Children

             Она делает вдох. Выдох. Повторяет цикл несколько раз, продолжая сверлить взглядом чёртов шкафчик для обуви. Её рука в глубине сумки сжимает бумагу — небольшой лист, весь исписанный линиями аккуратных иероглифов. Закатное солнце уже долго расчерчивает холл в рыже-жёлтые цвета и длинные тягучие тени. Кажется, она тут целую вечность торчит, пялясь на этот злополучный шкафчик.       Она ведь не из трусливых, верно? Она сохранила хладнокровие, когда по их самодельной доске Уиджи заездила монетка на сто йен — девчонки тогда от испуга чуть весь сеанс не запороли. И только её холодный окрик и предупреждение о том, что будет только хуже, заставили этих трусих сесть обратно и довести начатое до конца, включая прощание с духом. Она не уверена, но у всех, кроме неё, тогда точно добавилось седых волос. Может быть даже не фигурально.       Или тогда, когда ради испытания смелости они всей дурной компанией полезли на заброшку ночью. Кажется, её счастливый вид и улыбка ещё долго снились народу в кошмарах. Особенно когда она стала рассказывать кайданы — просто гнетущей обстановки и возможности шарахаться от каждого шороха, кажется, ей было недостаточно. А вот на ходу придумать легенду о том, как тут находили обглоданные трупы бездомных, потом добавить, что, ну, вы знаете, это же всё выдумки, но вот там вот, кажется лежит, чья-то кость (благополучно извлечённая из недр сумки) и до самого конца их приключения наблюдать за бледнеющими Марком и Брауном, дёргаёщимися на любой звук. Один чёртов Нанджо её раскусил, хотя и предпочёл сделать гордое лицо, что он тут один ничего не боится.       Она не до конца понимает, откуда в ней такая любовь ко всему странному, страшному и мистическому, но оно в ней не вызывает ничего, кроме возбуждения и энтузиазма. Её пальцы начинают подрагивать просто от одной мысли, что где-то в этом мире есть что-то настолько непонятное и неизученное, чудесатое и невероятное!       Помнится, когда-то давно она написала сочинение, ещё в начале средней школы, где мечтательно расписала себя в роли обворожительной охотницы на привидений. Это произвело фурор — она ведь такая классическая девочка-отличница, модница, спортсменка (фехтовальный клуб) и просто красавица. И ей внезапно нравится Лавкрафт, кайданы, гадания на картах, астрология, спиритизм, серии Стивен Кинга, мифология. Она даже может по памяти начертить пару настоящих оккультных кругов и прочитать несколько заклинаний. Она спокойно ходила по заброшке как у себя дома, она иронично шутила, отпинывая ногой протухший труп крысы, она с невинной улыбкой показывала жуткого вида нож полицейским, говоря, что это для жертвоприношений (разумеется нет, но это же весело!).       Она много раз сталкивалась с опасностью — будь то путешествие в здание под снос, которое буквально дышит на ладан и осыпается, будь то ночные походы по неблагополучным районам в Америке (кажется, когда она об этом сказала папе, того чуть удар не хватил). Она вообще рискованная. Хотя как говорит Маки, улыбаясь — Эри у нас отбитая. И ей льстит её же отбитость. Она наслаждается этим, точно так же, как Алиса из сказки Льюиса Кэрролла.       И вот сейчас она, гроза всего оккультного, просто стоит в нерешительности и не может сунуть письмо с признанием в шкафчик. Было бы смешно, не выгляди всё так жалко. В её голове снова и снова всплывает его лицо: серьёзное, холодное, с рукой, которая периодически трогает мочку уха, где болтается серьга — Наорин всегда забавно дёргается, когда понимает, что стал центром внимания из-за этого. Она как-то подсчитала (интереса ради), что за один небольшой диалог он раз пять потеребил украшение. Помнится, тогда парень даже покраснел, когда она это объявила во всеуслышание.       Но в остальном… он слишком крутой. Маки часто шутит, что он родился, чтобы разбивать хрупкие девичьи сердечки — и да, вся школа на этом сходится. Холодный, крутой, загадочный и такой неприступный. Он тоже своего рода мистическая загадка и поэтому неудивительно, что в какой-то момент она поняла…       Что влюблена. Она влюблена без памяти. Это произошло как-то даже буднично — ничего такого, что можно было бы увидеть в аниме или взрослых дорамах, где героиня теряет сознание, ощущает бабочек в животе и всё такое. Просто проводя очередную ревизию мыслей, она поняла, что слишком часто и много размышляет о Наорине. И логично, что следующий вопрос — «Я что, влюбилась?». И последующее — «Да, действительно».       Изменилось ли для неё что-нибудь в этом роковом 1996 году? На удивление, нет. Она по-прежнему ходит в старшую школу, общается с одноклассниками, делает задания, посещает тренировки в фехтовальном клубе. И как будто бы ничего — она просто обычная школьница, как и все. Со странным хобби, о котором любит посудачить вся школа, но… её жизнь вся такая же, как и прежде. Просто теперь, думая об одном единственном человеке, она ощущает невероятный страх и желание, чем-то похожее на то возбуждение, которое в ней вызывает оккультное. Если бы он был демоном-обольстителем из средневековых гримуаров — она бы уже пала к его ногам и стала отъявленной грешницей.       Но Наорин — всего лишь такой же школьник, как и она. Он не демон, хотя в его черных, как смоль, волосах и безразлично-холодном взгляде есть что-то по-настоящему дьявольское. Надо ли говорить, что во время той проверки, когда они бродили по заброшенному особняку и дрожали от каждого скрипа, он всего лишь водил фонариком по сторонам и снова и снова трогал себя за ухо.       Она знает, что с этой серьгой и самой привычкой что-то не то — очень напоминает нервный тик. Но это тоже загадка, на которую нет ответа. Маки хотя и говорит, что они общались с детства, и вообще, живут по соседству, только пожимает плечами на этот вопрос.       Когда она лежит в постели и представляет себе Наорина, она отчётливо осознаёт, что отдала бы всё, что у неё есть и чего нет ради того, чтобы просто быть рядом с ним. Неразумное желание, противоестественное в своей сути, но это то, как она себя чувствует. Она не знает, чего там больше: интереса исследователя, который во что бы то ни стало хочет докопаться до истины, сбоя тех самых мистических гормонов, от которых сходят с ума все её сверстницы и сверстники, или просто хрупкой девушки и капризов её сердца, которая любит потому, что любит?       И впервые в своей жизни она… боится. Она сомневается, она нервно стоит, сжимая пальцы, не решаясь на такой простой и очевидный шаг. Она, конечно, думала и том, чтобы признаться так, в открытую, но лишь представив, как она подходит к нему, смотрит на его серьёзное лицо, а потом говорит… Её физически начинает бить натуральная дрожь.       — Чё это ты тут встряла?       Она дёргается, слыша высокий женский голос. Резко оборачивается.       Позади неё, облокотившись на стенку (даже уперев ногу), стоит блондинка с лицом в веснушках и двумя хвостиками, которая загадочно ухмыляется, наблюдая за за ней. Это Аясе Юка — её полная противоположность, в известном смысле. Проблемная гяру, с которой завуч и школа уже не первый год воюют. Учится средне, длинный язык, за словом в карман не лезет. Говорят, ходит на оплачиваемые свидания. А, ещё она одноклассница Наорина и сидит за соседней партой.       Она вынимает руку из сумки и выпрямляется, делая вид, что ничего не случилось.       — Да вот, задумалась. Daydreaming, как это говорят, — из её губ сам собой выходит чистый английский.       Гяру криво ухмыляется.       — Врёшь, Эри-чан.       Её лицо не выдаёт бурю чувств, поднявшуюся внутри. Особенно бесит обращение.       — С чего бы?       — Ну, я тут уже даа-авно так болтаюсь, — она прищуривается. — А ты уже целую вечность тут стоишь и гипнотизируешь шкафчик.       Она прикладывает все усилия, чтобы не выдать себя.       — Miss Ayase, вас это не касается, — холодно произносит она.       Та кривит лицо.       — Чё, Наорин, да?       — Ая! — кажется, это было громче, чем нужно.       Гяру показывает язык.       — Про вас вся школа судачит, что Эри втюрилась в Наорина. Тили-тили тесто, жених и невеста!       Она складывает сердечко и делает губки бантиком, изображая поцелуй.       — Это всё наглая, наглая ложь!       Аясе отстраняется от стены, затем подходит к ней вплотную. Закидывает голову наверх — сказывается разница в росте.       — Да-а, Эри-чан?       — Да.       Глаза гяру скашиваются вниз.       — Тогда покажи сумку. Или у тебя там не письмо?       Пальцы сжимаются сильнее.       — Тебя это…       Но не успела она ничего сказать, как Аясе пытается перехватить сумку. Ей приходится дёрнуть ту на себя и сделать шаг в сторону.       — А ну!       — Аясе!       Гяру снова тянет руки. И снова. И снова. И снова. Это как будто танец, фехтование — и это явно то, в чём она хороша. Наконец, она просто поднимает сумку над головой, пользуясь тем, что выше.       Аясе, надувшись, стоит снизу и сверлит взглядом.       — У тебя там наверняка письмо, — ворчит.       У неё дёргается глаз.       — Тебя это не касается, Ая.       — Какая ты вредина, Эри.       Гяру складывает руки на груди. Показательно отворачивает голову.       — А вообще, ты опоздала.       Она замирает. В этом невинно брошенном «ты опоздала» она чувствует угрозу. Точно бы королевская кобра, которая, шипя, постукивает погремушкой. Что-то внутри отчаянно просит её не уточнять, но слова срываются раньше:       — Опоздала? Что ты имеешь в виду, Ая?..       Та ухмыляется.       — Чё имею, то и имею.       Ответ звучит довольно грубо, обиженно. Она опускает руки с сумкой. Гяру тем временем зевает и потягивается, показательно игнорируя взгляд, полный безмолвной мольбы. Наконец, точно устав держать интригу, Аясе бросает:       — А ваще, я видела, как Наорин с Маки сосались в пустом классе.       Что-то внутри неё ухает вниз. Громко, точно бы огромный шкаф, который со всего размаху впечатывается в пол. Её ноги сами собой подкашиваются — она осознаёт это только тогда, когда ощущает что-то холодное и гладкое попой. Мир, до того яркий и красочный, как-то сам собой ужимается до маленькой полоски света. Она внимательно смотрит на грязные старые доски деревянного пола. Кажется, она впервые изучает их с таким интересом, точно бы реликты старой цивилизации.       — А возможно не только сосались, ну, знаешь, — слышны смешки, потом пауза. — Эри?       Ухо улавливает какое-то назойливое жужжание, но сознание не обрабатывает его. А когда обрабатывает — становится только хуже. В груди что-то физически трескается.       — Э-эри, ты, это…       — Уйди, — сами собой произносят её губы тихое, шёпотом. — Просто уходи.       — Э-эри, ну, слушай, что ты так расстроилась, ну подумаешь…       Её глаза щиплет. Она медленно поднимает руку и касается ей лица — мокро. Она отнимает ладонь и изучает на влагу на ней. Подносит к губам и слизывает. Солёное. Значит, это слёзы? Она… плачет?       Она не хочет плакать. Она понимает, умом, что это нормально: люди влюбляются, начинают встречаться, и жизнь никого не ждёт. Она понимает, что выставляет себя на посмешище, вот так вот откровенно рыдая в коридоре, где её могут видеть все. И она злится, но непонятно, на кого больше: на Аю, которая сообщила ей, или на Маки, которая оказалась первой. Она не хочет чувствовать ничего из этого. Она ведь Киришима Эрико, верно? Бесстрашная девушка, которая не боится ничего и которую не так-то просто вывести из себя?       И это бесит — потому что теперь она всего лишь беспомощная школьница, которая не может совладать с собой. Она чувствует прикосновение.       — Эри…       — Оставь меня в покое, — сглатывает.       Она хочет быть сильнее чувств, сильнее влюблённости, сильнее всего того, что на неё нахлынуло против её воли. Разум — это меч, рассекающий реальность, как говорит её отец. Лишь тот, кто владеет собой, владеет миром. «If you can keep your head when all about you…»       — Эри, ты, это, не переживай так сильно!       Сердце предательски колит. Значит, так ощущается разбитое сердце — опустошение, невыносимая боль и отчаяние? Внутри кипит самое настоящее море. Почему-то ей отчётливо видится она, на маленьком кораблике, типа рыбацкого судёнышка, которое жестоко-жестоко швыряют высокие чёрные волны.       Она пытается встать, её мышцы не хотят слушаться. Как-то резко так они, да и вообще всё тело, стали точно бы свинцовыми. Она отдаёт им команду, она буквально кричит им, в своём разуме, но всё без толку.       Внезапно она обнаруживает, что уже стоит на ногах, дрожит, точно от холода, а её держат чьи-то руки. Она пьяно поворачивает голову и замечает блондинистую макушку. Слышно пыхтение.       — Эри, мать твою, какая ты тяжёлая, знала бы…       — Я сама, Аяс…       — Эри!       Когда её отпускают, она покачивается и чуть снова не падает. Вовремя успевает схватиться за шкафчик. Блондинка, задрав голову, смотрит на неё. В её глазах видно сочувствие и даже что-то виноватое. Но и недовольство, разумеется.       — Я справлюсь, Ая.       — Эри, хватит строить из себя крутую и независимую, ты не в Америке.       Против воли ей хочется расхохотаться, практически до истерики.       — И вообще, ты, типа, выглядишь супер ужасно.       Из её уст едва не вырывается «И чья это вина, по-твоему?». Гяру водит губами из стороны в сторону.       — Слушай, а го ко мне.       Она замирает. Недоумённо уставляется на неё, точно бы не понимая, что от неё хотят.       — У меня, типа, есть Джек Дэниэлс. Приговорим его на двоих, а?       Звучит как что-то знакомое и очень взрослое — она не всегда успевает переводить японский на английский. Особенно в текущем состоянии. Смутно она понимает, что это какой-то алкоголь. Она, насколько это возможно, принимает строгий вид.       — Miss Ayase…       — Ой, да не трави, — морщит нос. — Ты ж не малолетка, над которой предки стоят, а? У меня хата пустая, есть бутылка — чё ломаешься?       Она открывает рот, потом закрывает. Потом опять. Вздыхает.       — Виски?       — Ага, — кивает Аясе.       В любом другом случае она бы отказалась от предложения — она против алкоголя, ей не интересна компания гяру, ей есть, чем заняться помимо этого…       Но перспектива остаться наедине с собой и своими внутренними демонами прельщает её ещё меньше. Даже больше — пугает.       — Чёрт с тобой, — на выдохе говорит она. — Веди.       Аясе расплывается в улыбке.       — Оке, дуй за мной!              Они проходят весь Микаге Чо, прежде чем оказываются возле серого корпуса многоквартирного дома. Успевает стемнеть, и им приходится петлять узкими улицами, освещёнными ярким сиянием фонарей. Аясе ловко вставляет ключи в замок и поворачивает его. Но что-то идёт не так, и он застревает. Она ругается, возится с дверью… Эрико тем временем оглядывается по сторонам. Обычный спальный район, каких много. Напротив — ещё одно жилое здание, снизу которого виднеется винная лавка. Они стоят на третьем этаже, пролёте, соединяющем квартиры. Дует ветер — холодно. За то время, пока они сюда шли, она успела немного привести мысли в порядок и подуспокоиться — действительно, чего она так разнервничалась, как маленькая? Да, Маки и Наорин, ну подумаешь… К горлу сразу подступает горький ком. Ей всё ещё больно, стоит лишь вспомнить.       Жутко хочется дать заднюю, но Киришима Эрико не отступается от своих слов.       — Да, чёрт бы тебя… о, открылась.       Аясе даёт двери пинка и та наконец-то распахивается. Оборачивается на неё и мотает головой.       — Заходи.       Она шумно выдыхает, прежде чем пройти внутрь. В квартире пахнет чем-то затхлым и сивушным — довольно противное сочетание, но, кажется, её хозяйка даже не морщится. Блондинка щёлкает выключателем света, и тот, противно помигав, загорается.       — У меня тут срач, не удивляйся, — говорит она, ловко стягивая с ног сапоги на высоком голенище и небрежно засовывая их в галошницу.       — Хорошо, Ая…       Та вздыхает и оборачивается. Делает шаг вплотную и задирает голову.       — Слушай, пока мы не в школе, будешь другом? — она кисло улыбается.       — А?       — Юка. Ю-ука. Запомнила?       Эрико беспомощно моргает.       — Юка?       — Юка, Ю-чан, Юкарин, Юкатан…       Она чувствует дыхание своей кожей.       —…да как угодно, только не Аясе или Ая. Кей, Эри?       А, в этом смысле. Не то чтобы ей это так сложно, конечно. Она сама привыкла, чтобы её называли Эри или Эрико — сказывается то, что часть своей жизни она провела в Америке. Она аккуратно выставляет руку и отодвигает от себя Аясе.       — Хорошо… — прикладывает небольшое усилие, —…Юка.       Гяру выглядит довольной.       — Вот и ладушки!       Она хлопает в ладоши, заставив вздрогнуть. Широкой походкой идёт к ступеньке. Оборачивается и манит рукой.       — Давай заходи, присаживайся, моя хата — твоя хата.       Это классическая небольшая японская квартира, на которые Эрико успела насмотреться — они часто жили на съёмном жилье, поэтому типовую планировку её глаз угадывает на раз. Одна комната, кухня, совмещённый санузел, коридорчик с прихожей. На стенах виднеются изображения календарей с буддистскими святыми — и года точно так не этого. Посреди кухни стоит небольшой круглый высокий деревянный стол, вокруг несколько стульев. Где-то ближе к замызганному окну — кассетный приёмник с большими динамиками.       Грязно — повсюду слои пыли, следы, какие-то застарелые пятна, которые, видимо, никто и не собирается сводить… кажется, она даже заметила что-то юркое, коричневое и с усами — таракана. Аясе щёлкает по выключателю, под потолком загорается сиротливая блеклая лампа в люстре. Кажется, что-то такое у неё написано на лице, раз девушка кривит лицо, глядя на неё.       — Слушай, тут всегда так, не парься.       В раковине приветливо лежит гора немытой посуды. У Эрико, возможно, впервые в жизни появляется настолько острое желание взять в руки тряпку, моющее средства и начать генеральную уборку.       Аясе тем временем садится на пол, распахивает один из шкафчиков и запускает руку — оттуда стройными рядами блестят бутылки спиртного, частью пустые. Невольно у Эрико распахивается рот.       — А…       — О, оно.       Наружу появляется пузатая бутылка виски — литровая, кажется. Аясе поворачивает голову.       — Чё, много бухла, да?       Эрико медленно кивает.       — Pretty much. В смысле, — она натянуто улыбается. — Достаточно.       Аясе хмыкает и мрачно смотрит куда-то в сторону.       — Мать у меня бухает. Там её в основном.       — Бухает?       Девушка громко ставит бутылку на стол. На её лице появляется довольно мрачное выражение.       — Нажирается как свинья. Поди, опять где-то шляется, — она выдерживает паузу, затем пытается улыбнуться. — Так, где там у меня… — она чешет голову, затем хлопает по лбу. — А, точно!       Она ловко прыгает на стул, упирает одну ногу в столешницу и тянется к одному из настенных шкафов, распахивает его, и где-то на самой верхней полке блестит что-то стеклянное и круглое.       — Негоже виски из кружек пить, да?       Эрико пожимает плечами, наблюдая за тем, как хрупкая невысокая Аясе пытается дотянуться до стаканов и параллельно не рухнуть вниз. Наконец, она просто подходит вплотную и кладёт руки на талию.       — Давай подержу?       — О, сяб!       С её помощью та наконец достаёт два пятигранных стакана и ставит их на стол рядом с бутылкой Джека Дэниэлса. Спрыгивает на пол, отряхивается. Оборачивается на Эрико.       — Тебе со льдом?       Она аккуратно присаживается за один из стульев и кладёт у ног сумку. Поднимает брови.       — Со льдом?       — Виски.       Она не уверена, хочет она этого или нет, опыта с этим напитком у неё точно нет. Пожимает плечами.       — Как считаешь сама.       — Мне больше нравится со льдом. Тёплый он какой-то э, — высовывает язык.       Заметив её заинтересованный взгляд, закатывает глаза.       — Слушай, ну не строй тут святую. Ну подумаешь, не положено.       Эрико качает головой.       — Да нет, что ты, просто…       — Что? — Аясе щёлкает языком и наклоняется вперёд. — Давай, скажи.       В её глазах виден вызов. Эрико его игнорирует и вместо этого берёт в руку бокал и изучает. Он слабо блестит гранями и пускает блики, несмотря на слой пыли.       — Для меня это всё в новинку как-то, честно.       — Ха! — Аясе взрывается в хохоте. — А я думала, ты такая отбитая, что уже ничем не проберёшь, Эри!       Она кисло улыбается и вздыхает, после чего ставит бокал обратно и складывает руки в районе пояса.       — Ты тоже, Юка, не такая милая и глупенькая, какой хочешь казаться.       Аясе показывает язык.       — Жизнь такая. Типа, знаешь, все мы не те, кем кажемся.       — Все мы носим разные персоны? — улыбаясь, говорит Эрико, вспомнив о недавно начатой книге по психоанализу.       Гяру моргает, затем недовольно морщится и косится на неё. Протягивает:       — Вот ты опять.       Эрико хихикает — эта маленькая шалость восстанавливает ей немного настроение.       — Кто-то же должен нести свет просвещения!       Аясе показывает большим пальцем на потолочный свет.       — Хочешь добавить света — лезь и меняй лампочку, — расплывается в ухмылке.       Обе хихикают, довольные обменом колкостей. Гяру подходит к холодильнику, распахивает его, потом морозильный отдел, вытаскивает форму с кубиками. Ножом выковыривает лёд и накидывает в стаканы. Наливает из-под крана новую порцию воды, суёт обратно, достаёт из почти пустого холодильника бутылку имбирного чая. Наконец, ловко вскрывает бутылку алкоголя и разливает по бокалам. Под удивлённый взгляд Эрико она смешивает с холодным напитком свой виски.       Кажется, её рот невольно открылся. Аясе хихикает.       — Девчонки научили. С колой скучно и сладко, а тут что-то оригинальное.       У Эрико складывается впечатление, что она видит что-то донельзя японское — как настоящий американский виски разбавляют дешёвым холодным имбирным чаем. Гяру постукивает ногтями по пластиковой бутылке.       — Хочешь, и тебе?       — Нет, спасибо, — она тут же мотает головой.       Аясе пожимает плечами.       — Как знаешь, как знаешь.       Подходит к кассетнику — рядом с ним на полу стоит небольшая корзинка, где свалены кучей коробки с разной музыкой. Оборачивается:       — Не против, поставлю? А то в тишине напиваться тошно.       Эрико берёт в руку бокал — из-за льда он ощущается прохладно, хотя сам виски, разумеется, пока что комнатной температуры. Болтает его в руке, наблюдая за танцем кубиков на дне.       — Да, ставь.       Улыбка Аясе становится шире. Она закапывается в корзинку.       — У меня тут разное музло, но в основном модняк. Например — вот это новьё, — она выуживает какую-то кассету в коробке без обложки и подписи. — Браун записал для меня, у него там какие-то свои знакомые кенты.       Эрико поднимает бровь, затем пожимает плечами.       — Полностью доверюсь твоему вкусу Ая… — осекается, заметив, как собеседница кривится. — Юка.       Та важно кивает, открывает отсек кассетника, ставит музыку и закрывает. Включает перемотку.       — Тут, кстати, есть одно клёвое музло на иностранном.       Эрико моргает.       — Иностранном?       Аясе кивает, нажимая на кнопку стоп.       — Не английском. В припеве, во всяком случае.       — А.       Эрико хмыкает.       — Если это будет французский или испанский — есть шансы, что я даже узнаю.       Кассетник начинает жужжать, в то время как из динамиков доносится шипение. Вскоре слышны электрические звуки, следом идёт пение и наконец начинает отбиваться ритм. Аясе делает пару движений плечами, пританцовывая, пока она подходит к столу, берёт бокал с виски. Поднимает его.       — Отпадный песняк. За тебя, Эри.       Качество записи самопальное — Эрико вспоминает, что, вроде, Браун хвастался своими подвязками в клубе радиотехников — вероятно, эту запись он как-то получил через них.       — И пусть парни сдохнут, что заставляют нас, девчат, так страдать.       Она закатывает глаза — вот надо было всё свести к такой банальщине? Хотя, с учётом того, сколько она сохнет по Наорину… Кажется, теперь ей уже не нужно, да?       Они салютуют бокалами и Эрико наконец подносит подостывший виски к губам — снаружи бокала успела даже выступить влага. Тем временем в песне начинается собственно пение, с текстом. Её ухо ловит какой-то причудливый язык, подозрительно напоминающий испорченный английский — только не ингуриш, что-то ещё.       — Э-э, макарена! — подпела строчке из песни Аясе, уже наполовину осушив свой бокал.       Оперевшись спиной на столешницу она двигает плечами и притоптывает, изображая довольно ленивый танец.       Алкоголь крепкий — она это понимает по тому, как сильно он жжётся после первого (самого важного) глотка. Ей уже доводилось пробовать спиртное — папа немного наливал по особо большим праздникам, но там бывало обычно что-то полегче, навроде вина. Хотя один раз ей достался ром с колой — она с одного приёма потом долго покачивалась, как боксёр после пропущенного удара.       Когда первое жжение проходит, Эрико наконец чувствует полный спектр напитка. Не приторный, но со сладким послевкусием, слегка напоминая карамель… она шумно выдыхает, точно бы пытаясь охладить обожённое небо и язык. И хотя она честно пытается уловить строчки из песни, качество, атмосфера и алкоголь таковы, что они для неё смешиваются в одно месиво, в котором отчётливо слышна только та самая загадочная макарена. Она делает новый осторожный глоток и наконец ставит бокал, чтобы перевести дух. Это для неё слишком, во всяком случае пока.       — А я говорила, разбавь.       На лице гяру видна хитрая улыбка-ухмылка. Такая, снисходительная.       — Кажется, это испанский, — доносится хриплое от Эрико. — Английский и испанский.       — Испанский? — Аясе удивлённо поднимает бровь. — Так это из Испании? А мне Браун хвастался, мол, утащил хит из Америки, прям бомба, тебе понравится.       — Вы с ним близко общаетесь.       Гяру хихикает и цедит ещё немного напитка.       — Не то чтобы близко-близко, но знаешь, — она мечтательно вздыхает, — когда он не ведёт себя как полный придурок, он даже очень милый.       — И полезный, — Эрико не сводит глаз с бокала. Она не уверена, что она его осилит за весь вечер, но она хотя бы может попытаться.       Аясе хмыкает.       — Мальчишки полезные. Да и в принципе мужчины. Я вот с одним таким встречалась, он мне как раз эту бутылку и подогнал…       Эрико вздыхает на середине рассказа. Аясе замирает, затем поднимает бровь и недовольно произносит:.       — Ой, да ладно тебе, подумаешь, глазки построить мужику за сорок.       — Я ничего не сказала, Юка.       — Ты подумала.       Новый глоток шумный со стороны гяру.       — А я тебе вот что скажу. Если кто-то готов заплатить за то, чтобы с ним провела время школьница, а он поплакался в жилетку, — она сплёвывает. — Это его личное дело.       Эрико проводит пальцами по бокалу.       — А только поплакаться?       Аясе не это ничего не отвечает и отворачивается к окну.       Тем временем первый трек подошёл к концу, и наступила небольшая пауза. Впрочем, вскоре слышны топотки — из динамика, понятное дело. Смех, а потом слышно какой-то рэп на английском.       — Тоже крутая штука, кстати. Ванаби.       — Ванаби?       У Эрико отчётливое ощущение, что это что-то на английском, но мозг категорически заклинило. В любом случае, песня очень быстро переходит на сладкую-сладкую попсу. Что-то про девушку и парня, от лица девушки.       — Ну что, ещё по одной?       Аясе подливает себе новую порцию виски и вливает имбирный чай. Пропорция не в пользу алкоголя. Взбалтывает и делает глоток. Причмокивает губами и кивает.       — Да, отлично.       — Тебе не приходило в голову, что это та же проституция? — наконец озвучивает свои мысли Эрико.       Аясе пожимает плечами, вдумчиво отпивает ещё.       — Но я же не сплю с ними?       Эрико в очередной раз думает о том, что некоторые вещи ей после того, как она пожила в Америке, кажутся дикостью. Вот эти оплачиваемые свидания, например — деньги ведь платят далеко не за красивые глаза.       — И вообще, я эта, гейша!       Эрико закатывает глаза.       — О, тебя кто-то посвятил в майко?       Аясе моргает несколько раз.       — Так, Эрико, не матерись тут на умном.       Та же постукивает пальцами по своей ёмкости с виски, не решаясь выпить ещё. Зато поверхность приятно холодит подушечки и костяшки.       — И вообще, Эри, — она недовольно морщит нос. — Ты чё, учить меня жизни будешь?       Она качает головой.       — Нет, я просто говорю, что не согласна с этим.       Лицо Аясе кривится.       — Кто бы говорил, девочкой с золотой соской в зубах.       Эрико моргает.       — Соской?       Трек в очередной раз сменяется. На этот раз какой-то мужской бэнд, модный и молодёжный, видимо. Что-то про «get down».       — Ну вот у тебя есть подработка?       Эрико качает головой.       — Я думаю о ней, конечно.       Аясе хмыкает. Болтает стаканом, наблюдая за танцем ледяных кубов, которые кажется, не сильно-то и уменьшились в размере.       — А все твои расходы оплачивает семья, да?       — Папа.       Гяру кивает. Затем проводит пальцами по своим волосам.       — Но если ты его попросила такая, пап, — голос Аясе дрогнул, — а дай денег на волосы, я отработаю, по чесноку. Он бы дал?       Эрико медленно кивает.       — Ну, он бы немного пожурил и сказал, чтобы я не тратила понапрасну. Но в принципе да.       — И это вы ещё с ним ещё по Америке катались, — мрачно произносит Аясе, чуть ли не сквозь зубы.       Эрико устало вздыхает.       — Это было из-за работы. Ты это всё к чему, Юка?       Аясе делает крепкий глоток своего коктейля, осушая тот практически до дна.       — Но ты его, во всяком случае, не находила его у порога хаты в говно пьяного, верно? — наконец доносится от неё хриплое. — И он не орал на тебя, что нахрена я тебя рожала вообще, неблагодарная тварь?       Невольно Эрико сглатывает. Это звучит… жёстко. Значит, слухи про то, что у Аясе дома всё не очень, не совсем слухи.       — А я всего лишь спиздила у неё три косаря йен. Потому как так она мне их давать не хотела.       — Ты бы могла найти подработку… не такую.       Аясе хмыкает и встряхивает головой.       — В макдаке за гроши у прилавка стоять? Если не знаешь, за неполный рабочий день и платят, — фыркает, — неполно. И ещё могут доебаться, мол, а у тебя в школе всё окей?       Она делает себе третий коктейль. И снова в очередной раз траты приходятся в основном на имбирный чай. Такими темпами он закончится на порядок быстрее виски.       — А тут лёгкие деньги. Да, да, — она поднимает руки. — Я понимаю риски. Но это мои деньги. И мне ради них не надо унижаться перед этой мразью.       Повисает мрачное молчание. Музыка сменяется — на этот раз что-то очень битовое про «do it all night, do it with me» с женским исполнителем . У Эрико закрадываются смутные подозрения про какой-то не очень приличный подтекст. Кажется, такой стиль называется евробит?       — Я не думаю, что могу понять и принять это, — наконец произносит она.       Аясе морщится.       — Конечно, девочка с…       — Подожди, Юка, я не договорила. — Эрико поднимает взгляд и глядит прямо в глаза. — У меня тоже есть мои странные увлечения, которые мало кто понимает. Даже мой папа говорит, что он меня иногда боится, — она хихикает, ощущая неправильную лёгкость в голове. — Поэтому я не могу сказать, что одобряю, что ты делаешь, однако that’s not my business. Так что не буду осуждать.       Эрико шумно выдыхает.       — У каждого свои обстоятельства. У тебя — твоя мама. У меня, — она отводит взгляд. — Наорин.       Аясе некоторое время смотрит на неё непонимающим взглядом. Затем медленно-медленно расплывается в кривой улыбке и кивает. Салютует бокалом.       — Тогда за это надо выпить. За дерьмовые обстоятельства, которые по итогу и свели нас вместе. Кампай.       На этот раз Эрико делает более серьёзный глоток, чуть не давится, и по итогу ещё долгое время сидит, шумно дышит, с выступившими на глаза слезами.       — Давай разбавлю уже, а? — доносится недовольное от Аясе. — Раз уж ты такая неженка. У меня соку было.       Она отливает часть виски из её бокала к себе — Эрико замирает, поскольку думает про непрямой поцелуй, но Аясе, кажется, это не парит — и разбавляет соком — он оказывается арбузным. Когда Эрико делает глоток, она ещё долго потом сидит, выпучив глаза. Это… странно. Кажется, ещё никто не догадывался оскорбить благородный американский виски японским арбузным соком. Удивительнее то, что как-то (как-то) они да сочетаются. Она не может сказать, стало хуже или лучше (потому что добавился сладкий арбуз), но что-то в этом точно есть. Однако напиток теперь приторный.       — Нравится бухло?       Эрико облизывает губы.       — Это для меня… слишком. Но что-то в этом есть. Какая-то… — она болтает бокалом. — Эстетика.       — Эстетика?       — Ты, я, твоя… — она кивает назад, — квартира. Шуршание кассетника.       Аясе моргает.       — Это тип комплимент или не очень? А?       — Скорее да, чем нет.       Эрико пьяно хихикает. Кажется, её всё больше начинает развозить. Аясе опасливо косится на неё.       — Только давай без этого.       — Без чего?       — Без призывов хтони на хату, — её голос звучит серьёзно. — Мне одной хватает, с которой я живу.       Эрико загадочно смеётся, но ничего не говорит — не то чтобы она собирается, но ей становится легче. Все проблемы (особенно Наорин) как-то отходят на задний план. Она снова тянет виски и как будто бы постепенно обретает себя и становится той самой Эрико, что и прежде.       — Но вообще, всё это.       — М-м?       Она тепло улыбается.       — Здесь уютно. Ты уютная, Юка. Мне нравится.       Кажется, девушка этого не ожидает: её глаза сами собой расширяются и некоторое время она тупо смотрит на неё, замерев с приоткрытым ртом и бокалом виски у него. Песня на кассете сменяется: ещё один бодрый евробит с крикливым певцом, который несёт какую-то околесицу на тему I wanna check the microphone и back in the UK.       Эрико даже испытывает порыв подняться и потрясти задницей под этот ритм, настолько он заводной, но немного лень. Аясе наконец же отмирает и её лицо расходится в смущённой улыбке. Россыпь веснушек на щеках и на носу забавно смотрятся в сочетании с красноватой кожей.       — Вот сволочь ты, Эри, — наконец возмущённо бормочит она. — Так нечестно.       Впрочем, по её виду нельзя сказать, что она настолько этим недовольна. Эрико тем временем поднимает бокал.       — Давай тогда тост.       Аясе поднимает бровь, затем кивает, давая разрешение. Эрико смотрит на своё отражение в поверхности коктейля.       — Странно всё это.       — М-м?       — Ты, я, — хихикает. — Не подумала бы, что когда-нибудь вот так вот просто у тебя сидеть и…       — Бухать?       Эрико не поддаётся на провокацию.       — Приятно проводить время.       Аясе закатывает глаза и цокает языком.       — Да-да-да.       — Поэтому давай выпьем за то, что наши проблемы нас оставили или решились в нашу пользу.       Аясе фыркает.       — Для впервые хлебнувшей Джека у тебя больно резвый язычок.       Эрико, дурачась, высовывает язык и делает им нарочито несколько движений. Аясе еле сдерживается, чтобы не покатиться. Снова мотает головой.       — Будь проще: нам хреново, пусть нам станет хорошо.       Эрико качает головой.       — Это совсем разные пожелания, Юка!       — Не ебёт. Кампай.       Они прикладываются к бокалам. Песня снова сменяется — ещё порция слащавого евробита. Гяру морщится.       — Давай я в начало, в макарену?       Эрико кивает, наконец допивая свой бокал. Аясе стреляет глазками.       — Заодно посмотрим, как ты двигаешься.       — Я нарисую круг призыва демона танца!       Аясе давится от смеха и чуть не хрюкает, пока её покачивающаяся рука щёлкает на перемотку.       — Там просто последняя песня грустная. Я её не очень люблю.       Эрико поднимает бровь.       — Ну, она такая, специфическая. Хош, потом послушаем. А сейчас — двигаться!       По итогу сначала они затанцовывают ту самую макарену до стадии, когда от неё начинает тошнить, потом ещё несколько раз прогоняют касету от начала и до предпоследнего трека — Аясе каким-то звериным чутьём ставит на паузу ровно за мгновение до того, как он начнётся. Эрико даже стало любопытно, что там такое, что ей всё не дают послушать, на что Юка кривит лицо и говорит, мол, только кайф обламывать. Потом они ставят другую, уже подлиннее, на которой играет современный японский дэнс — обычно Эрико от него не фанатеет, но сейчас хочется. И она с удовольствием отдаётся этому пьяному чувству свободы, как будто бы, двигаясь, она сможет забыть и отпустить свою боль от брошенных как будто бы невпопад Юкой слов. Наорин и Маки, да?.. Она кружится, она топает, она буквально пытается стать единой со вселенной — Юка даже говорит, что её бы затащить к ним в компанию таких же гяру и приодеть — вообще не отличишь от заправской тусовщицы.       И наконец она вспотела. Дыша как загнанная лошадь, она присаживается на стол, где рядом в бокале болтаются остатки напитка, смешанные с почти расстаявшими кубиками льда.       — Сколько время? — хрипло произносит она.       Юка щёлкает по кассетнику и пожимает плечами.       — Думаю, что-то в районе десяти. Хош, радио включу, узнаем.       Гяру тоже выглядит уставшей, разогретой и довольной. Она садится на столешницу попой и обмахивается ладонью. Эрико кивает, и они переключают на радио. Некоторое время крутят ручку и кружат по волнам, пока заводной голос не произносит:       — Hallo, everybody! В Микаге-чо десять вечера!       — Я ж говорила, — хмыкает Юка.       И хотя только что ей было легко и приятно, сердце неприятно кольнуло и заныло, точно от занозы.       — Чё такая кислая?       — Думаю, мне надо идти.       Аясе поднимает брови и некоторое время смотрит на неё немигающим взглядом. Наконец мотает головой и улыбается.       — Да чё, останься.       — Папа будет волноваться, я же ему не сказала, где я, что я…       Вздох от Юки.       — С твоими приключениями? — в её голосе слышен скепсис.       Эрико неловко улыбается и пьяно хихикает.       — Обычно, всё-таки, я его предупреждаю.       Гяру недовольно высовывает язык.       — Бэ, телячьи нежности. Чё ты такая скромная, оставайся.       Эрико мотает головой, ощущая, как слипаются, против воли, веки.       — Всё же…       — Ой, да сходишь на улицу, с автомата звякнешь домой, предупредишь, все дела, — развязно произносит она.       Аясе тянется к бутылке виски, на которую уже успел заползти важный усатый таракан. Она лениво щёлкает по нему пальцем и отправляет в полёт. Эрико вздыхает и морщится, уже не сдерживая брезгливость. Гяру болтает бутылку, скручивает крышку и наливает себе ещё где-то четверть бокала.       — Я могу остаться ещё немного, но потом я должна идти, Юка.       Эрико никогда в жизни не скажет этого вслух, но что-то у неё в груди ёкает, когда она представляет, как такой вот таракан ночью на неё залезет. Или даже не один — но вроде их тут не настолько много. Да?..       По спине пробегается ворох мурашек.       Аясе высовывает язык.       — Ну ты противная. А как же задушевные разговоры до полуночи и больше? А как же пижамные вечеринки под, — болтает бутылку, — отличный вискарик?       У Эрико дёргается бровь.       — Я не уверена, что пижамные вечеринки включают в себя виски.       — Включают, поверь моему опыту, — сально подмигивает Аясе. Слизывает капельку пота, налезшую на губы. — Лан, если ты такая обломщица — на полчасика ещё, нэ?       — Полчасика.       Аясе широко кивает, покачиваясь. Тянется к кассетнику.       — Давай тогда ту песню.       — Ту песню?       — Грустную, длинную… — она вздыхает. — Меня с неё пиздец плакать тянет всегда. Не люблю плакать. Ненавижу.       Эрико хмыкает.       — Чего это ты так?       Аясе возится с кассетами, умудряясь не слезать со столешницы — ей едва-едва хватает длины рук.       — Знаешь, когда плачешь, то чувствуешь себя… — она замирает. Облизывает губы. — Уязвимо. Как будто ты снова пиздючка. Ребёнок. А я… — она вздыхает. — Я не люблю это вспоминать. Во, видишь, — она поворачивает на неё голову и кривит рожу. — Видишь, вспомнила, сразу какая кислая. Не люблю грустные песняки, не люблю.       Эрико зевает.       — Потому что они заставляют задуматься и вспомнить о том, что тебе больно? — бросает она пьяно без задней мысли.       На этот раз Аясе замирает надолго. Некоторое время она просто сидит, молчит, поджав губы, а её пальцы подрагивают. Тяжело вздыхает.       — Какая ты сволочь, Эри.       Она щёлкает на воспроизведение. Наконец распрямляется и спрыгивает со столешницы и идёт к холодильнику.       — Теперь ты тоже обязана разреветься, — доносится от неё недовольное.       Эрико не успевает возмутиться, как начинает играть трек — звуки грозы, шумы природы, кажется, чириканье птиц и на заднем фоне мелодичный синтетический аккорд.       — С персиком пойдёт? — слышит она краем уха.       Она на автомате кивает, полностью поглощённая атмосферой музыки — она как раз заводится. Кажется, это пианино, которое повторяет одну и ту же мелодию снова и снова. Тем временем у неё в руке сам собой оказывается новый бокал с коктейлем виски плюс что-то сладкое и японское. Она, не глядя, делает глоток.       Аясе тем временем снова усаживается на столешницу. Болтает ногами.       — Браун говорил, этот трек называется «Дети». Чилдрен.       Она смотрит куда-то в окно.       — Он очень длинный, если чо. И ме-едленно раскачивается.       Эрико ничего не отвечает, слушая дальше. Наконец, появляется бит, но эта грустная мелодия звучит снова и снова, как будто в песне нет ничего, кроме этого единственного мотива, а всё остальное — просто обрамление к нему.       — Браун сказал, трек пиздатый, но немного не в моём стиле, — она усмехается. — Тип, бонус такой от него. Козёл, — она фыркает. — Типа не мог найти, чтобы ещё такого всунуть, а тут вот этот монстр. Семь песен, — она вздыхает. — Ну Браун, это неприлично так мало записывать для девушки…       Эрико не чувствует желания разреветься, но какая-то мечтательность и меланхолия захватывают даже её — особенно с учётом того, что она не до конца трезвая.       — Он говорил ещё, мол, это что-то про войну в Европе.       Эрико моргает.       — Войну в Европе?       Аясе кивает.       — Я не совсем поняла, но что-то там про детей, ставших жертвой войны.       Пауза. Гяру делает глоток коктейля.       — Знаешь, мне представляется, как они стоят под серым-серым небом. Вокруг разруха, капли воды превращают землю в грязь…       Голос Аясе звучит ровно и мерно, и невольно он гипнотизирует Эрико: она начинает воочию представлять описанную ей картину. Она точно бы вживую видит это пепельное небо, дымящиеся остовы домов и грязную-грязную землю — грязную как от дождя, так и от мусора и остатков зданий.       — И вот они стоят, мальчик и девочка, держатся за руки, — новый глоток, — в потёртой одежде, чумазые. И вот они стоят и молча смотрят на этот разрушенный и разбомбленный город.       Аясе сглатывает.       — Дует ветер, они дрожат, они смотрят на это всё с ужасом… где-то там вдалеке видно лес, а посреди него такой хороший гусеничный след от колонны.       Молчание. Не сговариваясь, они обе прикладываются к бокалу.       — Но где-то там вдали, где-то очень-очень далеко промелькнул солнечный луч и маленький синий кусочек неба. И вот они смотрят, а им хочется, чтобы всё небо опять стало синим.       По щеке Эрико против её воли скатывается слеза. Песня сама собой подходит к концу и затухает. Кассетник, пожужжав напоследок, останавливается.       — Вот что-то такое мне каждый раз представляется.       Она вздрагивает и моргает. Наваждение-картина, застлавшая её глаза, рассеивается. Она шумно выдыхает.       — Скучная я, скажи?       Аясе, грустно улыбаясь, поворачивает на неё голову. Некоторое время глядит на неё, изучающе. Хмыкает.       — Знаешь, я тебе завидую.       Эрико моргает.       — З… завидуешь?       Та кивает.       — Про тебя все говорят в школе, тобой восхищаются. Ну, побаиваются, не без этого.       Новый глоток. Шумный выдох.       — Ты ездила и жила в Америке.       — Всего лишь Нью-йорк.       Аясе смеётся.       — Всего лишь Нью-йорк, ага.       Она на автомате смахивает выползшее к ней настырное насекомое. Эрико провожает его полёт взглядом. Таракан, быстро встав на лапы, юркает под шкаф.       — А я всю жизнь тут, в Микаге-чо. Живу без денег, с этой долбаной сукой…       Эрико вздрагивает, осознав, что это про мать.       —...и без каких-либо надежд на лучшее будущее. Я реально те завидую, Эри.       Эрико качает головой.       — Я думаю, всё в наших руках, Юка.       Та фыркает.       — Да? То есть я могу вот так вот просто взять и отменить мою жизнь?       Эрико мотает головой и кое-как поднимает руку.       — Нет, конечно, Юка.       Та хмыкает и наклоняется вперёд.       — А как тогда?       Эрико зевает, еле-еле прикрыв рот.       — Да, сейчас тебе приходится жить в том, в чём ты живёшь. Но если ты будешь стараться и работать, — Эрико смотрит Аясе прямо в глаза. — То однажды ты добьёшься своего. Я вот хочу стать моделью.       Аясе моргает.       — Моделью?       — Да.       — А чё не этим, — она болтает рукой в воздухе. — Вызывателем Ктулху?       Эрико расплывается в фирменной улыбке.       — Просто я всегда готова совмещать эти две специальности!       Аясе давится воздухом. Откашливается.       — Ну ты, — наконец произносит она. — Ну ты.       — Что? — озорно наклоняет голову Эрико.       Аясе качает головой и делает ещё глоток. Молчание.       — Знаешь, теперь я завидую тебе ещё больше.       — М-м?       Гяру рассеяно уставляется в пол.       — У тебя есть мечта. Странная, но всё же. Я же…       Она постукивает ногтями по бокалу.       — Я просто хочу лёгкой жизни. Просто плыть по течению. Чтобы у меня был муж, который меня обеспечивал, может быть. Такая, знаешь, простая глупая счастливая жизнь.       Эрико склоняет голову набок.       — А что в этом плохого?       Аясе чмокает губами.       — Да ничего. Но просто смотрю я на тебя и мне завидно. В тебе есть какой-то стержень. А я…       Она поднимает бокал с виски.       — Моя жизнь и я какие-то очень пустые. Вот как этот бокал — она поднимает его выше, заставляя блестеть в свете тусклой лампы. — Кажется, что он полон и в нём первоклассное бухло. Но на деле — это просто виски, разбавленный дешёвым персиковым чаем. Такая шняга, если честно.       Эрико пожимает плечами.       — А что в этом плохого?       Аясе опускает руку и смотрит на своё отражение.       — Да ничего. Просто… дешёво как-то.       Эрико фыркает. Некоторое время они обе молчат, поглощённые размышлением. Становится слышно шумы улицы и свист холодного ветра. Зябко.       — Знаешь, тогда я тебе тоже завидую.       Аясе уставляется на неё. В её непонимающем взгляде так и видно неверие.       — Ты?       — Я.       Эрико отставляет бокал в сторону и складывает пальцы вместе.       — Знаешь, у нас тоже с отцом не всё всегда ладно.       — Да ну?       Она кивает. Улыбается.       — Мы с ним периодически ругаемся, спорим, дуемся из-за каких-то мелочей. Особенно на почве моего оккультного хобби — он говорит, меня ни один нормальный парень не возьмёт к себе из-за моих увлечений…       Она еле-еле сдерживается, чтобы не выдать себя голосом — говоря это, она думает о нём, Наорине и о Маки — ведь если он выбрал её, а не её — значит, он в ней что-то нашёл, чего не нашёл в ней? Где-то на заднем фоне она успокаивает себя мантрой о том, что не всё потеряно, что, может быть, она встретит кого ещё, что это не из-за того, что она такая… странная.       Но сердцем она всё равно вновь и вновь ощущает это опустошение. Однако всё это не мешает ей продолжать говорить:       —…словом, у нас не всё так идеально, как ты думаешь. Плюс, — она хихикает, хотя её лицо, кажется, задумчиво-грустное, — он очень хочет найти себе новую подружку, мою будущую мачеху. И… это сложно.       Небольшая пауза, обе делают глоток.       — Я думаю, я и увлеклась оккультизмом потому, что мне хотелось, чтобы папа обратил на меня внимание. Он всегда такой занятой, в работе…       Вздох.       — И я часто завидую тебе, Маки, Наорину и прочим. Особенно тебе.       — Мне?       Кивок.       — Ты такая наглая, легко говоришь то, что у тебя на сердце, у тебя, — краснеет, — клёвый стиль. Часть со свиданиями мне не нравится, — она вздёргивает нос, — но в остальном. Иногда я смотрю на тебя, и думаю о том, что хотела бы быть такой же независимой и сильной, как и ты. Чтобы во мне тоже видели милую и приятную девушку, а не только странноватую Эрико.       Она поднимает глаза.       — И поэтому я думаю стать моделью. Странно, да?       Она по-лисьи улыбается, прищуривая глаза.       — Мы обе смотрим друг на друга и думаем о том, что хотели немножко частичку друг друга в себе.       Аясе качает головой.       — Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Эрико хихикает.       — И знаешь, ты взрослая.       — Я?       Эрико кивает.       — Я не согласна со всеми твоими взглядами, с подходом жизни, с алкоголем. Но во всём этом есть что-то взрослое и мудрое, чего я не понимаю, но чего понимаешь ты.       Аясе тяжело вздыхает.       — А ещё ты пиздец умная, тебе это кто говорил?       Эрико пожимает плечами.       — Зато ты — мудрая.       — Я?       Кивок.       — Мудрость, как говорил мне папа — умение чувствовать жизнь во всех её оттенках и наслаждаться её. И понимать её не головой, — она кладёт руку к себе на левую половину груди, — но сердцем.       Молчание. Аясе показательно отворачивается от неё, но её плечи подрагивают. Рука тянется к кассетнику, на котором она нажимает перемотку.       — Я говорила тебе, что ненавижу плакать? — её голос дрожит.       Эрико ничего не отвечает, уставившись в глубину коктейля. Аясе всхлипывает.       — Дурацкая песня, да?       — Мне понравилась.       Смех.       — Какая ты, Эри…       — Какая?       — Неправильная.       Тонкий белый палец гяру нажимает на стоп. Шумный вдох, выдох, новый цикл, снова.       — Я соврала, — наконец звучит гулкое.       Эрико замирает.       — Соврала?       — Соврала.       — Что?..       Пальцы Аясе с силой сжимаются в кулак, расжимаются, снова.       — Наорин не целовался с Маки.       Глаза Эрико расширяются. Если бы она не сидела — её бы ноги точно подвели её и подкосились. Даже лёгкая пьяная сонливость — и ту как ветром сдуло. Её рот открывается, но из него не вырывается ни звука. Она не уверена, что она чувствует, но она точно обмерла.       — А?..       Всхлип.       — Я просто это сказала, потому что ты меня бесишь. Я завидую тебе, понимаешь?       Новый. Вдох.       — А ты такая… такая… мечтательная такая была. Боялась, стояла возле этих шкафчиков. А потом… я просто сказала это, не думая. Сказала, потому что хотела отомстить. Понимаешь?       Кажется, свет для Эрико погас — любой ход мысли, чувствования, рефлексии — всё это остановилось и осталось просто существование. Как замороженная в лёд рептилия, которая всё ещё жива, но и нет, находясь то ли во сне, то ли при смерти.       — Я всего лишь хотела тебя подразнить. А ты…       Вздох.       — Впрочем, я виновата, да, именно я.       Эрико снова ощущает, как на её глаза выступают слёзы. Тем временем кассетник снова начинает жужжать. И опять звучит тот же самый Children. В её голове опять вспоминается рождается ряд с детьми, стоящими под дождём на руинах разрушенного города.       Слышен всхлип.       — Эрико, прости меня…       В её голове стоит образ держащихся за руку детей — она сама не понимает, как, в какой момент, но она оказывается на ногах и подходит к Аясе.       — Э-эри?..       Она хватает гяру за щёку и разворачивает её на себя, смотрит в глаза.       Аясе, с распухшими глазами, испуганно смотрит на неё. Её губы дрожат.       — Э-эри?       Эрико чувствует, как по её лицу бежит влага. Она ласково проводит девушке по щеке, затем молча обнимает её, сжав руку на плече.       Она не всхлипывает. Она не рыдает. Она не вопит. Она просто вжимается лицом в тело Юки — такое хрупкое, кажется.       — Э-эри?..       Та робко обнимает её в ответ, точно неуверенная, что ей делать в данной ситуации.       Они просто обе плачут, обнявшись. На заднем фоне играет всё та же одинаковая повторяющаяся мелодия. А два ребёнка, омытые дождём, стоят под свинцовым пепельным небом, с которого падают тяжёлые-тяжёлые капли.       Почему-то считается, что если идёт дождь — это обязательно «природа плачет» — хотя это не так. Дождь — это такая же часть цикла жизни, как и всё остальное. Влага возвращается в почву, пыль прибивается к земле, и воздух, до того спёртый и застоявшийся, становится чище. Слёзы даны нам для очищения, значит, и дождь в каком-то смысле…       — Ты меня ненавидишь? — еле слышно произносит Юка.       — Ненавижу.       Молчание. Шёпот:       — Но больше не могу.       — Почему?       —…наверное, потому что я глупая.              Она напоследок споласкивает лицо водой и смотрит в своё отражение в зеркале. Кажется, ей придётся многое объяснять папе, да? Закрыв кран, она протирает лицо полотенцем и выходит из ванной.       В прихожей зевает Аясе. Она косится на Эрико и принимает виноватый вид.       — Тупо всё вышло, да?       Эрико ничего не отвечает и просто прикрывает глаза.       — Ну, надеюсь, тебе немного понравилось?       Эрико спускается по ступеньке, присаживается на неё и начинает обуваться.       — Виски — зло, — наконец сиплым голосом заключает она.       Гяру устало улыбается и наставительно поднимает палец.       — А я тебе говорю, песняк во всём виноват. Он слезоточивый!       Эрико хочет поддержать шутку, но у неё просто нет сил. Аясе опускает взгляд и вздыхает.       — Мож те такси заказать?       Эрико моргает.       — У тебя есть такие деньги?       Аясе нервно смеётся.       — Да, прости, тупо вышло. Ну блин, мож я реально те чё сделать могу?       — Я просто хочу спать, Юка, — на вдохе шепчет Эрико. — Я просто очень хочу спать.       — Мож тя проводить?       — Да не, я доберусь. Вроде, — она водит рукой в воздухе. — Я не настолько набралась, чтобы меня нести до дома.       Молчание.       — Слушай, а мож я те номер Наорина дам?       Эрико моргает.       — Нао… рина?       — Ну, хош ему позвоним, чтобы он тебя проводил, встретил?       Эрико зависает. Она натурально зависает: сидит на месте, уставившись в одну точку, с приоткрытым ртом и не двигается.       — Алло, Эри? — перед её лицом машут рукой.       — А…       Аясе наклоняется над ней и выразительно вглядывается ей в лицо. Кивает.       — А вот я думаю, тебе нужен сопровождающий. Обязательно!       Где-то далеко внутри Эрико думает о том, чтобы позвонить отцу, но перспектива сказать ему, что она напилась и ей нужно, чтобы её встретили… ей не нравится. Наорин как сопровождающий нравится ещё меньше — с учётом всего пережитого.       — Короче, посиди тут, я сейчас к автомату и ему позвоню.       — А…       — У нас телефон не рабочий, отключили пару месяцев назад.       — Но…       — Слушай, из-за меня это всё началось, ну дай хоть исправлюсь. Ну позя, Эри-чан?       И мило-мило хлопает глазками. Эрико сонно отмахивается.       — У тебя пять минут.       Когда Аясе радостно бежит по лестнице вниз, а она сидит перед раскрытой дверью и лениво кутается от ночной прохлады, чувствуя, что вырубается, в её голове, по какой-то странной причине всё ещё звучит та самая мелодия. Поклевав носом, она закрывает глаза, и…       — Наорин сказал, сейчас будет. Он удивился конечно, но я попросила…       Аясе косится на спящую Эрико. Складывает руки на груди.       — Вот упрямая она, а? — ни к кому конкретно не обращаясь, говорит она. Девушка проходит в комнату, возится там какое-то время, после чего возвращается с пледом, которым и укрывает Киришиму. Щёлкает у неё перед лицом, затем тянет за щеку.       Реакции нет.       — Это будет сложнее, чем я думала… — вздыхает она. Хмурится. — Может, пусть она у Наорина заночует? Хоть не через полгорода тащить…       В её глазах загорается хитрый огонёк.       — М-м, отличный план, Юка-тян, мне нравится! — хихикает.       Садится на ступеньку рядом и обнимает девушку.       — Хоть как-то заглажу вину. Да, Эри?       Ответом ей становится лишь ровное сопение. Она тянется к сумке, которая висит на плече у Эрико, и вытаскивает оттуда небольшой незапечатанный конверт. Вертит его в руках.       — Что ж, Сейлор-Юка услышала твои просьбы! — хихикает она.       Эрико не реагирует. Ей только снится — снится всё тот же разрушенный город, укрытый серыми тучами. Но в котором наконец показывается яркое золотое солнце.