Жизнь мотылька

Можно знать человека всю жизнь и при этом не знать о нем ничего. В этом суждении нет противоречия, которое так любят находить люди. Нет в нем и парадокса. Я поняла это лишь когда стала думать о нас с Харучиё. Мы неплохо ладили в детстве — я всегда хотела завладеть его любовью и ревностно смотрела на друзей, которым он уделял внимание. Думалось, если я буду подражать им, то он меня, наконец, заметит и признает. Ах, как было бы славно, если бы я родилась мальчишкой! Мне кажется, Харучиё было бы веселее с младшим братом, чем с сестрой. Смекалка у меня всегда работала здорово, и я довольно быстро поняла, что такие, как мой брат, смотрят на девчонок с равнодушием. Куклы, сплетни, их забывы — им это все до лампочки, у них есть свои увлечения — гонки, драки, войнушки. Я была сорванцом, и то, чем они занимались, приходилось мне по душе, но никто не мог этого понять. Меня не воспринимали всерьез — это било по самолюбию. В роковой день моей лжи все изменилось. Мой драгоценный брат охладел ко мне, и все, что мне оставалось — уповать на волю случая: возможно, если я стану частью его мира, то он заметит меня, признает и простит? Это, конечно, было наивно, но в этом был смысл. Если бы мы встали по разные стороны баррикад, то никогда бы не встретились, ведь мир гопников соприкасается с миром порядочных людей только в темных подворотнях и безлюдных районах, а я достаточно осмотрительна, чтобы туда не ходить. Как-то мы встретились. Это было спонтанно и нелепо. По крайней мере, мне было смешно — этим я и привлекла его внимание. Помня, что ему нравился мой смех, я не сдерживалась, и Харучиё замер, смотря на меня так, словно я пела дивную песню, которую мир ещё не слышал. Готова поклясться: в тот момент остановилось время для нас двоих. Он протянул ко мне руки — и я совсем оробела: не верилось, что это происходит на самом деле. Я помотала головой, но не слишком уверенно, и он решительно обхватил меня за плечи и спросил почти утвердительно: — Пойдешь со мной? И я кивнула. Обрекла себя. Благо, не на страшную участь, но на историю разочарованной любви. Он привел меня в место, где проводились уличные бои. Беспощадные. Без правил. Я их не приветствовала, поскольку в них не было чести, но Харучиё и его лидера мало занимали вопросы чести. В момент, когда один из бойцов вынул нож из-за пазухи, я громко ахнула, прикрыв рот рукой. — Разве это честно? Брат склонился ко мне и прошептал, смакуя слова с явным удовольствием — ему всегда нравилось потешаться надо мной, особенно когда я задавала глупые по его мнению вопросы: — Побеждает тот, кто хитрее. Хитрость — это мастерство, а мастерство — это хорошо. — Быть мастером пороков — так себе звание. — Напротив, оно очень гордое. — И кто же им гордится? — Тот, кто наловчился. Я передёрнула плечом. Когда Харучиё отстранился, то мое тело прошиб неприятный озноб, словно от меня оторвали что-то естественное, что-то, принадлежащее мне — и тогда-то я поняла, как мне не хватало брата, которым я так дорожила. Я не касалась его последние пару лет ни разу, и это интимное мгновение вскружило мне голову: его тепло, дыхание, голос так близко — все это усилило мои к нему чувства, и я, совсем обессиленная, не знала, как продержаться до конца и не хлопнуться в обморок. Я хотела взмолиться «давай уйдем», но не могла наступить на горло своей гордости. Что бы он подумал, если бы я ушла? Что это зрелище не для женских глаз. Мне хотелось доказать — женские глаза ничуть не хуже мужских и способны выдержать то же самое, что и мужские. Наверное, я была глупа в своем упрямстве, потому что от жара и впрямь свалилась без чувств. Очнулась уже в постели, но не у себя дома. Откинув одеяло и сев, я бегло заозиралась по сторонам. На столе — журналы, шахматы с разыгранной партией и влажные салфетки. Харучиё всегда был помешан на чистоте. Он вернулся незамедлительно и предложил мне несколько блюд на ужин, но я от всего отмахнулась, заверив, что не голодна. Похоже, я больна не им, как в порыве мне показалось, а обыкновенной простудой. У меня пропал аппетит. Все, что мне сейчас поможет — это постельный режим. Но Харучиё не унимался. Его назойливая забота была подозрительной и смущала меня. Я ощущала себя не в своей тарелке. Вскоре этот цирк закончился. Я поправлялась у него дома, вновь узнавала его. Мы вместе только завтракали, ведь я просыпалась к обеду, а к этому времени он уже пропадал по делам группировки. Играли в сёги (я выиграла только одну партию и, кажется, он поддавался) и на худой конец решили выпить шампанское и проговорить всю ночь по душам перед моим возвращением к Такеоми. Он боялся, что Харучиё обидит меня, но ничего страшного не произошло. Пока что. У Харучиё было чудесное крыльцо: я сидела на низком деревянном стуле, откинувшись на спинку и неспешно попивая шаманское, а он курил, облокотившись локтями о перила. Луна была полной, а небо на удивление ясным для Токио. Атмосфера была поистине завораживающая. Магия недосказанности. В такие вечера признаются в любви и расстаются. Я смотрела на ресницы брата — пышные, длинные, трепещущие, как крылья бабочки — и не верила, что у меня точно такие же. Внешне мы были неотличимы, но когда я смотрела в зеркало, то видела совершенно другого человека. И я думаю, что дело в глазах. Они у нас разные, настолько, будто мы вообще не связаны кровью. Допив, я встала и поёжилась от прохладного дуновения ветра. Харучиё заботливо набросил на мои плечи свою кофту, в которой я тонула. Поблагодарив его шутливым поклоном, я пристроилась рядом — наши руки и бедра соприкасались, но я не отстранилась, и он, похоже, не возражал. Харучиё зажёг спичку для второй сигареты, но мимо него пролетел мотылек; он засмотрелся, задумался и нечаянно обжёгся. Поднес палец ко рту, облизал и подул. Такой ритуал исправно проделывают только дети. Я лишь хихикнула, но под натиском его хмурого взгляда не смогла сдержаться и разразилась хохотом. — Зря смеёшься, — обиженно буркнул Харучиё. — Прекрасна в своей скоротечности жизнь мотылька. — Что ты такое говоришь? — В подтверждении своих слов он зажёг вторую спичку, но я выбросила ее, испугавшись, что он вновь обожжется. — Они же летят на огонь. — И правильно делают, ведь жизнь так коротка. Я усмотрела в этом вполне прозрачный намек и смущённо зарделась. Выдала спустя неловких полминуты: — Я перестаю понимать тебя, брат. — Разве я когда-то был для тебя братом? — Нет, но мне хотелось бы. — Не обманывай себя, — он ласково приподнял мой подбородок: мне пришлось взглянуть в его глаза, в которых загоралось пламя опасного вожделения. Я инстинктивно приоткрыла губы и этим подкинула дров в костер. Мы были обречены с этой самой минуты. — Тебе хотелось моей любви. Любой. И я получила эту любовь сполна. В тот вечер — или, вернее, ту ночь — я забеременела и долго откладывала разговор с Такеоми. Он бы не понял. Отвернулся. Но он разрыдался. Я давно не видела его таким… подавленным. Он все лепетал, что это его вина, но ведь у меня будет ребенок! Это же прекрасно. Было бы, если бы я не зачала дитя с единокровным братом. Я готовилась к последствиям, но все обошлось: мальчик родился без мутаций и отклонений, но прогнозы врачей не были утешительными: плод инцеста долго не проживёт. Поначалу Харучиё старался быть хорошим отцом. Я с лёгкостью распознавала его безразличие, ведь он относился ко мне так большую часть жизни, но к нашему сыну он был внимателен — и это и радовало, и утешало меня в тяжёлые периоды. Я любила читать, но говорить о литературе мне было скучно. Он не мог с этим смириться, часто провоцируя меня на дискуссии, до которых мне совершенно не было дело — мне было проще согласиться с ним, и это злило его, рождая конфликты. Сначала мелкие и незначительные, они забывались быстро и со смехом, но копились снежным комом, обрушиваясь в самый неожиданный момент и, как правило, из-за пустяков. Мы часто бываем не поняты и потому одиноки. Наш страх воспринимается как отвращение, а грусть как высокомерие. Бывало, я всплакну из-за какой-то меланхоличной книги, которая заставит меня задуматься о страданиях и смерти, а Харучиё, увидев, как я лью слезы, воспримет это по-своему и обвинит меня в кощунстве. Это ужасно, когда тебя обвиняют в том, что ты не делал, и не хотят слушать. Я собрала вещи и ушла с сыном под руку. Возможно, я была эгоистична и импульсивна — разлучила ребенка с отцом, но ведь я не запрещала им видеться. Харучиё сам все загубил. Уже после нашего разрыва я узнала, что он стал принимать наркотики. Мне было тяжело принять его упадок. Я должна была приехать, поддержать, но не нашла в себе таких сил. Моя неправильная, презираемая обществом первая любовь стала последней. И мне кажется, если бы мы в тот день не встретились, все бы сложилось по-другому. А может и так же. Только слезы я бы лила не по родному брату, а по другому мужчине.