Записки сломанного человека.

— Ты жалеешь о чем нибудь? — Он смотрел на ее лицо открыто и заинтересованно. Чуть покачивая в пальцах чашку, стуча донышком о блюдце, что вызывало на ее лице гримасу как от зубной боли. Как давно ее стали раздражать такие звуки? — Да, жалею, — Она криво усмехнулась и опустила голову, закрывая лицо волосами. — О чем же? О том, где училась? Или где работала? О чем вообще может жалеть настолько счастливый человек? — О каждом своем вдохе и выдохе. О жизни, которую я прожила, — Даша выпрямилась и перевела взгляд на улицу за окном, ловя глазами лучи закатного осеннего солнца. — То счастье, которое есть у меня сейчас — не то, чего я хотела. Да, я прожила свою жизнь так, как прожила. Но лишь потому, что мне не хватило смелости не плыть по течению. Надо было переть поперек. Он осторожно поставил чашку и пристальнее вгляделся в ее лицо. Уголки рта опустились, глаза заволокло дымкой воспоминаний, а плечи ее поникли. — Ты ещё молода, а говоришь так, словно тебе скоро девяносто будет. — Паш, морально я уже одной ногой в могиле. Как думаешь, мне уже стоит искать душеприказчика? — Она невесело улыбнулась и пожала плечами. Это было сказано так естественно и буднично, что его передёрнуло. Девушка поднялась со стула и похлопала себя по карманам, в поисках бумажника. Выложив несколько купюр, снова ему улыбнулась. — Спасибо за встречу. Было приятно узнать, что ты счастлив. Всего доброго и хорошего дня, — Закончила она автоматическим, годами наработанным холодно-дружелюбным тоном, каким завершают разговор с операторами банков и стоматологических клиник с холодных обзвонов. Такая привычка нарабатывается годами. Он и сам мог часами держать улыбку, достаточно убедительную, чтобы никто не обращал внимания на то, как она сводит ему скулы и какие отстраненные у него глаза. Дело привычки. Дверь хлопнула, звеня колокольчиком, оповещая о том, что она ушла. Просто ушла, как всегда делала, появляясь в его жизни из ниоткуда и стремясь в никуда. Он ничерта не знал о ней, о ее бедах, и грешным делом думал, что она уже давно проросла цветами. В его воображении это всегда были маргаритки, хотя она их ненавидела. Ей были ближе деревья и осока. Он это помнил ещё со времён какой то совершенно иной, другой жизни. Со времён, когда ее звали иначе, улыбалась она чаще, да и смеялась тоже. Со времён, когда и он сам был другим человеком. С другими мечтами и целями. — Я скучаю, — Произнес он уже опустевшему и наверняка остывшему стулу. — Всегда скучаю. Вздохнув, мужчина допил кофе и вышел в прохладу вечера. Так странно было встретить Дашку здесь, так далеко от ее любимого края. Так близко к морю. Он помнил, что гибель мужа ее надломила, но не знал, что сломала. Что она так и не смогла устроить свою жизнь ровным потоком где-нибудь в деревне, поближе к лесам. Что ее носило по городам и весям, пока она не остановилась тут, вроде как обретя душевный покой, хотя это было лишь иллюзией, которой она прикрывала свое одиночество. Павел стоял на пирсе, совершенно не помня как дошел до него. Под ногами шелестело и ластилось еще теплое море. Чайки плакали в вышине, так что их гомон был всюду. Скрипели доски пирса под ногами от набегающих волн. Он опустил взгляд на свою правую руку, разглядывая обручальное кольцо, которое так и не снял после развода. Она помогала выбирать их, эти кольца. А он словно выбирал их для брака с этой женщиной, а не с другой. Почему он не сказал Даше, что давно развелся, так и не заведя детей? Потому что она принципиально не возвращается? Ну, так они теперь совсем другие люди, взрослые, побитые, переломанные. Им бы начать все заново, вновь узнавая друг друга. Но он молчал, проклиная самого себя. Она была права, когда говорила, что надо было плыть поперек, а не по течению. Сняв кольцо, он покрутил черный титановый ободок в пальцах и, хорошенько размахнувшись, как гранату кинул его в море. Пусть оно ест его боль и отчаяние. Он устал нести это в одиночку. Развернувшись и не оглядываясь, он направился к гостинице, доставая на ходу телефон и набирая сообщение той, которая ненавидит возвращаться назад.