Никто, кроме тебя

Суббота. Раннее утро. Офицер скрывает за ладонью в перчатке зевок, пока его напарник наводит кофе. В выходные всегда тихо, поэтому звонок телефона кажется особенно громким. — Лейтенант Кицураги слушает. Так. Ещё раз, только медленнее. Так. Никуда не уходите. Диктуйте адрес. Кладёт трубку на рычаг, почёсывая нос. Детектив с двумя дымящимися кружками в руках замирает под его взглядом. — Плакало наше утро, убийство на Сан Иссю. Как только мотор Купри перестаёт издавать кошмарные звуки, два офицера РГМ выбираются наружу и оглядываются в поисках таблички с номером дома. В Ревашоле с этим сложно: дома идут абы как, а нумерацию им присваивал явно сумасшедший. Только тот, кто живёт здесь с детства, не удивляется, что после 144 идёт не 145 и даже не 146, а 144/1. Двор-колодец с заполненными до краёв мусорными баками. На потрескавшийся с выщербинами асфальт свалены мешки. Бабка с жёлтым пакетом живо подбегает к детективам, её переполняет калейдоскоп эмоций, от страха до азарта и от отвращения до любопытства. — Вот туточки. Я, значит, спустилась с утра, пока мусоровозчик не приехал, вдруг что интересное повыбрасывали, пока старый пень с третьего этажа не проснулся, а то вчера… — Погодите, — офицер в очках потирает виски. — По телефону не расслышал. Где… тело? Кого вы нашли? — Так вот же, туточки, говорю, — из-под крышки бака бьёт в нос запах гнилых овощей и чего-то химического. Под картофельными очистками лежит плотный чёрный пакет. — Здесь бутылки лежали, я их собрала. Смотрю, кулёк, большой такой, а вдруг там что ценное? Порвала, а там… Оба офицера заглядывают ей через голову. — М-да. — Ким, это же… — Да, я вижу. Помогите вытащить. — Ручка-то детская! — с каким-то нездоровым возбуждением комментирует бабка. — Тс. Авторитет бровей неоспорим, но сам их обладатель непривычно напряжён. — Давай ты будешь записывать, а я… проведу осмотр, — предлагает напарник, хотя его самого немного потряхивает. Так обычно запаковывают старые праздничные деревья, но не в этом районе, тут их просто скидывают из окон, и они гниют на земле. Детектив встаёт на колени и осторожно разрезает плёнку. — Ох, батюшки мои, что это делается-то… — Ким? — Примерный возраст, — уткнулся в блокнот, не поднимает взгляда, голос сух и твёрд. — Лет… Я не знаю, не разбираюсь в возрасте… — Покажите-ка, ох, бедненькая, кто же это её так… Ох… Лет пять-шесть, какая крохотулечка. — Внешность. — Кожа белая, бледная, волосы тёмные, длинные, глаза… Ким, можно я не буду… — Делайте свою работу, офицер. — Глаза… зелёные. — Одежда. — Нижнее бельё. Чистое. Следов… насилия нет. Лейтенант на мгновение поднимает голову, его лицо ничего не выражает. — Примерная дата смерти? — Трупное окоченение исчезает через двое суток, но… нет запаха, вообще никакого, и… вчера ведь приезжал мусоровоз? — Да, я как раз успела к его при… — Во сколько приезжают за мусором? — бесцеремонно врывается в её монолог лейтенант. — В девять тридцать или около… — Один раз в день? — Да, вот вчера… Карандаш лейтенанта быстро пляшет по страницам блокнота. — Причина смерти? Руки в жёлтых защитных перчатках нежно ощупывают тщедушное тельце. — Тут синяки по всему телу. Свежие и старые. Несколько царапин. На затылке кровь запёкшаяся. Видимо, ударили чем-то по голове. Табуреткой? — Да чем угодно, — нетерпеливо и неожиданно грубо. Детектив с удивлением смотрит на напарника. — Надо составить портрет, отправить в другие отделы, узнать, не пропадала ли. Или другие дети. Вдруг это маньяк. — Не маньяк. — Почему ты так уверен? — Уверен. — Ким, мне тоже её жалко, но нам нужно… закончить здесь. — Отвезём в морг, — он словно и не слышит. — Может, опросим ещё кого-то? — Здесь сотни квартир, на это уйдёт вечность. Осмотрите мусорные баки, и поедем. — Не знаешь, чья это может быть девочка? — наклоняется детектив к пожилой женщине. — Не с нашего двора, я бы такую красотулю запомнила, ой, как жалко-то, как жалко. Она явно упивается собственными завываниями, украдкой поглядывая на детектива, в надежде, что её бдительность будет вознаграждена. Он роется в карманах и отсыпает в подставленные ладони три реала. Бледно-карие глаза вспыхивают радостью. — Похож на Фаимовскую девочку, да у неё столько детей, что всех и не упомнить. — Где она живёт? — Ихь, старость-то не радость, сложно вспомнить… — Ничего она не знает, поехали, я погрузил тело в багажник. — А вот и знаю, вон там они живут, в том квартале, дом с голубыми наличниками. Детектив тайком показывает старухе два пальца вверх. — Обязательно ей было денег давать, у тебя что, лишние? — Если бы не она, тело бы увёз мусоровоз, и его никто бы не нашёл. — Это её гражданский долг. — Что с тобой, Ким, ты сам не свой, — мимолётно дотрагивается до плеча, но лейтенант отстраняется. — Всё нормально. Покосившийся забор когда-то был голубым. Пахнет гнилыми яблоками, лейтенант чуть ли не поскальзывается на одном, но его напарник ловко ловит его под мышки. Дверь открывает немолодая женщина с пучком тёмно-рыжих волос. Под глазами пролегли глубокие коричневые тени. — Офицеры Кицураги и Дюбуа, РГМ. — Чем обязана? — голос звучит грубо. — Все ваши дети сегодня ночевали дома? — Вроде, все. — Вроде? — У меня их пятеро. Если кто-то забрался в чей-то сад полакомиться фруктами, разве ж я могу уследить? — Мы можем войти? Её зелёные глаза начинают нервно бегать. — Конечно, входите. — Где ваш муж? — Объелся груш. Помер от алкашки в прошлом году. Кручусь тут одна. — И всё же, все ли ваши дети дома? — Сейчас. Она ныряет за шторы, разделяющие комнаты. — Ким, ты думаешь, что?.. Делает вид, что не слышит, разглядывая комнату. Всюду бардак и грязь, только небольшой кусочек пола чистый, как будто его только недавно вымыли. — Нет Лу, но она могла заночевать у соседей. Или к бабке пошла. — Нам придётся объявить её в розыск, вы это понимаете? Сколько ей? — Семь исполнилось, — отвечает неохотно. — Давайте выйдем с нами, хочу вам кое-что показать. Её руки начинают нервно трястись, а колени подгибаются. Детектив придерживает её за плечи, но она не хочет идти. — Сегодня утром в мусорном баке на Сан Иссю был обнаружен труп ребёнка, девочки как раз возраста вашей. Сможете опознать? — Нет, нет, нет, это не может быть Лу. Глаза наливаются слезами. — Мне открывать или сделаете признание сразу? — К-какое признание? — За что вы её ударили? Что она сделала? Мешала? Не спала? Плохо вела себя? Детектив Дюбуа никогда не видел своего напарника таким. Как будто что-то мощное и жуткое прорывается сквозь худощавое тело. — Я не… — Вы били её. Били довольно часто, всем, чем под руку придётся. Все ноги и руки в синяках. — Нет, она… она бегала и падала сама! Я никогда… — Я понимаю, вам тяжело, — он вдруг меняет тон на более ласковый, — вы одна с пятью детьми, они не слушаются, кричат, денег нет, еды нет, ещё и благодарности никакой, всегда вы виноваты, если они залезли в соседский сад или сломали что-то, так? — Так. Женщина начинает всхлипывать, детектив крепко держит её сзади и поглаживает по плечам. Лейтенант продолжает: — А сегодня Лу совсем расшалилась и… — Она сломала часы, часы моего отца, я хотела их продать, чтобы хоть немного было еды… — И вы ударили её, вы не хотели, чтобы с ней что-то случилось, но… — Но у меня в руках… была кружка, тяжёлая. И… Лу упала и больше… больше не вставала. — А потом вы запаковали её в пакет и отнесли в мусорный контейнер, так? Её тело сковывает судорогой, и если бы не детектив, она бы упала на землю. — Прошу проехать с нами, садитесь в мотокарету. Слёзы сменяются на злость, голос становится визгливо-резким, но лицо корчится гримасой боли: — Суки, и кому вы лучше сделали-то? Какая-никакая, а мать, всё-таки. Дети теперь в приюте сгниют. — Я вырос в приюте. Как видите, всё со мной нормально. — Кто вам это сказал? — К тебе сегодня можно? — вечером больше нет сил держать маску. Лейтенант расслабляет спину, и из него будто вынимают стержень. — Ким? — Нам обоим нужно снять стресс. — Что будешь на ужин? — Можешь трахнуть меня? — Что? — Можешь трахнуть меня? — Да я услышал, но… ты же обычно… — Пожалуйста, Гарри. Очень медленно растягивает его, поглаживая по спине. Смотрит с нежностью и болью, но лейтенант не ловит его взгляд. — Дос… достаточно, я готов. — Но Ким. — Я готов. Всё же, выливает побольше смазки, чтобы предотвратить повреждения. Напарник явно не в себе, Гарри вообще не уверен, что стоит продолжать. Тем не менее, миллиметр за миллиметром проскальзывает внутрь и замирает, давая привыкнуть к размерам. Он удивлён, что всё получилось относительно легко. — Быстрее. — Ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно? — Я хочу, чтобы ты вытрахал из меня весь мозг. Не хочу думать. Насаживается сам, быстро, резко, грубо, несдержанно. — Ох. Да. Гарри. Блять, Гарри, да. Стоны, влажные всхлипы, заглушаемые подушкой, Гарри никогда не видел его таким. — Ким, Ким, пожалуйста, остановись. — Что-то не так? — Ох. Спина. Прости. Болит. — Ничего. Покажи, где. Гарри со страдальческим лицом держится за поясницу. Ким протягивает ему салфетки и идёт за аптечкой. — Ложись, намажу. Присаживается рядом с укутанным в одеяло напарником: — Я… пойду? — Может, останешься? Если хочешь. — Ладно. — Матрас на антресолях. Прости, что так вышло. Хочешь, помогу рукой? — Нет, нормально. А ты? — Не-а. Среди ночи Гарри, пошатываясь, встаёт в туалет. Прищуривается, вглядываясь в темноту. Спит, не спит? Плечи с белыми бретелями майки едва заметно дрожат. Слышатся тихие всхлипы. Он не плачет… никогда не плачет. Во всяком случае, при ком-то. — Мы… не предотвращаем, а только расследуем, констатируем смерть, всё рушится, и ничего уже не спасти, мы… будто отброшены за борт времени, оно тут… идёт назад, я… так давно работаю в РГМ, что уже забыл, зачем изначально шёл, чтобы делать мир лучше, но что, если его не изменить?.. Так страшно, что я делаю недостаточно, что нужно просто больше стараться, и тогда… — Ким. — Можем… пойти покурить? Не могу уснуть. Гарри накидывает Киму на плечи куртку, он вечно мёрзнет и совершенно не умеет одеваться по погоде. Смотрят вдаль, положив локти на перила балкона. В темноте горят две ярко-красные точки. — Ким. Я не буду убеждать тебя, что всё хорошо. Мир довольно мрачное место, и многие предпочли бы не рождаться, будь у них выбор. Но… мы здесь. Так уж вышло, что нас закинуло невесть куда, и никто не сказал, как жить эту жизнь. Мы делаем всё, что можем. Всё, что должно. И стараемся оставаться людьми. Ты хороший человек, Ким. И хороший коп. Мы не можем спасти всех, это правда, это больно, это горько. Но… Кожа без перчаток кажется особенно нежной. — Я не обещаю, что всё будет хорошо. Всё может быть хреново, очень хреново. Но мы попробуем сделать хоть что-то, правда? Я держу тебя. Крепко-крепко. Я всегда думал, что когда плохо… нужно попробовать помочь тому, кому хуже. На этом принципе и держусь столько лет. Ты очень устал, и это… нормально. И… я буду любить тебя, даже если ты уйдёшь из РГМ. Кашель, переходящий в смех. — Спасибо, Гарри. Я тебя тоже. До падения на Ревашоль атомной бомбы оставалось двадцать лет.