Шок и трепет

      Чиркнула и зашипела спичка. Джим Гордон открыл глаза.       Он уже привык просыпаться иначе: впускать горячий воздух в легкие и отлеплять насквозь промокшую спину от койки в казарме. Внутри барака, где располагалась их часть, круглосуточно трещал кондиционер, но от жары это не спасало — каждое утро Гордон просыпался в пекле.       Даже самое тёплое лето в Готэме не могло сравниться с обычным днем среди пустыни.       Но теперь Гордон был бы рад даже протухшему салату из пайка. Салат всегда портился ещё где-то над атлантикой и никогда не доходил до армейских частей в пригодном для употребления состоянии: каждый завтрак в Ираке начинался с очередного подтверждения скоротечности жизни зелени.       Иногда Гордон и сам чувствовал себя этим салатом. Пришедшим в непригодность ещё до высадки.       В день, когда это случилось, все было как всегда — только у Джонса родился сын. Фотографию прислали по почте. Постоянная связь с внешним миром у них отсутствовала: на самом деле солдатам не давали лишний раз засорять частоту, но официально спутник просто находился вне зоны доступа. За обаками. И никаких звонков из дома.       Так что Джонс узнал о том, что у него родился сын, только через три или четыре дня — потому и бегал, как заводной, от счастья. Пытался вписать в свои последние дни наличие сына: он-то не знал, что уже стал отцом. Джонс и Гордону показывал то фото. Плевать, что все новорожденные дети на одно лицо — Гордон честно порадовался вместе с ним, а потом они с остальными парнями качали Джонса на руках, а потом их отряд обстреляли и Джонс погиб одним из первых. В грузовике он сидел у окна.       Должно быть, в Ираке нельзя быть счастливым. Это плохо заканчивается.       Сразу же после того, как по ним открыли огонь, Гордон получил приказ уйти с дороги. Водитель этого сделать не успел.       Их оттеснили. Гордон не знал, что случилось дальше — был уверен только в том, что водителя снайпер снял одним из первых. Ещё Гордон знал, что водитель был хороший мужик. Был.       Когда грузовик перевернулся от взрыва под колёсами, Гордон потерял рацию. А потом их отряд начали давить, как тараканов под колпаком.       На дневку они с Эдуардо устроились в низком ущелье. Что случилось с остальными, Гордон мог только гадать. И он не надеялся ни на что хорошее.       Теперь Гордон дремал в ожидании темноты, чтобы двинуться в путь. Им предстоял долгий ночной переход по компасу и карте, одним среди заминированной пустыни.       По крайней мере, пустыня хороша тем, что в ней нет вражеских частей.       После пробуждения Гордон увидел перед собой силуэт Эдуардо, но никак не мог понять, для чего тот жёг спичку: почти стемнело, никакого света вокруг. Он все равно сказал:       — Потуши огонь.       — Никакого огня, Джим.       Гордон снова закрыл глаза и попытался уснуть, будто и не было в упор расстрелянного грузовика с солдатами, но в следующую секунду совсем близко всполыхнуло и затрещало.       Их снова обстреливали.       Выстрел попал в фосфорную гранату в рюкзаке — их единственную сигналку, дающую шанс на спасение: шанс этот дымился и трещал, озаряя все кругом красным заревом. Теперь темнота не скрывала их, и выстрелы вокруг тарабанили с новой силой: то тут, то там песок раскидывали не долетевшие до своей цели пули.       Никакого патриотизма, жажды отмщения и праведного гнева: они бежали без стыда и памяти. Только бы уйти из зоны видимости — покинуть круг света от полыхающего среди пустыни костра, пока по их следам вспарывали песок пули.       И уже вдали от злополучного ущелья, когда красное зарево угасло, погрузив их в зловещий сумрак, Гордон вспомнил.       — Помнишь, на песке лежал компас, когда я ложился? Помнишь? — его голос звенел отчаянной ноткой.       Эдуардо медленно покачал головой. Он уже знал, что произошло.       — На песке ничего не лежало, Джим, ты сам все убрал в рюкзак.       Гордон замолчал и отвернулся, чувствуя себя последним человеком на земле.       Дальше шли молча.       Ближе к дороге лежало много мин. Покойный водитель ещё днём убедился в этом. Они держались на расстоянии от любого ориентира, рискуя потеряться среди мёртвой земли, на многие мили среди которой не было ни единой души кроме тех, кто желал им смерти.       На севере военные силы Ирака ещё держали позиции. Гордон и Эдуардо шли в сторону Тикрита на юго-восток, рассчитывая выйти к реке — а там идти вдоль, пока не наткнутся на пост своих.       Стемнело окончательно. Последние полосы заката потемнели и растворились в первобытной темноте. Гордон влез на камень и оглядел местность через очки ночного видения, потом снял их и взглянул на небо, усыпанное созвездиями. Такими яркими они могут быть только в пустыне.       — Эдуардо, ты умеешь ориентироваться по звездам?       — Я не морпех, но полярную звезду найти сумею.       — Да? Я что-то её не вижу.       — Должно быть, она за теми скалами.       — Или вон за теми, смотри.       — Черт. По крайней мере, я уверен, что вон там большая медведица.       — Это ты верно заметил. Так в какой она стороне?       — Без понятия.       — Лучше двинемся днем. По солнцу мы найдём дорогу.       — Не лучшая идея, Джим.       — Идти вслепую по пустыне тоже не лучшая идея.       — Нас нашли сейчас, а днем мы будем как на ладони. Ты же сам понимаешь. Если вон в тех горах есть снайпер…       — Хорошо, я тебя понял. Солнце село с той стороны, так?       — Готов поклясться, что за тем уступом.       — Значит, там запад. Будем держаться левее того уступа.       — И искать полярную звезду.       — Да. Идем и ищем полярную звезду.       Так они шли всю ночь. Сперва прохлада была даже приятной — после того, как они чуть не сварились заживо в униформе под палящим солнцем.       Ближе к часу после полуночи они стали замерзать.       Когда слева небо начало светлеть, Гордон уже не чувствовал пальцев ног. Занялся рассвет.       Поднявшись, солнце быстро прогрело голую землю, и уже совсем скоро Гордон помянул добрым словом висящий в части кондиционер. Пускай его работа прежде оставалась незамеченной, теперь Гордон понимал, сколько хорошего для него делало правительство на самом деле.       До этого дня.       Вдруг посреди пустыни они наткнулись на пастушью стоянку. Гордон не переставал удивляться, насколько это непрошибаемые люди: в нескольких часах пешего хода ночью вели стрельбу, а этим все равно. Горцы-пастухи по-прежнему живут в своих лачугах и им плевать, кто бродит по землям вокруг.       Чуть вдалеке Гордон разглядел пустой загон для скота под навесом. Ближе — низкий дом и, вплотную к нему, обветшалый сарай.       Им навстречу вышел почти седой пастух. Его голова по местному обычаю была обмотана тряпкой, из-под неё со смуглого и грубого лица глядели большие и ясные глаза. Пожилой пастух шел к ним бодро, хоть и прихрамывая, и дружелюбно махал раскрытой ладонью, опираясь второй рукой на длинную палку, служившую ему одновременно пастушьим посохом и старческой тростью.       Гордон невольно подумал о том, что его отец мог бы выглядеть так же, если б дожил до такого возраста.       — Идём дальше, — тихо сказал Эдуардо над его плечом. — Мне здесь не нравится.       — Лучше подойдём ближе и оценим обстановку.       — Те, кто вёл огонь вчера, могли отступить сюда.       — Я не хочу, чтобы нас обстреляли в спины. Они уже видели нас. Мы либо обречены, либо ничего не теряем.       Эдуардо кивнул, но мнения не изменил. Он не спускал пальца со спускового крючка.       Пастух подошёл к ним и миролюбиво улыбнулся — вблизи чужак понравился Гордону ещё больше, и он смело пошёл в сторону дома. Эдуардо держался поодаль.       По полу дома были тесно распиханы лежбища большеглазого семейства, в углу сидела женщина с замотанным тряпкой лицом — видно только глаза — и несколько детей, пола которых, как и их количество, определить было трудно. Все они сбились в кучу и в тряпки, как дикие звери, и все смотрели на вошедшего солдата, как на Смерть во плоти.       Гордон медленно поднял раскрытую ладонь на манер пастуха, что так же объяснил ему свои намерения. Семейство по-прежнему смотрело на него во все глаза.       Мимо окна прошел Эдуардо с поднятой винтовкой. Он осматривал периметр.       Гордон подумал о том, что люди перед ним живут под пулями и при этом умудряются как-то держать свой скромный быт. Они слышали, как стреляли ночью, не могли не слышать. Связывают ли они эти выстрелы с ним? Кто он для них — убийца?       Он понял, что его раскрытая ладонь похожа на насмешку, и опустил ее. Отвернулся, чтобы больше не видеть испуганные глаза перед собой.       Гордон только немного задержался у входа, радуясь переливу света в драной тряпке, что висела в проёме наподобие шторы. Впервые за сутки ощутил он, что такое человеческая жизнь.       Впервые за сутки. А казалось, за целую жизнь.       Гордон вышел из дома — присоединился к Эдуардо как раз в тот момент, когда тот подошёл к двери в сарай и рывком распахнул её. В тот же миг раздался выстрел.       Эдуардо остался на ногах.       Гордон подбежал и увидел в сарае подростка. Рядом с его головой чернел небрежный росчерк крови. Рука ещё сжимала самопальное ружьё.       Пастух что-то кричал, когда бежал к ним — вернее, он бежал в их сторону, но их он не видел. Он бежал к своему сыну. Эдуардо опрокинул его и прижал горло коленом. Гордон видел, как из глаз задыхающегося старика брызнули слезы.       Гордон подумал о том, что ребёнок в сарае не мог быть старшим — у этого старика наверняка есть сын его возраста. Может, чуть старше. Может, именно старший сын этого старика вчера вел огонь по ним. Может, именно он уже убит каким-нибудь американцем или самим Гордоном.       Может быть.       Гордон пялился на Эдуардо, прижимавшего к земле немощного старика, и намеренно не смотрел в сторону дома с тряпкой в дверном проёме. За его спиной чернел сарай с убитым ребёнком.       Он отошёл в сторону на еле гнущихся ногах.       С расстояния Гордон видел, как Эдуардо поднял пастуха и отвёл в дом. Зашёл вместе с ним, а потом вернулся один и закурил.       Если бы Гордон был рядом, он бы не позволил этому случиться.       Чуть погодя Гордон зашел в сарай и прикрыл лицо убитого мальчика его же одеждой. Посмотрел на кремневое ружьё, разжал мёртвые пальцы на прикладе и поднял его. На вид ружью было лет сто.       Гордон вернулся на солнце и подошел к Эдуардо.       — Он бы не выстрелил.       — Это уже неважно.       — Он сидел там на случай, если мы сделаем что-то с его семьёй.       — Думаешь, он бы понял, что мы делали? Думаешь, он бы не пальнул в тебя, если бы ты вышел из дома на минуту позже?       Гордон смерил Эдуардо тяжёлым взглядом.       — Ты не должен был его убивать.       — Почему тебе не плевать? Им вообще нельзя иметь оружие, — равнодушно ответил Эдуардо, тыча окурок в стену и оставляя на ней пепельный отпечаток. — Ты же сам любишь, когда все по правилам.       Эдуардо заглянул в окно и убедился в том, что семейство горцев остается внутри. Затем щелкнул предохранителем и пошел дальше, не дожидаясь командира.       — Это же была не гребанная М-16, — тихо сказал Гордон и быстро пошёл вперёд, обгоняя его.       Бесконечное море песка и пыли раскалилось под солнцем, горизонт дребезжал и плавился от температуры. Гордон шёл вперёд.       — Джим, остановись, — говорил ему Эдуардо, — дальше ничего нет. Давай вернёмся. Нам пора разбить лагерь.       Гордон его не слушал, он упорно шёл вперёд.       Там, куда он шёл, действительно не было места для днёвки: только линии электропередач с обрезанными проводами, мусор и след шин американских грузовиков. По этим следам можно было дойти до базы, но длятся они два километра или сто — этого Гордон не знал, и на это ему было плевать.       Он шёл на юго-восток при свете дня. Солнце светило слева, постепенно поднимаясь и выходя в зенит. Идти под ним в форме и каске становилось невыносимо, но Гордон знал, что с непокрытой головой точно будет не легче.       Даже местные в полуденный час сидят по домам. Они с Эдуардо шли. Шли по пустыне, и даже Эдуардо, должно быть, понимал, что возвращаться домой Гордон уже не планировал.       Гордон сел на песок, когда тени уже прижимисто прятались под ногами. Солнце повисло посередине неба. Пересохшее горло горячий воздух тер наждачкой, на губах ошметками болтались куски ссохшейся кожи. Вода во фляге подходила к концу, Гордон знал это. Ни за чем и никогда он не следил так ревностно, как за водой в этой пустыне.       Где там остался Эдуардо он даже не думал, пока не сел и не обнаружил его прямо перед собой. До этого момента Гордону казалось, что он один.       Гордон смотрел на Эдуардо, истекая потом, и его голова шла кругом от жара. Еле двигая сухим языком, шкрябая им десны и щёки, он проговорил:       — Я никогда не смогу понять, почему ты это сделал.       Эдуардо смотрел на него в отупении, близком к потере сознания.       — Скажешь, что я не мог этого сделать? Так напиши рапорт, посмотрим, кому ещё не наплевать, кроме тебя.       — Да, черт возьми, ты мог это сделать! Ты имел право, но это неправильно.       Эдуардо мрачно засмеялся ему в лицо и покачал головой.       — Глядите все: вот он, Джеймс, мать его, Гордон, последний апостол в пустыне!       Гордон тихо повторил «это неправильно» и будто бы успокоился. Эдуардо напротив откинулся на спину и, казалось, был готов истаять в песок, как свечка.       Гордон закрыл глаза.       — Почему твоя рация неисправна? — тихо спросил он.       — Частоты неверные, — ответил Эдуардо.       Гордон чуть промолчал, складывая два и два в уме.       — У нас на рациях не могут быть разные частоты. На моей связь с базой была, значит, и на твоей должна быть. Попробуй еще раз.       Эдуардо молчал. Гордон подождал немного, надеясь расслышать такой родной, спасительный шорох рации.       Ничего не происходило.       Из последних сил Гордон привстал и открыл глаза.       Он был один.       Гордон не знал, сколько времени провел там, на песке под палящим солнцем. Не знал, сколько пялился на то место, где видел Эдуардо в последний раз. Не знал, сколько лежал без сознания, пока не услышал где-то очень далеко шум вертолёта.       Его нашли по стрельбе. Поисковый отряд пошёл на звук от того выстрела, что убил мальчишку. Гордона это спасло.       Эдуардо остался в грузовике. Джонс, водитель и ещё пара хороших ребят на базу уже не вернулись, но Эдуардо дожил до момента, когда к ним подошло подкрепление, и их отбили. Его и добрую половину отряда.       Тело Джонса уже было на пути домой. Там его похоронят под флагом, и его сын будет знать, что отец умер героем.       Похоронят в закрытом гробу, на специальном кладбище. Гордон задумался, принесут новорожденного ребёнка на похороны или оставят дома.       На базе Эдуардо встретил его у санчасти — Гордон козырнул с уставшей улыбкой и сказал избитое:       — Спасибо за службу.       Губы уже заживали.       Эдуардо понял все по глазам. Кивнул и сжал его плечо. Теперь он точно был рядом.       Гордон зашёл в барак и лег на койку под окном. В окно ещё светило слепящее солнце.       В Ираке темнеет поздно.