Сейрейтейский дождь

      Над Сейрейтеем шел дождь... Ебанутый ливень, мать его, подумал Ренджи, разгребая уже не белыми носками потоки воды. Надо же было начаться этому бедствию, когда он с двумя подручными отравился на ночной обход. Подручных он пожалел и вернул в казармы, а сам остался. Он прикрыл лицо от ветра насквозь мокрым рукавом и огляделся. Нет, ни один находящийся в здравом уме нарушитель не выйдет на улицу в такую погоду. Он будет сидеть дома и глумливо хихикать при мысли о тех шинигами, которых долг обязывает искать его под дождем. Ренджи смачно выматерился и побрел к воротам шестого отряда... Сейчас бы приложиться к чарке горячего сакэ, плошке риса и к кому-нибудь в теплую постель, но дома не было ни сакэ, ни риса... только одеяло, жевание которого не приносило удовлетворения. Ренджи убедился в этом неделю назад, когда на него обрушились два трагических обстоятельства – закончились запасы еды и деньги, и он выл с голода, катался по полу и с ужасом рассматривал календарь, на котором стояла дата следующей получки – через две недели. Предупреждал же Шухей, чтобы Ренджи не пьянствовал на лейтенантские гроши. Можно было бы попробовать стрясти деньги с должников... но у Киры нечем расплачиваться – Ичимару-тайчо сам не ел, и другим не давал.       Идти к друзьям не имело смысла. Юмичика начнет заливать про свою несчастную судьбу, и мыть косточки Шухею – они поссорились как раз после дня рождения лейтенанта девятого отряда. Шухей после ссоры ходил злой как черт и клялся, что свернет Юмичике его длинную шею... Иккаку сбегал от таких разговоров на тренировки.       Ренджи мрачно вспомнил, что его собственный день рождения не за горами, а денег взять неоткуда... и да пропади он пропадом, этот праздник – кроме как напиться, никакой радости...Еще эта Рукия. Проклятая девчонка как сквозь землю провалилась, и уже два месяца от нее не было ни слуху ни духу. У него не получалось разузнать, где ее носит, а капитана он боялся спросить. Подумает, что у Ренджи нездоровый интерес к его сестре, и потянется за рыжим слава извращенца.       Лишней славы выходцу из Руконгая не хотелось: извращенством Ренджи занимался недавно, с перепою, на том самом проклятущем дне рождения Шухея. Эта баба оказалась фанаткой Абарая, и тут же всем разболтала. Ренджи узнал о себе много нового. Капитан тоже узнал, язвительно поинтересовался, не хочет ли Ренджи поменяться с Шухеем и служить поближе к ней, в девятом отряде. Рыжий впал в депрессию, веря, что за Кучики не заржавеет это подстроить. Да, Кучики. Абарай резко остановился, словно уткнувшись носом в стену. Иногда Ренджи хотелось оттаскать его за шелковые волосы и побить головой о лакированный стол в офисе. Иногда он готов был преклоняться перед ним. И всегда боялся его... и мечтал целовать так, чтобы в глазах Бьякуи презрение сменилось наслаждением...       «Ебанутые мечты, вот что это такое», – сказал себе Ренджи. Голова пухла от проблем, пузо – от голода, а ниже пухло от неудовлетворенности. Никакой дождь не приносил облегчения. Ренджи очнулся от тяжких дум, обнаружив, что, гуляя кругами, забрел на территорию девятого отряда.       «А может, трахнуть ту бабу и свалиться спать», – решил вдруг Абарай и направился к воротам. Путь ему преградил какой-то здоровяк – Ренджи видел его в первый раз.       – Тебе куда? – его грубо толкнули в грудь.       Ренджи смерил нахала взглядом из-под тряпки мокрых волос. Хвост он распустил, чтобы за шиворот не капало.       – Позови эту... как ее... баба такая, крашеная под блондинку, – сказал он.       – Ты из какого отряда? – похоже, его не собирались пускать.       Ренджи хотел гаркнуть: «Лейтенант шестого отряда, Абарай Ренджи!» Но сдержался. Нечего им знать, что он ходит на сторону…       – Из одиннадцатого, – и рыжий устрашающе сдвинул брови и плюнул в лужу, сжимая рукоять катаны.       При упоминании бешенных ребят Зараки здоровяк вздрогнул, но с дороги не ушел.       – Я такую не знаю, – сказал он.       Ренджи молча развернулся и пошел прочь. Спорить не хотелось. Начистить бы ему морду, да снова перед капитаном отчитываться. Кучики катался бы от смеха, узнав, что его лейтенант подрался из-за девки. Хотя дождешься, чтобы он катался...       В родных казармах его встретил обеспокоенный Рикичи.       – Что случилось? – устало спросил лейтенант.       – Абарай-фукутайчо, Кучики-тайчо передал, чтобы ему доставили какие-то документы...       Кучики-тайчо, эта сволочь, словно чувствуя, что будет ливень, еще днем отправился домой под предлогом головной боли.       – Ясно, – Ренджи похлюпал в свою комнату за бумагами.       – Ренджи-сан, – Рикичи последовал за ним. – Может... я могу чем-то помочь?..       – Если у тебя завалялась лишняя бутылка сакэ, то да, – мрачно сказал он.       – Я не пью... – виновато ответил тот. – Но могу попросить ребят...       – Отставить, иди спать.       Рикичи тоскливо проводил его взглядом.       Рыжий нашел у себя полотенце, завернул туда папку с документами и затолкал под косодэ. Ветер гонял по двору потоки дождя. Он проклял все на свете и помчался по лужам до дома Кучики.              Ренджи, в данный момент напоминающего грязную лохматую тряпку, которую бросили на пол, не отжав, не хотели пускать в дом, пока не появился хозяин. Бьякуя приказал лейтенанту следовать за ним, и слугам осталось только неодобрительно коситься на мокрый след, тянущийся за оборванцем. Не помогло и то, что носки он оставил у порога.       В кабинете капитана было тепло, и шум дождя за закрытыми сёдзи придавал своеобразный уют. На столе накопилась куча бумаг, там же стоял поднос с сакэ.       – Подожди здесь, я скоро закончу, – сказал Бьякуя.       Лейтенант сел на пороге, размотал полотенце, подал папку, а полотенце набросил на голову, чтобы просушить хотя бы волосы. От холода прилипших к ногам штанов по телу пошли мурашки. Он мог видеть профиль капитана, когда тот пододвинул светильник, чтобы разобраться в свитках. Как всегда – сосредоточенный, серьезный, без тени улыбки на лице. Как неживой.       Нельзя сказать, что ему не повезло с капитаном – у Киры дела обстояли еще хуже. Но Кира гордился, что он лейтенант, и разделял мнение Ичимару, что капитан всегда прав. И если капитан был не прав, то попадало Кире. Шухею вообще приходилось делать всю работу, потому что капитан Тосен был слеп. Иба долго привыкал к капитану Комамуре, каждый раз стараясь не расхохотаться при виде ведра на голове. Зато они жили душа в душу и вечерами резались в карты за чашечкой сакэ. А Тосен был хорошим инструктором на тренировках и не возражал против вечеринок Шухея прямо в казармах. О его бывшем капитане и одиннадцатом отряде и говорить не стоило – им позволялось все.       Поэтому Ренджи не хотел идти в шестой. Он слишком боялся Бьякую. Когда ему в начале весны объявили о новой должности, он тут же подал прошение в тринадцатый отряд – поближе к Рукии.       Ответ пришел неожиданно быстро – капитан Укитаке назначил ему личную встречу в своем офисе. Это было странно – капитан тринадцатого отряда обычно не появлялся на работе, а тут... Ренджи не знал, чего ожидать. Может быть, его примут в тот же день и загрузят отрядными делами?..       Укитаке поднялся из-за стола и слабо улыбнулся поклонившемуся Абараю.       – Абарай-кун, давай без официальных вступлений. Садись, – он указал ему на стул, и сел рядом, чем ошарашил и без того шокированного Ренджи. – Рассказывай. Почему ты хочешь в мой отряд?       Ренджи готов был ответить на любой вопрос, кроме этого. Он почувствовал, как начинают краснеть уши.       – Только из-за Рукии? – осторожно спросил Укитаке.       Ренджи вжался в спинку.       – Откуда...       – Я слышал о тебе от нее... Я прекрасно все понимаю, Ренджи. Ты человек честный, открытый и способный.       Рыжий буркнул что-то вроде «спасибо, большая честь слышать...», но Укитаке не дал ему договорить:       – Я был бы рад такому лейтенанту, как ты. Ты меня во всем устраиваешь.       Была пауза. Губы Ренджи сами растянулись в улыбке. Он устраивает его! Ему дадут эту должность!       – Поэтому мне очень трудно отказать тебе, Ренджи, – продолжил Укитаке со вздохом.       – То есть? – вскинулся тот.       Укитаке встретил его непонимающий взгляд.       – Твое место не здесь. Ты прости, что я позволяю себе решать за тебя...       – Послушайте, – Ренджи вскочил, – Проверьте меня! Я буду стараться! Я готов приняться за работу прямо сейчас!       Капитан закашлялся и махнул офицеру, чтобы сел на место и не шумел. Рыжий испуганно послушался.       – Ренджи... я буду слегка настойчив... – он снова зашелся в приступе кашля. – И скажу прямо... Я ХОЧУ, чтобы ты стал лейтенантом шестого отряда. Там ты нужнее.       Он не понимал.       – Почему?       – Долго объяснять, – сказал Укитаке. – Ренджи, что ты думаешь о капитане Кучики?       Ренджи не думал. Он был от него в ужасе. Это был человек, который показал, насколько сильным можно стать... и насколько слаб Ренджи. Он хотел сравняться с ним. Он хотел его победить, а Кучики Бьякуя даже не замечал его. Кроме того, капитан шестого отряда - брат Рукии. Он не позволит своей сестре общаться с каким-то руконгайским отщепенцем, чтобы не вспоминать прошлое.       – Я не знаю...       – Я уверен, вы сработаетесь, – заверил его Укитаке.       – Капитан, я против, – заявил Ренджи так, как он мог бы сказать Зараки-тайчо. Тот бы ухмыльнулся и махнул рукой – делай что хочешь, сам дурак.       – Я настаиваю.       – Лучше я останусь в одиннадцатом отряде, – взбунтовался Ренджи.       – Абарай, в таком случае вы вообще рискуете вылететь из Готея, – неожиданно мягко сказал Укитаке. – Я поговорю с Бьякуей и попробую убедить его рассмотреть вашу кандидатуру. Нет... он вас возьмет, даю слово, – в голосе капитана тринадцатого отряда послышались раскаты грома, и Ренджи забыл все свои протесты. – И вы СРАБОТАЕТЕСЬ.       – Да, капитан, – Абарай почувствовал, что в горле пересохло. – Так точно.              …Укитаке оказался прав. Они сработались. Кучики не вмешивался в дела Ренджи, и тому нравилась самостоятельность. Но и в свои дела капитан лезть не позволял. Ренджи восхищался им на поле боя. Но вблизи у него кружилась голова от его рейацу, как сейчас. И хотелось или бежать прочь, или убить его, или... да, зацеловать до смерти.       В доме было пусто. По крыше тихо молотил дождь. Если бы не Ренджи, Бьякуя остался бы один. Тоска, подумал рыжий. Когда есть куча друзей, от которых не знаешь, как избавиться, – это весело. А у Бьякуи была только Рукия.       Неудивительно, что он никому не улыбался.       – Ренджи, – Бьякуя недовольно поднял голову и показал ему исписанный каракулями лист. – Я, конечно, понимаю, что тебе это льстит, но я не хочу видеть адресованные тебе любовные письма в своих документах.       Ренджи побледнел.       – Капитан... я... понятия не имел... я не помню такого...       – Потерял счет? – съязвил Бьякуя.       – Выкиньте его! – Абарай ругнулся про себя. Поди эта дура написала...       – Очень занимательное чтиво. Сохрани на память, – он подал ему лист, который Ренджи свирепо смял. – Я не ожидаю пересказа всех подробностей твоей личной жизни... но хотя бы сообщи, когда у тебя свадьба, я приготовлю подарок, – издевательски продолжил капитан.       – К черту свадьбу, – огрызнулся Ренджи. Ну все, теперь капитан целый месяц будет донимать.       Тот промолчал.       Рыжий исподлобья посмотрел на него... и задержал взгляд на руках, перебирающих бумаги. Пальцы скользили над листами, в глазах застыла сосредоточенность, но не на том, что было написано... Бьякуя вообще нечасто смотрел на то, что находилось перед ним. Его взгляд обращался к чему-то далекому. Интересно... чему?       Свет играл на волосах и шелке кимоно. Ренджи исподтишка изучал капитана, пытаясь угадать, о чем он думает. Он боялся признаться себе, что просто не может оторвать от него взгляда.              От дождя весь день болела голова. А еще этот Абарай. Строит из себя невесть что... Слишком вспыльчив и упрям, вечно бегает по друзьям да пьянкам... Бросается в бой, делает ошибки... В нем еще детство играет. Это раздражало, но капитан прощал, поскольку и сам по молодости совершил много ошибок...       Бьякуя положил перед собой чистый лист и окунул кисть в чернила. Чтобы там ни говорил Укитаке, он не понимал, зачем ему лейтенант. Тем более такой несговорчивый.              ...Капитан свалил на лейтенанта Кучики все обязанности, а сам зачастил в общественные бани в Руконгае. Бьякуе любовные похождения своего капитана были не интересны. Дома у Бьякуи оставалась жена. Но из-за работы он подолгу задерживался в офисе...       Ему хотелось к ней, домой, но это значило, что они снова будут сидеть за ужином в неловкой тишине – она покорная и молчаливая, как и следует супруге главы одного из великих кланов Сейрейтея, и он – боясь смутить или обидеть ее. Поэтому он задерживался на работе, надеясь, что она ляжет спать, и им удастся избежать неловких разговоров, – и в то же время надеясь, что она будет его ждать.        Каждый вечер он с какой-то удушающей скованностью приходил к ней в комнату. Она была как воздух, без которого он не мог жить. Иногда она спала, и он просто смотрел на ее спокойное спящее лицо. Иногда она просыпалась и жалела его. Пускала в свою постель. Выполняла свои супружеские обязанности. Но не любила. Каждое утро он бежал от ее жалости и с головой уходил в работу.       Гин, тогда лейтенант пятого отряда, отпускал злые шутки, будто бы жена гнала Кучики из дома метлой. Дошутился...              Бьякуя заметил, что чернила высохли, а он не написал ни слова, снова обмакнул кисть и подпер голову ладонью.              ...Гин стал его любовником. Однажды ночью, после томлений в одиночестве своей спальни, Бьякуя решился потребовать – именно потребовать – ее любви. Но замер на пороге, не смог себя пересилить... Ушел из дома, напился и очнулся только у ворот своего отряда, когда Гин, совершающий утренний обход, поднял его с земли и потащил в свою комнатушку в казарме.       – Вот те раз, – протянул Гин с извечной усмешкой, – Неблагородное это дело валяться на дороге... Ну-ка дыхните, Кучики-фукутайчо... Ой, лучше не дышите... Пьяненький в стельку.       – Заткнись, сука, – прошелестел Бьякуя.       – Голова болит? – понимающе сказал тот. – Опохмелиться не желаете?..       Он толкнул ему в руку бутылочку сакэ, и Бьякуя опрокинул ее в себя одним махом.       – Жена доконала? И зачем было жениться в столь юном возрасте? – с издевкой поинтересовался Гин.       – Я люблю ее, – Бьякуя опустил голову на стол в жесте отчаяния. – Я так ее люблю...       Он начал рассказывать Гину все, что наболело за три года его жизни с Хисаной. Тот молчал и теребил его волосы... Бьякуя подчинился ему, подчинился его нежности, которая так неожиданно согрела его – чего он никак не ожидал от ядовито-насмешливого Ичимару Гина.       Его кенсейкан остался дома... Гин дотронулся губами до черных волос на затылке, до кончика уха, нагнулся и поцеловал его лоб... Бьякуя приоткрыл усталые глаза и уставился в неопределенную точку за плечом лейтенанта. Дыхание Гина щекотало его щеку. Он поднял лицо навстречу, и Гин накрыл его рот своим. Жарко и настойчиво – так как Бьякуя хотел бы от нее.       – Легче? – спросил он, отстранившись. Бьякуя опустил ресницы. – Нет... – тихо продолжил Гин. – Не легче... все не так просто, да, фукутайчо?       Бьякуя сжал зубы, чтобы больше не сказать ни слова... Язык Гина прошелся по его губам и каким-то образом оказался во рту. Бьякуя даже не успел понять, когда он потерял контроль над собой... Руки, а потом и жаркий рот, скользнули под юкату, в которой он ушел из дома. Он позволил Гину все – было приятно до звезд в глазах, и он пытался представить ее... Но Гин не дал расслабиться. Пальцы вошли в него, Бьякуя закусил губу, ему было все равно, что случится, – хотя, нет... Его это возбуждало. Новизна... боль... уверенность Гина...       – Фукутайчо не против? – шепнули над ухом. Он задышал чаще оттого, что Гин растягивал его пальцами. Ему нравилась его осторожность.       – Нет...       – ...это да или нет? – уточнил Гин.       – Да, – Бьякуя открыл глаза и притянул обычно саркастичного офицера для поцелуя. – Да.       Смазка у Гина была с собой. Когда Бьякуя поинтересовался срывающимся от волнения шепотом откуда, Гин кивнул в сторону офиса пятого отряда:       – Ну вы же понимаете... Я стал лейтенантом не за просто так...       Гин оказался совсем не тем, кого он представлял, и это тоже возбуждало. Его секреты, его загадки, и его страстные вопросы во время пауз:       – Тебе хорошо?       Больно, приятно – Бьякуя бы никогда не признался.       – Продолжай.       – Тебе точно хорошо?       – Не останавливайся...       – Вот так?       – Так...       Гин не собирался останавливаться. Бьякуя тоже. Не осталось сил уверять себя, что он, глава клана Кучики, не может позволить такого. Стало больно, когда Гин начал заполнять его собой. Бьякуя сжал ткань юкаты в кулак и приказал себе терпеть. Он мог вытерпеть и больше... Ему хотелось знать – неужели Хисана чувствует себя именно так, когда отдается ему, хотя и не любит?       – А так?       – Продолжай, – голос звенел.       Гин был сильный. Бьякуя наслаждался этим. Хотя без косодэ и хакама он казался более тощим – словно состоял из прямых линий, скрепленных суставами, вздымающихся от дыхания ребер, длинных тонких пальцев, тонких ключиц и шеи, и бледной кожи, под которой напряженно работали мышцы. Он вламывался упрямо, с застывшей на лице усмешкой, с потными прядями светлых волос на глазах, и так сильно, что Бьякуя хотел закричать и скинуть его. Вместо этого он резко дернул его к себе:       – Сильнее... Глубже...       Словно бы это могло заполнить пустоту в его душе.       Что ж, Гин довел его до оргазма. Но легче не стало. Бьякуя тоже не мог себе позволить не удовлетворить Хисану, но насколько ей было от этого хорошо?.. Если так же, как ему сейчас, то он больше к ней не притронется, поклялся он. И не притронулся. Каждый раз, когда в глазах Хисаны он читал отказ, он уходил к нему, наплевав на косые взгляды слуг и слухи, разносящиеся по Сейрейтею.       Гин был его болезнью...              Внесли ужин. Бьякуя очнулся от воспоминаний.       – Господин, можно убрать?       – Да. Положите бумаги на пол, – сказал Бьякуя и откашлялся. Голос слегка огрубел. У них с Гином давно все кончено, нет никаких причин так реагировать...       Ренджи тоже закашлялся. Бьякуя только сейчас заметил, что лейтенант здесь, и дрожит, как осиновый лист. Он недовольно поджал губы.       – Ренджи, если тебе холодно, почему ты молчишь?       – Мне совсем не холодно, капитан, – браво ответил тот.       – Ясно, – Бьякуя отдал слуге кисть и чистый лист. – Тогда ты дрожишь от страха?..       – Я не дрожу, капитан, – отчеканил Ренджи. С ним что-то творилось. Бьякую мало интересовала личная жизнь лейтенанта, но, если у него такая реакция, значит что-то случилось. Он был голоден? Ему холодно? Ему плохо? А ведь никогда не признается...       – Тебе лучше вернуться.       – Капитан, я в полном порядке! – громче, чем рассчитывал, ответил рыжий. Но тут у него заурчал живот, и он виновато уткнулся взглядом в пол.       Бьякуя поднялся и подошел к нему.       – Я так не думаю, – он замолчал на минуту. Прошел всего месяц, как Абарай начал служить под его началом, и он не успел его узнать как следует. Стоит ли воспользоваться случаем закрепить их рабочие отношения? Хотя бы ради приличия. – Ты ужинал?       – Вместе со всеми, в столовой, – буркнул Ренджи.       – И тебе хватает?       – Я могу брать две порции, – ответил оборванец, словно сознаваясь в преступлении.       – И тебе хватает? – повторил Бьякуя.       – Нет, – тихо сказал он и добавил упрямо, – Я покупаю еду, капитан.       – И у тебя есть деньги?       – Нет, – Ренджи уставился в пол.       – Тогда от ужина ты не откажешься. – Бьякуя дотронулся кончиками пальцев до пряди рыжих волос. – Ты грязный. Марш в ванную. Там есть мыло, и сухая юката. У тебя пятнадцать минут, – он сделал жест слуге. – Принесите еды для моего лейтенанта.       Ренджи поклонился и вышел. На улице сверкнула молния, прогрохотал гром и дождь зашелестел сильнее прежнего. Светильники жарко полыхали в комнате.       Бьякуя сел за накрытый стол и придвинул папку с документами, намереваясь подождать лейтенанта. Все аккуратно сложено, все на месте. Ренджи молодец, совестливый парень, честный. От него не надо ждать подлостей... в отличие от Гина. Почему он вдруг вспомнил Гина?.. Он облизнул губы.       Воспоминания нудили головной болью. В холодном шуме дождя чудились призраки последних пятидесяти лет, и ритм капель погружал в прошлые кошмары.              Когда Хисаны не стало, он проводил с Гином почти каждую ночь.       Иногда ему до дрожи хотелось сломать Ичимару Гина. Он пробовал. Скручивал его руки, вдавливал в футон и оставлял укусы на плечах, ожидая хриплого вскрика и яростного сопротивления, которое даст ему право на грубость... на злость. Злость на тех, кто научил его быть Кучики, на бестолковый Готей 13 и на заплывший жиром Совет 46; на тех, кто требовал от его Хисаны быть ласковой, покорной и благодарной, и родить наследника; тех, чьи интриги он терпел в ожидании, когда он станет главой клана и может делать, что хочет, и тех, кто считал его недостойным возглавлять клан, поскольку он пошел против правил, взяв жену из Инудзури...       Ичимару, извиваясь, выползал из-под него и смеялся чуть не до икоты, растирая сдавленные запястья.       – Садист, – тянул он насмешливо. – С девочками так нельзя, а со мной можно?       Гин в темноте был похож на распластанного на одеяле тощего лягушонка с огромным ртом и белой лохматой головой на тонкой шее, с длинными ловкими пальцами. Эти пальцы гладили затылок Бьякуи и скользили по длинным черным волосам. Бьякуя прикрывал глаза, и взгляд казался почти томным.       Но это был обман. Саркастичность Гина тоже была обманчива. Несмотря на ядовитые насмешки, Гин разрешал ему все. Для него не существовало правил. Это сводило Бьякую с ума. Они могли всю ночь пить и трахаться. Это было не ласково, а грубо, как грубы могут быть руки, хватающиеся за край пропасти, чтобы не дать себе упасть. В жестоком и огромном мире ласки на всех не хватало, шутил Гин. Он закрывал глаза на такой мир и научил Бьякую делать то же самое.       – Не будь ты лейтенантом, я бы попросил Айзена-тайчо перевести тебя к нам в отряд, – Гин провел пальцем по волосам Бьякуи. – Ты бы ему понравился. Хочешь – познакомлю? Он спрашивал про тебя.       – Он знает о нас?       – Конечно. Он все знает, – Гин хитро улыбнулся. Разговоры о капитане пятого отряда Бьякуе не нравились.       – Если он против, я больше не приду.       Улыбка чуть спадала, и Гин зарывался лицом в его черные волосы:       – Нет, ты приходи... Сколько хочешь.       Гин любил целовать его ладони. От его рта исходил жар, и казалось, горело все тело. Одежда мешала, а одеяло обнаруживалось под столом чаще, чем на кровати. Поцелуи прилипали лиловым клеймом, и молодой аристократ таял от прикосновений. А когда Гин наваливался на Бьякую, то кожу словно обжигало...       Бьякуе казалось, что Гина пожирает изнутри черное пламя. Оно выплескивается из него язвительными словами, оседает горьким ядом на высохших губах, и все время скручивает его болью, чтобы неожиданно распрямить как заведенную пружину – как змею в броске – при этом он сам не знает, кто станет его жертвой. Боль не уходит, и поэтому его губы изогнуты в тонкой упрямой усмешке. Он не умеет быть ласковым – его ласка лишь в том, чтобы отдалить близких людей, чтобы не ужалить. Чем ближе Гин, тем сильнее действует его яд.       С ним было опасно спать. Из-за Айзена. Из-за других, о которых Бьякуя догадывался, но никогда не спрашивал. Из-за самого Гина, который умел шептать его имя так, как никто другой:       – Бья~ку~я~...       Тихий голос возле самого уха, а потом слабое покусывание у основания шеи. И пальцы с длинными ногтями скользили вниз по груди, как крылья бабочки, и следом за пальцами скользил мокрый рот...       – Хочешь... меня? – дразнил его Гин.       – Нет, – Бьякуя почти отталкивал его. – Это ты меня хочешь...       Гин, посмеиваясь, зарывался лицом в его живот. Аристократу нравились эти игры, но еще больше нравилось, когда он вонзался в жаркое тело Гина, заставляя того вздрагивать и царапать его спину, и двигаться с ним в одном жестком ритме. Им всегда было мало. Он до боли и изнеможения трахал Ичимару, чтобы забыться в оргазме на несколько секунд.       Гин возвращался от Айзена поздно – тот всегда находил чем занять своего лейтенанта... или чем с ним заняться. Несколько раз Бьякуя заставал капитана пятого отряда в комнате Гина. Однажды лейтенант Ичимару задержался где-то и появился в тот момент, когда его капитан на его кровати совращал наследника Кучики. Гин тактично сел на пороге спиной к ним. Его апартаменты состояли из единственной комнаты, а на улице была зима, и торчать под собственными окнами не хотелось. И только потом, когда Айзен ушел, оставив почти бесчувственного Бьякую на сбившихся простынях, Гин навис над ним и улыбнулся:       – Понравилось?       – Понравилось, – отозвался Бьякуя, чтобы Гин больше не приставал с расспросами. Хотелось спать...       – Всем нравится, – довольно кивнул Гин. – Еще будешь?       – Нет.       Гин наклонился к самому уху:       – Верно. Пока ты моя игрушка... Бья~ку~я~...       Неправда. У него были другие любовники. Он бросал их после одной ночи. У него было столько любовников, что весь Сейрейтей показывал на него пальцем. Но смысла оставаться с кем-то не было, и гнаться за кем-то... пытаться найти хотя бы частицу того единственного человека, дороже которого никого нет... Он устал. Он устал быть аристократом. Он устал следовать правилам. Разве это правильно, когда его любимая Хисана страдала? Разве это справедливо? Так в чем же смысл закона и зачем подчиняться тому, чему его учили? Ради кого? Все, что происходило, было бессмысленно, словно тиканье часов в заброшенном доме.       Из зеркала на него смотрел молодой аристократ с темными пустыми глазами. Ему было больно, и он был молод и не знал, как лечат такую боль. По другую сторону зеркала Бьякуя ставил свечи на алтарь жены этого аристократа и уходил работать до изнеможения и валяться с Ичимару. Прижимать к груди того, кто может легко вырвать его сердце.       Это был длинный год – как затянувшееся падение с небес на землю...              Молния ударила рядом, где-то возле Сокёку. Раскат грома хлестнул по сёдзи, и деревья в саду испуганно зашумели. За окном бушевал ветер, а в теплой ванной комнате Ренджи злорадствовал над теми, кто прохлаждался под порывами стихий. Он опрокинул на себя бадью с кипятком, и по коже побежали мурашки. Еще одна бадья, и мыльную пену стянуло под ноги, и от плеч пошел пар.       На полке выстроились бесчисленные бутыльки и баночки. Ренджи в замешательстве открывал все подряд, пока не наткнулся на знакомый аромат. Так пахли волосы капитана. Ренджи стряхнул оцепенение и намылил голову, и запах Бьякуи заструился по спине, животу, ногам... Ему безумно захотелось умыкнуть бутылек. Фетишизм какой-то...       Ренджи нырнул в ванну и блаженно вытянулся, закинул голову, затылком опустился на край, закрыл глаза, предвкушая эти несколько минут, когда ничего не надо делать.       А жрать-то хочется... Набивать пузо, словно оголодавшая крыса... Он проходил мимо кухни, и теперь чудилось, что везде одуряюще пахнет едой. Но при мысли о том, с кем он будет делить стол, Ренджи чуть не выворачивало наизнанку. Зачем капитан пригласил его? Похвалить... вряд ли. Отчитать? У Кучики были высокие стандарты, и Ренджи остро чувствовал свою некомпетентность – один взгляд капитана заставлял его бормотать извинения за криво нацарапанные иероглифы...       Кучики Бьякуя был всем, чем Ренджи хотел стать. Он мог часами следить за тем, как рука капитана выводит столбики идеальных иероглифов... Как он поднимается из-за стола и уходит ровным завораживающим шагом. Как невозможно оторваться от созерцания огня, так Ренджи не мог отвести глаз от своего капитана. Так нельзя. Он знал, что так нельзя.       Отвлечься... Думать о тех, кто сегодня ушел на грунт. Думать о том, чтобы обновить список наград за пустых... Думать о том, что кто-то ходатайствовал о переводе в четвертый отряд... Думать об изменениях в уставе согласно постановлению от Совета 46. Думать о вечерней тренировке на плацу. Думать о том, что сегодня он не выспится...       Нет, он знает, как с этим справиться. Привык. А есть ситуации, где он беспомощен. О которых даже думать страшно. Его колотило, и стучали зубы даже теперь, когда он по уши залез в кипяток. Нет, Ренджи, так и правда нельзя. Пусть они все дружно возьмутся за руки и отправляются нах.       Ренджи выскочил из ванны, накинул свежую юкату и встряхнул волосы. Была не была. Не съест же Кучики-тайчо своего лейтенанта.              Бьякуя, как всегда, глядел куда-то вдаль. Документы валялись на полу. Он так и не принялся за работу. Правильно, зачем ему работать, когда все дела можно свалить на лейтенанта. Аристократ хренов.       – Садись.       Кучики посмотрел на него, и Ренджи вынырнул из вязкой пучины мыслей. И тут же опустил глаза, скорчившись в ожидании удара, и ненавидя себя за то, что унижается. Он метнул взгляд на стол. Черной завистью взяло за горло от вида снежно-белого риса. Да уж, на кухне Кучики повара никогда не резались в маджонг, это не офицерская столовка с подгорелыми овощами. Еда, наверное, всегда свежая. А то, что остается после обеда... Нет, лучше не знать, куда это отправляется. Возможно, именно в офицерскую столовку...       Голову застил туман скомканных мыслей. Злоба обжигала и заставляла лихорадочно вздрагивать так, что палочки вываливались из рук. Он всю жизнь жрал объедки, черт возьми... Он нищий безродный руконгаец. Ему это уже говорили. Нет, не Кучики-тайчо, другие. С горечью Ренджи подумал, что в одиннадцатом отряде Зараки снес бы таким башку. А в шестом отряде находились сволочи, не исполняющие приказов, которые смотрели на нового лейтенанта взглядом: «ты, из Руконгая, ты нам в ножки должен кланяться». Эти самые офицеры доносили друг на друга и требовали, чтобы лейтенант помимо прямых обязанностей разбирался с их личными проблемами...       – Ренджи, – он боится этого голоса. Бьякуя подвинул себе рис. – Не стесняйся.       Перед Ренджи возникла чашка, полная сакэ. Холодный тон. Холодный дождь за окном. Он выпил залпом. Все не так. Чертов дождь стучал по крыше и сводил с ума.       – Теперь говори, – приказал Бьякуя.       – О чем?       – Обо всем.       Черт, да разве этот поймет? Какой толк в пустой болтовне. В голове зашумело. Первым выплеснулось наболевшее:       – Кучики-тайчо, та ба... дамочка... женщина, блин... Может, не надо меня в девятый? Я только раз расслабиться хотел... Вон Хисаги можно всю ночь гулять, семь раз в неделю. Почему всем можно, а у меня вечно дел по горло?! Кучики-тайчо, я не жалуюсь, но завтра целый ворох бумаг...       Бьякуя положил голову на ладонь и рассеянно наблюдал за Абараем, иногда кивая, когда тот обращал на него гневный взгляд, и, вдохновленный вниманием, продолжал изливать свое горе. У молодого лейтенанта стресс. Пусть говорит. Капитану шестого отряда не впервой выслушивать подобное. Его следует ободрить и похвалить за аккуратную работу, вот и все...       На столе остывала еда. Он смотрел на белый рис, но перед глазами стоял ночной Сейрейтей пятьдесят лет назад, искрящиеся огнями белые стены за окном, разбитое стекло в разводах от копоти в тесном кабаке с вонючими нарами в Руконгае, куда Бьякуя приходил пить и трахаться, как трахался с Гином до того, как появилась Рукия...              – Я вот подумал... ваша сестра, – вдруг сказал Ренджи. Бьякуя почти вздрогнул.       – Что... с моей сестрой? – спросил он как можно прохладнее, не желая выдавать своего волнения. Неужели Ренджи читает его мысли?       – Ну... мы с ней учились вместе, ну и иногда разговариваем... Вы не подумайте, Кучики-тайчо. Просто, давно не виделись... Как она там?       Рукия вела себя странно. Часто затихала и уходила в себя. Ренджи не знал, как ей помочь. Может быть, капитан что-нибудь знает, объяснит почему.       – Она сейчас на задании.       – Слишком долго, – буркнул Ренджи.       Бьякуя упрямо сжал губы:       – Тебя это не касается.       Ренджи со злостью сунул рис в рот и закусил палочки. Рис был вкусный, но он был так взбешен отказом, что кусок не лез в горло.       Почему ничего не ладится, хоть об стену бейся?! Рукия постоянно его обнадеживала. Всегда находила что-то хорошее, когда он отчаивался. «Мы выживем», – говорила она, когда всей компанией воровали воду в Руконгае. «Мы станет шинигами», – твердила она, когда выжили только двое. Откуда у Рукии столько веры в то, что все будет хорошо? Хорошего понемножку. Когда немножко переходит в много, это что-то нездоровое и означает, что скоро станет совсем хреново.       Ее не было рядом, когда он стал лейтенантом. Как хотелось похвастаться перед ней, рядовым шинигами, что он может почти на равных разговаривать с ее любимым братом и главой клана Кучики.       Где ее, черт возьми, носит?!       – Вы учились вместе, – повторил Кучики-тайчо и кинул на Ренджи оценивающий взгляд. Оборванец неожиданно осознал, что Бьякуя не помнит тот единственный раз, когда они виделись в Академии. А он-то помнил все.       – Только я был в высшей группе, – сглотнул Ренджи. – Мы и в Руконгае вместе...       Зря он это сказал. Для таких, как Кучики, Руконгай – грязь.       – Простите.       Белая рука с чашкой отёко застыла в воздухе. Так много связано с этим местом. Инудзури Хисана. Инудзури Рукия. И вновь оно возвращается. Это судьба.       – Значит, ты тоже... – Бьякуя не договорил. Они всегда меняли его жизнь, люди из Руконгая...              Рукия возникла так внезапно, что могло показаться, будто Хисана не исчезала никогда – настолько они были похожи. Но в отличие от Хисаны, Рукия беззаветно любила его. А он не мог смотреть в знакомые глаза и каждый раз убеждаться, что это она, и его жены больше нет.       Когда он привел Рукию в клан, начались разговоры про наследника, сплетни. С тем, что главе клана нравились безродные руконгайцы, все уже смирились. Чтобы остановить слухи и чтобы Рукию оставили в покое, Бьякуя просто отказался ночевать дома.       Хотя иногда ему безумно хотелось забыть, что Рукия это не Хисана.       Однажды они с Гином набрались до беспамятства, и пришлось тащиться по улицам в обнимку до дома Кучики, удерживаясь в вертикальном положении с помощью заборов, столбов и деревьев – что попадется.       Они завалились в сад, намереваясь пировать на веранде, и Бьякуя громко потребовал много сакэ. Гин куда-то исчез, но Бьякуя не придал этому значения... сколько прошло времени, он не заметил. Он упивался теплым вином, пока не услышал, как в покоях открылась дверь и в коридор ступили легкие шаги.       Чашка выпала из рук и покатилась по столу, раскололась об пол. Знакомая поступь замерла и начала удаляться. Бьякуя вышел в коридор. В глазах стоял туман.       Она уходила прочь. Шла аккуратно, словно боясь упасть и запачкать дорогой шелк. Ступала по лакированным доскам в нежно-розовом кимоно, расточая запах лаванды, и ее тонкая рука немного нервно сжимала рукав – привычка, которую она сама не замечала. Волосы были аккуратно уложены, только пара непослушных высвободившихся локон лежала на плече.       Хисана не умерла – это ясно как день. Ему приснился дурной сон.       Он знал, что если она обернется, он увидит ее слабую улыбку и добрые глаза, и она произнесет ласково его имя – то, что он готов ждать вечно.       Она вдруг споткнулась и уцепилась за стену. Бьякуя был рядом в миг, обнимая ее, не давая упасть. Она всегда была его хрупкой, нежной Хисаной. Если рассказать ей про ужасный сон, она поймет – пожалеет – и лучше уйти отсюда, в спальню, там, где нет чужих глаз и ушей. Как он скучал...       Он целовал ее шею, наслаждаясь мягкостью волос и родным запахом лаванды.       Она замерла. Щеки вспыхнули. Обернулась...       Он прижался губами к ее губам, заглушая внутренний голос, твердящий, что это не Хисана. Глупости. Он хотел, чтобы это была Хисана.       Рукия не вырывалась. Ей говорили, что она похожа на покойную жену господина. Она с самого начала ожидала, что заменит ее…       Бьякуя, хотя и понимал все это, но упрямо твердил себе, что он слишком пьян, чтобы придавать какое-либо значение... И он знал, что хочет ее... Даже если она только внешне напоминала Хисану...       Нет, он не может обманывать ни ее, ни себя...       Бьякуя в испуге отшвырнул девочку. Она ударилась головой о стену и осела на пол без сознания. Кровь текла из огромной царапины на виске, пачкая шелк кимоно. Когда она придет в себя, она ничего не будет помнить. Унохана скажет ей, что она упала со ступенек в саду.       – КТО ДАЛ ЕЙ ОДЕЖДУ МОЕЙ ЖЕНЫ?! – крикнул он. Слуги уже копошились возле Рукии, пытаясь привести ее в чувство. – КТО?! – Бьякуя готов был задушить их голыми руками. Гин подошел, неслышный, как тень.       – Я, – просто сказал он.       Кучики Бьякуя обернулся на счет два. На лице – ни гнева, ни изумления.       – Я думал, тебе станет легче. Это так забавно, как они похожи с твоей любимой женой.       – Вон отсюда, – тихо сказал Бьякуя. Он слишком близко подпустил эту змею. Улыбка на лице Ичимару дрогнула. Лейтенант пятого отряда отступил и исчез за дверьми.       И все. Больше он никогда не приходил к Бьякуе и не звал его по имени. Бьякуя не мог ему простить эту выходку с сестрой. Когда их сделали капитанами, пришлось выслушивать его издевательски-певучее «капитан шестого отряда, мои поздравле~ния». И сухо благодарить в ответ, загораживая от него Рукию, которая поступила в Готей 13.       Он продолжал избегать Рукию, боясь еще одной ошибки.              Ренджи молча перекатывал ломтики курицы по тарелке. Снова он ляпнул что-то не то. Капитан обиделся. Вон какая тоска на лице. И чашку держит криво, сейчас сакэ расплескает, которое, кстати, остыло давно.       – Ренджи, – Бьякуя ответил на его пристальный взгляд. – Почему ты не ешь?       Он не знал, что ответить. Он вообще не понимал, для чего здесь находится. Ему следовало бы идти домой, заползти на футон и вырубиться до первых лучей солнца, надеясь, что к утру чертов дождь закончится.       – Если бы с ней что-то случилось, меня бы уже здесь не было, – вдруг тихо сказал капитан. Ренджи вскинул голову. Это о Рукии? Значит, с ней все в порядке?       Аристократ протянул ему свою чашку. Краска бросилась в лицо Ренджи, и он с поклоном взял отёко. Что это – доверие? Ренджи что-то должен сделать в ответ? Может, просто наполнить и отдать обратно? В отёко плескалось холодное сакэ.       – Пей, – капитан строго взглянул на него. – И перестань задавать глупые вопросы, – он отвернулся, рассматривая узор на ширме, закрывающей угол. – В конце концов, у нее есть свой капитан, он за нее отвечает, и он мне обещал... – Бьякуя замолк. «Он обещал мне заботиться о ней, даже если я буду не в состоянии этого сделать...»              ...Вернувшись с очередной развратной гулянки, Бьякуя обнаружил у себя Укитаке.       – Я слышал, что тебя хотят сделать капитаном. Клан будет тобой гордиться, – сказал Укитаке вежливо. Бьякуя вдруг решил, что будет лучше, если он сядет. Нет, он слышал, что его хотели повысить, но обнаружить у себя Укитаке Джуширо, шинигами, идеальнее которого не найти во всем Обществе Душ, поздравляющим его...       Укитаке молча разглядывал лейтенанта. От Бьякуи несло перегаром, а грязное косодэ болталось поверх кое-как завязанных хакама. После размолвки с Гином Бьякуя пустился во все тяжкие, и даже надвигающиеся капитанские выборы его не остановили. Ему было все равно, что с ним станет.       Значит, пришел перевоспитывать. Как надоело все...       – Зачем вы пришли?       Укитаке сел напротив:       – Бьякуя, это никуда не годится. Я говорю тебе, как друг – ты хуже продажной женщины. Про тебя такое рассказывают...       Бьякуя склонил голову.       – Я не маленький. Не указывайте, как мне жить.       – Ты, наверное, думаешь, что меня прислали читать нотации. Нет. Я здесь, потому что мне не безразлично, что с тобой станет.       Он ничего не ответил, но напряжение в плечах слегка исчезло. Голос у Укитаке был добрый. Убедительный.       – Тебе сейчас, должно быть, очень трудно, – сказал беловолосый капитан.       – Вы о моей жене? – спросил Бьякуя. Да, все в Сейрейтее знали, как тяжело было главе Кучики смириться с этой потерей. Благодаря членам его семьи, конечно, которые предпочитали, чтобы общественность не знала, что он потерял не только жену. Гина тоже. Рукию, потому что не смог стать ей настоящим братом...       Укитаке терпеливо закрыл глаза.       – Не злись. Об этом трудно говорить. Я могу понять.       – Понять... – эхом откликнулся Бьякуя. «Вы тоже пытались переспать с собственной сестрой, Укитаке Джуширо? Давайте, поймите меня...»       – Я ведь прошел через то же самое. И не один раз, Бьякуя. Не один. Ты никогда не задумывался, насколько я старше тебя? Я знаю то, что ты пока даже представить не можешь...       Бьякуя упрямо сжал губы.       – Тебе больно, эта боль не уйдет. С ней надо научиться жить. Говорят, время лечит – и да, и нет. Нужно хранить воспоминания о ней, как о другой жизни, и начать все заново... Ты сейчас бежишь от реальности. Так нельзя, Бьякуя...       От губ Кучики осталась тонкая белая линия. Это звучало раздражающе покровительственно. Даже отец не говорил с ним в таком тоне. Он заметил и замолчал.       – Я могу тебе чем-нибудь помочь?       – Нет, – выдавил Бьякуя.       Укитаке со вздохом сел рядом с ним и обнял за плечи.       – Бьякуя... что я могу для тебя сделать?       «Избавьте меня от Рукии», – подумал Бьякуя, и вдруг понял, о чем может попросить.       – Моя сестра, – голос чуть не сорвался, – училась в Академии. Если меня сделают капитаном, возьмите ее к себе в отряд... присмотрите за ней.       «Я больше не могу ее видеть».       – Хорошо, – согласился Укитаке. – Если тебе станет легче... Давай сделаем так: я позабочусь о твоей сестре, а ты позаботишься о себе, ладно? Бросишь пить – я не прошу сухого закона, обета безбрачия и прочее, но в умеренных количествах...       Бьякуя засмотрелся на белые пряди волос. Почти как у Гина. Легко представить его. Он машинально подхватил одну прядь. Укитаке замолчал и моргнул. Пальцы Бьякуи скользнули вверх, несколько волосков зацепились за ногти. Бьякуя завел локон за ухо и погладил нежную кожу раковины. Беловолосый капитан резко вздохнул.       Никогда раньше Бьякуя не смотрел на него как на мужчину – а ведь он мужчина, и это значит, что его можно соблазнить... С капитанами спать приятно, он запомнил после Айзена.       – Укитаке-сан, – шепнул Бьякуя ему на ухо и лизнул. Он развернулся к нему, сунув руку между ног и, оперевшись ладонью об пол, прижал внутреннюю сторону запястья к паху. Провел губами по скуле, опустился ко рту. Тот будто окаменел, и Бьякуя застыл, чтобы не спугнуть.       – Прости, – вдруг извинился Укитаке. – У меня есть Шунсуй.       Что это – признание или оправдание? Похоже на отказ. Бьякуя вернулся на свое место. Он не будет настаивать. Пора бы выучить, что нельзя заменить одного человека другим.       – Это хорошо, – вдруг сказал Бьякуя. «Хорошо, когда кто-то есть».              – ...а про недавнюю драку, вы уж простите, хорошо? Так вышло. Дружеская потасовка с Хисаги-фукутайчо. У него в последнее время проблемы, а я сболтнул лишнее... Он и так на нервах, – признался Ренджи. Доверие в ответ на доверие. Раз уж капитан сказал про Рукию...       – Что случилось? – спросил Бьякуя, вынырнув из воспоминаний, как из омута.       Ренджи дернул плечом. Ага, щас он все расскажет, ждите. Недавно Шухей предъявил ему обвинение, что Ренджи и Юмичика трахаются, на основании того, что их часто видят вместе. Если количество проведенного друг с другом времени пропорционально количеству соитий, заявил Абарай, то они с Кучики-тайчо просто заводные кролики, а Иккаку с Юмичикой вообще слиплись ниже пупка. Когда он очнулся в канаве, то подумал, что зря упомянул Иккаку. Эта идиотская ревность Шухея... Юмичика специально, что ли, доводит его? И почему из-за них должен страдать Ренджи?! И главное, на следующий день Хисаги пришел извиниться за то, что вел себя по-свински, и что сам не знает, что в него вселилось, и в итоге, пригласил его на пьянку в честь дня рождения.       – Да так, не поделили кое-что...       – А в моем отряде у тебя все хорошо?       «Херовый у вас отряд, тайчо», – чуть не сорвалось с языка.       – Эээ... дисциплина не очень, – краснея, перефразировал Ренджи. – По-моему, они не привыкли к мне...       – Не слушаются, значит, – подвел итог Бьякуя. – Привык, что в одиннадцатом все строго? Раздаешь подзатыльники и пинки, как капитан Зараки?       Ренджи плохо представлял, каким цветом расцвело его лицо. Было немного, но как командовать по-другому он уже забыл. Смутно вспоминалось, что в пятом отряде отношения между рядовыми и офицерами были иными...       – Простите, капитан.       – Что ж, это может быть полезно... – задумался Бьякуя. – Почему бы не присоединиться к ним за ужином и не поспрашивать, как поступал бывший лейтенант?       Гениальная мысль, почему он сам не догадался? Он мало общался с офицерами шестого. Они казались ему снобами... Может, их на денюху позвать вместо того, чтобы тусить со старой компанией? Сказать, чтобы сами тащили выпивку и закуску – проблема с деньгами сразу решится... А капитан-то умный... Ренджи подавил в себе гордость:       – Расскажите, как руководил отрядом прошлый лейтенант?       – Я его об этом не спрашивал.       Он, что, вообще не интересуется тем, что происходит в отряде?!       – А с офицером одиннадцатого что не поделили? – Бьякуя вспомнил о неприятном разговоре с капитаном Тосеном по поводу поведения его лейтенанта в казармах девятого отряда. Ренджи нахмурился:       – Подрались спьяну с офицером Аясегавой на дне рождения лейтенанта Хисаги...              Это когда Юмичика полез к нему на глазах Шухея. Чтобы не дай бог не влетело от взбешенного именинника, Ренджи закрутил с какой-то бабой, которая впоследствии отымела его в темном углу. Иккаку смылся якобы на полигон еще в середине попойки. Мацумото ушла через пять минут в ту же сторону, что и Мадараме. Они знали, когда нужно улизнуть. Юмичика и Шухей вышли выяснять отношения на улицу. Налакавшиеся прогнившим сакэ офицеры девятого, восьмого и почему-то пятого отрядов, оставшись без командования, разнесли половину казармы, повыбивав двери и выставив несколько окон под дружный клич «да здравствует свет». Естественно, капитан Тосен был не в восторге, но Хисаги ругать не стал. А вину за сорванную вечеринку свалили на Ренджи, потому что из всех гостей поймали только его, дрыхнущего в углу без штанов. А он никак не мог понять, почему он оказался виноват в том, что Юмичика врезал ему и Хисаги, выскочил на улицу, Хисаги за ним, и начался погром в казарме.              Абарай рассказал и это, и другое, поймал себя на том, что уже пересказывает всю историю отношений между Аясегавой и Хисаги, и пристыженно замолчал...       – Юмичика и Шухей снова встречаются? – спросил Бьякуя тихо.       Ради всего святого – с какой луны грохнулся этот человек?! Да весь Сейрейтей знал об этом и обсасывал подробности их личной жизни, благо их личная жизнь всегда была достоянием общества.       – Да, капитан, – терпеливо выдохнул Ренджи.              Если бы Юмичику и Бьякую можно было назвать страстными, то да, между ними был страстный роман. Как в книгах про храбрых принцев и прекрасных принцесс. Свидания с Юмичикой навевали воспоминания из детства о том, как бесчисленные дядюшки и тетушки отправляли маленького Бьякую ночью с цветами или с надушенным письмом к окнам своих возлюбленных. Требовалось немало сноровки прокрасться по саду, прячясь от лунных лучей, чтобы спасти томящуюся душу посланием в стихах. Правда, он умалчивал, что умеет читать. И что иногда переписывал неудавшиеся вака.       Так же как те взрослые, он играл в роман с Юмичикой. Они встречались безлунными ночами. Он теребил его волосы за кустами гортензий в своем саду. Принимал от него маленькие изящные подарки. Поклонялся его очарованию. Целовал его красивые губы. Но не больше. Он любил романтичного Юмичику с огромными опасными глазами и соблазнительным тихим смехом.       – Я влюблен в вас, Кучики Бьякуя, – смеялся Юмичика, сам удивлясь почему.       Они не встречались и года, но это был один из самых длинных романов Бьякуи после того, как он бросил веселые кабаки Руконгая, приняв чин капитана.       Между ними все закончилось тихо и мирно, когда отцвели последние цветы, – когда он заметил гуляющих ночью новоприбывшего офицера Хисаги и Юмичику со знакомым влюбленным блеском в большущих глазах.       Он не жалел, что так получилось. Его устраивало одиночество.              – Мне невыносимо видеть, что ты так одинок, – возмущенно высказал ему Укитаке. Бьякуя пришел к нему развеять тоску – тем более, что капитан тринадцатого отряда не раз приглашал его на чай после отбоя. Их нельзя было назвать друзьями, скорее, Укитаке выступал в роли наставника, а Бьякуя был неблагодарным, высокомерным и капризным учеником.       – Я сам этого захотел.       – Я тебя не понимаю, – покачал тот белой головой. – У тебя еще все впереди... Ты можешь полюбить снова...       Бьякуя только улыбнулся:       – Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?..              Ренджи громким возгласом разбил цепь воспоминаний:       – Подождите... что значит снова?       О чем он? А, о Юмичике и Шухее... Бьякуя поднялся, подошел к Ренджи и сел рядом, положив руки на его горячие плечи. Сколько в них напряжения. Он совершенно измотан: эти двое ездят на его лейтенанте, пользуются абараевской доверчивостью. Они еще тогда постоянно пытались что-то друг другу доказать. Нет, Бьякуе это было неинтересно, но он не мог не слышать обрывки разговоров, слухов, сплетен о Юмичике и Шухее, и у него сложилось впечатление, что они затеяли соревнование, кто затащит в постель больше народу... Малые дети. Зачем Ренджи вмешивается... Ревнует?       – Ты был с Юмичикой? – вопрос был адресован затылку Ренджи. Уши лейтенанта вспыхнули.       – Эээ... не… не совсем...       Лейтенант неуютно замер под его руками. На спине растекалось влажное пятно от мокрых волос, заткнутых за ворот юкаты. Эта была любимая юката Бьякуи – в широкую темно-коричневую полоску с синими редкими линиями, тонкими, как нити. Бьякуя осторожно помассировал основание шеи. Плечи Ренджи немного расслабились.              – Извини, не предупредил, – сказал Укитаке, когда Бьякуя дернулся прочь. Он задумался, пригревшись возле цубо, и не заметил, как капитан подкрался и начал массировать спину.       – Не надо.       Укитаке опустил руки.       – Как скажешь. Только не жалуйся, когда зачахнешь над бумагами.       – Не буду жаловаться, – серьезно ответил Кучики, не оценив шутки.              Бьякуя продолжал мять мышцы, разгоняя кровь и напряжение.       – А с Шухеем?       Ренджи пискнул, закашлялся, выдохнул и попытался протянуть что-то напоминающее «не помню».       Бьякуя тоже «не помнил» про Шухея. Было в Хисаге что-то... как в скале, под которой можно переждать непогоду.       Редко, когда Бьякуя нарушал данный себе обет не поддаваться плотским радостям. Нет, он не за радостями гнался. Из всех... да, даже не Гин, только Укитаке смог заставить Кучики Бьякую, однажды ночью воззвав к его здравомыслию, растерять в другую ночь все остатки здравого смысла. Кто же знал, что капитан тринадцатого отряда такой искусный любовник...       Ренджи рассказывал что-то – Бьякуя не слушал. Фразы сливались с монотонным гулом дождя. Губы Ренджи двигались и жадно ловили рис, а Бьякуя думал о таких же алых жадных губах Укитаке. Как он ловил его поцелуи, думая, что хорошо было бы умереть, заразившись его странной чахоткой...              – Не бойся, я не заразный, – шепнул Укитаке, увлекая его на пол. Бьякуя широко распахнул глаза. Оттолкнул его, вырываясь. Что он делает? Еще недавно они слушали вой зимнего ветра и треск углей в цубо, и вдруг горячие ладони капитана оказались в его рукавах, а к губам прилипло его дыхание...       – Почему? – спросил Бьякуя. – Ведь есть же Кёраку-тайчо.       – Да потому что я не могу смотреть, как ты истязаешь себя, – он улыбнулся и подмигнул. – И мы же не станем говорить Шунсую, да?       Бьякуя не хотел с ним спать – подобные отношения больше не представляли для него интереса. За пять лет с тех пор, как его сделали капитаном, у него не было никого.       – Я не истязаю себя.       – А зачем ты так холоден со всеми? Хочешь остаться один? Что это для тебя – наказание, спасение?       – Это то, к чему меня готовили всю жизнь, Укитаке-тайчо. Самосовершенствование. Уединение. Полный контроль над чувствами. Таковы традиции моей семьи. Я благодарен вам за то, что однажды вы не позволили мне поддаться слабости. Но я бы попросил вас не прикасаться ко мне и впредь.       – Ну прости, что беспокоюсь о тебе.       На полу было холодно. Укитаке скинул свою теплую зимнюю хаори и заставил Бьякую лечь на нее. Кучики с недоверием смотрел вверх, на капитана в распахнутой одежде с белыми, как снег во дворе, волосами, щекотавшими его щеки. Он до безумия напоминал Гина.       – Укитаке-тайчо, объясните: вам раньше не нравились мои любовники, а теперь не нравится, что я один?       – Вы бросаетесь в крайности, Кучики-тайчо... – последнее прозвучало почти зло. Бьякуя чуть не вздрогнул от такого обращения.       – Вы считаете следование правилам клана, который я возглавляю, крайностями?       – Да, Кучики-доно, фанатичное следование правилам я считаю крайностью.       Бьякуя замолчал. Вежливость Укитаке казалась ему оскорбительной.       – Вы предлагаете мне что-то изменить?       – Твое отношение к жизни. Ты так и не понял, маленький Кучики. Я ведь ничего не имел против твоего... – Укитаке поморщился, – Ичимару и остальных. Но есть два смысла и два пути в жизни – наслаждение и бегство. После того, как твоей жены не стало, – Бьякуя дернулся почти свирепо, но Укитаке прижал его к полу, – ты пытался забыться с другими. Помнишь наш разговор? Я же сказал тебе, что ты бежишь от реальности. А сейчас ты повторяешь свою ошибку, подменив жизнь на служение этому чертову клану...       Бьякуя, растеряв все самообладание, ударил заклинанием в грудь Укитаке. А потом его пригвоздило к полу рейацу, голова запрокинулась на доски, стало трудно дышать. Следовало приложить еще немного сил, чтобы снять это оцепенение. Он не боялся вступить в бой, даже при несовершенном банкае.       – Да, ты уже на уровне капитана, со-тайчо не ошибся, выбрав тебя... Так странно, ты теперь сам тайчо. А, кажется, только вчера надел форму шинигами... – Укитаке склонился над ним, – Убери рейацу, а то кеккай не выдержит...       – Кеккай? – Бьякуя послушался. Он не заметил никакого кеккая. Когда Укитаке успел?       – Я поставил кеккай, чтобы нас не потревожили.       – Вы меня специально сюда позвали? – нахмурился Кучики, начиная подозревать подвох.       – Да. Во-первых, оставлять тебя наедине с собственными мыслями я больше не позволю. Да будут мне свидетелем небеса – ты способен свести с ума кого угодно, включая себя. Во-вторых, чтобы Шунсуй не помешал. А в-третьих, Кучики Бьякуя, я научу вас наслаждаться...       Бьякуя изогнул бровь в полу-насмешке. Он не верил, что это возможно. Но, видимо, в нем еще было живо любопытство.       – Попробуйте.       – Любишь рисковать даже в постели? – прошептал на ухо Укитаке, и слегка прикусил мочку. – Хочешь поиграть во взрослые игры, маленький Кучики?       – Не смей, – ресницы дрогнули, голос тоже дрогнул. Он отвык от ласк, поэтому не в состоянии был контролировать себя. Глупое тело...       – Есть время для скорби, – вдруг тихо сказал Укитаке. – Есть для радости. Время для боли и для любви...       – А если любовь и боль – одно? – тут же откликнулся он.       – Тогда отступай, если не хочешь быть полностью опустошен...       – Я не из тех, кто отступают. Я принял решение. Вы хотели, чтобы я его принял.       – И сам страдаешь от своего одиночества. Себя не щадишь, так других пощади. Подумай о сестре, ты же и ее заставляешь страдать...       – Молчи, – Бьякуя сглотнул воздух. – Хотел меня – бери. Только молчи.       – Я думал, это ты меня хотел?       – Я никого не хочу, – сквозь зубы выдавил он.       – Самовнушение... отрицание... я могу разрушить все одним прикосновением, Бьякуя, – и он опустил руку и легонько сжал его пах. Кучики закрыл глаза. – Что ты сейчас видишь с закрытыми глазами? Свой дом? Свои правила?.. Или меня?       В животе что-то перевернулось от голоса Укитаке. Он накрыл ладонью глаза Бьякуи.       – Не смотри, пока я не скажу. Сможешь?       – Смогу.       Он не смог, но это потом, спустя несколько минут, а сейчас он послушно закрыл глаза.       Укитаке развязал его пояс, выпутал из волос кенсейкан. Брови Бьякуи дрогнули. Липкие поцелуи спустились с шеи на грудь, голый живот защекотали волосы. Биение сердца Укитаке отдавалось в его теле. Бьякуя представлял, что сейчас он стянет его хакама, мог почти ощутить, как будут толкаться в него пальцы, – все было знакомо и не раз испытано. Разве этим обязательно наслаждаться? Разве удовлетворение желаний не такая же потребность плоти, как еда? Он не ради этого ходил к Гину. Рука Укитаке нырнула между ляжек, и аристократ дернулся к этой руке по-мальчишески несдержанно. Ресницы затрепетали. И тут же уха коснулся шелк Гинпаку.       – Не спеши. Откроешь глаза – завяжу. Твоим же шарфом.       Угрозы не подействовали – он не удержался, когда шершавый язык, оставляя леденящие от сквозняка влажные дорожки на животе, скользнул к паху; верхние и нижние хакама потянули вниз, и он распахнул глаза, возбужденно дыша.       – Укитаке-тайчо...       – Тебя так просто свести с ума? – отозвался капитан между его бедер. Бьякуя выгнулся под его горячим ртом. Как давно он не испытывал подобного. Мысли терялись, рассыпались. Еще. Мир потерял очертания. По потолку метались тени, сплетаясь в узоры, и он смотрел, пока не потемнело в глазах. И вспышка, как пущенная стрела, и звон в ушах, как от дрожащей тетивы...       Он не мог пошевелиться.       Не иначе, как Укитаке применил какое-то колдовство. Чем сильнее выл за бумажными сёдзи зимний ветер и слабее становилось тепло от очага, тем ярче разгоралось желание. А Укитаке был опытен, играя с ним, отдаляя момент наслаждения до мольбы в серых глазах. Он растягивал удовольствие, почти превращая его в пытку.       Бьякуя гнался за губами, целовал руки, плечи, обхватывая своего любовника, путаясь в его длинных волосах, в умопомрачении целовал его рот, бормоча «ну еще же».       – Вас... так Кёраку-тайчо научил? – задыхаясь, спросил Бьякуя. Пальцы вошли в него уже в который раз, дразня и без того дрожащие от наслаждения нервы.       В глазах Укитаке появилась шальная искринка.       – Что ты... Кёраку приходит ко мне... учиться, – белоснежная улыбка. – А потом уходит практиковаться на других.       Бьякуя откинулся на брошеную в спешке хаори, понимая, что спасения для него нет...       Просыпаться в комнате капитана в казармах тринадцатого отряда было непривычно. С улицы сочился солнечный свет. Тело казалось легким, как перышко. Рядом стоял пышущий жаром цубо и валялась куча его одежды. Укитаке в теплой домашней юкате пил чай, сидя на подушке в ногах.       – Проснулся? Как себя чувствуешь?       – Спасибо, неплохо, – Бьякуя опустил ресницы. И действительно, в отличие от обычного «никак» или «отвратительно» чувствовал он себя почти хорошо.       – Можешь ведь, когда захочешь, – кивнул Укитаке.       – Укитаке-тайчо...       – Жа-а-аль, – протянул старший, – а ведь ночью я был просто «Джуширо», – он наклонил голову с улыбкой. – Извини, перебил.       – Уже поздно, мне надо идти.       Укитаке подумал над чашкой, над которой кружился пар, отхлебнул чая и отвернулся:       – Ну иди.       И уже когда Бьякуя одетый, с кенсейканом в волосах, ступил на таявший снег в саду, из комнаты донеслось:       – Приходи еще. Мы с Шунсуем будем рады тебя видеть.       Но больше он не пришел. Не потому, что ему не понравилось, скорее, наоборот, слишком это было хорошо, и он боялся привязанности. Любая привязанность неизбежно приводила к разрыву. И потом он привык быть один. Только он и Сенбондзакура. Она звенела в ножнах, и ему нравилось слышать ее прямую и острую, как клинок, речь:       «Я последую за тобой куда угодно. Какой бы ты ни избрал путь, я верна тебе, пока ты способен идти вперед...»              – Кучики-тайчо.       Бьякуя посмотрел на Ренджи так, будто видел его в первый раз. Его руки сжимали плечи и мокрые рыжие волосы сильно, до боли. Он отпустил и отодвинулся, коря себя за несдержанность.       Ренджи развернулся к нему и склонил голову.       – Простите, я ляпнул сдуру...       О чем это... А, в его монологе недавно промелькнуло что-то похожее на «начальство гоняет».       – Тебя не устраивает начальство?       – Устраивает, – поторопился ответить лейтенант.       – Если не устроит, поставь в известность, – без тени шутки сказал Бьякуя. Поднялся и подошел к двери. – Душно. Я скажу слугам раздвинуть сёдзи.       – Я сам, капитан.       Ренджи мигом оказался у стены и отодвинул одну створку. В лицо ему хлестнули холодные капли, и под ветром затрепыхались рукава юкаты.       – Вот это погодка, – отчаянно-весело бросил Ренджи в пустой двор, залитый серым дождем. Как насмешка над стихией. Бьякуя не понимал смысла этого. Что заставило сейчас лейтенанта сорваться с места и высунуть мокрую дурную голову на холод? Ведь замерзнет же.       – Закрой. Ты простудишься.       – Но вам же жарко.       Где-то вдалеке прогрохотало, и край неба опалила зарница, выхватив из сплошной серой пелены одеяло туч и крыши домов. Силуэт Ренджи вспыхнул и погас на фоне черного сада. Порывом ветра чуть не потушило светильники, и казалось, будто тьма сочится из сада в их комнату. Везде темнота. Только его лейтенант бесстрашно ухмыляется навстречу стихии, не понимая, что эта стихия может легко снести его с ног.       – Закрой, – приказал Бьякуя. Так спокойнее. Ренджи как-то сник, сел у стола и начал расчесывать пальцами свои волосы.       Молчание.       – Капитан, – вдруг сказал Ренджи сдавленно. – Простите за тот... ну, за того меноса...       Нет, Ренджи передернул плечом, это был даже не менос, а арасокар. Имя ему дали Многоножка за то, что у него было длинное извилистое туловище со множеством отростков, позволяющих ему передвигаться почти со скоростью шунпо. Обычно он прятался в расщелинах, набрасывался на шинигами, мгновенно вспарывая живот и пожирая внутренности. Им пугали маленьких детей. Встреча с Многоножкой для шинигами ниже уровня третьего офицера оказывалась смертельной.              Ренджи тогда был седьмым офицером в отряде Зараки. Он дремал во дворе, когда раздался радостный вопль:       – Выходим на задание! Тридцать пятый район Руконгая, восточная часть! Кто не успел, тот опоздал!!!       Так получилось, что капитана с ними не было. Они просто примкнули к бойцам седьмого и тринадцатого отрядов. Приказов им никто не давал. По обрывкам разговоров Ренджи понял, что в Руконгайскую деревню на востоке повадились шастать Пустые. Рука нетерпеливо сжала рукоять катаны. Отличный шанс не греть бока на солнышке, а заработать немного денег и, если попадется приличный Пустой, то и повышение. В отряд Зараки приказов выходить не поступало – они шли туда, где драка.       Он и еще трое сорвиголов из одиннадцатого забрались чуть подальше остальных, где за опустошенной деревней кончалась высохшая каменистая равнина и начинались скалы, исполосованные пещерами и расщелинами.       Ренджи успел только заметить, как, воняя мертвечиной, какая-то громадина пронеслась мимо, и он на одном адреналине, не соображая, выхватил Забимару, и полоснул возле себя. Кровь плеснула ему в лицо, и хриплый крик раздался позади. Ренджи крутанулся, развернулся, увидел белое лицо напарника, а потом к его ногам упал труп со вспоротым брюхом и кишками наружу. Со следами огромных зубов там, где раньше была голова. Ренджи машинально поднял меч. Это его спасло от удара сверху. Мощное рейацу отбросило его, он треснулся виском о камень. В глазах вспыхнули звезды, а в горле поднялся медный вкус. В голове прояснилось спустя пару мгновений, и тогда он увидел, что последнего, третьего из его команды, Пустой поднял на воздух, вонзил когти в живот и разорвал, как тряпку. Сгустки крови упали на землю рядом с ним.       Он застыл на месте. Забимару поблескивал в нескольких шагах – упав, он выпустил его из рук. Пустой обернулся к нему, жадно перебирая своими отростками. Он даже не думал, что надо бежать. В тот момент его спасло только то, что он кинулся к Забимару. Когти вонзились туда, где он только что находился.       Ренджи двумя руками сжал рукоять катаны и выставил ее перед собой. Он в панике оглядывался, не зная, куда отступать, метался, тяжело дыша, не понимая, что кровь из разбитого лба ослепляет его, и ноги скользят по мокрым от крови камням. Пустой скрылся, выжидая. Ренджи не мог сосредоточиться на его рейацу. В голове билась одна мысль – он убил их, этого не должно было случиться, как ты мог позволить этому случиться, ты с ним не справишься, ОН ТЕБЯ СЕЙЧАС УБЬЕТ!       Сзади нахлынул запах гнили, Ренджи с криком обернулся и замахнулся. Клинок вошел в бок Пустого, Ренджи вывернулся из-под острого когтя, но не успел отпрыгнуть. Коготь оставил глубокую царапину на спине. Он упал на колено, борясь со зверской болью. Пустой снова исчез.       «При следующей атаке он тебя убьет. Ты парализован болью». Ренджи стиснул челюсть. Успокойся, чер-рт.       Он заставил себя вспомнить, как умерли его напарники. Эта сволочь нападает со спины. У него отростки по бокам. Пару ты снес, значит, быстро он передвигаться не может. На отростках возле башки длинные изогнутые когти. Он насаживает на один коготь и вспарывает живот вторым.       Его охватила паника. В этот миг за спиной выросла громадная туша Пустого. Ренджи, вскочил и повернулся, но спина и плечо вспыхнули болью, и он даже не смог поднять катану...       Мимо, словно ветер, пронесся запах цветов. Он не успел ничего разглядеть. Вспыхнуло заклинание, и парализованный Пустой повалился на землю. А потом он понял, что перед ним стоит шинигами в капитанском плаще.       – Освобождай меч. Он сейчас встанет, – послышалась четкая негромкая команда. Холодный голос, которому невозможно не подчиниться. К Ренджи вернулась способность соображать. Он освободил Забимару, видя, как чудовище поднимается из пыли.       – Это мне на десерт? – услышал Ренджи низкий рокочущий голос из-под треснувшей маски, а затем другой голос – холодный и невозмутимый рядом:       – Я его отвлеку, будь готов.       И шинигами исчез. Следом за ним исчез Пустой. Они то появлялись на миг, то пропадали вновь в погоне друг за другом. Ренджи ждал, сбив рейацу до минимума. Дождался, когда Пустой, забыв о нем, повернулся к нему спиной. Он вскочил на его хребет и вонзил Забимару со всей силы – за своих товарищей – в шею. Отрубленная голова гулко застучала по камням.       Ренджи спрыгнул на землю, и его тут же скрутило пополам, вырвало. Заколотило от пережитого страха и вины за то, что остался жив, когда другие... Он пытался подняться, скрыться и не видеть останки приятелей, но ноги отнялись, и он пополз прочь, содрогаясь. Шинигами с запахом цветов подошел, не спеша.       – Пойдем. Ты ранен.       Ренджи схватился за его хакама и зарылся лицом в колени. Он закусил ткань, пытаясь избавиться от запаха крови во рту.       – У них не было шанса, – зарыдал он всухую, без слез, словно прощения просил. – Они были...       – Они были. А ты есть. Как зовут?       Спокойный голос. Держится уверенно. Рейацу, как одеяло, укутывает, с таким ничего не страшно. Почти как у Зараки-тайчо...       Казалось, прошла вечность, пока мозг справлялся с шоком, а он продолжал валялся в ногах незнакомца. Ренджи начал приходить в себя. Он поднялся, пытаясь унять дрожь в коленях.       – Седьмой офицер одиннадцатого отряда, Абарай Ренджи.       Капитан молча посмотрел на него снизу вверх и двинулся вперед, сделав знак следовать за ним. Ренджи вцепился взглядом в цифру на спине, словно вырезанную взмахами меча. Шестой отряд. Кучики Бьякуя. Стыд накатил жаркой волной за то, что он предстал перед капитаном – братом Рукии – в таком жалком виде. А если кто узнает? А если Рукия?.. Так стыдно, что убить захотелось этого Кучики Бьякую.       Так они и пришли в деревню, где тринадцатый отряд организовал военный штаб и полевой госпиталь, – впереди размеренным шагом шел невозмутимый Кучики Бьякуя, позади на почтительном расстоянии хромал Абарай Ренджи. Встречал их сам капитан Укитаке, давно уже выполняющий работу своего погибшего лейтенанта и высшего офицерского состава отряда. Укитаке пристально, почти оценивающе их рассматривал.       – Бьякуя! – наконец воскликнул капитан тринадцатого отряда. – Что случилось?       – Я разобрался с ситуацией в дальнем районе, по вашей просьбе. И привел выживших.       Ренджи неверяще огляделся – кроме него за Кучики не следовал никто. Он выжил один?       – А Многоножка? – спросил Укитаке.       – После лечения этот офицер может идти получать за него награду, – холодно отозвался капитан шестого. – Если я вам больше не нужен...       – Подожди, надо бы проверить еще деревню в тридцать шестом. Я только одного не понимаю – как столько Пустых проникли в Руконгай незамеченные двенадцатым отрядом? Что-то мне это все не нравится...       Кучики обернулся к Ренджи:       – Немедленно в госпиталь.       Ренджи, побледнев, поклонился, несмотря на разодранную спину. Он хотел бы никогда больше не встречаться с Кучики. Его слова – хлесткая пощечина. И прозвучало это «может идти получать награду» как подачка, словно звон монет под ноги. Ведь не сам Ренджи убил, ему дали убить Пустого. И Ренджи старался ради награды, из кожи вон лез, а Бьякуе стоило лишь пальцем шевельнуть. Как он его ненавидел.              – За Меноса? – нахмурился Бьякуя.       Ренджи осторожно выдохнул:       – Не помните? Вы меня спасли тогда... В тридцать пятом районе...       – Не помню. Это так важно?       – Нет, капитан, – нехотя согласился Ренджи.       – Ты еще голоден?       – Нет, капитан...       – Тогда я скажу убрать, – Бьякуя открыл дверь и передал слуге приказ. Вернулся. – Ренджи, подожди еще немного, я хочу закончить все доклады сегодня. Твоя одежда почти высохла. Когда пойдешь обратно, одень гэта и возьми зонт у порога. Мне не нужен падающий от лихорадки лейтенант... – и Кучики подвинул себе папку с документами.              Чертов дождь усыплял. Ренджи тряхнул мокрой головой. Весь вечер прошел словно в тумане. Что на него нашло? Что он наговорил капитану?! Живот грела еда, плечи укутала теплая капитанская юката, глаза слипались. Он услышал, как зашли слуги, убрали со стола. Зашуршали бумаги – Кучики-тайчо снова принялся за работу. Ренджи сидел на корточках и клевал носом. Он почувствовал, как кто-то потянул его за рукав и послушно растянулся на полу, найдя затылком какой-то выступ, и тут же решил использовать его под подушку. Он провалился в пустой сон.       Проснулся мгновенно, когда на лицо приземлилась бумага. Сколько времени прошло, он не знал. Где он находился? Ренджи подхватил лист и мутными глазами посмотрел наверх.       – Спасибо, Ренджи, – капитан положил документ обратно на стол и продолжил сосредоточенно разбирать папку, иногда дотягиваясь до печатки, чтобы поставить герб шестого отряда.       Хладный пот выступил на лбу лейтенанта. Он до сих пор был в поместье Кучики, и к вящему ужасу, заснул на коленях своего капитана! Ренджи лежал не дыша, ожидая кары небесной. Но время шло, а Бьякуя продолжал пробегать глазами страницу за страницей, не обращая внимания на сгорающего со стыда лейтенанта на своих коленях.       Ну вот опять он выставил себя какой-то размазней. Что подумает его капитан?       Его капитан...       Ренджи раньше не мог представить для себя другого капитана, кроме Зараки. Давала знать о себе выучка одиннадцатого отряда. За капитаном все были как за каменной стеной, – им было позволено творить что угодно, хоть показывать фигушки тому же Кучики... хотя... ладно, насчет Кучики он поспешил заявлять. А совсем недавно, навещая Иккаку в родных казармах (что означало, что они квасили всю ночь, а под утро не совсем трезвый Ренджи топал на работу), он случайно заметил в окне фигуру с черными распущенными волосами... Как нож под сердце. Длинные черные волосы, и сразу с губ неконтролируемое «Кучики-тайчо», и в ушах шумит. Ну и что, что это был Зараки-тайчо без привычных косичек. Ренджи весь оставшийся день ходил за своим капитаном и завистливо вздыхал, наблюдая, как путает черные прядки ветер, а он не смел и пальцем коснуться.       Сейчас одна прядь лежала на плече и иногда качалась прямо в лицо, когда Бьякуя тянулся за документом. Ренджи зажмуривался и ждал, когда она скользнет по лбу. А потом снова смотрел зачарованно.              Бумаги... бумаги... Иероглифы пустились в расплывчатые пляски по странице. Ноге было тяжело от ренджиной головы, но он предпочел бы не будить лейтенанта, пока не закончит с делами.       Его новый лейтенант, да. Он помнил, как настаивал Укитаке на назначении Ренджи.              Этот спектакль растянулся на часа три. Несмотря на мартовский пробирающий до костей холод, капитан тринадцатого сидел на пороге, не соглашаясь снять осаду с офиса капитана шестого отряда. За это время Кучики стал свидетелем нескольких приступов кашля и истерик Коцубаки, требующего, чтобы Укитаке принял лекарство, или хотя бы выпил горячий чай.       Не то чтобы Бьякуе нужен был лейтенант. Он мог управиться с документами. Приготовление чая и мелкие поручения вроде распределения новобранцев выполнялись старшими офицерами. Но никто из них не дорос до уровня лейтенанта. Спешить с выбором не имело смысла.       Из всех кандидатур других отрядов Укитаке настойчиво предлагал Абарая. Офицер одиннадцатого отряда – к нему? Видел он этого Абарая раньше – рыжие волосы и лицо в татуировках, ростом под два метра и ни одной здравой мысли в глазах.       – Я не сойду с этого места, пока ты не согласишься его взять, – в стотысячный раз услышал он.       – Хорошо, – сдался Бьякуя, отрываясь от бумаг. Холодный воздух превратил его слова в пар. – Все, можете возвращаться. И будьте добры закрыть дверь. Не лето.              Он хотел воспитать лейтенанта под стать себе. А что получилось? Вот это необузданное неуемное существо, греющееся у ног?       Он задумчиво опустил руку на голову Ренджи, пальцы запутались в высохших волосах и остались перебирать спутанные прядки на шее. Под рукой дернулся кадык, но протеста не было. Все равно, что гладить собаку. Ногти легонько скользнули по коже, когда рука глубже зарылась в волосы. Бьякуя машинально почесывал где-то за ухом, читая какую-то бумагу, в то же время незаметно следя за лейтенантом.       Тот не отрывал от него настороженного взгляда, словно дикий зверь, выжидающий момента, чтобы напасть и вцепиться клыками в шею. Крался в его тени. Одно лишь его присутствие щекотало Бьякуе нервы. Он знал, что Абарай захочет проверить свою силу на нем, когда сможет перебороть свой страх. Бьякуя был бы рад прекратить свое бессмысленное существование, но есть ли противник, которому не стыдно отдать жизнь?       Удивительно было то, что Бьякуя не хотел его убивать. Своего нелепого, с огромными ручищами и ухмыляющимся ртом, грубоватого, с раздражающе-рыжими вечно нечесанными патлами, с вызывающими татуировками, пахнущего потом и зачастую гнилым сакэ, дурного лейтенанта. Не мог он так привязаться, не умел. Во всем виноват ливень, закрывший его в доме с воспоминаниями, которые терзали душу, как осколки Сенбондзакуры...       Последний документ из папки лег на стол. На сегодня работа закончена.       Бьякуя бросил взгляд на Ренджи, тот вздрогнул, словно очнувшись от транса. Аристократ высвободил руку из волос. Пальцы проследовали по черным линиям над бровями. Больно, наверное, было их делать. Ренджи привычно-настороженно следил за капитаном, но в глазах вспыхивала и гасла сладкая страсть. Ресницы защекотали ладонь. Ресницы с опасным красноватым отблеском. Взгляд у Ренджи сейчас был зверинный. Сам не заметил, как раздразнил его.       Ты играешь с огнем, подумалось устало, и эта игра опасна и не нужна тебе. Пальцы задержались на скуле. Зачем только Укитаке привел его... подарил... щенка. Но ведь хочется. Бессмысленно отрицать. Когда вокруг тихо, как в гробу, и мир погружен в полумрак, заставляющий сомневаться в собственном существовании, рядом есть рыжий костер волос, громкий голос, жадные глаза...       Есть время, когда хочется.              Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом пальцы Бьякуи скользнули по лицу к губам Ренджи. И тут же вместо пальцев у рта – губы. Бьякуя наклонился над Ренджи, жарко целуя его, одновременно с этим Ренджи притянул его за ворот, сам приподнялся с колен. Бьякуя подчинился нетерпеливым рукам, зная, как бурлит сейчас кровь его лейтенанта.       Ренджи жадно ловил солоноватый вкус языка Бьякуи за зубами. Мир сжался до шума дождя и теплых губ со слабым вкусом риса... Когда Бьякуя оторвался от него, тяжело дыша, откидываясь и опираясь на руки, губы лейтенанта атаковали с новой силой. Столько тепла... Бьякуя обнял его, упал на пол, Ренджи послушно навалился сверху, не прекращая осыпать его поцелуями.       Рука Ренджи невзначай соскользнула с плеча на грудь и начала стягивать кимоно.       – Ренджи, не здесь... – пробормотал Бьякуя, прерываемый ненасытным ртом.       Быстро, все очень быстро. Ренджи не успел придти в себя и подумать, что происходит, как Бьякуя уже втащил его в спальню. Плевать было, что они не задвинули фусума и не потушили светильники. Их тени плясали по стенам. Если кто-то и стоит под дождем в саду, то заплатит за этот занятный театр теней воспалением легких.       Ренджи встряхнул скатанный футон, развернул кое-как, почти бросил капитана на него. Откуда столько дерзости взялось... Бьякуя притянул его за пояс, и, развязав, распахнул юкату, стягивая ее с загорелых плеч. А тот уже вцепился губами – зубами – в шею Кучики. Испугался, что кожа там нежная – это тебе не с Шухеем кувыркаться, – оторвался виновато – ками-сама, а если останутся следы? – но капитан привлек его обратно, разрешая – и только посмей отказаться.       Ренджи дернул узел на хакама капитана. Скорее же. Он нырнул ртом в распахнутый ворот, до красноты целуя холеную кожу, языком поводя по солнечному сплетению, соскам, вниз к напряженному животу, где красиво перекатывались мышцы... С ненавистью вцепился взглядом в тугой узел на животе. Бьякуя хотел помочь, но Ренджи отвел его руки.       – Я сам, капитан.       Черноволосому шинигами ничего не оставалось, кроме как откинуться на футон и наблюдать за Абараем, который нарочито медленно, чтобы унять дрожь, колдовал над завязками. От его нечаянных прикосновений в паху вспыхивал и отпускал жар. Ренджи во всей своей загорелой наготе не скрывал возбуждения. Наконец, хакама поддались Абараеву напору.       На Кучики взглянули осторожные глаза. Можно?       Он не знал. Он просто не хотел сопротивляться.       – Там… на полке, – прошептал Бьякуя и закрыл глаза. Тело просило, слабое, глупое. А ум острый и холодный, как лезвие, думал о делах, о том, что могут войти и увидеть, о разговорах десятки лет назад, и о том, что Укитаке был прав, когда сказал, что не умеет Бьякуя наслаждаться. В сердце заныла пустота. Может, он и любить никогда не умел.       Что ты творишь?! Разве ты не понимаешь, кто ты и кто ... этот?       Бросить бы все.       Очевидно, Ренджи обнаружил мазь, потому что на грудь Бьякуе вернулось жаркое дыхание. Губы тронули его сосок, потянули. Из горла вырвался сдавленный выдох.       – Ренджи, – Бьякуя взглянул на него. – Быстрее.       Взгляд потемневших глаз пронзил Абарая насквозь.       – Да, капитан.       Он выдавил себе на руку смазку и наклонился над его бедром. Взял в рот и одновременно ввел палец. Бьякуя облизнул губы, сфокусировав взгляд где-то за плечом.       Что бы Ренджи ни отдал за искру страсти в этом холодном взгляде... Он шевельнул пальцем, языком, и голова Бьякуи запрокинулась, кенсейкан впился в одеяло, бедра подались вперед, красивая шея напряглась.       Внутри оказались два пальца. Бьякуя напряженно дышал. Ренджи выпустил его член и сильно толкнулся пальцами внутрь. Он не протестовал. Ренджи зажмурился, прогоняя ревность и обиду неизвестно на кого, и отругал себя – знал же, как только Бьякуя про мазь сказал, что тому не впервой.       «Ревнуешь. Влюбился что ли?», – отозвалось мрачно в голове. Краска бросилась в лицо Ренджи. И правда влюбился, даже больше чем надо, после их вечера наедине. Знал и все же надеялся, что это лишь похоть, которая выгорит после одной ночи.       Он никогда не мог его победить – ни в открытом бою, ни в чувствах. Всегда проигрывал Кучики Бьякуе. Невозможно избавиться. Не мог оторваться от него. Вкус его кожи на губах сводил с ума, ломал волю. А он? Он продолжал смотреть куда-то в сторону, думая неизвестно что.       Люблю его. Все равно его люблю.       Ренджи вынул пальцы, нагнулся над капитаном, глядя прямо в строгие глаза. Вдруг закружилась голова. Он не верил, что ему позволят.       – Да, Ренджи, – шепнул Бьякуя. Ренджи вошел в него, хотя колени дрожали в панике. Бьякуя едва слышно застонал. Начав двигаться, Ренджи сам не сдержал хриплого вскрика.       Но ему-то хорошо, а Бьякуе?       – Кучики-тайчо... – Ренджи запрокинул его колено на плечо, вошел еще глубже, наклонился к груди, к шее с малиновыми следами от засосов. – Как... лучше?       – Делай как хочешь…       Недостаточно. Он хотел увидеть страсть… безумие на лице Кучики, чего никто, возможно, не видел.       Бьякуя запустил руку в темно-рыжие волосы, и пока лейтенант, привыкая, двигался осторожно, пальцы то сжимались, то отпускали. Взгляд запутался в волосах, которые занавесили малиновой бахромой всю комнату. Рука скользнула на взмокший загривок, вцепилась в плечо, ободряя, подстегивая.       – Кучики-тайчо...       Бьякуя взглянул вверх, где на него прямо смотрели карие глаза, и его обожгло стыдом за то, что позволил... какому-то лейтенанту... бродяге...       – Не смотри.       – Кучики-тайчо, – Ренджи наклонился еще ниже, и его губы коснулись щеки. Он сглотнул, кадык дернулся. – Можно... вас по имени?       Запрети ему, ты сошел с ума. Ты забыл, кто ты?       Ренджи задвигался сильнее, яростнее что ли, так что больно стало. Внутри все перевернулось, тело подхватило ритм, не желая отпускать. Бьякуя закрыл глаза и выдавил сквозь зубы «да». Получился длинный стон.       – Бьякуя, – удовлетворенно выдохнул Ренджи, чуть отпуская, но только затем, чтобы вломиться глубже, будто насквозь. – Бьякуя-сама...       Бьякуя задохнулся – он хотел сказать, чтобы его не смели называть «сама», но слова смешались, когда во рту оказался язык Ренджи. Он обхватил этого наглеца обеими руками, прижался к нему податливо, чувствуя, как колотится Ренджино сердце и как щекочут плечи длинные волосы. Как у Укитаке-тайчо... Так хорошо...       Ренджи иступленно врывался в его тело, его голос хрипло срывался, когда он произносил его имя...       Бьякуя застонал сквозь зубы, отворачиваясь, чтобы Ренджи не видел, как удовольствием обожгло лицо так, что кожа заалела. В глазах потемнело, все мысли потеряли ясность и утонули в жарком движении. Он бы хотел продолжать и продолжать греться в этих руках, требовательных, делающих что им вздумается.       – Рен...джи...       Абарай подхватил его ногу, обнял за шею другой рукой, зарываясь лбом в висок. Плевать, что царапается кенсейсан, на все сейчас плевать. Только бы не отпускать своего капитана. Бьякуя открыл глаза, а взгляд остался пустой, словно растворившийся в его объятиях. Ртом поймал воздух.       – Бья... Бьяку... я, – Ренджи закусил черные волосы, и на выдохе измученно: – Я вас люблю.       Абарай... Бьякуя спрятал лицо в его плечо. Скоро. Лучше бы никогда не кончалось. В ушах то ли кровь шумит, то ли дождь. Дождь не пустит к ним никого, они ото всех спрятались за раскатами грома и слепыми молниями.       Ренджи хотел видеть его. Для этого оторвался, поднялся на руках, рассматривая тени на изящных чертах лица. Если бы он не был одним из благородных... нет, лучше не фантазировать.       – Не останавливайся, – попросил Бьякуя.       Плечи затряслись от напряжения, бедрам уже просто больно. В глазах стоят слезы, все как в тумане. Кто только придумал, что от этого получают наслаждение. Наслаждение в том, что даже сейчас, когда уже нет сил, тебя обнимают, тебя еще желают, забывая про все, что их разделяет.       Еще несколько резких неконтролируемых движений. Ренджи схватил его за плечо, дернул к себе, чтобы глубже. Прижался губами к его губам, ловя дыхание и неразборчивые слова, сказанные, когда думать уже невозможно.       – Люб... лю, – Бьякуя выгнулся, – ...тебя...       Да, только такой тебе и нужен, чтобы неприрученный был, горячий...       – Бьякуя! – Ренджи застонал в оргазме, продолжая двигаться. Тело больше не подчинялось ему, он даже не мог приказать себе пошевелить пальцем. Он хотел этого признания. Он получил все, что хотел, – в привычно ледяном взгляде скользило страстное требование, почти просьба. Только он не чувствовал себя от этого счастливее. Хотелось реветь в голос и клясться Кучики-тайчо, что он никогда, никогда не сделает ничего такого, что расстроит капитана, только бы Бьякуя оставил его рядом.       Через мгновение в голове прояснилось, и он сполз на его бедра.       Кучики тяжело дышал, спина прогибалась в погоне за ускользающим теплом. Он кончил почти сразу, как только Ренджи взял в рот; Бьякуя вскрикнул, отвернувшись, с разбросанными по лицу мокрыми черными волосами.       Ренджи стер пот, сперму, слезы с лица, рухнул на пол рядом с капитаном, совершенно без сил, и тут же провалился в глубокий, но недолгий сон.       Когда он проснулся, светильники еще горели, Бьякуя в полузавязанной юкате стелил одеяло на полу. Ренджи пружинисто поднялся, потушил свет и задвинул фусума. Подхватил с пола одежду, затем капитана, затащил все добытое на футон. Бьякуя без слов выскользнул из юкаты, укрылся ею как одеялом, взглянул на лейтенанта строго и закрыл глаза.              Утро принесло с собой солнце. Легкий ветер сбрасывал капли с сияющей листвы, и они разлетались радугой по саду и молотили по деревянной веранде. Ренджи проснулся, когда солнечный луч заполз на его щеку. Бьякуя лежал лицом к нему. Он еще спал. Длинные ресницы чуть дрожали. В комнате было свежо, юката, которой укрывался капитан, сползла до пояса.       Ренджи захотел обнять его, но не посмел.       Ему стало страшно. Несмотря на бурную ночь вместе, Кучики был его капитан. Хоть и считались тринадцать отрядов огромной семьей, но спать с вышестоящими по чину было страшным нарушением (как бы не отшучивался Юмичика, что при правильном подходе начальство может закрыть на это глаза).       Но в то же время вот он – спит рядом, только протяни руку и можно убрать с лица тяжелые пряди шелковых волос. Ренджи сглотнул – к горлу поднялась горячая нежность, от которой щипало глаза.       Он встал, нашел свою высушенную форму и таби в соседней комнате, оделся. Сейчас надо добежать до входа по веранде вокруг дома, найти свою обувь и домой, пока никто не видит. Сёдзи зашелестели, когда он отодвинул створку. Наверняка, это разбудит Бьякую. Он придумает какое-нибудь объяснение, потом, в офисе. Он только собирался выскользнуть незаметно в сад, как за спиной раздался тихий голос:       – Уходишь?       Он не знал, что сказать. С чего начать – с извинения, с благодарности, с вопроса? Бьякуя стоял на пороге спальни в мятой юкате, прижимаясь виском к деревянной перегородке. Солнечный свет крался по полу к его голым ногам.       – Нельзя, чтобы нас увидели вместе, капитан, – пробормотал Ренджи.       – Подойди, – это приказ. Абарай виновато подчинился. Бьякуя обхватил рукой его шею, прижался губами к губам.       – Никогда не смей так уходить, ясно?       И тогда все стало хорошо. Ренджи ухмыльнулся самодовольно, обнял капитана дрожащими руками, боясь, что больше не сможет уйти.       – Можно я приду еще?       – Да. Я позову. Но никто не должен знать. И, Ренджи, представь, что тебе это все приснилось... – он не договорил, потому что Абарай закрыл его рот своим. Где-то в саду гулко стукнул какэхи, и они тут же расцепили объятия.       – Иди.       – Конечно.              Ренджи выскочил на энгаву и промчался до входа. Завязал сандалии и рванул через сад. Хакама тут же до колен вымокли. Он провел рукой по листьям и умылся росой. Оглядываясь, как вор, он перемахнул через высокий забор и помчался до казарм. Ветер обжигал веки.       Он не чувствовал себя победителем, хотя узнай кто, что он затащил в постель Кучики Бьякую, к нему, как к главному донжуану, приходил бы за консультацией весь Сейрейтей. Но он никому не скажет. И не потому, что Кучики-тайчо так велел, и не в совести дело. Бьякуя был только его. Хрен он что расскажет, даже если двенадцатый отряд в полном составе придет его пытать.       Незамеченный никем, Ренджи добрался до своей комнатушки. И остановился у дверей.       На пороге сидел, скрючившись в три погибели, клюя носом и грея в руках непочатую бутыль сакэ, Рикичи. Он проснулся при звуке шагов Абарая.       – Лейтенант, – улыбнулся Рикичи. – Вот, сакэ... – сощурился спросонья. – А, уже утро...       Ренджи обомлел. Первая мысль была, что кто-то знает, что он ночевал у Кучики дома. Вторая – что какой же Рикичи глупый, не понял шутки. Но ведь притащил чертово сакэ. Выпросил у кого-то. Ждал его. А Ренджи и думать забыл.       – Нефиг торчать на холоде. Заболеешь же, – Ренджи подхватил его под мышку и втащил к себе в комнату. – За сакэ спасибо. Пригодится.       Рикичи схватил его рукав и ткнулся лицом в плечо и напрягся, когда вдохнул запах абараевой кожи.       От лейтенанта пахло капитаном – волосы, даже одежда, все пропиталось запахом Кучики. Такими же благовониями пахла белая хаори. Так же ледяной лавандой пахли черные волосы, когда Кучики быстрым шагом проходил в офис, не замечая Рикичи, словно тот был столбом на пути. Почему лейтенант пришел под утро, провоняв насквозь ненавистным...       И взгляд потусторонний, как у Кучики – смотрит на тебя и будто не видит.       Рикичи зажмурился. Нет. Он не спросит. Он даже виду не подаст, что догадывается.       Ренджи крепко обнял паренька. Мысленно он еще находился рядом с Бьякуей, целовал его губы, грубыми руками вынуждал его лечь на одеяло и вырывал у него признания – слово за словом, ранившие его самого, эти ласковые слова, которых он мечтал услышать.       Если бы можно сейчас вернуться... Но нельзя. Если встречаться часто, кто-нибудь заподозрит неладное.       – Ренджи-сан, – придушенно пискнул Рикичи, не вырываясь. Ренджи не видел, как намокли ресницы Рикичи, не почувствовал, как бледный офицер яростно сжал его косоде. Кучики... Все равно ничего у этого колдуна злого, не выйдет. Не ровня ему Ренджи – пусть среди своих благородных выбирает. Не сможет приворожить, не подействует его зелье на Абарая. Обожжется.              Ренджи стоял и слушал, как просыпались казармы.       Ждать, ждать, ждать, когда он так близко. Невыносимо. Не прошло и десяти минут, как они расстались, а тоска уже вгрызается голодом в сердце. В животе все горит, не унять. Никакого облегчения эта ночь не принесла, только голову вскружила.       Влюбился. Совсем свихнулся, Абарай. В кого влюбился-то? И ты думаешь, Кире не повезло, или Шухею? Этой сволочи Ичимару даже притворяться не надо – если у него настроение хорошее, то Кире счастье, а если нет, так все держатся подальше. Шухей с Юмичикой играет в свои игры, они и без Ренджи замечательно справлялись, и дальше справятся. Ну, поссорились, ходят, не замечая друг друга, но ведь через месяц обратно сбегутся на радость всему Сейрейтею. А ему-то сейчас что остается, кроме как пытаться угадывать по холодным глазам, когда будет следующая ночь и будет ли?       Ренджи очнулся от мрачных мыслей и заметил, что Рикичи весь горит. Он пощупал его лоб.       – Придурок, – вздохнул лейтенат и подтащил его к шкафу, вынул футон, бросил на пол и заставил Рикичи лечь и закутаться в одеяло.       – Пока спи тут и не дергайся, я позову Иемуру из четвертого и как-нибудь объясню капитану, – наказал он. Рикичи послушно закрыл глаза, но едва Ренджи отошел, принялся наблюдать за ним сквозь ресницы.              Лейтенант приоткрыл окно, достал из стола сигареты, щелкнул зажигалкой, добытой, как и сигареты, в мире живых, и закурил. Руки у него дрожали.       На улице стало оживленнее. Шинигами просыпались, рабочий день начинался. Но пока в офисе не появится капитан, никто всерьез не принимался за дело – слишком жарко августовским днем, неохота изображать активность.       Пока в офисе не появится капитан...       Ренджи стоял, прислонившись к стене, вдыхая успокаивающий дым, пропитываясь начинающейся жарой. Слова, сказанные вчера Бьякуей, звенели в голове. Любит его... Что же ты натворил, Абарай, мать твою за ногу. Что же делать с ним, влюбленным таким капитаном? Потому что ты ведь тоже его любишь, даже ненавидя лютой ненавистью, как любого, кто сильнее тебя.       Все оказалось гораздо хуже, чем он мог себе представить. Лучше бы они посчитали все это баловством – как было с Шухеем – и разбежались бы под утро. Ренджи боялся теперь каждой ошибки, каждого слова. Успокойся. Может, он каждому, с кем спит, в любви признается.       Ревность, мать ее... Ебанутый ты, Абарай, на всю голову... Все же хорошо получилось.       Слишком хорошо.       Он закрыл глаза и слушал, когда блеснет у ворот знакомое рейацу, чтобы бодро поприветствовать начальство и принять бумаги из холодных рук. Снова мечтать о Кучики, иногда обожать его, иногда ненавидеть, но всегда – не щадя сил.       Спустись на землю, Абарай-фукутайчо. Где-то должен быть подвох. Не может все у тебя быть гладко, ты же идиот. Через неделю все полетит к чертям собачьим...       В открытое окно залетела адская бабочка. Ренджи протянул руку. Ну вот и оно, спорю на что угодно, подумалось вдруг. Бабочка покружилась в сигаретном дыме, опустилась на палец.       Миссия. Забрать Рукию к черту из мира живых. Отлично. А, ее еще и обвиняют в превышении полномочий? Замечательно. То, что надо именно сейчас. Ренджи стряхнул бабочку, отвлеченно подумал, кто же о ней позаботится, если дежурный смотритель в данную минуту сладко дрыхнет в его постели… Леший с ней.       Он смял сигарету, не обратив внимания, что ладонь обожгло. Вспомнил вдруг, что забыл полотенце у капитана. Может, сбегать, пока никто не видит?       Нет. Возьми себя в руки, Абарай.       Ничего не поменялось в мире. Тот же жаркий август. По обыкновению, нелепые поручения, горы бумаг, охота на Пустых, тренировки. Черные пронзительные глаза, как лед за шиворот. Ошеломляющая рейацу. Тихая поступь, развевающийся шарф и вырезанная будто взмахами катаны цифра шесть на спине. Привычка опускать глаза и склоняться в поклоне. Те же сплетни о начальниках за пивом с приятелями. Голодные вечера в пустой комнате. Все по-прежнему.       Но мир изменился.       Прошел дождь.              Конец.