так отвратителен и грязен, он переступил все грани нормы морали и думал, что ему ответят взаимностью! Наверняка он просто прикрылся травлей в школе, чтобы Карл притащился к нему, придумал всё это, чтобы поцеловать его, соврал, чтобы… Осознав, что агрессивные мысли переполнили его настолько, что геолог окончательно потерял свою адекватность и хладнокровие, он лишь громко вздыхает, не смея поднимать взгляд на собственное отражение. Он думает, долго думает, безуспешно пытаясь привести в своей голове хоть какой-нибудь порядок. Леон просто отвратителен, за что он так поступил с Карлом, почему он вообще так поступил? Зачем?.. В голове мелькает воспоминание о том, как ещё каких-то полчаса назад шахтёр нашёл на столе юноши собственный портрет. Портрет, на который он потратил силы, вложил чувства и эмоции. В этот момент что-то щёлкает — и геолог понимает, что ему попросту жалко Леона. Мальчик без друзей, который остался совершенно один, внешне сильный и гордый, но внутри по-прежнему сломленный и ни в ком не уверенный, боящийся всего и всех. Лишь из всего того, что он сказал за сегодня, ясно одно — ему нужна чья-то любовь. И Карл — его единственный друг. Прикрывая лицо одной ладонью, робот с растерянным рыком опускает голову, не позволяя ни единому звуку, всхлипу и вздоху вырваться из своего горла, продолжая просто слишком много думать, всё глубже погружаться в этот омут. Неудивительно, что Леон начал испытывать к нему что-то вроде любви. Это частичная оплошность шахтёра, он признаёт это, но до сих пор не понимает, можно ли было избежать всех этих проблем когда-то ранее. Даже если и нет, Леона по-прежнему можно понять. Это его первая чистая и невинная любовь, первые чувства к единственному, который по-прежнему не отстранился, не предал и от которого юноша продолжает зависеть. Нельзя понять Карла, которому, что бы он не делал, как бы не пытался подавить эти мерзкие чувства, далеко не по-невинному это нравится.***
Карл чувствует себя идиотом просто потому, что повёлся на это. Повёлся на предложение Леона посетить его день рождения в окружении их общих друзей, хорошо провести время, пообщаться. Повёлся, потому что давно не общались, как сегодня — лишь короткие беседы во время игр и дежурные разговоры. Повёлся если не на грустные карие глаза, просившие дядю Карла прийти к нему впервые за год, так на собственные чувства и уверенность в том, что всё «прошло и утихло». Может быть, так и есть, и в груди наконец-то пусто — за весь вечер робот это так и не понял. Но всё же, Карл чувствует себя идиотом потому, что повёлся на редкие взгляды этого уже не маленького мальчишки с другого угла комнаты, когда компания начинала обсуждать что-то, связанное с ними двумя — в эти моменты геолог лишь стыдливо отводил взгляд, желая уйти и мысленно надеясь, что это окончится. Повёлся даже тогда, когда гости начали расходиться и Карл, охмурённый весельем и общением с приятными людьми, продолжал оставаться сугубо из вежливости. Повёлся, когда Леон, провожая последнюю компанию, отказывался отпускать Карла, ведь было слишком поздно, а шахтёру, в отличие от всех остальных, нужно было направляться в другую сторону в полном одиночестве. Он идиот, он повёлся, не настоял на своём, не поступил, как чувствовал, не сбежал — он сразу понимал, что у него просто не хватит сил на это. Поэтому прямо сейчас продолжал неподвижно сидеть в комнате своего «племянника» в полном одиночестве, дожидаясь того момента, когда хамелеон вернётся и они останутся лишь вдвоём. Жутко нервничал, ментально носился по чужой комнате в невыносимом страхе, размышляя над совершенно абсурдными вариантами побега, хотел просто расшибиться обо что-то из-за вездесущего ощущения безысходности, но продолжал сидеть смирно, ожидая парня, пытаясь убедить себя в том, что ничего плохого точно не произойдёт. В один момент дверь предательски знакомо скрипит, вынуждая робота-шахтёра вопросительно поднять тускловатый взгляд и столкнуться с именинником собственной персоной, не скрывавшим свою счастливую и довольную улыбку, вероятнее всего, из-за итогов такого великолепного дня. По какой-то неведомой для самого себя причине Карл без особых стараний отвечает ему той же улыбкой — напротив, прикладывает некоторые усилия, чтобы подавить её и скромно отвернуться, так и не поняв, произошло ли это сейчас из-за искренней радости за ящера или неочевидного влияния адской смеси в виде страха и смущения. Раздаётся тихий хлопок, лёгкие, практически бесшумные шаги и скрип кровати — Леон сел прямо возле геолога, сопровождая это непроизвольным вздохом во время приземления. Парень совсем немного ёрзает на месте, вынуждая робота делать то же самое попросту из-за примитивного незнания куда деть своё бренное тело, переставшее отвечать на команды, сопровождаемого параноидальным мыслями, всё нагнетавшими, нагнетавшими, нагнетавшими… — А, совсем забыл, — вполголоса бормочет парень в той же самой зелёной толстовке, обращая на себя внимание шахтёра и его любопытный взгляд. Однако, словно сказав это про самого себя и вовсе не ожидая какой-то ответной реакции от своего «спутника», ящер вновь приподнимается на кровати, вынуждая её скрипнуть, а Карла немного съехать с неё в последний раз, и тянется к стоящему рядом ящику. Пока парень занят, робот позволяет себе озадаченно рассматривать его фигуру и его какие-то резковатые движения, с которыми он искал что-то. Но наблюдениям не было суждено длиться долго, ведь Леон довольно резко вернулся на место, держа в своих руках прозрачную банку с каким-то красным напитком и очень любопытным дизайном. Пытаясь опознать, по какой причине Карлу она кажется знакомой, он даже не замечает, как юноша ворчит что-то вроде «наконец», двумя руками срывает алюминиевую крышку с громким шипением и, чуть сгорбившись, сразу же начинает пить. Мысли робота почему-то размываются и расплываются, напоминая безобразную дымку, просто от наблюдений за тем, как хамелеон хмурит брови, делает уверенные, но небольшие глотки, как от этого неприкрытый кофтой кадык скачет сверху-вниз, как непроизвольно колышутся непослушные тёмно-рыжие волосы, а его длинные выразительные пальцы сжимают стеклянную тару, скользят по ней так заигрывающе. В тот момент, когда Леон отрывается от напитка, осушив его на четверть, уже сжавший ноги геолог внезапно вспоминает, какой именно продукт держит в руках молодой человек — и его осеняет беспричинной и чересчур необъяснимой злобой, похожей на строгое недоумение, которую он не стесняется выразить в сию же секунду. — Что это? — чётко выговорив два коротких слова, фигура робота лишь выпрямляется, а его брови хмурятся, как бы предвещая атаку — не физическую, но гораздо более опасную для ящера. Он уже знал, что именно прямо сейчас находится в руках именинника, и от этого рассчитывал на хоть какую-то реакцию со стороны. Однако, не пошевелив и пальцем, Леон лениво поворачивается к своему не очень удачному собеседнику и поднимает свой карий взгляд, не скрывая наглой улыбки. — Просто клубничный пунш, — вскинув одну бровь, парень говорит чересчур иронично, с неприкрытой издёвкой, как бы пытаясь навесить на Карла титул «дурака», хоть и, судя по всему, ненамеренно. Он, просидев так с долю секунды, точно таким же небрежным движением приподнимает руку, в которой был этот злополучный пунш, и бегло читает состав, — слабоалкогольный. Ха, а я и не заметил… — Чего?! Леонард, ты же несовершеннолетний, я даже понятия не имею… откуда… — да, Карл бы с превеликим удовольствием начал отчитывать непутёвого подростка-переростка за такой проступок, как маленького ребёнка, со всеми преимущественно настоящими эмоциями и чувствами, но слова попросту застряют в горле, когда геолог, метая абстрактные молнии глазами куда угодно, но не в сторону провинившегося, всё-таки поднимает взгляд и встречается с безразличием в карих глазах, возведённым до гиперболизированного абсолюта. Не с агрессией, виной, печалью, да хотя бы издевательской и такой болезненной для его эго насмешкой — просто ничем, абсолютной пустотой. Это действительно сокрушило «ответственного» робота, игравшего роль «взрослого», поэтому тот лишь с тихим сдавленным вздохом выпускает последние слова, которые он успел составить, — так же нельзя… — Да кто ты такой, чтобы говорить мне о чём-то теперь? — иронично вздёрнутые брови, слабая злобная улыбка и запредельно спокойный и тихий тон голоса — это окончательно повергает… нет, это просто уничтожает Карла. Уничтожает все его дальнейшие аргументы в том числе: простое возражение о том, что шахтёр был тем, кого Леон нарекал дядей, был, как-никак, настоящим другом, сгорает в пламени осознания того, что действительно только «был». Сейчас же, с точки зрения юноши, он просто далёкий знакомый, разговаривающий с Леоном раз в несколько недель, больше не несущий никакой значимости в жизни Леона и наверняка оказавшийся на празднике Леона просто удивительным чудом. И это не вина хамелеона, ведь так произошло далеко не по его вине. Робот понимает это слишком хорошо, от этого он уже захлёбывается смущением и виной, однако огонь войны внутри него не тухнет, напротив, разгорается ещё сильнее — невзирая на то, что Карл был сокрушён и оглушён, он не собирался отступать, из-за чего с тихим ворчанием парирует гораздо громче, изо всех сил пытаясь защитить свою гордость и самолюбие. Ну или право указывать Леону даже спустя долгие годы. — Ч-что ж… я по-прежнему тот, кто частично отвечает за твоё благосостояние! — грозно восклицает геолог, немного наклонив голову и выставив указательный палец перед собой. Ярость бьёт за край, он чувствует практически животную непреодолимую необходимость в том, чтобы добиться своего, сделать так, чтобы неблагодарный «племянник» отступил, чтобы он просто, чёрт возьми, не смотрел так на Карла, с этой противной вседозволенностью и холодом, чтобы он вновь взглянул так, как смотрел, будучи одиноким подростком, которого травят в школе. Просидев с зажмуренными глазами всего лишь секунду и так и не доведя назойливые мысли до разума, Карл немного ёрзает на месте, пытаясь приподняться с крайне агрессивной решительностью в своих глазах, — Поэтому отдай мне эту дрянь, и я сообщу об этом твоему отцу!.. Но не успевает робот даже дёрнуться и выхватить из рук юноши в толстовке хамелеона бутылку, как он самостоятельно её отставляет на тумбу и неимоверно быстрым рывком приближается к своему «дяде». Карлу достаточно моргнуть единожды, чтобы обнаружить себя бесповоротно прижатым к кровати и, на его холодный ужас, тело парня, уверенно и по-хозяйски расположившееся на коленях. Где-то в глубине с громким треском вскрылся самый страшный кошмар геолога, от осознания его реальности он просто судорожными рывками пытается бессмысленно столкнуть ящера с себя и рычать что-то вроде «слезь с меня!» или «уйди!» — бессмысленно, потому что Леон за эти годы неимоверно подрос, а его руки, обхватившие механические запястья и чересчур сильно сжавшие их, окончательно сковывали движения, из-за чего прижатый был вынужден лишь жалко дёргаться на месте и выкрикивать уже бессвязные слова, чувствуя неподдельный страх и отчаяние. — Да какого хера с тобой происходит, Карл?! — едва ли не в лицо выкрикивает сильно сгорбившийся хамелеон, тем самым почти полностью прерывая словесный поток робота. По комнате раздаются лишь громкие вздохи, подобные всхлипам, которые, кажется, немного сжаливают ящера, продолжавшего сжимать руки шахтёра и говорить нечто очень важное гораздо тише, — Какого х-хера… ты… ты теперь пытаешься что-то изменить? Ты бросил м-меня именно тогда, когда ты был мне чертовски нужен! — от последнего выражения механическое лицо преображается до неузнаваемости, подавляя былую злость и проявляя неподдельный шок. От дрожи в голосе Леона, его едва слезящихся глаз, громкого дыхания и слабой дрожи, остро ощущаемой ладонями и бёдрами, зрачки сужаются в немом ужасе. Карл чувствует, как ладони ящера немного ослабляют хватку, но сейчас ничего с этим не делая, смотря прямо в глаза «племянника» и внимательно слушая его, — А-а… а сейчас делаешь вид, что всё нормально, избегаешь меня, да… но это не так! Я нич-чего не понимаю, совсем ничего… — юноша, громко и отчаянно выдохнув, опускает голову, на некоторое время погружая комнату в полную тишину. Геолог пытается что-то произнести, утешить, но став более сдержанным слезящийся взгляд и загорелые ладони, отпустившие металлические и, быстро скользнув вверх, обхватившие его плечи, вновь грубо затыкают, — хотя нет, я очень хорошо понимаю, почему ты так сделал. Я… ха-ха, я всё знаю, Карл. Ты правда думал, что я не замечу, как ты смотрел на меня… лет с десяти? — в этот момент шумное дыхание Карла перехватывает, в лёгких застывает тот же ужас. Взгляд быстро бегает по лицу Леона, который сейчас даже не смотрел на него, его слабой болезненной улыбке — неужели он действительно?.. — Я понимаю, ты растерялся, ты был напуган… но мне всё равно было от этого больно, больно и сейчас, — ящер ненадолго отстраняет одну из ладоней, проводит ею под носом, и под тихий шмыг и недолгое выражение лица, подобное мученику, возвращает её обратно на механическое плечо, — так что… разве это одно и то же? Ну, я балуюсь немного с алкашкой, но разве именно ты должен прямо сейчас идти к моему отцу? — Т-ты… шантажируешь меня? — резко выпаливает робот-шахтёр, скорее даже не напуганно или рассерженно, а попросту растерянно, без какой-либо возможности проанализировать полученную информацию. В ответ на эти безрассудные слова хамелеон лишь быстро мигает по-прежнему слезящимися глазами, болезненно стонет и мотает головой, ещё сильнее наклоняясь к Карлу. — Не-ет, боже, нет, — раздаётся до боли печальная усмешка, от которой что-то внутри робота сжимается. Не хочется этого видеть, в голове сплошной хаос, а на коленях дрожащее и такое тёплое тело, — я никогда так не сделаю, потому что… — долгая пауза, во время которой геологу казалось, что он попросту отключится из-за сильнейшего волнения… или просто наблюдения за тем же невинным мальчиком на своих коленях, который, хоть и вырос, стал серьёзнее, на лице которого больше не увидеть ребяческую искорку… к которому, вопреки всем правилам, издавна чувствовал неправильные чувства, не зная, что делать с этим, одновременно мечтая о том, чтобы получить взаимность, и о том, чтобы сбежать от этого, ведь это неправильно — что и сделал, получив первое. Сейчас же шахтёр испытывает первобытную агонию попросту из-за того, что прямо сейчас ему придётся преодолеть то же самое, вновь видеть красное лицо парня, тяжело дышащего и неспособного подобрать слова уже полминуты — несомненно, чувствующего то же самое, от чего ещё страшнее. Проходит пару секунд, как Леон устало приоткрывает рот, отводя свой взгляд, такой печальный, выражающий только боль от всего происходящего, — Карл… я очень люблю тебя. И о боже, как же он не хотел слышать именно этих слов. Хотел оказаться где угодно: на своей любимой работе, глубоко в недрах земли, у себя дома, на самой высокой и опасной горе, на арене посреди разгорячённой баталии, да даже в ближайшем водоёме или в металлоломе, но не здесь, не в комнате юноши, не видеть его снова на своих коленях, не слышать эти слова — это было подобно пытке. Однако, невзирая на то, что это до боли страшно и лишь от безысходности этого события чересчур тошнотворно, внутри Карла была какая-то маленькая частичка прежнего себя, такая противоречащая всему остальному роботу, противоречащая даже чувством — в глубине груди поселились какие-то нотки лёгкой печали, смущения и даже подавленной радостной надежды, которые не только прямо сейчас сковали тело и так ограниченного в движениях геолога, но и разрушили один из самых главных моральных устоев. Стена была практически разрушена лишь этим слезящимися взглядом, руками на собственных плечах, стена была разрушена в щепки осознанием того, что Леон всё знает — скрывать больше нечего. Остаётся лишь один рывок, и Карл увидит небо — и эта мысль так внезапно поманила за собой, как и талия хамелеона внезапно приманила к себе медленно расположившиеся там механические ладони; и вдохнёт ли робот от этого полной грудью, станет ли ему легче просто пустить всё на самотёк… что ж, сейчас он об этом совершенно не думает. — Леон… — судорожно выдыхает имя своего «племянника» шахтёр, оправившись от шока только через, наверное, минуту, так растерянно хватаясь глазами хоть за что-нибудь, но всё, что было перед ним — лишь Леон, Леон, Леон. Леон перед глазами, Леон в микросхемах, мыслях — это так неправильно, но так хорошо, настолько хорошо, что в этом было трудно признаться даже самому себе, не то, чтобы этому рыжему парнишке, сейчас так близко наклонившемуся к нему, чертовски близко, опаляющему его металлическое лицо горячим дыханием, так соблазняюще жутко, так устрашающе приятно… — Прошу, назови меня так, как называл, когда я был маленьким, мне так этого не хватало… — едва ли не скулит хамелеон, его голос так ослаб, так дрожит — и от этого что-то в груди замирает, а затем трепещет, и Карл не может противиться ни именнинику, ни его просьбе, не смотря больше никуда, как на его покрасневшее лицо, выдавашее жалобную усталость… и любовь. — Лео… — с некоторым желанием и пылкой нежностью выдыхает робот, желая повторять эту прелестную кличку раз за разом, но пока что сдерживает себя. Ненадолго взгляд опускается вниз, на собственные руки, которые уже полностью испачканы грехом, неподконтрольно забираются под толстовку, не прекращая гладить и ласкать до безумия любимого «племянника» именно там, куда даже не мечтал притронуться. Но ему нужны ответы, слишком долго он томил себя попытками забыть и игнорировать, находясь в неведении, — но… как давно?.. — и это последние дрожащие слова, которые звучат более-менее внятно, последние мысли перед тем, как окунуться в этот омут безрассудства с головой. — Всегда. Загорелые ладони скользнули вдоль плеч к лицу геолога, обхватив его, ещё сильнее поднимая его голову. И Карл уже не вырвется, не убежит, у него больше нет сил пытаться это сделать — прекрасно знает, что если попробует, то всё равно рано или поздно окажется в этой ловушке снова. Металлические губы сами подаются навстречу и приоктрываются при ощущении того, как мальчишеские пухловатые губы тянутся к нему, так неумолимо приближаются. Робот вспоминает все эти моменты, все эти робкие прикосновения мальчишки, юноши, его смущённые взгляды, улыбки, такие по-детски невинные попытки привлечь внимание робота, всего-навсего два поцелуя. Шахтёр с ослабленной нежностью поднимает глаза и встречается с горящей искоркой в карих глазах, такой живой, которую Карл встречал на его лице годами ранее, сейчас это ощущается, словно долгая разлука — и он понимает, что больше не может скрывать себя и свои чувства, слишком долго он это терпел, поэтому тянется к губам ящера первым, вовлекая в наиболее лёгкий поцелуй, который мог себе позволить в таком уязвимом состоянии. Карл со слабой улыбкой где-то изнутри словно со стороны наблюдает за тем, как во время такого чувственного аккуратного поцелуя его пылающее страстью металлическое тело прижимают к кровати, так влажно и увлечённо целуют в его губы ещё много раз, не желая останавливаться на этом, словно с жаждой стягивая с него галстук-бабочку, расстёгивают разноцветную рубашку — и, более того, Карл больше не боится делать то же самое, изо всех сил пытаясь стянуть с юноши его толстовку, получить то, что никогда не имел права заполучить, но наконец-то дождавшийся этого вопреки всему. Между обезумевшими поцелуями и стонами раздаётся тихое рваное «тихо, Нита уже спит за стенкой», но больше ничего, лишь больше поцелуев, любящих прикосновений и вздохов. Да, Карл признался себе. Сегодня он просто не смог удержать себя, поддался либо соблазну, либо ощущению собственной греховности, либо настоящим издавна подавляемым неправильным и всё равно таким нужным чувствам — но разве кто-то будет винить его этим вечером?