(Still) Smells Like Teen Spirit

Все счастливые люди на встречах выпускников похожи друг на друга, каждый несчастный скрипит зубами от зависти по-своему. Лев Николаевич Толстой. Наверное. Любой дурак знает, что на встречу с бывшими одноклассниками идти нужно только в том случае, если тебе есть, чем похвастаться. Сережа Лазарев, видимо, хуже последнего дурака и совершает ужасную глупость, решившись-таки прийти сегодня в этот то ли бар, то ли клуб, то ли ресторан. Нет, он долго размышлял, составил ментальный список «за» и «против» похода. С одной стороны, он брошенка, с трудом воспитывающий четырёхлетнего сына без поддержки альфы, работает консультантом в парфюмерном магазине (продают они китайские подделки) и вновь живет с родителями в двухкомнатной квартире. С другой, спустя десять лет он ни капли не подурнел, сохранил после родов тонкую талию и смотрится все тем же свежим гибридом персика и огурчика. В итоге желание блеснуть неувядающей красотой побеждает, и Сережа идет. Идет навстречу будущей депрессии, видимо, потому что прямо сейчас он, кажется, в двенадцатый раз выслушивает нескончаемую историю от кого-то из бывших однокашников об удачной карьере или счастливом браке. Хочется выть. А раньше Сереже хотелось петь. В школе он мечтал о сцене, музыке и славе. Да и данные у него все были, чтобы пойти этим путем. Но в итоге, едва отплясав на выпускном, Сережа выскочил замуж за перспективного молодого альфу, с которым развелся спустя полтора года. А второй муж сбежал от него два года назад, не потрудившись обеспечить сына алиментами. Так и не спел свое Сережа. Невольный приступ печальной ностальгии, которой не избежать на подобных мероприятиях, обостряется, когда Сережа, вырвавшись из лап Иры Мягковой, демонстрирующей фото дорогого ремонта в новой квартире (сама закрыла ипотеку, представляешь, Сереж?!), натыкается взглядом на Арсения Попова. Вот уж кого глаза бы еще десять лет не видели. Формально в школе они считались друзьями. Ну или, по крайней мере, добрыми знакомыми. Еще бы — два самых красивых и популярных омеги в параллели, им по статусу полагалось вращаться в одних кругах. При встрече всегда склонялись головами навстречу и громко целовали воздух друг у друга над ухом, даже не пытаясь соприкоснуться щеками. Арсений учился в параллельном классе, поэтому необходимости часто общаться не возникало. Тем не менее он всегда маячил у Сергея пред глазами. Точнее, его спина маячила, потому что по какой-то нелепой вселенской несправедливости Сережа всегда оставался на пару шагов позади. Если вокруг Сережи вились три поклонника, то у Арсения в этот момент их было пять. Если Сережа заканчивал год с одной (всего лишь одной!) четверкой, то у Арсения был идеально чистый аттестат. И на всех олимпиадах Арсений опережал Сережу, и даже, пока Лазарев с трудом тянул музыкалку, Попов умудрялся посещать и драмкружок, и художественную школу, и вроде даже благотворительностью занимался. Иногда Сереже казалось, что он сам себе Арсения выдумал, чтобы жизнь медом не казалась. Только в одном Сереже удалось Арсения обыграть. В разборчивости в личной жизни. Ну или в наличии хорошего вкуса, можно и так сказать. Главной сенсацией в выпускном классе стал неожиданный роман Арсения с одноклассником Сережи — Антоном Шастуном. Антона Сережа помнит не благодаря, а вопреки. Тот, даром что был альфой, казалось, собрал в себе все черты, для этого вида недопустимые. Худющий, угловатый, нескладный, вечно неуверенный в себе задрот, не преуспевающий ни в учебе, ни в социализации. Сейчас Сережа думает, как им крупно повезло, что тихоня Шастун в какой-то момент не перегорел и не притащил на урок дробовик, чтобы поквитаться с вечно издевавшимися над ним одноклассниками. И вот с таким экземпляром вдруг начинает встречаться главная (и от этой мысли у Сережи до сих пор глаз дергается) звезда школы. Они и пересечься-то, по идее, нигде не должны были, но однажды оказались вместе на дежурстве. Чем там Шастун Арсения впечатлил, осталось загадкой, однако с того момента и вплоть до выпуска они были не разлей вода. Говорили разное. Кто-то считал, что Шаст для Попова — новый вид благотворительности, кто-то всерьез утверждал, что тут имел место приворот. Сережа же мстительно склонялся к мысли о стереотипном подростковом бунте против системы. Так или иначе, ни у кого не возникало сомнений, что, как только отзвучит стандартная речь директрисы про «сегодня перед вами открываются все пути», пути Арсения и Антона как раз-таки разойдутся. Или, попросту говоря, Попову надоест валять дурака, и этого самого дурака он бросит. Был еще один случай, о котором вспоминать не очень приятно. Классе в девятом, еще до начала нашумевшего романа красавицы и чудовища, Антон подошел к Сергею на дискотеке и, жутко волнуясь, пригласил на медляк, краснея огромными ушами. Стоявшие вокруг друзья-омеги и ухажеры-альфы захихикали, и Сереже, хоть и было в глубине души жалко замухрышку, стало ужасно неловко, что с ним у всех на виду произошло такое недоразумение. Кажется, он даже не ответил Шасту, только картинно громко рассмеялся и отвернулся. Не самый лучший эпизод в биографии Сергея, да. Те самые друзья, которые хихикали, сегодня и вовсе не явились. Видимо, тоже составили ментальный список, и колонка «против» повела в счете. Умнички какие. Сереже бы их предусмотрительность. Впрочем, шастуновских ушей на горизонте тоже не видно. Видимо, бедолага не вынес неизбежно последовавшего после окончания школы расставания с Арсением, нескончаемых тычков от окружающих, спился, замерз зимой пьяным в сугробе, лишился обеих ног и сейчас доживает свои дни где-нибудь в доме инвалидов. Ну или что-то вроде этого. Жалко, конечно, но Сережа не виноват. Не он же первый начал эту травлю. И не он поманил изгоя, а потом разбил ему сердце. Кстати о сердцеедах. Арсений по-прежнему находится в центре внимания. Он буквально стоит посреди зала с бокалом в руке и снисходительно улыбается направо и налево тем, кто даже спустя десять лет заглядывает ему в рот. И Сергею очень бы хотелось верить, что Попов вновь обогнал его на пару пунктов и у него в послужном списке минимум три развода и пятеро детей, но вряд ли это правда. Арсений, сволочь такая, замечательно выглядит. Кожа гладкая, глаз сияет, рубашка сидит идеально — его будто из палаты мер и весов сюда отправили, чтобы Сережу извести. Смотреть противно. Лазарев и не смотрит. Переводит взгляд и неожиданно цепляется за фигуру, которая явно больше заслуживает его внимания, чем чертов Арсений Попов. У барной стойки сидит молодой мужчина, альфа. В полутемном освещении Сереже бросаются в глаза точеный профиль, с которого будто статую Давида тесали, ниспадающая на лоб кудрявая челка, длинная шея, широкая линия плеч под светлым блейзером, небрежно придерживающая телефон кисть, унизанная несколькими браслетами, и бесконечные ноги в темных брюках. Инстинкты мгновенно переводят Сережу в режим боевой готовности. Этого человека он не знает — тот явно не похож ни на кого из тех, с кем Сережа учился. Было бы круто, если бы это оказался, например, хозяин этого бара-клуба-ресторана. Ну или чей-то друг или брат. Хуже всего, если муж или парень, но и в этом нет ничего криминального, если правильно изучить творчество Аллегровой. В конце концов, Сережа еще хоть куда. Выпрямив спину и поправив волосы, лебединой поступью он направляется в сторону бара. — Привет, — елейно тянет Сережа, вдыхает тонкий, но приятный запах лесного ореха и немного скашивает глаза в сторону, пытаясь рассмотреть, есть ли на правой руке красавчика кольцо в стратегически важном месте. К сожалению, та самая рука сейчас обвивает ножку бокала с шампанским, и обзор закрыт. — Привет, — дружелюбно отвечает незнакомец и широко улыбается. Вблизи он еще привлекательнее. Сережа определенно раньше видел у кого-то такой же добрый взгляд, но не задерживается на этой мысли, потому что здесь и сейчас он сосредоточен на том, чтобы строить светлое будущее, а не ковыряться в прошлом. Контакт явно налажен, и Сережа впервые за вечер не жалеет, что сюда пришел. — Не посоветуешь, стоит ли заказать это шампанское? — Сережа старательно строит глазки. — Честно? Понятия не имею, я больше по пиву. Все шампанское для меня отдает кислятиной, не эксперт, — черт, когда он так улыбается, у него очаровательно округляются щечки. Сережа тает, как мороженое в жаркий полдень. — Ну тогда посоветуй мне пиво. И кстати, как тебя зовут? — Лазарев переходит в активное наступление. Брови незнакомца озадаченно ползут под чёлку. Он сползает с барного стула и неожиданно оказывается еще выше, чем Сережа думал. — Сережа… Ты что, меня не узнаешь? Сережа зависает и смотрит на альфу, как идиот, пытаясь ухватить за хвост какую-то догадку, которая от него ускользает. — Антоша, милый, а я тебя ищу повсюду, — оторопевший Сергей переводит взгляд на ненавистную темноволосую голову, которая в этот момент приникает к плечу Сережиного собеседника, а рука с золотым кольцом на безымянном пальце уверенно ложится на лацкан песочного пиджака. Не выходя из оцепенения, Сережа наблюдает, как рука альфы с парным кольцом обвивает талию Арсения Попова. Попова ли теперь?.. Сергей, продолжая существовать в подобии транса, вновь смотрит в лицо альфы, в добрые глаза, и наконец в несчастной лазаревской голове шестеренки поворачиваются в нужном направлении и паззл сходится. Антоша, милый — это Антон Шастун?.. Пиздец. Это Антон Шастун. Все с теми же ушами, которые сейчас почему-то вообще не бросаются в глаза. И обе ноги на месте. Ни на миллиметр, походу, не укороченные. Выходит, не ночевал он бухой в злополучном сугробе. — Ой, Сереженька! — Арсений, сучка, наконец делает вид, что замечает Сережино существование. — Да ты не представляешь, как я тебя рад видеть! — и в ту же секунду склоняется к лазаревской голове, чтобы сделать над ухом пресловутый «чмок». — Арсений, радость-то какая, — на автомате бормочет Сережа. Антон по-прежнему улыбается и обнимает Арсения, ласково на него поглядывая. На счастье Сережи эту сцену из плохого водевиля прерывает пьяный Игорь Джабраилов, который замечает их и бросается приветственно хлопать Шастуна ручищами по спине. Лазарев вспоминает, что в школе они, кажется, ладили. Игорь и Антон отходят в сторону, а Арсений облокачивается на барную стойку, копируя позу своего (теперь это уже очевидно) мужа, и продолжает немного насмешливо рассматривать Сережу. Ситуация хуже, чем в школе. — Получается, вы до сих пор вместе, — говорит Сережа слабым голосом, потому что нужно что-то сказать. — Получается, — Арсений медленно потягивает шампанское. — А… Антон изменился, — это звучит еще глупее предыдущего утверждения, но Сережин мозг после всех потрясений не способен воспроизводить развернутые речи. — Да ну? — вскидывает Арсений бровь. — А по-моему, ничуть. — Выглядит… хорошо. Ты тоже. Вы оба замечательно выглядите, — лепечет несчастно Сережа. — Спасибо. Но не стоит судить людей по внешнему виду, — что-то Сереже подсказывает, что эти слова относятся вовсе не к предыдущей его фразе. — Да, конечно. Я сыну всегда так и говорю, — произносит Сережа и тут же жалеет о сказанном. Арсений, повернувший тумблер до отметки «главная сука», сейчас узнает, что Лазарев — отец-одиночка и неудачник, и окончательно уничтожит его. Арсений, как ни странно, наоборот, смягчается. — У тебя сын? Как его зовут? А сколько лет? Четыре? Это здорово. А нашей Алисе через два месяца уже семь будет. Односложно отвечая на чужие вопросы и вполуха слушая про успехи дочери Антона и Арсения, Сережа невольно скользит взглядом обратно к ладной фигуре Шастуна. Так пялиться, конечно, неприлично, но… — Мы долго не могли определиться, в какую школу ее отдать. Антон хочет в гимназию с уклоном в изучение иностранных языков, а я хочу, — тут Арсений приближает лицо к Сереже и переходит на звенящий шёпот, — я хочу, чтобы ты перестал облизывать глазами моего мужа и отъебался. Сережа хлопает ресницами, но Арсений уже выпрямляется, допивает шампанское и, бросив «еще не прощаюсь», плавно, но уверенно двигается в сторону Антона, на локте которого в данный момент повисла какая-то девица из параллели. Ее фамилии Сережа не помнит, но, судя по ее напору, она намерена сменить эту самую фамилию на «Шастун». Спустя несколько коктейлей Сережа, продолжая охуевать от происходящего, спускается на первый этаж и идет в туалет рядом с гардеробом, справедливо рассчитывая, что здесь не будет столько народу, как в уборной наверху. Несмотря на то, что его целью было всего лишь освежиться, в результате он уже минут 15 в полном одиночестве сидит на крышке унитаза, размышляя о неисповедимости путей Господних. Внезапно хлопает внешняя дверь и доносится сумбурный топот нескольких ног, будто кто-то кого-то тянет, а кто-то кому-то сопротивляется. — Арс, ты совсем ебанулся? — раздается знакомый голос, и Сережа внутренне обмирает. — Ну если и ебанулся, так даже прикольнее, — дверь соседней кабинки хлопает, а Лазарев невольно поднимает ноги, сжимаясь в комок на крышке унитаза и чуть ли дыхание не задерживая. Слышится шорох одежды. Борьба, начатая за пределами кабинки, явно не прекращается. — Ты правда хочешь трахаться в общественном туалете, куда в любую минуту может зайти кто угодно? Где твои принципы? — Мы на встрече выпускников, Шаст. Тут действуют не принципы, а шаблоны. Возбужденный омега затаскивает в сортир горячего альфу, чтобы соблазнить — разве не стандартный, но цепляющий сюжет? — Ты как раз ненавидишь шаблоны. Что случилось? Возня, кажется, прекращается. Их голоса становятся спокойнее, но дыхание — Сережа прекрасно слышит — все еще тяжелое. — Ничего не случилось, — Арсений звучит немного обиженно, — просто мне неприятно. — Что? — То, что все вокруг на тебя пялятся, как на сладкий жирный кусок торта. В школе глумились, идиоты, не замечая, какой ты охуенный, а тут вдруг опомнились. — Арс, не заводись, в школе все ведут себя, как идиоты. — Ты тоже хорош. — Я?! — Конечно. Зачем ты так с ними добр? Никто из них и пальца твоего не стоит. А ты всем так улыбаешься, будто это твои друзья. Они и рады стараться. Лазарев, падла, кажется, еле сдержался, чтобы прямо там не залезть на стол и раздвинуть перед тобой ноги. Это вопиющая несправедливость! Сережа бы никогда не стал раздвигать перед Антоном ноги посреди ресторана. Дотерпел бы до более подходящих для этого помещений. — Ну и пусть стараются. Арс, честно, мне до пизды, что там они обо мне думали раньше. Благодаря тебе я вполне способен это перешагнуть и нормально со всеми сейчас общаться. — Нормально общаться, ага, так это называется… — Ну не ревнуй, солнце… — Я не ревную! — Ревнуешь, я же вижу. Знаешь, как я тебя ко всем ревновал в одиннадцатом классе? — Не знаю, ты никогда не говорил. — Каждое утро внутренне готовился к тому, что сегодня ты образумишься и найдешь себе кого-то более достойного. А ты все не находил и не находил. И ежедневно доказывал мне, что раз я смог заинтересовать тебя, лучшего из всех, кого я знал, то я чего-то да стою. — Ты дурак. Я люблю тебя. Звук поцелуя. Снова шорох одежды. — Нет, ну ты серьезно? Что за внезапная страсть к сексу в публичных местах? — Ой, кто бы говорил. Забыл, как однажды сам затащил меня после большой перемены в туалет для учителей и нагнул над раковинами? У Сережи глаза округляются. Вот это новости, несправедливо своевременно не попавшие в школьную стенгазету. — Я был молод, и начинался гон, это не считается. Звук поцелуя. Сережа начинает нервничать. — Да ладно. А как насчет прошлого месяца, когда я просто заехал к тебе в офис, и в итоге ты блестяще провел онлайн-конференцию, пока я отсасывал тебе под столом? Звук поцелуя, сопровождаемый невнятным мычанием и вжиканием молнии. У Сережи, кажется, кружится голова. — Ладно, солнце, твоя взяла. Только тише. Звук поцелуя становится уже совсем мокро-неприличным. О стену кабинки, в нескольких сантиметрах от Сережиной головы, как будто что-то глухо ударяется, а затем раздается слабый стон. — Да-да, вот сюда, за ушком, мгммм… Их запах становится резче и заполняет собой все пространство — лесной орех и шоколад. Сережа изо всех сил старается не концентрироваться на нем, но выходит плохо. Запах, черт! Сережа в ужасе зажимает себе рот рукой, а лучше бы зажал поры. Они же сейчас почувствуют его и поймут, что не одни! Уж Антон-то точно распознает другого омегу! Но его опасения оказываются напрасны. Эти двое, видимо, настолько увлечены друг другом, что не замечают ничего вокруг, даже когда из коридора раздаются довольно громкие голоса (кажется, кто-то уже собрался домой; кто-то, кто явно умнее Сережи). Лазарев сводит колени и пытается не обращать внимания на стенку кабинки, которая сейчас начинает трястись от толчков с другой стороны. Раздаются несколько резко выдохнутых коротких звуков «а», неразборчивый шёпот, а потом опять те же звуки, но уже приглушенные, видимо, ладонью. Стена продолжает сотрясаться, Сережа продолжает сходить с ума. В какую-то безумную секунду ему хочется приложить к стене руку и хотя бы так почувствовать происходящее. Испугавшись собственных мыслей, он отшатывается в противоположную сторону и совсем не представляет себя на месте Арсения, прижатого сейчас теплым телом к холодной поверхности. — Шаст, Шаст, Шаст, Шаст… Сережа язвительно думает, что использование школьной клички в постели — это ужасно вульгарно (не такой уж ты и идеальный, Арсюша). Хотя, по правде говоря, они вовсе и не в постели… Соитие длится неправдоподобно долго для шаблонного перепихона на встрече выпускников. Сережа утопает в ритмичном стуке, влажных шлепках, пошлом и ласковом шёпоте и зависти. — Солнце, погоди, я устал. Повернись. Устал он, надо же. А так и не скажешь. Когда все, наконец, заканчивается и они, тихо пересмеиваясь и продолжая целоваться, выходят, Сережа счастлив, что находится в помещении, в котором в неограниченном доступе есть вода и бумажные полотенца. В течение оставшегося вечера на Антона он благоразумно старается не смотреть. И только в самом конце, когда Сережа быстро прощается и уже направляется к выходу, чтобы сесть в такси и, наконец, выдохнуть, его окликает Арсений. Впрочем, он же говорил, что еще не прощается. — Сережа, подожди. Глаза у Попова (тьфу ты, то есть, получается, Шастуна) сыто-пьяные, и это вряд ли только из-за алкоголя. — Сереж, ты извини, если я груб был. Это на эмоциях, не обращай внимания. Я тебе на самом деле счастья желаю. Тебе и сыну твоему. Арсений наклоняется к нему, обнимает и, кажется, впервые прижимается щекой к щеке, кожей к коже. Искусственного «чмока» не раздается. Сережа искренне тронут и почти не думает о том, что слышит на этой коже волнующий ореховый аромат. — И за то, что в туалете услышал, тоже извини, — шепчет Арсений. Сережа в ужасе отшатывается на этих словах, но Арсений не выглядит так, будто издевается, скорее, немного смущенно и в то же время лукаво. — Удачи! Все-таки заметил его, засранец. Лазарев поворачивается и на автопилоте движется к выходу. На свежем воздухе нервы немного отпускает, и он улыбается. И думает о том, что сегодня впервые за долгое время вспомнил о школьной мечте выступать на сцене. Может, его песенка еще не спета?