открытки из разноцветных снов

Руки Се Ляня испачканы мукой и пятнами ягод. Рецептная книга на столе пестрит набросками Саньлана с яркими и аппетитными блюдами — на них капли чая и смазанные отпечатки акварельных карандашей. Се Лянь очень любит его печенье, воскресное или праздничное, оно всегда получается мягким, воздушным и тает во рту от одного соприкосновения с языком. Саньлану вообще прекрасно даётся готовка, будь то ежедневные блюда вроде супа или тостов на завтрак, а зрелище сосредоточенного и немного чумазого мальчишки на кухне с подвязанным фартуком и умело колдующими над продуктами руками вызывает неподдельное умиление. А чувство сладости на губах, когда Се Лянь с бешено колотящимся сердцем целует пальцы с крошками сахара на них, опускает взгляд и слышит тихое и восхищённое «ой» заставляет внутри взрываться конфетному фейерверку — горячему и сладкому. Он никогда не понимал, как ему это удаётся. В кухонных шкафчиках редко можно найти что-нибудь съестное, а Се Лянь чаще старается приносить домой только самые необходимые продукты, купленные на их скромные сбережения, но Саньлан, как истинный эстет, всегда откуда-то таскает специи, пряности и прочие мелкие детали для украшения еды. Говорит, что таскает с кухни, где подрабатывает, но уверяет (не без лукавого огонька в полном гордости взгляде), что ни за что не попадётся. Вместе с яичным желтком в миску попадают осколки скорлупы. Се Лянь морщится. Старается подцепить пальцами, но не выходит. Приходится смириться и, вздохнув, оставить недоделанное тесто на столе. Се Лянь достаёт овощи и специи — острый перец и на всякий случай куркуму отсыпает в кипящий бульон нервно дрожащими пальцами, пытаясь прикинуть в уме нужную меру, исходя из прочих рецептов в книге. Овощи валятся из рук, тупой ножик пару раз проскальзывает по пальцу — Се Лянь, кажется, настолько невезучий, что на коже тут же расцветают полоски крови. — Вот же!.. И пока Се Лянь носится по дому в поисках пластырей, из кухни слышится недовольное ворчание бульона в кастрюле, а затем и шкворчащее шипение. — Бог ты мой, ну за что? — причитает Се Лянь, вооружившись тряпочкой и стараясь протереть плиту от лужиц горячего супа, то и дело шипя от кипятка на пальцах. — Просто стоило немного убавить огонь с самого начала, всякое бывает, — раздаётся тихий голос, и Се Лянь вздрагивает, оборачиваясь и виновато пряча лицо в ладонях. Он совсем забыл, когда у Саньлана кончаются пары и слишком захлопотался, очевидно, не услышав скрипа входной двери. — Не моё это просто, Саньлан, прости. Только зря продукты перевёл, — неловко смеётся он, сгорая от стыда. — Сейчас уберу всё и выброшу, не сердись. Саньлан тоже закрывает лицо ладонью, пряча смущение и расплывшуюся широкую улыбку. Невозможно быть таким непостижимым, таким очаровательным и восхитительным даже в моменты, когда на щеках и на кончике носа виднеются полосы муки, одежда в ягодных пятнах, а волосы растрепались в съехавшем пучке, но в этом весь Се Лянь. Внутри тянет знакомое горячее чувство, расползаясь по животу раскалённым вишнёвым сиропом — ресницы Се Ляня трепещут, щёки горят, а пальцы в спешке перебирают всё подряд. — Хотел сделать тебе приятное, но не рассчитал своих возможностей, — бормочет он. — Ничего, ничего, я куплю тебе столько булочек, что на всю жизнь наешься... А цепочки, твои цепочки ещё не износились? А бабочки? И вообще, я давно не видел свою шляпу!.. Саньлан тянется вперёд, сгребая суетливого Се Ляня в объятия. Тот замолкает, и слышно только громкое сбивчивое дыхание, стук сердец, а в воздухе повисает аромат малины и пряностей. Уткнувшись носом в пылающую шею, Саньлан слегка трётся носом, осторожно касается губами — будто невзначай, чтобы излишне не смущать — и пытается нашептать что-то очень милое и глупое, но получается только бессвязное лепетание. Что-то вроде «не переживай, люблю тебя, а мне-то такое за что». Се Лянь тает, чувствуя, как сползает на пол бесформенной сладкой кашицей. Пряности кружат голову, а от Саньлана пахнет тёплой выпечкой, опавшей листвой и лужами на асфальте. Он сам не замечает, как начинает ластиться в ответ, скользя губами по изгибам носа и щёк, как нежно обнимает и гладит спину и рельефы худого тела, и солнечные блики, играючи бегающие по ключицам и кудрявому затылку, превращают картину в мимолётный образ из облачного, сладостно тянущего сна. — Моя заколка! — Саньлан едва не плачет от умиления и благодарности, когда обнаруживает в волосах Се Ляня крохотную заколку-бабочку с красивым камнем на брюшке и шёлковыми крыльями. — Всё ещё очень красивая. У тебя золотые руки. Словно хочется добавить «не то, что у меня», но Се Лянь знает, что в глазах Саньлана он куда более подходит на образ идеального и талантливого, чем в своей голове. Акварельные карандаши крошкой рассыпаются по бумаге. Нежные, изящные черты, силуэт из солнца и небесной, сотканной из шёлковых нитей, материи остаются чаинками на холсте. Придыхание с любовью, восторг и восхищение — Саньлан сам готов разбиться на карандашные осколки, чтобы расплавиться в тёплых ладонях Се Ляня — прекраснейшего из небожителей. А Се Лянь попросту счастлив, впитывая в себя ягодный образ Саньлана, сотканный из тлеющих алых листьев, царапин и ссадин на шершавой коже; гладя и перебирая спутанные пряди волос с запахом лета и капель дождя на бумажном зонте. Счастлив, когда аккуратно кусает дымящееся мягкое печенье в форме бабочек, когда сахарная пудра тает на нёбе, а Саньлан сцеловывает бобовую пасту с уголков его губ и улыбается самой восхитительной и тёплой улыбкой. Счастлив, когда заворачивается в одеяло, будто в кокон, а руки Саньлана крепко обнимают его сверху, обволакивая теплом домашних восковых свечей, тыквенного пирога, вязаных вручную свитеров и пледов. Счастлив, боится и не хочет просыпаться.