Чужие горизонты

С бескрайнего голубого неба безмятежно светит солнце, ослепительно мерцая в синем просторе моря, раскинувшегося на хорны вокруг. Лёгкий ветер плавно ласкает волны, на которых покачиваются обломки корабля. Сейчас ничто не напоминает о том, что налетевший с запада шторм свирепее любого противника разнёс «Святую Октавию», оставив от неё одни щепки. Ричард дрейфует среди досок погибшего корвета на обломке кормы и уже даже не молится Создателю, смирившись со своей участью неминуемой смерти. Был бы у него исправный пистолет, он бы, может быть, застрелился, но порох безнадёжно намок, а форменный кортик он потерял в пучине. В Померанцевом море бури не так уж часты, особенно летом, но неистовы. Тогда небо и море были так же спокойны и умиротворённы всё утро, почти две недели в плавании без происшествий навевали беспечность, потому, когда горизонт заволокло свинцовыми тучами, команда еле успела убрать паруса. Но, к сожалению, эта мера не спасла, и тяжёлый военный корвет с вооружением и экипажем разметало волнами и ветром, словно игрушку. Над Ричардом летают чайки, оглушительно крича. Они так же парили в небе, когда он всходил по трапу на «Святую Октавию» в очередной рейд. Каждый раз, поднимаясь на борт, он мечтал, что в этом, очередном, плавании наконец встретится с «Моро» и его капитаном, сможет отомстить за отца, пустив ненавистный корабль ко дну. Теперь эта мечта смыта морем и выедена солью. Волны баюкают в своей колыбели, а солнце припекает с неба, несмотря на то, что близится закат. Нестерпимо хочется пить, и, даже зная, что морскую воду пить категорически нельзя, Ричард черпает пару пригоршней. Не всё ли равно, умрёт он от обезвоживания сам или ускорит его, выпив солёной воды? Он вспоминает мать и сестёр. Каково им будет узнать, что море забрало его вслед за отцом? Наверное, они переедут, как давно хотела матушка. Она ненавидит море всей душой, и не разговаривала с сыном неделю, после того как он заявил, что поступил в академию мореходства Лаик. Сколько он себя помнил, он хотел пойти по стопам отца и стать военным моряком, бороздить на корабле морские просторы и сражаться против пиратов во благо королевства. Дорога во флот была проторена старшим Окделлом, который дослужился до контр-адмирала и был бессменным капитаном военного судна «Честь Талигойи» многие годы. Все его рейды заканчивались рапортом о потопленном пиратском судне, а то и двух, и только неуловимый «Моро» — чёрный, под синими парусами — Окделлу никак не удавалось настигнуть. Однажды «Честь» загнала «Моро» на мелководье, и капитан Эгмонт был уверен, что фрегат сядет на мель, но тот прошёл по ней, словно на цыпочках, и в итоге это ему самому пришлось ждать прилива, чтобы вернуться в открытое море. Многие моряки даже заключали споры и пари, чем же закончится противостояние капитана Окделла и Ворона. В итоге вторая их встреча нос к носу привела к открытому бою. Но чего бывалый военный капитан не мог ожидать, так это того, что пираты пойдут на абордаж военного судна. Длинный, словно клюв, нос пиратского фрегата протаранил «Честь Талигойи», смешавшихся моряков пираты раскидали как щенков и, даже успев прихватить что-то ценное, почти убрались обратно на свой корабль, как между капитанами завязалась смертельная дуэль, в которой контр-адмирал флота пал от шпаги пирата. Ричарду было пятнадцать, когда спасшаяся на шлюпках часть команды «Чести Талигойи» вернулась домой и поведала судьбу своего капитана. В шестнадцать он поступил в Лаик, в семнадцать был зачислен юнгой на флот, в восемнадцать стал мичманом, а в девятнадцать — помощником штурмана. Совсем скоро он мог бы сдать экзамен и стать лейтенантом. Все вокруг хвалили его упорство и успехи, а он желал лишь отомстить за отца. И вот сейчас, в двадцать, он дрейфует на кошкиной доске и ждёт смерти. Небо начинает окрашиваться в закатные тона розового и золотистого, а на восток постепенно наползает темнота ночи. Но наползает как-то чересчур быстро, а голоса, что казались лишь плеском волн, становятся слишком явными. Ричард открывает глаза и дёргается, увидев в сотне бье от себя громаду корабля. Чёрный корпус возвышается над ним, а на канатах в шлюпке спускаются двое. — Эй, ты там живой? Завалившись на бок, Ричард приподнимается на окрик, явно предназначенный ему. — Ха! Живой! Ты должен мне суан, Берто! Шлюпка подплывает совсем близко, и Ричард при свете закатного солнца может увидеть своих спасителей: это двое парней его возраста, один явно марикьяре или из Кэналлоа, а второй светловолос и загорел. Они втаскивают его в шлюпку и сразу дают попить из фляги. — Мм, спасибо. Смуглокожий и темноволосый южанин легко похлопывает его по спине. — Ты родился под счастливой звездой. Наш капитан приказал подплыть ближе, посмотреть, найдётся ли что-то полезное в обломках, и мы заметили тебя. Светловолосый подхватывает: — И капитан велел, если ты жив, поднять тебя на борт. Кстати, я Арно, но можешь звать меня Сэ, а этот мутный тип у нас — Ласка. Ричард заторможено моргает. — Имя такое? Южанин фыркает: — Нет, конечно. Я Берто. А Ласка — милый зверёк с острыми коготками, совсем как я. Ричард улыбается уголком губ, оценив шутку, а шлюпку как раз поднимают на уровень палубы. Парни помогают ему перебраться на борт корабля, Ричард поднимает взгляд, чтобы оглядеться, может быть, найти взглядом капитана, чтобы поблагодарить за своё спасение, но… замирает. Команда являет собой разномастное сборище, среди которого в глаза бросаются бородатый южанин лет пятидесяти и женщина в мужском сюртуке. На флоте Его Величества не носят бород и нельзя встретить женщин. Ричард сглатывает и в этот самый миг замечает паруса — лазурно-синие, выцветшие от морской соли. Его сердце ёкает: чёрный фрегат под синими парусами… Не может быть, чтобы… — Добро пожаловать на борт «Моро», юноша. Ричард резко опускает взгляд от парусов, встречаясь взглядом с синими, как морская гладь, глазами капитана. Капитана Рокэ Алвы. *** Рокэ Алва по прозвищу Ворон — наверное, самый известный пират, бороздящий Померанцево море на своём чёрном фрегате «Моро». Он удачлив, как Леворукий, умён, отважен, обаятелен и не лишён толики благородства. Пиратского, но уж какое есть. Команда его боготворит, другие пираты его уважают и завидуют, капитаны торговых судов страшатся одного его имени, а военные моряки люто ненавидят, потому что Алва неуловим и ускользает от карающей руки закона, как скользкий уж. На него не действуют приманки, а попытки открытого противостояния всегда заканчиваются одинаково: «Моро» уходит под своими синими парусами, а корабль противника идёт ко дну. Ричард слышал об Алве много и слышал разного: презрения, ненависти и восхищения. Даже отец как-то раз, после того случая с мелководьем, высказался о нём с той мерой почтения и уважения, с какой мог бы позволить себе военный о преступнике, но Ричард уловил в его словах признание пирата равным себе, а это стоило многого. После гибели отца младший Окделл забыл об этом, но сейчас отчего-то те давние слова вновь пришли на ум. Может быть, потому, что в привычную картину мира вмешался факт того, что пират не бросил умирать потерпевшего кораблекрушение, а спас, позволив ступить на борт своего корабля. Напротив Ричарда сейчас стоит мужчина среднего роста, чуть выше него самого, хорошо сложенный, с правильными чертами лица и чуть выступающими скулами, загорелый и с угольно-чёрными волосами, спускающимися несколько ниже плеч. На голове его повязана чёрная бандана, на стройном поджаром теле чёрная рубашка с закатанными до локтей рукавами, а чёрные штаны из мягкой даже по виду кожи заправлены в высокие сапоги. Где-то далеко в сознании мелькает мысль, что для пирата внешность Алвы весьма аристократична, и это выдаёт не прямая осанка, не спокойный взгляд, а что-то внутреннее, полное достоинства. Ричард осознаёт, что чужие синие глаза внимательно следят за ним, и смотрит в ответ. — Итак, как же вас зовут, юноша? Секунду Ричард сомневается, отвечать или нет, но сразу понимает, что молчать будет в высшей степени глупо: Алва видит его первый раз в жизни и не знает, что перед ним стоит сын убитого им капитана «Чести Талигойи». — Ричард. Ричард Окделл. Пират окидывает его цепким взглядом с головы до ног, словно примеривая имя к его владельцу. — Думаю, я не ошибусь, если предположу, что вы были на военном корабле в унтер-офицерском звании? Ричард на мгновение теряется. На нём осталась только рубаха да штаны, неужели по ним можно определить его звание? Он слегка хмурится. — Я помощник штурмана. Алва хмыкает и упирает руки в бока. — Мичман, стало быть. Что ж, простите, но я вынужден буду понизить вас в звании на этом корабле. У нас категорически не хватает матросов. В море мы только вышли и не планируем причаливать ближайший месяц, так что у вас есть выбор: остаться с нами, помогать нам в нашем плавании и, когда корабль причалит в порту, вы будете вольны идти куда вам вздумается. Впрочем, если захотите — может быть, сможете и остаться, но сейчас, если вы не согласны жить на пиратском судне, мы великодушно вернём вас на вашу доску. — Я… Гордость и честь велят ему принести высокомерный и глупый отказ, но разум и желание жить перевешивают. Может быть, сама судьба привела его на «Моро», может быть, она не сталкивала его с ним в открытом море, чтобы забросить в самое змеиное гнездо, чтобы он мог подобраться ближе и совершить месть наверняка… — Если позволите, я останусь. Пират снова хмыкает. — В таком случае приличия вынуждают меня представиться вам в ответ по всем правилам: Рокэ Алва, Ворон, Повелитель ветра, Бастард Леворукого, Кэнналийский демон и далее по списку. Но, пока вы на моём корабле, для вас я капитан. Арно, — блондин, стоящий рядом и поддерживающий слегка пошатывающегося Ричарда, выпрямляет спину. — Дай юноше поесть и проводи на нижнюю палубу — любой свободный гамак в его распоряжении. Арно подхватывает его под локоть и ведёт к люку на нижние ярусы. — Знаешь, ты ему чем-то приглянулся. Он, конечно, шпагой всех подряд не дырявит, но и такой почести, как быть в его команде, удостаивается не каждый. Так что ты и впрямь везунчик, парень. Ричард хмыкает, осторожно спускаясь по ступеням. Они оказываются на опер-деке — палубе с артиллерийскими орудиями, несколькими каютами и камбузом. — Эй, Пако, — на оклик Арно из камбуза выглядывает молодой южанин, по виду не намного старше Арно, Берто или самого Ричарда. — Есть что пожевать? У нас новенький на борту. Пако оглядывает его почти без интереса. — Уха как раз на миску. Взяв предложенную еду, оказавшуюся по сути наваристым рыбным бульоном с редкой морковкой и луком, Ричард усаживается за стол. Напротив садится Арно. Видимо, негласно, тот должен наблюдать за ним первое время. Что ж, вполне разумно не доверять чужакам, подобранным в море. Ричарду отчего-то становится неуютно сидеть в тишине, поэтому, отправив очередную ложку супа в рот, он спрашивает: — А почему ты сказал, что быть в команде капитана Алвы — это почесть? Арно чуть поднимает брови. — Потому что он уже шестнадцать лет как капитан и за это время не проиграл ни одного боя? Каждый раз приходит в порт с добычей? Хорошо относится к своей команде? Сейчас из стоящих капитанов остались только Ворон, Чёрная Борода, да Рыжий Джил Гурда, остальные либо осели, либо ваши потопили, либо шушара. К последним, ясно дело, сброд всякий идёт, у Тича нрав что у ызарга, а у Рыжего тоже фрегат, но нашему «Моро» в дедушки годится, — парень качает головой и усмехается. — Мои братья — друзья капитана, так что я тут, что называется, по блату, но даже если бы и предложили мне место хоть у Тича, хоть у Гурды — я б к ним не пошёл, попросился бы к Ворону, чего бы мне это ни стоило. Алва незнакомцев в команду не берёт, так что, не будь братьев, место в команде Ворона надо было бы заслужить. Ричард слегка хмурится, доедая свой суп. — И всё же мне он разрешил остаться, хотя я не только незнакомец, но ещё и с военного корабля… Арно пожимает плечами, поднимаясь с лавки. — Твой корабль разбило штормом, а Алва не жесток. Если того не требуют обстоятельства, конечно же. Парень провожает его на нижнюю палубу, в кубрик, повторяет, что Ричард может занять любой свободный гамак, и уходит наверх. Ричард же задумывается над его словами и в целом над тем, что произошло. В одночасье его жизнь перевернулась с ног на голову: из военного моряка он стал пиратом (пусть вынужденно и временно), а убийца отца спас ему жизнь. Да ещё и, по словам парня из команды Ворона, тот чуть ли не лучший капитан в мире. Тяжело вздохнув, Ричард решает оглядеться. Он, разумеется, никогда до этого на самих пиратских кораблях не был, только с дюжину раз участвовал в сражении против них, но всегда слышал широко бытующее мнение, что у пиратов на судне царит грязь и хаос. Но на «Моро» он пока видит только абсолютную противоположность: и на верхней палубе-квартердеке, и на артиллерийской палубе, и на кубрике — безупречная чистота и порядок. Даже в небольшом загончике, где расхаживают чёрно-белая коза и штук пять кур. Из десятка гамаков свободными оказываются три, и Ричард занимает тот, что ближе к лестнице, создавая себе иллюзию, что в любой момент может подняться по ней в свою старую и понятную жизнь. *** Утром Ричард просыпается просто потому, что вокруг начинается возня, разговоры и передвижения по той самой лестнице наверх. Однако, поднявшись с остальными на опер-дек, он обнаруживает, что не так уж и рано: солнце уже поднялось из-за горизонта и от рассвета прошло около часа. После завтрака, который оказывается весьма приличным (болтунья, ветчина, лук и ломоть хлеба), боцман по имени Хуан (тот самый бородатый южанин лет пятидесяти) выдаёт ему швабру и ведро. — Сегодня очередь Малыша Сэ, но, думаю, он не обидится, если ты сделаешь его работу. И пошевеливайся! Ричард кивает и принимается драить палубу. Будучи аристократом, на флот он пришёл сразу помощником мичмана, потому от чёрной работы на судне был освобождён. И, скорее всего, здесь это поняли по тому, что при его молодом возрасте он назвался капитану помощником штурмана, так что мойка палубы — это своего рода испытание. Что ж, он привык подходить к заданию со всей ответственностью, какое бы оно ни было. Пока он моет доски палубы, мимо снуют члены команды. Кто-то останавливается, чтобы познакомиться, кто-то игнорирует его присутствие. Один раз из надстройки-полуюта выходит Алва, и так Ричард понимает, что здесь находится каюта капитана, но в сторону Ричарда тот даже не смотрит, перебрасываясь о чём-то с одним из двух светловолосых близнецов, очень похожих на Арно (легко понять, что его старших братьев), и вновь скрывается в каюте. Когда Ричард выливает ведро с мутноватой водой за борт, боцман как раз вновь появляется на палубе. Окинув её взглядом, он никак не реагирует, просто веля вернуть ведро и швабру на место, но Ричард ощущает странное облегчение. Испытание, если оно таковым было, он, кажется, прошёл, и выкидывать за борт его не собираются. А Хуан выглядит как тот, кто мог бы выкинуть его за борт, если бы ему не понравился вымытый пол. За прошедший день Ричард узнаёт, что команда на «Моро» достаточно небольшая для такого корабля — всего двадцать человек, большей частью кэналлийцы и марикьяре. На борту несколько парней его возраста, несколько немного старше, ещё несколько мужчин — ровесников капитана. Боцман-кэналлиец — самый старший, и кроме как рэй Суавес к нему не обращаются, хотя между собой называют Торговцем, а женщина на корабле оказывается Матильдой Алатской — той самой, что уже была грозой морей, ещё когда Ричард пешком под стол ходил, но по виду совершенно не скажешь, что ей больше сорока. С коротко остриженными волосами и в мужской одежде, к поясу которой крепится кожаная кобура с парой инкрустированных перламутром и серебром пистолетов. Те несколько моментов, что Ричард застаёт, занятый своим делом, ясно дают ему понять, что на борту женщина пользуется необъятным уважением и влиянием. После ужина (густой черепаховый суп, больше похожий на рагу) Арно и Берто зовут Ричарда присоединиться к игре в карты. Играет Ричард, откровенно говоря, плохо и знает об этом, но отказаться не рискует: во-первых, времени до сна ещё действительно довольно много, а во-вторых, всегда лучше иметь хорошие отношения с командой, даже если ты оказался в ней поневоле. Они собираются на опер-деке, всего парней десять. Играют «на истории», то есть проигравший должен рассказать что-то интересное, пугающее или забавное. Первым проигрывает юноша по имени Альдо — с вьющимися светлыми волосами, вечными смешинками в глазах и с жемчужной серёжкой в ухе он походит скорее на принца, чем на пирата. Днём Ричард успел заметить, что он помогал с парусами, но больше ничего особо не делал. Глотнув из деревянной кружки разбавленную водой тинту, Альдо ухмыляется: — Я родился в королевском замке. Со всех сторон начинают доноситься смешки, на что Альдо вздёргивает брови. — Что? Это правда, можете даже Матильду спросить. Некоторые всё же скептически хмыкают, но на лице Альдо появляется довольная улыбка: видимо, аргумент он привёл внушительный, хотя Ричард пока не понимает связи между ним и Матильдой Алатской. — Корабль, на котором плавали мои родители, был захвачен в неравном бою агарийскими военными. Мой отец Эрнани был заключён в темницу, а матушка была уже на сносях, так что её поместили под стражу в одной из башен. Мне, вероятно, очень захотелось родиться в таком красивом месте, так что на свет я попросился раньше срока. Пако хмыкает: — И за что же капитана пиратского корабля и его женщину не казнили, а привели прямо к королю Агарии? Улыбка Альдо вопреки вопросу становится ещё шире и довольнее. — Если вы не знали, что Матильда — сестра правящего герцога Алата, это всего лишь ваше невежество. Её прекрасную историю любви к пирату и бегства из родного дома я рассказывать не буду, возможно, вам повезёт услышать её из первых уст. А к моменту моего рождения Матильда уже сама командовала целой флотилией, так что, узнав, что захваченный пират — её сын, король Агарии захотел с ней договориться. Она прибыла со свитой ко двору во всём своём великолепии и выглядела даже лучше и блистательней, чем агарийская королева, — Альдо одним глотком допивает своё вино. — Короче, они вроде как пришли к компромиссу, что король отпускает её семью, а её корабли не появляются возле берегов Агарии. Альдо начинает тасовать карты, а Ричард пытается уложить в голове мысль. — Так Матильда что, твоя…бабушка? Альдо делает страшные глаза под смешки остальных парней. — Никогда не произноси это слово при ней, если не хочешь получить пулю в лоб, — он тут же вновь расплывается в ехидной улыбке. — Только я могу её бесить этим. Второй кон они играют уже с более оживлённым азартом, но и в этот раз Ричард умудряется не проиграть. Последним остаётся Пабло, один из матросов. Его гамак висит по соседству от Ричарда, и говорит он с сильным кэналлийским акцентом. — Мой дед был рыбаком. Его отец тоже был рыбаком, и он не знал другого ремесла. Однажды дед не успел убрать сети перед штормом. Когда буря миновала, он пошёл проверить, не унесло ли их в море, и, выйдя на берег, увидел, что сети на месте, и очень обрадовался — новые смастерить потребовало бы времени. Когда же он стал тянуть их из воды, то с удивлением обнаружил, что тянутся они тяжело, словно полны рыбы, — Пабло многозначительно оглядывает парней, слушающих его. — Но не рыбу он вытянул. В сетях его запуталась найери. У неё был длинный змееподобный хвост, покрытый рыбьей чешуёй, и серо-голубые волосы. Она была жива, но без чувств и изранена, кровь её была бледно-розовой, а нити сети впивались в хвост и мучили её. Дед, забыв о том, что это его единственная сеть, ножом начал разрезать путы на изумрудном хвосте, что под лучами солнца нестерпимо переливался всеми цветами радуги. Когда он перерезал все путы и отвёл длинные волосы с лица, то оказалось, что найери была прекрасней всех девушек, которых он видел в своей жизни. Она не приходила в себя, потому дед мой взял её на руки и отнёс в свою рыбацкую хижину. Он жил один и в отдалении от других домов, потому никто его с его ношей не видел. Он положил морскую деву на кровать и обработал раны на бледной коже, но что делать с хвостом не знал. Найери, тихо простонав, очнулась и вначале очень испугалась неизвестного места, но после поняла, что человек спас её. «Я смазал раны мазью, но не знаю, как быть с твоим хвостом», — сказал мой дед, на что найери смутилась, зажмурилась — и на месте хвоста оказались две ноги, а перед дедом моим на кровати оказалась девушка, неотличимая от человеческой, лишь цвет волос выдал бы правду людям. Найери оставалась в хижине моего деда, пока не зажили все раны, и после, потому что они полюбили друг друга за это время. Но всё же затосковала найери по своему дому, по глубинам морским, и однажды проснулся дед в хижине один, а по песку вела дорожка следов, исчезающих в море. На несколько мгновений воцаряется молчание, после Пако хмыкает: — Хорошая байка. Не знал, что ты у нас сказочник. Пабло как-то расслабленно улыбается на эти слова. — Это не байка, и историю я не сочинил. На память найери оставила деду одну-единственную чешуйку из своего хвоста. И с этими словами из-за пазухи достаёт нанизанную на толстую нить чешую — большую, плотную, шероховатую, но блестящую при свете нескольких зажжённых свечей. Ни у одной известной Ричарду рыбы нет такой чешуи. Все парни собираются возле Пабло, разглядывая необычный кулон. Арно щурится. — Ызарги меня раздери, она и правда выглядит как настоящая. Пабло фыркает, убирая чешуйку назад под рубаху, скрывая от посторонних глаз. — Потому что она и есть настоящая. Есть старые легенды о том, что, вступая в союз со смертным, найери этой связью продлевали жизнь и молодость возлюбленным. Мой дед умер прошлым летом, ему было сто четыре года, и он до самых последних дней выходил рыбачить в море. Пабло начинает тасовать карты, но парень с рыжеватыми волосами по прозвищу Спрут останавливает его. — Не успеем кон доиграть — свечи догорят, а новых Торговец не даст. Многие начинают недовольно ворчать, но не спорят, спускаясь вместе с Ричардом в кубрик и разбредаясь к своим гамакам. Ричард долго не может заснуть, слушая плеск волн, а когда наконец сон приходит, то снится ему, как с обломка кормы его забирают не пираты, а найери, и утаскивают на дно морское. *** На следующий день Ричард понимает, что «Моро» не просто плывёт невесть куда — корабль движется в конкретном направлении, идя на юго-восток, всё дальше и дальше в море. Погода благоволит, дует лёгкий попутный ветер, солнце светит, и по небу плывут пушистые облака. Робер по прозвищу Иноходец (мастер над парусами) и штурман Рамон по прозвищу Унд лишь следят за вверенным им курсом, а фрегат идёт на волнах, движимый ветром. За множеством мелких поручений Ричарду удаётся весьма точно исследовать пиратский фрегат: на судне имеется восемнадцать орудий, хотя «Моро» может нести все пятьдесят, но, как можно предположить, капитан решил ставить на уменьшение массы корабля, а значит — на его манёвренность, чем огневую мощь. Немаловажным оказывается случайно услышанный факт, что все три мачты сделаны из прочнейшего марикьярского вишнёвого дерева, что означает: чтобы их сломать, нужно очень постараться, потому как они выдержат даже прямое попадание ядра. У пресной воды из бочек на борту слегка горьковатый привкус из-за совсем небольшого количества хвойных иголок: как рассказал ему Валентин (рыжеволосый Спрут), они обеззараживают воду и позволяют ей дольше не «зацвести». Также Ричард узнаёт, что на корабле живут вместе с моряками целых два кота: Серый и Одноглазый, и, как нетрудно догадаться, один из них сер, а у второго — чёрного с белым «воротником» — на одном глазу мутное слепое бельмо, перечёркнутое шрамом. Они свободно гуляют по всему кораблю, и, вероятно, именно из-за этого Ричард не видел ни одной крысы (по крайней мере, в жилой части судна). Ричард, ввиду религиозных суеверий, не очень любит кошек, но признаёт, что в море на корабле коты — прекрасное решение от грызунов. Хотя в трюме, куда его вместе с Сантьяго посылают откачать воду помпами, крысы всё-таки есть, пусть и в сравнительно небольшом количестве. Тем обиднее, что одна из этих тварей умудряется куснуть его за руку в полумраке, когда он тянется к рычагу помп. — Разрубленный Змей! Ричард взвывает, отбрасывая крысу куда-то вбок и слыша глухой звук удара тушки о стену корабля. Он мстительно надеется, что от этого зараза подохнет. — Ничего, Рикардо, — Сантьяго пыхтит, работая с рычагом насоса. — Уберём воду и запустим сюда котов. Место укуса болит, поэтому одной рукой действовать неловко, но Окделл согласно угукает. *** Ричард промывает рану от укуса морской водой и касерой, одолженной у Пако, и перевязывает платком, каким-то чудом оставшимся у него в кармане брюк. На уголке вышитая сестрой монограмма Р.О. слегка кривовата, но греет ему сердце. — А что, Ричард, это твоя первая боевая рана? Арно не упускает возможности подшутить, когда под вечер они снова собираются, чтобы скоротать время за игрой в карты. На этот раз к ним присоединяются оба брата Арно, Иноходец и Матильда, которая скептично смотрит на руку Ричарда, выпуская изо рта душистый дым от короткой трубки. — Крысы — мерзкие и грязные твари, рану надо было прижечь. Ну, сейчас-то уже не к чему. С появлением Матильды игра идёт явно веселее, громче и азартнее. Милле, один из близнецов, также добавляет шума и шуток, Шелковый Марсель приносит несколько бутылок тинты, встреченной одобрительным гулом. Ричард никогда не умел пить, быстро хмелея, потому почти украдкой разбавляет тинту водой, надеясь, что так опьянение придёт позднее. Игра же идёт бурно и оживлённо, Матильда выигрывает два кона подряд, оба из которых Ричард почти проигрывает, но умудряется выложить хорошую карту в последний момент. И всё же удача не может благоволить ему вечно, так что настаёт его черёд придумать, что увлекательного или весёлого можно рассказать. Как назло, на ум ничего не приходит. Рассказывать что-то из своих плаваний ему было бы не совсем уместно, потому как он всё-таки действовал против пиратов, а сейчас на пиратском корабле. Может быть, рассказать что-то из историй отца? — В моей жизни необычного случалось только то, что я оказался на «Моро», — он криво улыбается, а со стороны слышатся смешки. — Но мой отец тоже был моряком, и он рассказывал много историй. Как-то раз они попали в сильнейший шторм, примерно такой, какой разнёс корабль, на котором плыл я. Но отцу повезло больше, и его корабль выдержал стихию. Они оказались у берегов острова, не отмеченного ни на одной карте, что были в распоряжении штурмана. На этом острове был белейший песок, а трава голубого цвета, как небо в солнечный день. Деревья на острове были все с белыми стволами и светло-зелёными листьями с золотыми прожилками. Остров казался необитаемым, но они не стали обследовать его далеко вглубь. На острове было множество растений с плодами на ветвях, но все они были неизвестны команде моего отца, потому есть их не решились. Зато им попалось стадо абсолютно непуганых небольших свинок, которых они поймали и зажарили. Переночевав и пополнив запас воды, отец дал команду отплывать. Он взял с собой в банку немного песка с пляжа, пучок травы и ветку с дерева. Когда корабль вернулся в Талиг, остров нанесли на карты, дав ему название. Но все попытки вновь приплыть туда оборачивались ничем: ни по записанным координатам, ни где-либо вблизи никто не находил ни одного клочка суши. Хотя ветка, засушенная трава, песок и целая команда моряков говорили о том, что остров всё же существовал. На несколько мгновений наступает тишина, которую нарушает голос. — И он действительно существует, — Ричард оборачивается и видит Алву, стоящего около лестницы, которая ведёт на верхнюю палубу. Он облокачивается на перила, сложив руки на груди, в свете свечей его лицо расслабленно, а выражение на нём слегка задумчивое. — Один из двух островов, затерянных в сердце Померанцева моря. Вашему отцу посчастливилось оказаться на Рассветном острове. И зря он и его команда не попробовали плодов с его деревьев, потому что на острове нет ни одного ядовитого растения и ни одной ядовитой твари. — А вы были на этом острове, капитан? Берто смотрит на Ворона во все глаза, как и другие молодые пираты, но близнецы как один хмыкают, а Алва смеётся. — Говорят, Рассветный появляется только праведникам, а меня можно назвать кем угодно, но только не святым, — Алва смотрит на Ричарда внимательным взглядом, от которого тому становится неуютно. — Видимо, ваш отец действительно хороший человек. На каком судне он ходит, позвольте полюбопытствовать? Ричард сглатывает ставшую вязкой слюну. Ответить прямо или солгать? А зачем солгать? Может быть, Алва уже и забыл об очередном капитане очередного судна, с которым ему приходилось иметь дело. А если не забыл? Желание ответить правдиво перевешивает, добавляясь к желанию посмотреть при этом в глаза капитану Ворону. — Он погиб. А ходил под парусами «Чести Талигойи». Ничто в выражении лица Алвы не выдаёт узнавания. Лишь на мгновение он бросает взгляд на Матильду, встречая ответный. Мимолётная переглядка, которая могла бы ускользнуть от внимания, если бы Ричард не смотрел на Алву не мигая. — Что ж, в таком случае, соболезную вашей утрате, — произносит Алва абсолютно равнодушно, но что-то плещется в глубине синих глаз, что-то, чего Ричард не может уловить. — Сыновья не в ответе за деяния своих отцов, хотя часто повторяют их судьбы, даже не ведая того. Сказав эту странную, явно несущую какой-то скрытый смысл фразу, Ворон слегка склоняет голову в поклоне перед Матильдой и поднимается по лестнице наверх. Через несколько мгновений женщина тоже встаёт с лавки и, бросив нечитаемый взгляд на Ричарда, уходит в свою каюту. Что всё это может означать, Окделл не понимает, но название корабля отца всё же вызвало какой-то отклик, пусть и не тот, какой можно было бы ожидать. Последний кон идёт как-то вяло, парни больше обсуждают загадочный остров, чем комбинации карт. Наконец, убрав карты и спустившись в кубрик, Арно задумчиво тянет, уже устроившись в своём гамаке: — Капитан сказал, что Рассветный — один из двух островов. Ставлю тал, что второй — Закатный и что на нём-то Ворон был. Никто не поддерживает спор, потому что все и так думают точно так же. *** Ричард болтает с Берто, в основном слушая его рассказы о приключениях отца и дяди и надеждах Ласки повторить хотя бы малую их часть, и внезапно с высоты вороньего гнезда раздаётся возглас вперёдсмотрящего: — Гайифский галеон в трёх хорнах! И почти сразу за этим следует громкий голос Алвы: — Команде приготовиться! В то же мгновение на «Моро» всё приходит в движение и Ричард понимает, что даже на военном судне не видел настолько слаженной команды, действующей словно один большой и живой организм: каждый знает своё место и то, что от него требуется. Каждый, кроме него самого. После отмашки капитана Берто как ветром сдувает, на палубе идёт оживлённая подготовка к абордажу чужого судна, и только Ричард растерянно стоит, озираясь по сторонам. — Советую вам, юноша, спуститься на опер-дек: так от вас и польза будет, и сможете сделать вид, что в абордаже не участвовали. Ричард резко оборачивается: Ворон обвязывает голову банданой, чтобы длинные волосы не мешали в сражении, и как-то испытующе смотрит на него, стоя всего на расстоянии шага. Ричард запоздало улавливает скрытую насмешку в голосе и отчего-то чувствует себя уязвлённым. Он слегка хмурится, но всё же заставляет себя кивнуть. — Да, капитан. Он поспешно ретируется, лавируя между членами команды, и спускается по лестнице на артиллерийскую палубу, где царит полное спокойствие, но только на первый взгляд. Уже на второй становится ясно, что у Хорхе Дьегаррона — канонира по прозвищу Стрелок — просто всё и все уже наготове и ждут лишь приказа дать предупредительный залп. Когда Ричард спускается, Стрелок не удостаивает его даже взглядом: — Чего тебе? Ричард давит в себе порыв вытянуться по струнке, но рапортует чётко и уверенно: — Меня прислал капитан. Стрелок наконец кидает на него беглый взгляд. — Ну, раз прислал: вон пушка, вон ядра, вон порох — вперёд и с песней. Ричард сглатывает. Несмотря на то, что на флоте он уже три года, большую часть времени он провёл за изучением навигационных карт, компасов, градштоков, квадрантов, ноктуралов, береговых линий, ветров, мелей и прочего. Он также сносно может управляться с работой рулевого и вполне неплохо разбирается в снастях и парусах, потому что некоторое время помогал мастеру над парусами. Но вот пушку Ричард заряжал всего однажды, и то ещё во времена учёбы. То есть теорию он, конечно, знает, а вот практики ему отчаянно не хватает. Его замешательство от Стрелка не ускользает. Он вперяет в Ричарда взгляд, выгибая бровь. — Ты чего застыл? Ричард кивает, кидаясь к свободной пушке. Что ж, значит, как раз сейчас ему, похоже, и представится возможность попрактиковаться. С верхней палубы звучит команда о предупредительном залпе, Стрелок сам подносит фитиль к одному из орудий — и с оглушительным грохотом звучит залп. Через пушечный порт Ричарду видно, что ядро плюхается в воду в каком-то бье от корпуса гайифского галеона. Ричард сосредоточенно берётся заряжать вверенную ему чугунную пушку. Расторопно поместив ядро в нужное положение, он уже насыпает порох, как вдруг с лестницы, игнорируя ступеньки, чёрной тенью буквально слетает вниз Ворон, абсолютно оправдывающий своё прозвище. Он что-то коротко и тихо говорит Стрелку, и так же стремительно намеревается взлететь на верхнюю палубу, как обращает внимание на застывшего с мешочком пороха в руках Ричарда. Прищурившись, Алва кивает на пушку: — Пороха в самый раз, — и, перепрыгивая ступеньки, взмывает вверх. Ричард моргает, но как-то заострить внимание на этом моменте не даёт приказ стрелять из всех орудий. Раздаётся очередь залпов, и через мгновение парочка ядер, вероятно, попадает на чужую артиллерийскую палубу, взрывая бок галеона изнутри. К Ричарду приходит абсолютное понимание того, что «Моро» совершенно без надобности иметь большее число пушек: огневую мощь он восполняет мастерством канонира. В этот момент с гайифского судна раздаётся ответный залп, и корабль слегка встряхивает, но Стрелок командует вновь зарядить орудия. Второй черёд залпов с «Моро» разносит бок галеона в щепки, открывая обзору огромную дыру. Мир вокруг разрывается от шума: на галеоне кричат от смешения и страха, на верхней палубе «Моро» кричат от предвкушения, в ушах всё ещё звенит грохот пушек, потому Ричард не сразу слышит оклик: — Эй, ты оглох, что ли? — Что? Стрелок чуть ли не закатывает глаза: — Будешь тут прятаться, спрашиваю? И если Алва говорил со скрытой насмешкой, но всё-таки посылал его на опер-дек с каким-никаким заданием, Стрелок же даже не скрывает свой снисходительный тон. Ричард не должен чувствовать себя задетым: кто вообще этот Стрелок такой? А он Ричард Окделл, его род один из древнейших в Талиге, он потомственный герцог и его отец был контр-адмиралом военного флота со множеством регалий. Но Разрубленный Змей! Слова простого пирата задевают его. Это звучит так, словно он трус и боится сражения, как крыса желает спрятаться и избежать опасности боя. Что ж, на то он и Ричард Окделл, чтобы показать, что не трус и никогда им не был. И хоть он не обязан ничего и никому доказывать на этом корабле, но показать слабость он тоже не имеет права. К тому же — к Закатным Тварям всё — уже на следующий день плавания на «Моро» Ричард понял, что будет крайне тяжело, если и вовсе невозможно доказать, что, будучи спасённым пиратским судном, он не участвовал ни в одном их бое. Когда Алва давал ему выбор, стоило остаться дрейфовать на доске, если он хотел сохранить свою честь и доброе имя. Теперь же, похоже, пиратом он станет не временно, а навсегда. Ну или до того момента, пока не убьёт Алву, что вряд ли случится сегодня. Он встряхивает головой, между бровей залегает упрямая складка. — И не подумал бы, но у меня нет шпаги. Стрелок хмыкает, в его взгляде мелькает одобрение и толика любопытства, он вытягивает из ножен одну из парных шпаг и отдаёт Ричарду. — Выживешь — вернёшь, но если будешь умирать, будь добр, не свались за борт вместе с ней. Ричард хмыкает и устремляется за мужчиной на верхнюю палубу. «Моро» как раз бортом равняется с галеоном, и команда Ворона перемахивает на чужую палубу. Ричард же всё-таки колеблется. Если сейчас он ступит на борт чужого судна — он точно станет преступником, у него больше не будет оправдания, что не было выбора. Но судьба решает за него: он замечает, что один из гайифцев целится из пистолета в Альдо, который не видит опасности, сражаясь на шпагах сразу с двумя противниками, и улыбается, находясь на волосок от гибели. Ричард мгновенно отбрасывает все сомнения, хватает канат и отталкивается от фальшборта, в приземлении сбивая стрелка с ног. Пуля улетает в пол. Гайифец отбрасывает пистолет, наваливаясь и пытаясь задушить противника. Ричард вцепляется руками в чужое лицо, надавливая на глазные яблоки и вынуждая противника отпустить его шею. Делает вдох, слегка закашлявшись, перекатывается в сторону. Щурясь, гайифец поднимается следом и кидается на него, но напарывается на остриё шпаги. Его глаза с полопавшимися сосудами почти удивлённо распахиваются, он открывает рот, словно желая глотнуть воздуха или силясь сказать что-то, но из него вырывается только кровь. Ещё мгновение — и взгляд застывает, а тело падает Ричарду под ноги. Ричард тяжело дышит, словно бежал невесть сколько хорн. Вот и всё. Он, Ричард Окделл, убил невиновного человека. Не преступника, не врага. Просто оказавшегося по другую сторону. Просто желавшего жить. Не первый павший от его руки, но первый, у которого хотелось бы попросить прощения. Однако предаваться осознанию или сожалению нет времени. Команда галеона явно не желает сдаваться просто так. К тому же гайифцев почти втрое больше, хотя, как Ричарду кажется, преимущество в людях им мало помогает. Пираты во главе с Вороном заливают дерево палубы чужой кровью до скользоты под ногами. Ворон. Теперь Ричард воочию видит всё то, о чём слышал столько баек. Нет, Алва не заключал сделки с Леворуким. Он сам и есть этот Леворукий, потому что только демон может так обращаться с оружием. Со шпагой в каждой руке он похож на смертоносную тень, оставляющую за собой поверженных противников и не дающую добраться до себя, чтобы оставить даже царапины. Эгмонт Окделл был хорошим фехтовальщиком, но Ричард с болью признаёт, что у отца не было шансов. Ричард даже забывает, что находится в гуще битвы, пока ему не напоминает об этом чуть не прилетевший в голову кинжал, воткнувшийся в мачту на половину острия. Он встряхивает головой, погружаясь в схватку. Шпага противника длиннее и тяжелее, но техника абсолютно грубая, так что Ричард ловко делает манёвр, коротким росчерком взрезая незащищённое горло. И его сразу атакует следующий, что успевает задеть руку чуть выше локтя, но Ричард вгоняет своё оружие прямо под чужое ребро. По виску стекает капля пота, рубаха липнет к телу, свежая царапина на руке пощипывает, а крысиный укус дёргает под повязкой. Ричард теряет счёт убитым противникам, что с рассечённой грудью, вспоротым животом или воткнутым в глаз остриём шпаги погибают от его руки. В конце концов гайифцы понимают, что им не победить, и опускают оружие, сдаваясь, оставшись едва ли с четвертью людей от тех, что были на галеоне изначально. Команда Алвы несёт минимальные потери: погибает Сантьяго и достаточно серьёзные ранения получают отец Берто Старый Ди Салина и Шелковый Марсель, остальные отделываются царапинами. Зато то, что они находят на галеоне, явно стоило того, чтобы рисковать жизнью, судя по реакции команды. Галеон оказывается торговым, несущим на борту множество товаров из Гайифы в Шадские земли: дорогие ткани, керамику, большие бутыли масла. И несколько сундуков серебряных слитков. Последнее встречается с наибольшим энтузиазмом. Оно и понятно: ткани и керамику надо ещё продать, а деньги они и есть деньги. Бутыли с маслом тяжёлые и громоздкие, потому они их не забирают, прихватив лишь одну для собственных нужд. Галеон сильно потрёпан с одного боку, но ватерлиния не повреждена, и если их не настигнет шторм, то команда может даже попробовать добраться до берега. Алва и впрямь оказывается жесток не более, чем того требуется. *** Ближе к вечеру они кидают якорь в небольшой бухте крошечного острова: всё-таки гайифцы слегка повредили обшивку «Моро», так что для дальнейшего плавания стоит подлататься. К тому же неплохую добычу следует хорошенько отметить. — В темноте что-то чинить особой пользы нет, так что сейчас гуляем, но чтобы утром все стояли на ногах не шатаясь! Приказ капитана команда встречает единодушным радостным кличем. За двумя ранеными на корабле остаётся присмотреть брат Старого Ди, остальные же сходят на берег, прихватив вина и снеди. Тонкая песчаная коса простирается по всей западной стороне островка, на этом куске земли растут невысокие пальмы, и пираты располагаются под их кронами, разведя костёр, но, перед тем как есть и пить, окунаются в воду, чтобы смыть с себя пот и чужую кровь. Молодняк почти сразу затевает беспорядочную войну брызгами, и Ричард отплывает чуть подальше: казалось бы, вся его жизнь связана с морем, но по иронии плавает он не очень хорошо. Тёплая, нагревшаяся за день вода омывает приятными волнами, закатное солнце опускается горячим шаром за линию горизонта, ветерок доносит запах костра. Ричард ложится на воду, позволяя воде держать его. Итак, сегодня он нарушил присягу, которую давал, поступая на королевский флот. Убивал ни в чём не повинных торговцев. Теперь это действительно можно считать его сознательным решением — более сознательным, чем то, где он выбрал взойти на корабль пиратов, а не умереть в открытом море. Но в то же время, он спас жизнь Альдо… Пирату с благородной кровью алатских герцогов. Ричард хмыкает. Он, конечно же, всегда знал, что жизнь — нелёгкая штука, что в ней нет абсолютно чёрного и абсолютно белого, но сейчас его жизнь стала уж слишком сложной, и ему кажется, что в ней смешались все цвета. Как теперь отделить белое от чёрного, а добро от зла? — Всё зависит от того, что считать добром, а что — злом. Ричард резко изворачивается в воде, принимая более вертикальное положение и поворачиваясь на голос. Рядом, почти повторяя его предыдущую позу, дрейфует на воде Алва. Его глаза прикрыты, заходящее солнце отбрасывает на черты его лица тени, делая их резче, безволосую грудь пересекает белая полоска старого шрама. Интересно, сколько ему лет? Должно быть больше тридцати, но сорок или меньше? Так, но постойте, он что, рассуждал вслух? Дурацкая привычка! — Невозможно что-либо считать добром или злом. Что-то либо является добром, либо является злом, как может быть что-то третье? Алва делает движение, которое должно означать пожимание плеч. — С какой стороны посмотреть. Ричард поджимает губы. — Да, но всё равно же есть какие-то нормы морали, которые определяют, что есть добро, а что зло. Ворон приоткрывает глаза, вперяя в него серьёзный взгляд. — То, что норма для паука, — хаос для мухи. Ни один злодей не зол от и до. И ни один герой не добр совершенно. Всегда есть две стороны, потому что мир по своей сути всё же двойственен, но вы можете оказаться по любую его сторону, и важно всегда это помнить. Собственно, как в вашем случае и произошло. Как произошло в моём, как случилось со многими из нас. Мир не состоит из чёрного и белого, он полон серых полутонов, юноша. Повисает молчание, нарушаемое только плеском волн вокруг и отдалёнными звуками с берега. Ричард думает о том, что Алва сказал вслух то, что до этого было на уме у него самого, но из чужих уст это прозвучало отчего-то более просто, но и более весомо. Он не знает, что можно на это ответить, но Ворону ответ и не требуется. Он переворачивается в воде, начиная плыть к берегу. — А теперь советую поспешить, пока вы не остались без ужина. Они выходят друг за другом на берег. Ричард сразу натягивает штаны на мокрые ноги, встряхивает головой и рубахой промакивает кожу на груди и руках. Ворон, слегка склонившись, выжимает длинные волосы от воды, а потом откидывает их за спину, принимаясь стряхивать с кожи лишнюю влагу. С волос всё равно капают капли и стекают вниз по спине, перечёркнутой шрамами. Ричарда никогда не трогала чужая мужская нагота, но сейчас ему отчего-то неловко, и он поспешно отводит взгляд. Он натягивает рубаху на уже слегка высушенную ветром кожу и направляется к команде, что уже открыла бутылки спиртного и разобрала миски с зажаренным на костре мясом. — Садись сюда, Ричи, — Арно чуть сдвигается, освобождая больше места между собой и Стрелком. — Где капитана потерял? — А? — Ричард, принимая из рук Пако миску со своей порцией мяса, слегка отвлекается от вопроса, но Алва и сам уже подходит, взъерошивая Арно волосы. — Хоть кто-то в этой команде волнуется о моём присутствии. Один из близнецов — Ричард ещё плохо их различает, но, кажется, Лионель, которого все частенько зовут Граф, — ухмыляется. — Не прибедняйся, Росио. Росио. Ричард отчего-то цепляется за это… имя? Да, это скорее имя, а не прозвище, но мысль перебивает Матильда, поднимая свою кружку чуть выше. — Прежде всего мы должны почтить погибшего Сантьяго. Пираты замолкают, поднимая свои кружки в знаке последней почести. — Buena mar para ti, Santiago, — Алва выливает часть вина из своей кружки на песок. — И всем, кого мы потеряли в море. Ворон выпивает оставшееся вино залпом, и остальные повторяют за капитаном. Ричард понимает, что разбавить вино водой сегодня у него явно не получится, но, сделав глоток, удивлённо смотрит на напиток в своей руке: вино какое-то пряное, более терпкое, слаще и приятнее. Арно замечает его реакцию и усмехается. — Сегодня мы пьём кэналлийское. Мясо, вино, твёрдая земля под ногами, байки и смех команды вокруг заставляют Ричарда задуматься о том, как быстро он привык к этим людям: недели не прошло с того шторма, но воспринимать людей вокруг как преступников и головорезов, у которых нет принципов и моральных ценностей, становится всё сложнее. Особенно после слов Алвы. Ричард не может знать, что толкнуло каждого из этих людей пойти бороздить моря: может, кто-то пошёл добровольно, а может, кого-то заставили обстоятельства. В праве ли он их винить? В какой-то момент Берто убегает проверить, как там отец, а потом возвращается с гитарой. Все тут же просят Алву сыграть, тот с улыбкой забирает инструмент в свои руки: — В таком случае, я попрошу прекрасную Матильду спеть. Женщина улыбается, прикрыв глаза, молчит несколько мгновений, после негромко запевая. — Берегами дальних морей, Бесконечными дождями в алых шелках парусов, Беспощадными врагами в жарких боях за любовь — За её любовь, мой серебряный…* Алва подхватывает мотив, и сплетение гитарного перебора с глубоким и сильным голосом Алати зачаровывает Ричарда. Но ещё он отчётливо понимает, что верх над ним берёт хмель и что сладкое и питкое вино сыграло-таки с ним злую шутку. — Эй, Рич, не спи! Альдо толкает его и тут же тянет встать. Ричард не заметил, как песня Матильды закончилась, и теперь из-под пальцев Ворона вырывается какая-то задорная мелодия, а уже порядком хмельные пираты выплясывают вокруг костра. Ричард пытается вроде избежать участи быть втянутым в нестройный хоровод, но Альдо непреклонен, и совсем вскоре веселье завладевает и Ричардом тоже. Он танцует что-то невразумительное, но абсолютно не встречаемое смехом, пьёт ещё вина и поёт вместе со всеми совершенно до этого незнакомую песню про стаканы. Он живёт и чувствует себя настолько живым, насколько никогда не ощущал до этого. Ночь протекает тягучей смолой, по ощущениям, уже недалеко до рассвета. Все разбрелись кто куда, а Ричарда смарывает сон прямо возле потухшего уже костра. Прислонившись к поваленному когда-то дереву, он дремлет, плавая на грани сна и реальности, когда слуха касается тихая мелодия гитары и еле слышный напев: — Знаешь, мой друг, я не пойду на войну… Нет, я не устал, и трусом меня не назвать. Мне вновь захотелось вернуться в забытую ныне страну, Откуда сто лет назад я ушёл воевать. Я был наёмником Света, я был заложником Тьмы, Я умер за час до победы, но выжил во время чумы, Я был безоружным бродягой, я был убийцей в строю, Я дрался под белым флагом за счастье в чужом краю… Знаешь, мой друг, и ты не ходи на войну! Лучше пойдём счастья по свету искать: Пить из ручьев и петь, слушать лесов тишину, Замки мечты возводить из речного песка…** Ричард узнаёт голос Алвы, но не подаёт вида, что слушает песню, оставшись лежать с закрытыми глазами. Он думает о том, что песня грустная, но красивая, и у Ворона красивый голос. Внезапно в голову бьёт мысль, что ему интересно, кем был Алва до того, как стать пиратом, имя которого известно теперь на всём побережье Померанцева моря. Первое впечатление от аристократической внешности и внутреннего благородства не проходит, а даже усиливается, да и команда у него подобралась, не похожая на грязных вульгарных разбойников, что Ричард привык отождествлять с пиратством. Но что поменяется, если Ричард узнает какую-нибудь сложную и трагичную историю судьбы Алвы, приведшую его под чёрный пиратский флаг? Он не должен поменять своего отношения к нему, он должен помнить о мести за отца. Должен ли?.. Алва так же тихо начинает напевать на кэналлийском, Ричард плывёт на волнах неспешной мелодии, которая вымывает все мысли, и вскоре полностью проваливается в сон. *** Просыпается Ричард от шума в голове. Или в ушах. Или это просто шумит морской прибой? Он разлепляет глаза и щурится на солнце, что поднялось над горизонтом уже несколько часов назад, но до зенита ещё явно не дошло. Неровной походкой в его направлении плетутся Арно и Валентин, в море виднеются фигуры Стрелка и одного из близнецов, Хуан рядом разводит костёр. Из всего этого Ричард делает вывод, что команда только начинает приходить в себя после ночного гуляния. Он принимает более или менее вертикальное положение, садясь, и Арно плюхается рядом. — Я бы выпил это море, если бы оно не было таким солёным. На его явные страдания Спрут только улыбается. — Я предупреждал, что последняя кружка вина была лишней, но кто бы меня когда слушал. Арно трагически вздыхает. Ричард зевает, рискуя вывихнуть себе челюсть, и решает, что умывание ему всё-таки поможет. Когда он возвращается, команда завтракает, а после сразу приступает к починке корабля. Ричард участвует в деле в степени «подай-принеси», но это его более чем устраивает, потому что раненная рука болит, даже не в месте пореза, а в месте пресловутого укуса гадской крысы. Когда солнце переходит зенит и начинает постепенно клониться к закату, они поднимают якорь, возвращаясь в море. Настроение на корабле достаточно вялое. Алва, непосредственно принимавший участие в ремонте обшивки, забивая какие-то гвозди и проводя прочие манипуляции, уходит в свою каюту, команда разбредается подремать. Ричард же, тоже было подумавший сбить дрёму, немилосердно оставлен Хуаном на палубе за часового. Окделл отчаянно борется с сонливостью, думая о том, что вперёдсмотрящему, роль которого сегодня исполняет Пабло, ещё хуже: в вороньем гнезде слишком мало места и можно только сидеть, тогда как он растягивается на досках палубы и смотрит в безоблачное небо. Внезапно в его поле зрения возникает Матильда, слегка склоняясь над ним. — Да? Он так и не решил для себя, как должен обращаться к женщине, потому вопрос выходит максимально неловким. Матильда улыбается, понимая причину. — Можешь называть меня как и все — Матильдой. Но я подошла, чтобы… чтобы поговорить с тобой. Ричард недоумённо моргает: — О чём? Она вздыхает, откладывает только сейчас замеченные Ричардом ножны чуть в сторону и садится рядом, поджимая ноги на багряноземельский манер. — Когда ты только взошёл на «Моро» и назвал своё имя, оно показалось мне знакомым, но я не могла вспомнить, откуда я его знаю. Но после ты назвал имя корабля, на котором твой отец был капитаном, — она замолкает ненадолго, а Ричард начинает непроизвольно нервничать: он помнит тот взгляд, которым обменялись Матильда и Ворон после слов Ричарда о «Чести Талигойи». Возможно, сейчас он узнает его причину. — «Честь Талигойи» долгое время была грозой для пиратских кораблей. Твой отец знал своё дело, и в королевском флоте не было ему равных. Он потопил много наших кораблей, много моих друзей ушли на дно. Из-за «Чести Талигойи» я потеряла своего сына и невестку. Сердце Ричарда ёкает и бухается куда-то в желудок. — Я осталась тогда в порту вместе с маленьким Альдо, а после мне принесли весть, что три моих лучших корабля разбиты, а мой сын и его женщина погибли. Долгое время потом я провела на суше и вновь ступила на корабль только по просьбе Рокэ. Ричард не знает, что хочет сказать, но всё же открывает рот. — Я… Но Матильда сразу же его перебивает. — Я не обвиняю тебя, малыш, тебе тогда был, наверное, от силы год. Но… — она смотрит в его глаза внимательным взглядом. — Ты же знаешь, как погиб твой отец, не правда ли? Ричард сначала на мгновение застывает, но всё же медленно кивает, смутно предполагая, куда Алати хочет привести разговор. Она коротко кивает в ответ, получив подтверждение своим мыслям. — Знаешь, я была на «Моро», когда твой отец настиг нас. Он долго за нами гонялся, и это было неизбежно. Я видела, как он дрался с Рокэ, и скажу, что у него давно не было такого достойного противника. Я видела, как твой отец погиб. Но я не получила никакого облегчения от того, что виновник в смерти моего сына пал на моих глазах, — она многозначительно молчит, и Ричард понимает, что для этой женщины уже всё это долгое время было ясно, почему он остался на корабле. Равно как и для капитана Ворона. Он молчит, а она продолжает. — А потом через годы на «Моро» по велению судьбы появляешься ты, наверняка полный решимости отомстить за отца. Я не буду тебя отговаривать от этого, это твоё право, но я скажу лишь, что поединок был честным. Между ними опускается тишина. Внутри Ричарда бушует шторм эмоций и мыслей. Что ему теперь делать? Почему Ворон не выкинул его за борт, узнав, кто он? И та его странная фраза… сказана она была для Матильды или для него самого? И почему Матильда подошла с разговором только сейчас? Ведь с того карточного вечера прошло уже несколько дней. Последний вопрос он решает всё-таки задать. — Почему вы рассказываете мне это сейчас? Женщина смотрит на него долгим взглядом. — Ты спас жизнь Альдо вчера, я видела. Ты явно колебался при мысли об участии в абордаже, но, не раздумывая, бросился на помощь. И этот поступок показывает, какой ты: тебе по душе созидание, а не разрушение. Останься таким. Он отводит взгляд, оставляя её просьбу без ответа. Она понимает, какая буря сейчас творится у него внутри, и совершенно тёплым жестом гладит его по щеке. Ричард подавляет порыв всхлипнуть. — Я понимаю, что тебе теперь о многом стоит подумать и многое взвесить, может быть, посмотреть с другой точки зрения. Но, прежде чем уйти, я хочу подарить тебе это. Ричард возвращает на неё взгляд и видит в руках Матильды те самые ножны, что она отложила в начале разговора. Она достаёт из ножен шпагу с красивой витой рукоятью и протягивает ему. — Я знаю, что Хорхе забрал у тебя свою шпагу и ты снова без оружия. Это шпага моего мужа. Она прочная, но лёгкая, я думаю, она тебе подойдёт. Ричард сглатывает внезапно возникший ком в горле. — Спасибо. Матильда не говорит больше ни слова, поднимается и уходит на опер-дек в свою каюту. Ричард смотрит на шпагу в своих руках затуманенным взором, а когда моргает, чувствует на своих щеках влагу. Он поспешно стирает слёзы, убирает шпагу в ножны. Когда он поднимает голову, то замечает, как дверь капитанской каюты закрывается изнутри. Вероятно, Алва видел их за разговором. Ещё вчера мимолётно посетившая его мысль, вновь возвращается: должен ли он мстить за отца? Это было его желание или он хотел этого просто потому, что от него этого ожидали? Матильда сказала, что поединок отца и Алвы был честным. Ещё недавно он бы не поверил этим словам, но сейчас может счесть их правдой. Может быть, он и вовсе никогда не хотел по-настоящему мстить Алве? Может быть, желал этого, потому что так было «правильно»? Вокруг снова оттенки серого, и Ричарду кажется, что он теряется в них как в тумане. *** Проходит пара дней спокойного плаванья. Ничего не происходит, и на команду бездействие наводит скуку. Ричард тоже особо ничем не занимается, и ему особо ничего не поручают. Очередность по мытью полов восстановлена, так что драить палубу его больше не заставляют. Царапина на плече от гайифской шпаги заживает, а вот крысиный укус начинает гноиться: рука опухла, покраснела, но зеленовато-жёлтый гной почти ничем не пахнет. Однако это не отменяет того, что это больно, противно и попросту опасно. Он промывает рану дважды в день и попеременно меняет стираный платок и чистую тряпицу, но эффекта это даёт мало. Вечером команда развлекается тем, что, сажей очертив на полу верхней палубы круг, кидает в него ножи, как в мишень. Из-за руки Ричард не участвует, потому как левой точно не то что не кинет нож в мишень — тот просто отскочит от пола. За соревнованием он наблюдает отстранённо, чувствуя сонливость. Не дождавшись окончания, уходит в кубрик, забираясь в свой гамак и засыпая почти мгновенно. Просыпается Ричард оттого, что нестерпимо хочется пить, а рубаха пропиталась потом. Жар. Это максимально плохо. Наверное, в конце концов, стоит ампутировать руку, потому что гной начал отравлять его организм и рана так и не становится лучше. Закатные твари, он лишится руки из-за дурацкой крысы! Корабль спит. Ричард проходит на камбуз, черпает из бочки отдающую хвоей воду и жадно пьёт. Утолив жажду, он выходит на верхнюю палубу, где прохладный ветерок чуть остужает горячую кожу. Небо — абсолютно безоблачное — чёрным покрывалом висит в вышине, рассеивая непроглядную темноту мягким сиянием мириадов звезд, столь близких, что их, кажется, можно достать рукой. Внезапно тишину ночи тревожит тихий перебор гитары из каюты капитана, дверь в которую самую малость приоткрыта. Ричард раздумывает секунду, но после решает подойти поближе: гитарные мелодии, что наигрывает Алва, его всегда странно манят и успокаивают. Надеясь остаться незамеченным, он застывает в нескольких шагах от двери. — Cuidado, ahí va, es la hija del mar. Cuidado, pregonó. Su voz oí, sonaba sin cesar Cuando el mar lo devoró… *** Ричард, естественно, не понимает ни слова по-кэналлийски (разве что уже выучил парочку привязчивых ругательств), но отчего-то его сердце сжимается — так много тоски, обречённости и одиночества то ли в самой песне, то ли в голосе, что её исполняет. Он не успевает об этом как следует подумать, потому что дверь распахивается прямо перед его носом. — Вам нужно научиться тщательнее прятаться, юноша, — Алва делает шаг в свою каюту, придерживая дверь. — Заходите, раз пришли. Ричард смущённо поджимает губы, но проходит в каюту, бегло озираясь: сразу за дверью по левой стене обнаруживается массивная кровать с четырьмя столбиками и тёмно-синим балдахином, напротив неё стоит шкаф с красивой резьбой на дверцах, а прямо напротив двери, на приподнятом на одну ступень участке, находится три стула с высокими спинками и стол. На углу стола свалены стопкой карты и бумаги, а посередине стоит бутылка вина и наполненный бокал. Алва подходит к столу, берёт бутылку и, самостоятельно наполняя второй бокал, протягивает его Ричарду. Ричард на самом деле не хочет вина, но под внимательным взглядом синих глаз забирает бокал левой рукой и делает большой глоток, на что Алва цокает. — Что ж вы пьёте её как тинту, это «Чёрная кровь», юноша, пить её — искусство, это нужно делать медленно, чтобы прочувствовать весь вкус. Ричард послушно делает небольшой глоточек, слегка задерживая его на языке, перед тем как проглотить. Ворон хмыкает, но перестаёт испытующе буравить взглядом Ричарда, длинными пальцами подхватывает свой бокал, и вопреки своим же словам, опустошает в один глоток. — Отчего полуночничаете? Ричард решает сказать как есть. — Я проснулся от жажды, а потом захотелось немного свежего воздуха. Ворон вновь хмыкает. — И так вы оказались прямо за дверью моей каюты. Ричард чувствует, что его щёки становятся ярче. — Мне… мне понравилась мелодия. Алва игнорирует стоящие рядом стулья, опираясь на столешницу. — Играете? Ричард качает головой, и от этого действа у него внезапно кружится голова, так что он слегка оступается. Алва успевает поймать его, схватив за раненую руку чуть выше запястья, но Ричард всё равно едва не шипит от боли. — Что с вами? Ворон хмурится, оглядывая его цепким взглядом и задерживаясь на обмотанной тряпицей руке. Отставляет свой бокал и забирает вино у Ричарда. Не говоря ни слова, разматывает тряпицу, открывая вид на отвратительную рану крысиного укуса. Поджимает губы. — И давно у вас это? Ричард морщится от досады. — Несколько дней. Когда мы с Сантьяго откачивали воду в трюме, меня укусила крыса. Алва бросает взгляд на кровать, и Ричард, бегло проследив за взглядом, видит на покрывале обоих котов, мирно спящих. Раздражённо выдохнув, Алва усаживает его на один из стульев, а сам отходит к шкафу, открывает одну створку и роется на полке. Возвратившись с несколькими склянками и маленькой бутылочкой ядовито-зелёного стекла, Алва наливает из последней в бокал немного тёмной, резко пахнущей жидкости и разводит её вином. — Пей до дна. Ричард чуть не задыхается, но послушно выпивает нечто, похожее на жидкий огонь. Сразу становится жарко, боль в руке немного отступает, но головокружение усиливается. — Закрой глаза. Захочешь кричать — кричи. Ричард закрывает глаза. Где-то очень далеко в сознании мелькает мысль, что сейчас он в полной власти человека, которого несколько лет жаждал убить, а сейчас доверяет свою жизнь. Если Ворон сейчас захочет убить и его тоже, Ричард попросту не сможет дать никакого отпора. Внезапно усилившаяся в стократ боль в руке заставляет его втянуть носом воздух и дёрнуться, но сильные пальцы удерживают его на месте. — Не шевелись. Ричард изо всех сил старается не шевелиться и всё-таки не кричать, хотя от боли хочется выть и рычать зверем. Через какое-то время, так же внезапно Алва провозглашает: — Всё. Ричард открывает глаза, но пространство всё ещё немного танцует перед взором. — Завтра повязку нужно будет сменить. Придёте ко мне после завтрака. Если, конечно, хотите всё-таки сохранить руку. Ричард кивает и, пошатываясь, словно при сильной качке, доходит до двери каюты. Остановившись и удерживаясь здоровой рукой за косяк двери, он оборачивается и тихо произносит: — Спасибо. Но Алва только машет рукой, наливая себе вина. Ричард уходит, прикрыв за собой дверь. *** Утром Ричард просыпается с ощущением, что что-то не так. Он лежит в гамаке некоторое время, а потом понимает: рука не болит. Последние дни ноющая боль стала такой привычной, что её отсутствие кажется странным. Сейчас же завязанная серым, но явно чистым отрезом ткани рука позволяет даже на себя опереться, выбираясь из гамака. После завтрака и спустя две недели в море остающимся более чем сносным, не получив от боцмана никаких заданий, Ричард вспоминает о наказе капитана явиться к нему. Отчего-то озираясь по сторонам, он подходит к двери в капитанскую каюту. Нерешительно топчется, но всё же коротко стучит и, дождавшись короткого «Да!», заходит внутрь. Каюта остаётся такой же, какой он её запомнил. Только на кровати нет котов, а на столе рядом с вином стоит большая низкая тарелка, похожая больше на поднос, с несколькими полосками вяленого мяса, сыром и разломленным пополам гранатом. Алва сидит на стуле, стоящем спинкой к высокому — от пола до потолка — окну каюты. На вошедшего Ричарда капитан поднимает взгляд. — Ну, как рука? Ричард подходит ближе, становясь рядом со стулом, но не зная, положено ли ему сесть. — Хорошо, уже не болит совсем. Алва хмыкает и, кивая головой на стул, поднимается и идёт к шкафу. — Садись и разматывай. Ричард исполняет приказание, разматывая повязку: рана выглядит намного лучше, чем вчера, гноя нет и поверхность покрылась тонкой новой кожицей. Подойдя со склянкой какой-то тёмно-коричневой мази, Ворон берёт в свои ладони руку Ричарда, осматривая и удовлетворительно мыча под нос. Зачерпнув кончиками пальцев мазь, он начинает аккуратно покрывать место укуса. Новая нежная кожа слегка пощипывает. Ричард прикусывает щёку изнутри. Нет, ему не больно. Смущение и неловкость захлёстывают его с головой. И ещё какое-то чувство… неправильное и неуместное… но он не может отделаться от ощущения, что ему… приятно. Руки у Алвы неожиданно ухоженные, даже холёные, мягкие, несмотря на мозоли от шпаги. Длинные пальцы, на которых поблескивают сапфирами серебряные кольца, осторожно наносят мазь уверенными движениями. Ричард украдкой смотрит на своего врачевателя: внимательный взгляд синих глаз из-под слегка нахмуренных бровей, сосредоточенное выражение лица. Волосы, сейчас распущенные и не скрытые под банданой, густыми чёрными прядями падают на спину, рукава белой просторной рубахи закатаны до локтей, а шнуровка на вороте ослаблена. В голове проносится мысль, что Алва всё-таки красив. Эта мысль заставляет щёки покраснеть, и Ричард поспешно отводит взгляд, утыкая его в собственные колени. Алва заканчивает с мазью, оборачивает руку чистым отрезом ткани. — Посмотрим, что будет завтра. Руку старайтесь не тревожить, так что сегодня ваше место в вороньем гнезде. Хуан уже в курсе о вашем задании. Ричард кивает, поднимаясь и направляясь к двери. Не дойдя нескольких шагов, он останавливается, в нерешительности слегка покусывает щёку изнутри, но решает задать мучающий его со вчерашнего вечера вопрос. — Почему вы это делаете? Алва, убирая склянку с мазью обратно в шкаф, оборачивается, приподнимая брови. — У меня есть нужные навыки и лекарства. Или вы желали бы остаться без руки? Ричард поспешно качает головой. — Нет. Но я ведь… Вы же знаете, что я… Ворон слегка раздражённо выдыхает. — У корабля с утра нет вперёдсмотрящего. Не мямлите, юноша. Ричард глубоко вдыхает, как перед прыжком в воду. — Вы убили моего отца, и за это я желал вам смерти. Я остался на «Моро», чтобы убить вас. Почему вы не выкинули меня за борт, как только узнали, кто я? Ведь о моих мотивах нетрудно было догадаться. В каюте воцаряется молчание. Алва смотрит на него долгим и каким-то уставшим взглядом, но Ричард выдерживает его, не отводя свой. Ворон небрежно пожимает плечами, а взгляд его снова становится равнодушно-отстранённым. — Если вам действительно хочется об этом поговорить — приходите вечером, а сейчас у вас есть задание. Ричард моргает, понимая, что его вежливо послали к Леворукому. Что ж, если Алва надеется, что он к вечеру растеряет свою решимость на этот разговор, то он ошибается. *** В вороньем гнезде невыносимо скучно. И жарко. И мало места. Да ещё и горизонт не меняется, являя собой абсолютную морскую пустыню, отражающую от поверхности воды ослепительное солнце, потому день тянется неимоверно долго. Когда солнечный шар почти тонет в море, окрашивая небо алыми красками, Ричарда сменяет Берто. Спустившись вниз, Окделл наскоро проглатывает ужин, оставленный для него, и пробирается к капитанской каюте. Он уже хочет постучать, занося руку, как слышит приглушённый разговор. Подслушивать — бесчестно, но зацепленное краем уха пробуждает любопытство, и Ричард приникает ухом к щели между дверью и косяком. — …он же совсем мальчишка. Голос Милле — Ричард уже научился различать близнецов, которые на поверку оказались совершенно разными. — Это не меняет дела, — Алва усмехается, но как-то невесело. — А Леворукий в этот раз знатно пошутил, подсунув именно его. Я уж и думать забыл про капитана «Чести», а тут море подкидывает мне его сына. Ричард вздрагивает. Ему нестерпимо интересно, каков контекст беседы и почему Милле говорит будто бы с сожалением. — Не стоит делать вид, что тебе всё равно. Не в этот раз, и ты это знаешь, а мы с Ли это прекрасно видим. До острова ещё пара дней плавания при хорошей погоде. У тебя ещё есть время передумать. — Ты знаешь, что я не могу этого сделать, — после короткой паузы звучит глухой звук поставленного на стол пустого бокала. — Не сейчас. И, может быть, не через четыре года. А пропустить я не могу — условия были вполне ясными. Да и, собственно, с чего бы? Последнее произносится тише — так, что Ричард еле разбирает. Милле шумно вздыхает. — Я думал, ты добился всего, чего хотел. Ты мог бы уже давно осесть. Не хочешь в Алвасете — так ты мог бы купить себе шикарный дом где угодно ещё, слуги бы готовили тебе шадди по утрам, ты бы жил как герцог и даже лучше. Что ещё тебя так влечёт в море? — Свобода. Ричард не видит, но может поклясться, что Алва улыбается. Значит, они плывут к какому-то острову и конечная цель близка. Остальное в разговоре для Ричарда совершенно непонятно, хоть тот и, вроде как, напрямую касался его самого. Ричард на цыпочках отходит за мачту, дожидаясь, пока Эмиль выйдет из каюты. Выждав ещё несколько минут, он возвращается к двери и стучит в неё. Ему никто не отвечает, потому он проскальзывает внутрь. — К-капитан? Он слегка запинается, потому что взглядом натыкается на уронившего голову на сложенные на столе руки Алву. Тот кажется смертельно уставшим, но рядом стоит наполовину пустая бутылка вина, так что Ричард решает, что Алва просто захмелел. Тот поднимает голову, вперяя в него взгляд почти чёрных от недостатка света глаз. — Вы сказали прийти вечером, если я… хочу поговорить. Внезапно он чувствует себя глупо. Что он ожидает услышать от Алвы? Какие вопросы хочет задать? Не всё ли равно, почему именно Алва решил оставить его на корабле? Может быть, он просто верит в суеверие, что если не поможешь потерпевшему крушение моряку, то сам скоро отправишься на корм рыбам. Алва распрямляется, откидывается на спинку стула и закидывает ноги на угол стола. Подхватив со стола бутылку вина, он наливает полный бокал, пододвигает его к краю и кивает Ричарду на стул напротив. — Садись. Пей. Ричард, как и в прошлый раз, не хочет пить при Вороне, боясь захмелеть, но понимает, что если откажется, то совершенно точно будет вышвырнут. По крайней мере, из каюты. Помня урок, он отпивает небольшой глоток. Алва усмехается уголком губ и пьёт прямо из горла бутылки. Опустевшая, она отбрасывается на пол и подкатывается к ещё двум своим сестрица, при этом звякнув, но не разбившись. — Итак, юноша, вы, кажется, интересовались, почему я оставил вас на корабле? Ричард вздрагивает, невольно переводя взгляд на Алву. Тот смотрит на него не моргая, и Ричард заставляет себя кивнуть. — Всё просто, — Ворон выуживает из-под стола ещё одну бутылку вина. Ричард успевает только поразиться, как можно столько выпить и ещё не утратить способность внятно разговаривать. — Я хоть и не сторонник суеверий, но не протянуть руку помощи потерпевшему крушение было бы неправильно. И хоть Ричард и сам предположил этот ответ, ему всё же кажется, что это не вся правда. — Хорошо, но что вам мешало выкинуть меня за борт потом? Ворон фыркает, едва касаясь горлышка бутылки губами, но ещё не отпив. — Вы, случаем, не из Надора? А то надорцы славятся своим упрямством. Ричард слегка поджимает губы. — Мой отец был надорским герцогом, но я родился и вырос в Эр-При. Алва кидает на него своего рода оценивающий взгляд. — Так вы герцог, стало быть. Но пошли по стопам отца. Достойно. — Ричард только хочет дерзко напомнить о проигнорированном вопросе, но Алва всё же отвечает. — После я не выкинул вас за борт, потому что решил, что при абордаже первого же судна вы либо струсите, либо погибните. Но вы оказались полны сюрпризов, герцог Окделл. Ричард хмурится. Он не может решить, оскорбиться ему первоначальной низкой оценке или удивиться неожиданной похвале. Он выбирает третье, почти уверенный, что Ворон издевается, называя его по титулу. — Не называйте меня так. Алва приподнимает брови, слегка насмешливо улыбаясь. — Отчего же? В высшем обществе по правилу хорошего тона полагается обращаться друг к другу по титулу. Ричард решает не оставаться в долгу. Вино делает своё дело, и он, подпустив в голос язвительности, спрашивает: — И как же мне называть вас, капитан? Алва пожимает плечами. — Исходя из того, что мой папаша перед смертью узаконил рождение единственного оставшегося в живых сына — стало быть, я имею полное право именоваться герцогом Алва, соберано Кэналлоа и Марикьяры. Ричард потрясённо моргает. Что он знает об этой южной провинции Талига, так это то, что хоть формально она и входит в состав королевства, но подчиняется больше своим внутренним законам и своему соберано, доверие и уважение к которому в народе поистине безграничны. Если против короля можно поднять восстание — против соберано этого не сделает ни один кэналлиец. И тем невероятнее выглядит тот факт, что Алва пренебрегает такой властью, рассекая море в качестве капитана пиратского судна. — Но… но если вы здесь, то кто тогда… — Заправляет всем в Кэналлоа? Ричард кивает, а Ворон хмыкает, и губы его растягиваются в улыбке: — Моя единокровная сестрица. О, она настоящая герцогиня Алва. Как и ещё двух дочерей, папаша выдал её замуж, но после смерти отца муж Эрнесты тоже неожиданно быстро убрался в Закат — полагаю, не без её помощи. А меня никогда не растили как герцога, не воспитывали как наследника. Герцог Алваро не мог предположить, что переживёт двоих законных сыновей и двоих бастардов, чтобы в итоге остался один сумасбродный я. Ворон ещё раз коротко прикладывается к бутылке, утирая губы тыльной стороной ладони. В его взгляде наконец видно опьянение, а на лице отражается задумчивое выражение. — Сколько себя помню, я всегда хотел в море, бредил им и восхищался, как восхищаются прекрасной женщиной или недосягаемым божеством. Море смывает всё напускное, выедает солью всё искусственное. В море ты именно тот, кто ты есть, без прикрас и притворства, — Алва делает паузу, а Ричард ловит себя на осознании, что вслушивается в упавший практически до шёпота голос. — Море — это глубина, ширина и безграничность. Оно не терпит слабости, не прощает ошибок или пренебрежения. Но оно лучше любого лекарства смывает тоску и разочарование. Воцаряется молчание, прерываемое только плеском волн. Ричард задумывается. Он с самого детства хотел стать моряком, но всегда видел в стихии только инструмент. Он мог оценить красоту морского заката или признать сокрушительную силу шторма, но не испытывал перед этим благоговения. А Ворон, наверное, поклонялся бы Унду, если бы в Кэртиане всё ещё была вера в Четверых. — Раз уж у нас сегодня вечер вопросов, — Алва неожиданно резко опускает закинутые на стол ноги и, повернувшись, облокачивается локтями о стол, придвинувшись и заглядывая тёмно-синими, как морское дно, глазами в глаза Ричарда и словно вглядываясь в недра души. Ричард невольно замирает под этим взглядом. — Отчего же вы, юноша, до сих пор не убили меня, раз желали мести столь долгое время? Ричард сглатывает. Он действительно не знает ответа на этот вопрос, хоть и спрашивал сам себя не раз. Он облизывает губы. — Я… в первые несколько дней не было возможности, а после был абордаж… — И что же? Ворон буравит его взглядом, и мысли от него совсем путаются. — Я п-преступил закон… Но Алва обрывает его: — Если б узналось, что вы избавили Померанцево море от моей персоны, вас бы оправдали по всем пунктам. — Но ваша команда… Ворон хмыкает. — А, ну тут да, вряд ли бы вы ушли живым. Ричард хмурится и качает головой. — Нет, я хотел сказать, что потом я увидел, как ваша команда относится к вам. И как вы в ответ относитесь ко всем на корабле. Я никогда не видел такого взаимоуважения, взаимовыручки и абсолютной веры друг в друга. В глазах команды вы лучший капитан всех морей. Губы Алвы неожиданно кривит какая-то болезненная усмешка, а взгляд, направленный куда-то вглубь себя, становится каким-то пустым и погасшим. — Лучший капитан, — он скептически хмыкает. — Мало кто из них знает, какую цену я плачу за это. Добровольно и осознанно, но непомерно. И, что самое страшное, я не спешу от неё отказываться. Многие скажут, что я жесток, многие возразят, что я милосерден, но я всё же не хороший человек, герцог Окделл. Я даже, наверное, больше плохой человек. Но единственный, перед кем я бы попросил прощения, это, как ни странно, именно вы. Ричард удивлённо моргает. Ворон вновь смотрит ему в глаза, и Ричарду отчего-то действительно видится в глубине синих бездн сожаление. Не раскаяние, нет, но искренняя жалость. — Я прошу прощения за прошлое и за будущее. — Я прощаю вас. И, только произнеся эти слова, Ричард понимает, что действительно смог простить этого человека для себя. Он смог взглянуть на свершённое им беспристрастно и понял, что иного просто не могло быть. А раз так, то в чём же смысл ненависти? Море и впрямь смыло всё напускное и искусственное. Но губы Ворона кривит безрадостная ухмылка. — Зря, юноша. Зря. Впрочем, вы, наверное, очень похожи на отца, потому что как раз таким, как вы, открывается Рассветный остров. Вы бы непременно увидели его берега, я уверен. В несколько глотков Алва допивает ещё одну бутылку вина, кидая её к предыдущим, утирает губы тыльной стороной ладони и поднимается на ноги. Кажется невероятным, что, обогнув стол, до кровати он идёт почти не шатаясь, а неровную походку можно было бы списать на качку. Тяжело опустившись на кровать, Ворон стаскивает сапоги: — Прошу простить, но на сегодня я вынужден прервать наш разговор, — и без дальнейших слов падает головой на подушки, вероятно, мгновенно засыпая. Ричард ещё несколько мгновений смотрит на мужчину, распластанного на кровати. Чёрные волосы разметались по бледно-голубым подушкам, веки закрыты, а грудь вздымается глубоко и спокойно. Если бы Ричард хотел, то как раз сейчас свершить месть не составило бы никакого труда. Но он не хочет. И осознание этого будто снимает с его плеч какой-то тяжкий груз, а грудь освобождает от невидимых цепей. Жить без жажды мести, оказывается, так легко… …И только лёжа уже в своём гамаке, Ричард вспоминает, что Алва просил прощения и за будущее тоже. А ещё слова Эмиля, что звучали с сожалением… Что-то должно случиться? Случиться с ним? Но что? *** Ему снится, что он сидит на стуле в каюте Алвы, света почти нет, за исключением одной зажжённой свечи, пламя которой всё время дрожит и едва не гаснет. Капитан разливает в два бокала чёрное от недостатка света вино и, обогнув стол, опускается на одно колено перед Ричардом, протягивая ему его бокал. Ричард забирает его и случайно касается чужих пальцев, оказывающихся просто ледяными. Он вздрагивает, но Алва улыбается и взглядом указывает на вино в бокале. Ричард с готовностью подносит его к губам и делает глоток: вино густое и солоноватое, странное, от него по всему телу проходит холод, потом жар, а потом какая-то истома. Улыбка у Ворона становится шире, он забирает бокал и отставляет на стол, а сам отчего-то берёт чужие ладони в свои, чтобы… поднести к губам и оставить на костяшках лёгкие поцелуи. Так целуют руки королям, родителям и… возлюбленным. Сердце Ричарда бьётся где-то в горле, когда Алва берёт в ладони его лицо и осыпает короткими поцелуями. Его губы прохладные на пылающих щеках. Мазнув напоследок по скуле, Алва слегка отодвигается и заглядывает ему в глаза — в синих чужих глазах горит огонь, но за этим пламенем Ричарду видится непроглядная бездна, как глубины океана. Алва целует его, никто и никогда не целовал так Ричарда: жадно, напористо, но тягуче, словно выпивая его и смакуя как лучшее вино. Не разрывая поцелуй, Алва тянет его вверх и куда-то ведёт. Ричарда бросает в жар от чужих рук, блуждающих по его телу и распаляющих кровь. Они останавливаются и разрывают поцелуй, и Ричард с замешательством видит, что они на палубе «Моро», он хочет что-то спросить, но Алва медленно качает головой. На его губах грустная улыбка. — Я прошу прощения за прошлое и за будущее. И перебрасывает его за борт корабля в бушующее море. Ричард просыпается с быстро колотящимся сердцем, но отчего оно стучит быстрее — от чувства возбуждения, что всё ещё разливается где-то внутри, или от ощущения свободного падения в пучину, — Ричард не смог бы сказать и самому себе. *** На весь следующий день небо затягивают серые тучи, и с неба сыплется противная изморось, перемежающаяся мелким дождём. Видимость падает до нескольких бье, потому «Моро» убирает паруса и ощутимо снижает скорость. За весь день плавания они едва ли проходят десяток хорн. Впервые с момента вступления на корабль Ричард видит Алву в мрачном расположении духа. Видимо, потеряв какое-то терпение, он сам становится за штурвал и вскоре выводит фрегат из полосы дождя, казавшейся нескончаемой. Над головой разворачивается пылающее закатное небо, лёгкий ветер снова попутный. На удачу это списать сложно. На душе начинают скрести кошки, и зарождается мысль, что россказни и байки о том, что Ворон спутался с Леворуким, не такие уж беспочвенные и нелепые. Но Ричард тут же упрямо мотает головой. Всё это суеверные бредни. Как то, что чихание при отплытии на левом борту сулит кораблекрушение, зато на правом — удачу в плавании. Чихай не чихай — исход плавания зависит только от тебя и от погоды. И истории про найери, кракена и корабль-призрак хороши только для того, чтобы скоротать время перед отбоем. Отец всегда повторял, что стоит верить только тому, что доказано неопровержимо, или тому, что видел сам. Валентин кидает в таз очищенную от чешуи рыбину и берётся за ещё одну, а Ричард на мгновение застывает и хмурится: но «чешуя найери», которую амулетом носит Пабло, действительно выглядит так, словно принадлежала морской деве. Ричард фыркает и вновь принимается за наполовину очищенную луковицу. Ну да, ага. Да наверняка дед Пабло просто как-то поймал большую рыбину и после сочинил эту историю, чтобы развлекать своего внука. — Интересный разговор? — Что? Ричард поднимает голову, а Спрут хитро улыбается уголком губ, краем глаза следя за ним. — Ну, ты сейчас выглядел так, будто не согласился сам с собой у себя же в голове. Ричард хмыкает, слегка качая головой, но почти сразу чуть хмурится. — Просто капитан вывел нас сегодня из завесы дождя, и я как-то вспомнил… ну, знаете, ходила молва, что он заключил сделку с Леворуким, потому его в море всегда преследует удача. Валентин и сидящий рядом с ним Арно переглядываются. Спрут продолжает невозмутимо чистить рыбу. — А ты что на этот счёт думаешь? Ричард покусывает щёку изнутри. — Мне кажется, что он просто умелый моряк и в чём-то ему действительно просто везёт. Арно хмыкает, а Валентин ухмыляется. — Никому не может везти постоянно. Однако ж, Ворон — сплошное исключение из правил. Ричард забывает об очередной луковице в руках, уставившись скептическим взглядом на парней напротив. — А вы, значит, верите в это? Арно, обрезая подгнившую капусту, пожимает плечами. — Милле как-то случайно обмолвился, что у капитана есть секрет, но потом, будто поняв, что сказал лишнего, наотрез отказывался говорить на эту тему. — Да и к тому же, — подхватывает Спрут. — Если кому и знать древние обряды, так это кому-то такому, вроде Ворона. Я бы не удивился. Ричард хмурится, переводя взгляд с одного на другого. — Но… это же суеверие. Как найери, высвистывание ветра или то, что бурю вызывают ведьмы. Арно и Валентин уставляются на него в ответ. Валентин прищуривается: — Ты эсператист? Ричард удивлённо моргает, но после отчего-то смущённо отводит взгляд: — Не то чтобы. Матушка религиозна, но отец больше верил в рациональность, и я, наверное, пошёл больше в него. Этот ответ Спрута, кажется, удовлетворяет: — Хорошо. Потому что это эсператистам мы обязаны тем, что мало кто сейчас знает, что магия на самом деле была и есть в мире. И ещё меньше сейчас тех, кто помнит, как оставшейся магией пользоваться. Четверо были, и были их спутники, и они творили магию для мира и для людей. Когда боги ушли, спутникам осталось лишь прятаться от людей. И вскоре люди забыли о том, что было, превратили былое в легенды и сказки. Приняли новую веру, а о прошлом постарались забыть. Но оно никуда не исчезло: остались провидцы, шаманы, ведьмы, и иногда кто-то всё же встречает спутников Четверых. Чаще всего почему-то найери. К этим историям относятся как к выдумкам. Но ты сам рассказывал об острове, который нашёл твой отец, верящий в рациональность. Валентин кидает очищенную за время рассказа рыбину в таз. — Так что то, что наш капитан нашёл способ связаться с древней силой и заключить с ней договор, меня бы не удивило. Договориться с Тьмой не сложно — мириться с последствиями может быть тяжело. Так что мне было бы любопытно знать, что он пообещал взамен. Голова идёт кругом. За те почти две недели, что Ричард провёл на «Моро», Валентин показался ему самым рассудительным, спокойным и разумным. И слышать такое из его уст, по меньшей мере, странно и заставляет сомневаться. Внезапно вспоминается случай из далёкого детства, когда Айрис пришла к нему в комнату посреди ночи и рассказала, что во сне видела получеловека-полубыка. Ричард тогда спросил, испугалась ли она, но сестра покачала головой. «Он был хороший и играл со мной. Только у него были грустные глаза. Нарисуешь мне его утром?» Утром они забыли об этом, и сон канул в лету до тех пор, пока уже в Лаик, на уроке истории, Ричард не увидел рисунок в книге, повторяющий описание сестры. Литтэн, спутник одного из Четверых. Ричард тогда удивился, но подумал, что сестра просто в детстве также увидела рисунок где-то в книге. Но… матушка-эсператистка точно не держала дома никаких книг о старой вере. Вспоминается ещё сумасшедший, со страшно обожжённой кожей, что сидел и просил милостыню на площади Эрсона. Ричард как-то всё же набрался храбрости и спросил, что же с ним случилось. Так мужчина улыбнулся и на мгновение словно показался даже счастливым, его глаза заблестели: «Меня поцеловала дева из огня и пламени, фульгатой я благословлён, любимицей яркого Астрапа». Ричард тогда пожалел его, подумав, что бедняга совсем обезумел. Но… но что если… Он поднимает было голову, чтобы задать ещё вопросы, и даже открывает рот, но… — Тин, подожди, чешуйка прилипла. И то, как нежно и осторожно Арно эту злосчастную чешую отлепляет от чужой щеки, заставляет Ричарда неловко отвести взгляд. Он почти сразу начал подозревать, что этих двоих связывает что-то большее, чем командные узы или дружба: мало вариантов для догадок, когда видишь, как они сидят на носу корабля и Арно прижимает Валентина спиной к своей груди, обхватив руками и устроив подбородок на чужом плече. А на днях все его предположения подтвердились более чем красноречиво, когда он застал их в обычно пустующем днём кубрике. Ричарду абсолютно не нужно было знание того, насколько громко Арно стонет, когда кончает, но, тем не менее, теперь это ему известно. Может быть, не в последнюю очередь и из-за этого в том числе ему приснился после сон с Алвой… Все вместе воспоминания заставляют уши покраснеть. Благо, лук на чистку заканчивается, и Ричард может ретироваться на верхнюю палубу. Стало быть, вопросы про магию останутся на потом. *** Но «потом» благополучно превращается в более вероятное «никогда». С наступлением нового дня они плывут, не изменяя курса, и когда солнце уже начинает клониться к закату, на горизонте показывается сплошная завеса иссиня-чёрных туч. Тяжёлых, грозовых, низко нависающих и угрожающих обрушиться на них невиданной разрушающей силой. Однако большая часть команды и сам капитан спокойно смотрят вперёд, на надвигающуюся прямо на них бурю. Усилившийся ветер нещадно треплет паруса, и Алва приказывает убрать их, а сам выходит на самый нос корабля, вглядываясь в стремительно приближающийся шторм, словно желая поприветствовать его лично. Ричард не сказал бы, что испытывает страх при виде индиговых туч, рассекаемых в вышине разрядами молний. Если уж Ворон действительно сведущ в какой-то древней магии, как уверен Спрут, то можно надеяться, что они не утонут. Но напряжение всё же натягивается в нём подрагивающей струной. С неба на них наконец обрушивается ливень, да такой, что, стоя возле грот-мачты, соседние видишь с трудом. Усилившийся ветер мотает фрегат по вздыбившимся волнам, словно ничтожную щепку. Алва сам встаёт за штурвал, в одном ему ведомом порядке, то отпуская руль, то с силой выкручивая и удерживая на месте, и «Моро» кренится и стонет, встаёт на дыбы, словно норовистый скакун. Высокие волны ударяются о корабль, проверяя его на прочность, и то, что фрегат до сих пор не перевернулся, и правда, можно списать на чудо. Внезапно происходит то, чего не ожидает никто. Очередная волна ударяет в корабль, как раз в штурвал, Ворон поскальзывается на мокрой палубе, и в мгновение ока оказывается за бортом. Ричард мгновением позже обнаруживает себя также летящим за борт. Добровольно. Как-то позабыв о том, что плавает не слишком хорошо даже в спокойном море. Вода встречает его холодом, он выныривает, отплёвываясь от соли. — Капитан?! Рокэ?! Окделл вертит головой, пытаясь за волнами и стеной дождя обнаружить в воде Алву, но сам оказывается притянут за плечи. — Qualdeto cera! Чего творишь? На Ричарда накатывают какая-то несоразмерная радость и облегчение: рука, сжимающая его плечо, горячая. — Вас спасаю. И при других обстоятельствах Рокэ наверное рассмеялся бы, но сейчас лишь фыркает. — Спаситель. Хватайся! С корабля им кидают толстый канат и общими усилиями втягивают обратно на палубу. Ричард вцепляется в Альдо — что ж, по всему получается, тот отплатил даже не известный ему долг и спас Ричарду жизнь. Но оказавшись вновь на палубе, Ричард чувствует себя глупо. Ну куда он полез? Зачем, а главное — почему решил спасти жизнь Ворону? Пусть он даровал ему своё прощение и в какой-то степени понял и принял его действия, но если уж сама судьба могла свершить над ним правосудие, несмотря на все сделки и, может быть, несуществующее колдовство — почему Ричард не захотел позволить этому правосудию сбыться? Хотя, скорее всего, от него и не зависело ничего, но… Ричард вдруг именно в это мгновение понимает, что каким-то образом… жизнь Рокэ Алвы стала дорога для него. Дорога настолько, что он даже не стал задумываться о том, что может потерять свою… Мысли его всегда быстрее складывались в экстренных ситуациях, и сейчас он отчётливо может уловить одну: Рокэ Алва по прозвищу Ворон, известнейший пират и кэналлийский герцог, симпатичен ему. Разрубленный Змей, симпатичен как мужчина! И дело даже не в том, что именно он приснился в том сне, хотя могла бы присниться любая из знакомых ему девушек, вроде Аннет, Марго или Лукреции. Да даже королева Катарина, которую он видел, когда давал присягу после окончания Лаик. Но дело в его всегда уверенном взгляде, голосе, напевающем незнакомую южную песню, пальцах, украшенных кольцами, что перебирают струны гитары или сжимают эфес смертоносной шпаги. В его манере держаться, в его улыбке, когда он говорил о сестре, в его почти магической способности пить и не пьянеть. В решительности, милосердии и спрятанной очень-очень глубоко печали. Ричард никогда не понимал присказку о том, что от ненависти до любви один шаг, но, похоже, он сделал его, даже не заметив. Алва же сразу кидается вновь к штурвалу. Непроглядная тьма впереди сгущается и уплотняется с левой и правой сторон, приобретая черты отвесных высоких скал и узкого прохода между ними. Ворон правит прямо в этот небольшой проём, и корабль с филигранной точностью вплывает в него. Небо над ними тут же становится спокойным, а волны тихими, бури здесь нет и в помине, а взгляду открывается достаточно большая естественная бухта острова. — Что ж, — Алва тяжело дышит, облокачиваясь о руль, но выражение лица его довольное. — Добро пожаловать в Лунную бухту. *** Смысл названия бухты становится понятен сразу же, как только большая круглая луна появляется из-за облака: отражаясь от воды, лунный свет рассеивается и освещает всё вокруг, а бухта почти повторяет формой небесное светило. Они бросают якорь в сотне бье от берега и добираются на него на шлюпках. Песок под ногами тёмный, какой-то угольно-серебристый, а берег, куда ни глянь, — скалы и камни, без единого жалкого кустика. Оттаскивая шлюпку подальше от воды, чтобы её не смыло приливом, Арно угрюмо хмурится и шепчет на грани слышимости: — Как-то мне это всё не нравится. Это ведь Закатный остров, и кошке понятно. Валентин поджимает губы, оглядываясь в вежливом любопытстве. Из них пятерых, что плыли в шлюпке, только у Берто и Пабло в глазах полыхает нетерпеливое предвкушение. — Капитан очень легко нашёл проход между скал и бухта ему явно известна, стало быть, он тут уже был. Торговец посулил мне не только место в команде Ворона, но и куш, какой только воображу. Если мы плыли сюда так целенаправленно, значит, что-то здесь Ворону нужно. А что нужно Ворону — то обычно полезно и его команде. С этими словами Пабло направляется к остальным причалившим. Они берут с собой прочные верёвки, пустые сундуки, мешки и сумы, промасленные факелы и фляги с водой. — К сожалению, мы не пополним на этом острове ни запасы воды, ни запасы еды, потому что он полностью необитаем, а вода к питью не пригодна. Но, уверяю вас, наше путешествие сюда вовсе не бесполезно. Они идут вглубь острова около часа, может быть, чуть больше, почти незаметно, но всё же поднимаясь выше над уровнем моря, когда перед ними вырастает невысокая гора с зияющим проёмом пещеры. Алва командует привал. Ричард не чувствует усталости, и любопытство всё же берёт над ним верх: он чуть отходит, осматриваясь по сторонам, взбираясь на какой-то валун. Они поднялись удивительно высоко: с его места открывается живописный вид на бухту и покачивающийся на волнах корабль, который сейчас кажется размером не больше бочки. Свет луны серебрит всё вокруг, сверкая на камнях и блестя в воде. — Наверное, я должен сказать спасибо. Оборачиваясь на голос Алвы, Ричард, не слышавший тихих шагов по камню, вздрагивает. Яркая луна делает Алву моложе. Тот смотрит на него, и Ричард несколько запоздало спрашивает: — За что? На чужом лице застыло задумчивое выражение. — Вы искренне хотели спасти мне жизнь, бросившись в штормовое море. Ричард тупит взор. Он надеется, что света луны всё же будет недостаточно, чтобы увидеть расползающийся по его скулам румянец. — Наверное, вы думаете, что я поступил глупо. Алва едва-едва улыбается уголками губ. — Определённо. Но ещё и очень храбро и самоотверженно. Carriara, не знаю никого, кто повторил бы ваш подвиг. Ричард немного недоумённо хмурится. — Команда вас боготворит, любой бы сделал бы то же… — Нет, юноша, — Ворон перебивает его. — Боготворить и осознанно жертвовать своей жизнью — это разные вещи. Они бросили бы мне канат, безусловно, но никто не прыгнул бы за мной в бушующее море. Кроме вас. Ричард как-то смиренно хмыкает. Он почти уверен, что если уж этот прыжок заставил его самого понять свои же чувства по отношению к Алве, то тому это тоже наверняка стало ясно как белый день. — Что доказывает глупость моего поступка. Но Алва качает головой. Взгляд его серьёзен и наполнен какой-то грустью. — Нет. Это доказывает, что вы не на том острове. Пойдёмте, привал окончен. Развернувшись, он уходит, команда поднимается, зажигают факелы, и они входят под свод пещеры. *** Внутри пещера кажется больше, чем снаружи. С потолка свисают сталактиты, поблескивающие в свете факелов, и шаги эхом отражаются от стен. Они идут совсем недолго, пару раз сворачивая направо, когда перед ними открывается целая зала: потолок взмывает ввысь, стены расступаются, и взору открывается озеро — да, без преувеличения, целое озеро драгоценных самоцветов, от света факелов пускающих разноцветные круги по ближайшим поверхностям. Чуть дальше возвышаются целые горы золотых и серебряных самородков самых разных размеров: от булыжников величиной с винную бочку до совсем небольших, с перепелиное яйцо. Арно при виде такого сокровища закашливается, и Ричард полностью может его понять: дыхание и в самом деле перехватывает. — Наполняйте сундуки, мешки и карманы всем, сколько сможете унести — второй раз за одно плаванье сюда не возвращаются. Алва, шедший впереди всю дорогу, сейчас стоит в сторонке и даже не смотрит на несметные богатства в считанных шагах от него. Остальные же устремляются за каменьями и драгоценными металлами. Ричард уже собирается поспешить присоединиться, но его останавливает тихий голос и аккуратное прикосновение к локтю: — Подождите, юноша, — он оборачивается. Алва смотрит на него немигающим, странно отрешённым взглядом. — Могу ли я попросить вас о помощи? Ричард слегка растерянно хмурится. — Да? Этого неуверенного ответа хватает, чтобы Ворон, кивнув, крепче подхватил его под локоть и, держа в другой руке факел, повёл куда-то дальше в пещеры. Ход сразу же начинает петлять и ответвляться, и после того как они сворачивают в четвёртый раз, Ричард начинает путаться и, в конце концов, не выдерживает. — Куда мы идём, капитан? Ворон вдруг останавливается. В нешироком, но достаточно просторном для двух человек естественном коридоре света одного факела достаточно, чтобы разгонять сплошную темноту. В свете его огня Алва выглядит задумчиво. Он долгим взглядом смотрит на Ричарда, но не отвечает на вопрос. На его лбу и между бровей пролегла складка, а по чуть поджатым губам можно сложить впечатление, что капитан никак не может прийти к какому-то решению. Ричард моргает и коротко облизывает губы. — Вы… вы сказали, я могу чем-то помочь? Есть ещё какая-то такая же зала? Ещё какие-то… сокровища? Алва всё ещё смотрит на него этим нечитаемым взглядом и хмыкает. — Да, можно сказать и так. В таком случае Ричард не понимает, почему они не взяли с собой ничего — даже самой маленькой сумки, но говорит другое. — И вы… вы знаете, как туда идти? Алва отмирает, разворачивается и наконец продолжает путь: — Конечно. Это моё четвёртое посещение острова. Ричард идёт рядом, но Алва шагает неторопливо, словно они прогуливаются по какой-нибудь набережной, а не находятся в пещере на невесть где затерянном острове магического происхождения. Они ещё раз сворачивают. — Четвёртое? То есть вы не плаваете сюда каждый год? Алва хмыкает. — Может быть, и мог бы, но это весьма…затратно в эмоциональном плане, если угодно. К тому же каждый раз необходимо проходить через этот ужасный шторм. Не то чтобы я негативно относился к штормам — это естественное явление природы, но именно перед этим штормом даже моя удача бессильна. Он либо пропускает тебя — либо нет. Так что бесцельно я сюда предпочёл бы не соваться. Ричард в конец перестаёт что-либо понимать. Бесцельно? Но разве сокровища — не есть цель? Или… — Есть какая-то ещё цель кроме сокровищ? Сразу после вырвавшегося вопроса Ричард думает, что вряд ли получит на него ответ, но Ворон удивляет его: — Да, конечно. Первостепенная. И в этот же миг они выходят в залу, которая намного превосходит залу с сокровищами. Потолка не видно, стены теряются в темноте. Слышен звук водопада, но водной свежестью, которую он обычно несёт, не пахнет. — Нам нужно пройти через водопад, за ним скрыт проход. — Куда? Но Алва не отвечает, идя вперёд, и Ричарду остаётся только пойти за ним. — Вас кто-нибудь ждёт дома, Ричард? Ричард от неожиданности — и вопроса, и обращения — даже спотыкается обо что-то в темноте. Алва подхватывает его под локоть. — В Эрсоне остались матушка и три младших сестры. Алва почему-то угукает, но Ричад не успевает спросить, к чему был этот вопрос, — перед ними встаёт водопад. Он падает откуда-то сверху, но за ним действительно видно чернеющий проход. Они останавливаются шагов за десять до него. Мелкие брызги оседают у Ричарда на лице, волосах и одежде. — А что за водопадом? Алва молчит, смотря на водопад и хмурясь. Косится на Ричарда, потом снова на водопад. На скулах его ходят желваки, а губы поджаты. — Maldito Zurdo, hijo de mil putas! Крепко выругавшись, капитан резко отворачивается от водопада и каким-то усталым движением сжимает переносицу двумя пальцами. Ричард недоумённо моргает, но решает промолчать и проглотить вопросы. Алва наконец как-то мрачно хмыкает, проводит по волосам рукой, зачёсывая их назад и глубоко вздыхает, словно решившись на что-то. — Вот уж действительно, к Леворукому всё, — он говорит это тихо, а после поворачивается к Ричарду и протягивает ему факел. — Возвращайтесь назад, Ричард герцог Окделл, и проживите любую жизнь, какую захотите. Ричард хмурится, переводя взгляд с факела на Алву. — А вы? Ворон ухмыляется и небрежно пожимает плечами. Его глаза горят какой-то злой решимостью пополам с печалью: — А я останусь погостить ещё немного. Внутри Окделла нарастает какая-то тревога и непонимание. Протянутый факел он всё ещё не берёт. — Вы останетесь? Но почему? — Боюсь, остров не отпустит корабль и команду без должной платы за свои дары. Ричард моргает, а потом его сердце замирает, а глаза расширяются от догадки. — Что за водопадом? Алва качает головой: — Не будьте столь любопытны, юноша, любопытство кошку сгубило. Ричард всматривается в лицо напротив: серьёзное лицо человека, который принял решение и не намерен отступать. — Ну, так я не кошка. Ричард уверен, что глупее и безрассуднее поступка он никогда не делал в жизни, когда кидается к проёму, скрытому за водопадом. — Стой! Алва предсказуемо догоняет его всего в шаге от стены воды, хватает выше локтя и дёргает на себя, от инерции Ричард ударяется грудью о чужую грудь. Он стоит чуть выше на каком-то камне, потому они оказываются одного роста и пересекаются взглядом глаза в глаза. Если бы взглядом можно было убить, Ричард пал бы замертво, но ему нужно знать ответ, а раз нужно — он этого добьётся. — Что за водопадом? Он задаёт вопрос тихо, мягко, но в то же время твёрдо. И Алва сдаётся, фыркает, но не отпускает его руку и не отводит взгляд: — Закат, Лабиринт или Небытие — я не знаю, мне было всё равно, — он моргает и щурится, между бровей пролегает складка. — Три года я плавал на корабле под чужими парусами, но этого мне стало мало. Все байки не врут — я и впрямь заключил сделку с Леворуким, на этом острове. Не знать проигрыша, держать удачу за хвост и выходить из всех штормов невредимым — за малость: раз в четыре года платить жизнью «того, кого не забрало море», моряка, что пережил кораблекрушение. В этот год — твоей. Догадка оказалась верной, но Ричарда это не радует. Его в раз раздирает противоречие: значит, Алва спас его, дрейфующего в море, намеренно; не выкинул за борт, узнав, кто он такой, тоже не по тем причинам, что озвучил (или не только по ним); держал его на корабле лишь для единственной цели. Но… если всё так, почему же в последний миг он выбрал… обменять собственную жизнь вместо него? — Почему же тогда хотите заплатить собой? Взгляд напротив неуловимо смягчается, Алва скользит взглядом по его лицу, отпускает его локоть и повторяет путь кончиками пальцев: убирает со лба отросшую чёлку, проходится по скуле, приподнимает слегка за подбородок. — Я наблюдал за тобой всё это время. Я уже говорил, что я больше плохой человек, но в тебе нет ни капли зла. По-надорски упрямый, честный и бескорыстный, смелый и решительный. Ты действительно мог бы найти Рассветный остров. Ты похож на бездну света, на солнце, а я слепец, что жил во тьме и наконец прозрел. В другой ситуации Ричард бы насмешливо фыркнул на такую аллегорию, но сейчас в его горле пересыхает, а сердце ускоряет ритм. — Это взаимно. Это взаимно! Он поспешно и отчаянно подаётся вперёд, прижимаясь к чужим губам своими, Алва на секунду замирает, но после целует в ответ, и Ричард ощущает волну мурашек, потому что поцелуй совсем как в его сне: жадный, порывистый, заставляющий кровь быстрее бежать по венам. Алва отрывается от его губ, только когда лёгкие уже горят от нехватки воздуха, прижимается лбом ко лбу. — Я знаю, — его шёпот опаляет влажные губы, рука, удерживающая за шею, невесомо поглаживает кончиками пальцев. — Потому и отпускаю жить. С этими словами он резко отталкивает Ричарда, отбрасывает факел, и за два шага исчезает за стеной водопада. *** Несмотря на то, что он только что миновал стену воды, его одежда остаётся сухой. Рокэ оглядывается. Освещение напоминает сумерки, но неясно, приближают они рассвет или укроют всё ночью. Он стоит посреди какого-то сада, явно рукотворного, но запущенного: жёлтая и сухая трава, разросшиеся побеги колючих роз и буйно цветущие кусты магнолий. Но никакого запаха. Ни цветов, ни травы, ни пыли. На грубой каменной лавке под раскидистым лавром сидит человек. Рокэ встречал его шестнадцать лет назад, но тот не изменился ни на день — те же длинные светлые волосы, те же ярко-зелёные, цвета первой весенней листвы, глаза. — Рад снова приветствовать тебя, Рокэ. Леворукий улыбается и приглашающим жестом указывает на свободное место на скамье рядом с собой. — Не могу сказать того же в ответ. Демон коротко смеётся. — Не изменился, всё так же ходишь по краю дерзости. Мне это нравится в тебе. Но… — он садится на скамье боком, развернувшись к Алве корпусом. — Я надеялся на более долгое сотрудничество, но вот ты здесь. Признаюсь, это было для меня неожиданным. Рокэ невесело усмехается. — Для меня, признаться, тоже. Но я чту наш договор и его условий не нарушал. Раз в четыре года я привозил того, кого не забрало море, и отдавал тебе в обмен на свою удачу в качестве капитана корабля. Леворукий кивает и задумчиво поджимает губы. — Да, и в этот год я также рассчитывал получить своё. Ты ведь даже уже привёз подарок на остров, но отчего-то я вижу перед собой тебя, а не юного сероглазого моряка. Рокэ хватает сдержанности не сжать руки в кулаки. — Я счёл себя более ценным даром. Уж простите мне мою нескромную похвальбу. Светловолосый демон ухмыляется, но взгляд его тяжёл и словно раздражён. — Да, ты, бесспорно, весьма ценен. Но, видишь ли, твой подарок мне не подходит, и я буду вынужден тебя вернуть. Рокэ моргает. — Что? Леворукий щурится и недовольно поджимает губы. — Ты искренне и от всего сердца пожелал ценой собственной судьбы спасти другого. По законам мироздания, я не могу принять такую жертву. Самопожертвование во спасение — это чистое деяние и вне моей власти. Алва хмурится. Не может быть, чтобы было всё так просто: — То есть, ты меня сейчас правда отпустишь? И никакого подвоха? Леворукий пожимает плечами: — Наш договор считается расторгнутым, разумеется. Удача у тебя теперь такая же, как и у любого другого моряка, и полагаться ты отныне снова будешь только на свои умения и сноровку. В остальном — никакого подвоха. Вопреки расхожему мнению — я не получаю людей обманом, я люблю, когда они приходят ко мне добровольно. — И корабль со всей командой сможет уйти с острова? Леворукий чинно кивает, а после усмехается: — У тебя удивительная команда, Рокэ, — для пиратов вы слишком хорошие люди. *** Силы толчка Алвы хватает, чтобы оттолкнуть, но Ричард удерживает равновесие и не падает, а сразу кидается вслед за Рокэ, но прохода за водопадом просто нет. Он исчез в тот самый миг, когда в нём исчез Алва. Теперь за стеной воды просто камень, мокрый и холодный. Ричард отказывается в это верить, шаря по шероховатой поверхности, а сверху на него льётся поток воды. Отчаяние затапливает его с головой, холодная вода заставляет зубы стучать, а кости ломить, он делает два шага назад. Отворачивается от водопада. Мокрые волосы липнут к лицу, одежда — к телу. На каменном полу лежит чудом не потухший факел. Ну почему Алва это сделал? Зачем? Дать на краткий миг надежду и хрупкую уверенность во взаимности нежных чувств, а после так беспощадно уничтожить… С другой стороны, если рассказанное им действительно было правдой… он пожертвовал собой ради того, чтобы Ричард остался жив. Значит, едва осознанные самим Ричардом чувства и впрямь были ответны. Но это ранит даже больнее. Теперь никогда не узнается, что было бы, если… Но никаких «если» не будет. Стоит принять неизбежность факта: Рокэ Алва по прозвищу Ворон, самый известный пират Померанцева моря ушёл в Закат. Ричард запоздало осознаёт, что по лицу кроме холодных капель воды стекают и горячие слёзы. Он яростно утирает лицо. Нужно возвращаться. Но что он скажет команде на вопрос, где на этот раз потерял капитана? Но Ричард не успевает сделать ни одного шага, как его ударяет в спину, он всё же теряет равновесие и кубарем летит на камни, успевая сгруппироваться. Падение болезненное, но боль перекрывает удивление и неописуемая радость: ещё даже не обернувшись, он узнаёт эту кэналлийскую ругань, а потом и видит в сумрачном свете одинокого факела Рокэ Алву — живого и невредимого. — Рокэ! И он порывисто обнимает мужчину, желая убедиться, что тот не морок. Горячие ладони ложатся ему на спину, обнимая в ответ. — Я здесь. Ричард чуть отстраняется, заглядывая в знакомые глаза, и даже в полумраке видит радостный блеск. — Но как? Губы Алвы растягивает широкая улыбка. — Леворукий не пожелал терпеть мой скверный характер, поэтому это придётся делать вам, герцог Окделл. Согласны? Ричард смеётся. — А вы повысите меня до законного звания мичмана, капитан Алва? И Рокэ смеётся в ответ. Они возвращаются к команде, и Ричард даже успевает набить карманы и небольшой мешочек самородками и каменьями, пока Алва коротко перекидывается разговором с Графом и Милле. Последний улыбается, а Лионель хлопает Алву по плечу. Они относят добычу на корабль, поднимают якорь. Далеко на востоке занимается в небе дымка рассвета. «Моро», ведомый стоящим у руля Алвой, минует тесный проход между скал и вырывается в открытое море. Ветер раздувает паруса, небо светлеет с каждым мгновением всё сильнее, и дальше всю команду, а вместе с ними Ричарда и Рокэ, ждут лишь всё новые бескрайние чужие горизонты.