Неудержимые

      Прошло уже четыре года. Целых четыре блядских года с того злополучного дня. Провалились… Они, опытные головорезы, не смогли предугадать простую засаду. Всё это время Леви совершенно не мог понять, как это вышло. Как и то, почему он до сих пор жив. Вернее, почему его оставили в живых. Глаз больше не функционировал, а вместо него осталась жуткая рана на пол-лица, которая недавно начала гноиться мерзкой желтой жижей, и в ней завелись черви. Каким-то образом ублюдки догадались, что в глазу камера, и рассекли его, пытались лечить, коряво зашивали ржавой иглой. Наживую. Тогда ещё видящий глаз ощущал, как в него втыкают иглу, продевают нить, что цеплялась за плоть, драла, доставляя невыносимую боль. Леви чувствовал каждый шов, каждую личинку, которая прогрызала его лицо и культю оторванной руки, ощущал, как они копошатся в мясе. Ощущал, но ничего не мог сделать, лишь отчаянно махал переломанной рукой, стараясь хоть немного, но вырвать мерзких опарышей из собственного тела.       Второй глаз всё ещё видел, хоть и замутнено, заплывший от нескончаемых ударов при допросах. Его опять швырнули в эту камеру, как какое-то животное. Теперь жизнь Леви состояла из бесконечной боли. Почему из всех, кто был там, для пыток выбрали именно его? Как бы то ни было, они знатно проебались: Леви молчал до сих пор. Для Аккермана было не важно, сколько времени его будут держать в собственном дерьме, блевотине, без еды, воды и на транквилизаторах. Вонь в камере уже давно переступила порог того, что может выдержать нормальный человек, и ублюдки заходили сюда в противогазе, хотя Леви заставляли сидеть на грязном, воняющим отходами, плесенью и крысиным дерьмом бетонном полу в одной рубашке. Та тоже уже давно превратилась в грязный мешок. Его волосы и борода сильно отросли. И как же мрази любили таскать за них когда-то непобедимого капитана. Но Леви терпел. Ненавидел всё это, но терпел. Думал, что грязь — это самое ужасное в его жизни. Но теперь на это уже было плевать. За попытки привести себя в порядок или прибрать в камере его тут же били электрическим разрядом сквозь решётки, и он вскоре смирился с тем, что эта камера-помойка — его новое жилище. Да и — на фоне остального — можно было потерпеть и это. Пытки стали обыденностью. Обливание ледяной водой на морозе, избиения, ломание костей, вывихи суставов — он всё это выдерживал с достоинством. Сюда его привезли уже накаченным какими-то транквилизаторами, и он не мог оказать никакого сопротивления. Тогда он думал, что окончательно сломается. Своей силой при скромных размерах тела он всегда невероятно гордился. Но под веществами его сила превращалась в ничто.       Периодически, когда доза препарата в крови падала, он переставал пускать слюну, высказывал, что все они трусы, раз не могут справиться с ним без помощи наркоты. На допросы же его водили полностью связанным и под меньшей дозой препарата. Сознание значительно прояснялось. Боль чувствовалась слишком ярко, но при этом говорить он всё равно отказывался. И сил на то, чтобы выбраться, всё равно не хватало. Леви надеялся, что пройдёт время и его тело выработает хоть какую-то терпимость к препарату, но годы шли, и, казалось, что дозу постоянно повышали, если видели, что Леви слишком активно шевелится. Да и плевать: главное было не разбалтывать лишнего, а это уж Леви делал превосходно. Ему могли сколько угодно выдирать ногти и загонять туда иголки: он ничего не рассказал бы. И лишь по одной причине: тогда, четыре года назад, эти ублюдки вряд ли добрались до Эрвина. Их штаб был спрятан достаточно надёжно, чтобы его было почти невозможно засечь, если не знать точно, где искать. Надежда на то, что Эрвин жив, что у него сейчас всё хорошо, что тот начал новую жизнь, и была тем, что заставляло Леви молчать. Ничто не сможет развязать ему язык. До Эрвина не должны добраться. И Аккерман обеспечит ему безопасность любой ценой. Леви всё равно уже мёртв внутри. Он больше не чувствовал почти ничего: физическая боль была лишь отголоском душевной раны, которая саднила, словно была свежей.       Изо дня в день Леви заставлял себя прокручивать в сознании смерти товарищей. Чтобы помнить. Чтобы оставаться в сознании и не отъехать мозгами. Он напоминал себе о том, что только это было важным, а всё остальное — нет.       В голове день за днём крутилась лишь одна простая мысль — нужно выбраться отсюда и прирезать всех этих тварей, всех до единого и истязать каждого так же, как они заставили мучиться его команду. Леви терпел всю боль и жил надеждами о мести. Ему хотелось схватить какого-нибудь урода из тех, что прикончили его товарищей, и освежевать его: острым ножом сантиметр за сантиметром отделять кожу от мышечной ткани, а затем бросить эту мразь в кипящий котёл, чтобы наслаждаться его криками боли. За Жана. В голове мелькали страшные картинки внутренностей, перемешанных с песком, ошмётки Кирштайна, попавшие на одежду Аккермана, и Леви закипал, чувствуя никогда не заканчивающуюся ненависть к сделавшим это. Следующему он выколол бы глаза, вспорол бы живот и заставил жрать то, что натекло, только чтобы отомстить за Порко, хоть этого блондинистого гада он сам обещал зарезать. В ушах раз за разом под гусеницами танка трещали черепа Марселя и Порко. И этот самый блядский танк превратил малышку Пик в окровавленное пятно. Она наверняка даже не поняла, что умерла. Всё случилось слишком быстро, слишком кроваво. Кончину Конни он не видел, но прекрасно слышал и предсмертные крики, и смех тех, кто отрезал голову Спрингеру. Леви знал арабский, так же, как и многие другие языки, и распознать издевку и насмешку не составило труда.       «Ребята… Я выберусь отсюда и убью каждого, кто виновен в вашей смерти. Если надо будет, уничтожу целую страну ради вас…»       Леви лежал в собственном дерьме и моче, стараясь, чтобы как можно меньше попало в рану и рот. Он намеренно двигался максимально медленно, чтобы твари по ту сторону решетки думали, что он все ещё под наркотой. Но за столько лет Леви научился контролировать себя и в таком состоянии, так что сейчас лишь делал вид, чтобы уменьшить бдительность надзирателей. — Эй! Пёс! — противный, визгливый голос разнесся по подземелью, а следом послышался лязг решётки. — Хочешь пить?       Леви не ответил, лишь слабо дернул ногой. — Какой же ты жалкий, — с насмешкой протянул мужчина и, надев противогаз, бесстрашно открыл клетку. — Отсосёшь за воду?       Грубо подтянув иссохшее тело Леви за волосы, ублюдок схватил его за шею. — Правильно, пёсик. За воду и еду нужно платить, — нараспев протянул мужчина, одной рукой придерживая Леви, второй — спешно расстегивая армейские штаны. Ему было плевать на то, что Аккерман был весь в дерьме. Тот сам выглядел ненамного лучше. Множество дней подряд прозябать в этой дыре с одной задачей — вытянуть из молчаливого мужика информацию по его союзникам и каналам связи — сделали своё дело. Но Леви упорно молчал уже четыре года подряд. И все эти четыре года небольшая команда была без возможности развязать язык Леви. Что они только не делали. В ход шло все: и избиения, и издевательства, и ножи, и наркотики, и изнасилования. Но ничего не помогало.       Леви изо всех сил сдерживался, чтобы не накинуться на эту мразь и не разорвать голыми руками. Он затуманенным взглядом смотрел на едва вставший член, весь в белом налёте, размышляя, как это смогло встать. Член был больше похож на шмоток мяса, нежели на нормальный половой орган. У ублюдка явно было какое-то заболевание, и Леви мог только надеяться на то, что не подхватит эту заразу. Хотя, учитывая все эти годы, было удивительно, как он ещё не подох от сифилиса, сепсиса или чего хуже.       Надзиратель криво тыкнулся в щёку Леви, мерзко посмеиваясь, и Аккерман почувствовал невероятную вонь. Он уже почти перестал различать запах чего бы то ни было, сам вечно находясь в дерьме, но запах мочи и какой-то кислятины так сильно ударил в нос, что Леви был готов поклясться — это не мыли как будто бы год. Вблизи капитан мог рассмотреть, насколько плачевным было состояние этого члена: противного бледно-розового цвета, со странными вкраплениями, словно маленькими язвочками. Вокруг головки прилипла какая-то белая дрянь. Наверное, она-то и воняла так кисло.       Мужчина резко схватил Леви за лицо, разжимая рот, словно собаке. Аккерман приложил почти нереальные усилия, чтобы заставить себя не сдерживаться и всё ещё играть роль послушной тряпичной куклы. Ублюдок тут же всунул свой мерзкий, волосатый член в рот. — Ну что, нравится тебе, сучка? — проговорил он, сразу же начав двигаться. Орган был настолько мягким, что Леви почти не ощущал его, но от запаха и мерзости ситуации хотелось блевануть, и тошнота быстро поступала к горлу. Помня, что рвотные позывы, накаченный транквилизатором, он сдерживать не мог, Аккерман позволил желудку опорожниться.       Желчь и остатки какой-то жидкости хлынули в глотку и рот, но ублюдок не вытащил свой член, продолжив толкаться, как будто блевотина его совсем не волновала, ровно как и выпадающие личинки из раны. Леви держал себя в руках, представляя, как он сейчас со всей дури сжал бы зубы, которые ещё остались, прокусил бы мягкую плоть, наслаждаясь криками этого урода. Было бы так приятно почувствовать сейчас, как брызнула бы горячая кровь и ублюдок корчился бы в муках и захлебывался в селзах.       «Терпи… Терпи…»       Надзиратель сконцентрировано и методично елозил туда-сюда, но едва вставший член не позволял кончить. — Ёбаный в рот, — выругался ублюдок, тут же посмеявшись от гениальности каламбура, и, не получив никакого удовлетворения от процесса, вытащил член изо рта Леви, схватил мужчину за волосы, с размаху приложил о пол, после чего быстро вышел из камеры. — Получай свою воду, сука, — бросил тот, швыряя полупустую, явно уже использованную кем-то бутылку в камеру, и не факт, что действительно с водой.       Леви, задыхаясь от собственной слабости и отвращения ко всему, на локтях еле подполз к бутылке и жадно опустошил её в один глоток. Хотелось хоть немного смыть позор и ужасный привкус во рту. Собственное дерьмо было, словно стейк, по сравнению с этой мерзостью, которая забилась везде, где только можно.       «Я отрежу это убожество и заставлю проглотить…»,— придумал новую пытку Леви, смотря затравленным взглядом на едва виднеющийся свет в конце длинного коридора. Вдали просматривались три размытых силуэта, что медленно шли к одной единственной камере, наспех сколоченной из говна и палок. — Эй пёсик! Мы принесли тебе новую игрушку. Как насчет поразвлекать нас? Мы же тебе не вкалывали дури три дня. Должен был уже оклематься. И только не говори, что ты не заметил, — рассмеялся тот, который немногим ранее насиловал Леви в рот. — Просто скажи, что тебе нравится полировать мой хуй! — Интересно, помнит ли он ещё что-нибудь? — задумчиво протянул второй, держа за ворот рубашки полуживого мужчину, что лежал позади. — По-любому, нихрена. Четыре года его мучили. У любого крыша потечёт. Не понимаю, почему его просто не прирезать, и мы освободимся, — злобно сплюнул слюну прямо на Леви один из ублюдков. — Посмотрим, сможет ли и этого распотрошить, — усмехнулся мужчина и, швырнув тело в камеру, захлопнул решетку, закрыв на корявый замок. — Ставлю на то, что сможет, — плюхнувшись на подобие стула прямо перед камерой, мужчина приготовился смотреть шоу. — А мне кажется, нет. Слушай. Нам вообще-то нужно ещё связаться с штабом. Я пойду, ладно? Мне все равно не особо нравятся твои игрища, — отсалютовал мужчина и поспешил уйти из смердящего подземелья. — Дурак, такое зрелище пропускает, — фыркнул мудак, развалившись на «стуле». Не счесть, скольких жертв они притащили Леви, чтобы посмотреть, как он руками разрывает человека. Очень страшно, но, в то же время, зрелищно. Даже под дозой, не имеющий и доброй половины своей силы Леви убивал противников вдвое, а то и втрое больше себя. — Начинай, пёсик!       Леви отстранённо смотрел на мешок с костями и не мог понять, где видел этот огромный силуэт. Драться за возможность попить или хоть что-то съесть сейчас не хотелось. Он всё ещё не отошёл от издевательства над своим ртом, но терпел не просто так. Он — незаметно для ублюдка по ту сторону решётки — закопал в дерьме нож, который чудом удалось стащить из кармана насильника. Медленно он двигался к своей цели. И как бы ему ни не хотелось драться, но этот будущий труп был помехой перед его местью. Леви резво, насколько это было возможно, бросился на незнакомца и хотел было взять его голову в захват, чтобы быстро, неэнергозатратно убить, но мужчина отмахнулся, схватив Леви за предплечье и культю, где когда-то тоже была рука. — Это и вправду ты… — прохрипел Эрвин. Так, чтобы только Леви его услышал. — Какого?.. — шепнул Леви. Впервые за четыре года. Собственный голос казался инородным, тем, что, казалось, отмерло давным-давно. И только Леви хотел сказать Эрвину всё, что в момент наполнило его агнозирующую голову, как Смит с размаху ударил Леви в грудь. По крайней мере, настолько, насколько позволяла поза лежащего на бетонном полу. Аккерман мысленно уже приготовился ощущать дикую боль, ведь удары Эрвина были, словно не из этого мира. Они способны ломать кости и выворачивать внутренности. Но, к его удивлению, было лишь слегка неприятно. Леви списал это на слабость Эрвина и неудобное положение, но и вроде бы сильный замах ногой не принес никакой боли. Смит просто тормозил перед каждым ударом. Безболезненно для Леви, но и незаметно для мрази за решёткой. — Я искал тебя всё это время. Тебя и всех ребят, — шептал Эрвин, отчаянно делая вид, что борется с Леви за жизнь и возможность получить сегодня чего-то поесть. Смит нервно поджал губы, но должен был сказать это: — Я похоронил их достойно. — Хорошо… — вторил Леви, вяло отвечая на показательные удары. Стало ясно, что убивать друг друга они не будут. Никто из них не был готов на такое. Леви не хотел верить, что Эрвин попался, что все эти четыре года искал его, что все его надежды сыпались прямо на глазах. Аккерман ведь жил одной мыслью, что Эрвин здоров и счастлив, а теперь видел, в каком состоянии находился некогда любимый человек. Но внезапно Леви понял: нельзя сдаваться. Теперь нельзя. Эти ублюдки могли делать с ним что угодно, но за Эрвина он был готов порвать каждого на мельчайшие кусочки. Побег теперь был необходим, как воздух.       Леви отринул от Эрвина и, чтобы прекратить эти бесполезные показательные трепыхания, забился в конвульсиях, пуская пену изо рта. У него были такие приступы не раз, так что изобразить не составило труда. Леви знал, что ему не позволят сдохнуть так просто. — Эй! Ты опять?! — ругнулся мужчина, вскакивая со своего места и залетая в камеру. Эрвин лежал неподвижно, будто умер. Леви же старательно продолжал изображать конвульсии, дожидаясь, пока урод не удостоверится, что дела у Аккермана плохи. — Не смей подохнуть мне тут, сука, — прошипел надзиратель, пнув Леви в живот, и тот, закашлявшись, прекратил свой спектакль. — Нахуй вас, слабые твари.       Мужчина харкнул, стараясь попасть Леви в лицо, но промахнулся и, рассвирепев от тщетности попытки, вышел со скрипом проржавевшей двери.       Дождавшись, пока шаги надзирателя утихнут, Леви приподнялся, откашлявшись. — Эй, Эрвин, ты как? — шепнул он, опасаясь, что Смит уже отбросил коньки. Выглядел он, мягко говоря, отвратно, хотя сам Леви не лучше. Было очень сложно поверить в то, что этот мешок с костями — сам Эрвин. Тощий, хоть и всё ещё казавшийся крупным мужчина привстал, повернув своё лицо с чётко очерченными от недоедания и бесконечных мучений скулами. — Паршиво. — По тебе видно, — усмехнулся Аккерман. «Паршиво» было самым мягким словом из всех возможных, которыми можно было описать состояние Эрвина. — Кто бы говорил, — тут же заявил Смит, разглядывая то, что осталось от Леви. Радость от того, что Аккерман жив, слишком быстро улетучилась, уступив место горечи и осознанию того, что пришлось пережить мужчине за четыре года в таких условиях. Страшная рана на лице и культя вместо руки — Леви выглядел жалко. Но в едва затуманенном взгляде всё ещё сияла решимость. — И давно тебя тут держат? — поинтересовался Аккерман, разглядывая Смита. — Несколько месяцев.       Леви тяжело вздохнул. Несколько месяцев таких же ужасов, которые пришлось пережить ему же. Просто отвратительно. Он отомстит этим ублюдкам за каждую секунду страданий Эрвина. И всё же, теперь они были вместе. Пускай Смит был слаб, явно накачен той же дрянью, что и сам Леви, и выглядел опустошённо, но он был здесь, с ним, и это придало Аккерману решимости. — Слушай, Эрвин, — начал тот, подползая ближе к мужчине на случай, если в камере находятся прослушивающие устройства. — У меня есть план. Я вытащу нас отсюда, чего бы мне это ни стоило, ты слышишь? Леви слегка толкнул Смита, и тот едва кивнул головой. — Да-да… Я слышу… — протянул Эрвин, прежде чем провалиться в наркотический сон.       Леви на всякий случай обшарил Смита в поисках чего-нибудь полезного. Сделать это незаметно было не так легко, но всё же ублюдки свалили в неизвестном направлении, и какое-то количество времени у него было. Как и ожидалось, карманы Эрвина оказались пусты. Но попытаться стоило. Хотя вряд ли Смит смог бы в таком состоянии протащить хоть что-то.       Часы шли, рядом с камерой никто не появлялся. Значит, надзиратели снова оставили пост. Леви начал замечать, что те уходили всё чаще и на гораздо более долгий промежуток времени. Людям явно осточертела эта работа, хоть и мучить его приносило колоссальное удовольствие. Единственным минусом было то, что еды могли не приносить несколько дней. Как и воды. И если без пищи Леви неплохо держался, то без воды было совсем туго. Однажды даже пришлось выпить собственную мочу, потому что воды не было несколько дней. Аккерман помнил, что это только ускорит обезвоживание организма, но рот пересох настолько, что ему было уже плевать. Да и к тому же, если бы он скоро подох, то он мог так хоть немного облегчить свои страдания.       Однако надзиратели яро заботились о сохранении его жизни. Они могли избивать Леви до полусмерти, пытать, мучить, лишать еды, воды и сна, но никогда не доводили его до такого состояния, из которого вывести было уже невозможно. Даже спустя четыре года тщетных попыток они пытались вытащить из Аккермана хоть какую-то информацию, хоть и было понятно, что он будет молчать, пока не сдохнет, и унесёт все секреты с собой.       Этот момент был бы идеален для побега. Решётки уже давно покрылись ржавчиной от постоянной влаги и экскрементов, и с мощью Леви сломать их было бы возможно. Леви надеялся, что, как только наберётся хоть немного сил, тут же, при первой же возможности разнесёт эту чёртову решётку и прирежет всех ублюдков, издевавшихся над его семьёй. Но теперь планы надо было срочно менять. Вдвоём сбежать не получится, по крайней мере, до того момента, как Эрвин не окрепнет, а убежать в одиночку Леви теперь просто не мог. Он пытался уговорить себя сделать это, собрать новую команду и спасти Смита, и почти решился на одинокий побег, но тут же ярко представил в своей голове, что будет с Эрвином, когда его обнаружат одного за сломанной решёткой. Последнее, чего Леви добивался, — это усложнить жизнь когда-то любимому. Прежние чувства ещё теплились в груди, но Леви запихнул их как можно дальше, заставляя себя думать рационально, не поддаваться на эмоции.       Нужно было дождаться, пока Эрвин очнётся, и объяснить тому план действий. Убедив себя в необходимости выждать ещё совсем немного, Леви снова дотянулся до Смита. Его тело было таким же тёплым, хоть и непривычно тощим на ощупь. Аккерман, повинуясь странному чувству нежности, подобрался поближе, лёг рядом с Эрвином, поудобнее устраиваясь на пропахшем ссаниной и плесенью полу.

***

— Они оба подохли что ли? — недовольно протянул мужчина, навалившись на решетку, но та не выдержала таких посягательств и с грохотом долбанулась об пол. — Вот, блять!       Надзиратель ругнулся, аккуратно переступая острые пики, что остались после падения решетки. С одной стороны, он был недоволен, что эти двое сдохли. Что Леви, что новенький Эрвин упорно молчали, хотя нарыть информацию на второго не составило труда. Белоручка из богатой семьи, что вечно искал приключения на свою задницу. И в одно из таких приключений угодил к Леви в команду и задержался там. Они полагали, что смогут расколоть их по отдельности, как поспорили между собой, но ни у кого не получилось. Оставалось лишь пытать их на глазах друг друга. Если и это не возымеет эффекта, тогда надзиратели не знали, что делать. Вышестоящие явно дали понять, что без информации им можно не возвращаться. Однако, если пленники всё же убили бы друг друга, то это была бы не проблема «сторожей». Заключенные подрались, и охрана ничего не смогла сделать с этими озверевшими тварями. Разнюхивать, что тут случилось всё равно никто не будет, и их смерть стала бы прекрасной причиной, чтобы наконец покинуть надоевшее задание.       Надевая противогаз, мужчина размашистым шагом шёл к дальней стене камеры, где валялись заключенные, и только хотел пнуть Леви по спине, как тот обернулся, и, схватив надзирателя за ногу, резко потянул на себя. Поскользнувшись на дерьме и не удержав равновесие, ублюдок смачно упал. — Сука! — заорал тот раненой собакой, потому как торчащие остатки прутьев, пронзили его насквозь и теперь из живота торчали три окровавленных штыря, ровно как и из руки. — Все! Сю…       Но доорать мужчина не успел. Леви сорвал противогаз, и грубо засунув пальцы в его рот, выдрал оттуда язык и одним отточенным движением отрезал орган, заставляя лежащего захлебываться в собственной крови. — К тебе никто не придёт. Время позднее, и только ты, мерзкий кусок говна, часто приходил сюда, — выплевывая каждое слово, словно иглы, рычал Леви, зачем-то вытирая нож об грязный рукав рубашки. Он и забыл, как приятно держать оружие в руках, как приятно чувствовать чужую горячую кровь, стекающую по рукам. — Леви. Нужно идти дальше, — напомнил Эрвин. У них не так много времени. Пока он неуклюже выползал из камеры, сам едва не упал на штыри. — Не спеши. Я обещал кое-что сделать… — прошипел Леви, присаживаясь перед ногами надзирателя. Тот попытался слезть с арматуры, беспомощно мыча, но ничего не выходило. Шок от боли распространялся на всё тело, но Леви со всего размаху залепил пощёчину уроду, чтобы тот не потерял сознание раньше времени. — Я не уверен, что смогу бежать, — Эрвин уперся головой в бетонную стену и отпил из бутылки надзирателя, что всегда была тут. — Я вытащу тебя, просто дай мне это сделать, — недовольно пробурчал Леви. Аккерман слишком долго этого желал, и месть подначивала его потерять время. Он придумает, как нагнать упущенное. — Азиз… — протянул Леви, растягивая каждую гласную, и попутно расстегивая ремень на брюках мужчины. — «Сильный», «смелый», что еще значит твое имя? Предлагаю начать читать молитву, потому что никто тебе тут не поможет, кроме твоего Аллаха. Я помню, как ты читал Коран, перед тем как отрезать голову моему товарищу. Небольшой парнишка с бритой головой — Конни. Ты помнишь, мразь? Надеюсь, что твой Бог не такой ублюдок и ты будешь гореть в аду. Из-за таких сволочей как ты, Исламистов боятся и презирают.       Вывалив невзрачный кусок мяса всё в таком же плачевном состоянии, Леви невольно вздрогнул, вспоминая этот отвратный вкус. — Ах прости, — наигранно обеспокоенно бросил Леви. — Я же тебе язык отрезал. Ты не можешь читать молитвы. Хочешь я сделаю это за тебя? Я же не какая-нибудь мразь, как ты.       Читая Коран без намека на акцент, Леви отрезал член Азиза. Медленно, растягивая мучительную пытку. Надзиратель верещал, как свинья, и Леви заткнул тому окровавленный рот бутылкой из-под воды, которую ему подал Эрвин. И, когда Аккерман закончил, надзиратель был едва жив. Он повис на прутьях, уже даже не пытаясь сопротивляться. — А теперь жри, — рыкнул Леви, вытащил импровизированный кляп и тут же засунул отрезанную плоть в рот мужчине. — Всё? — тихо спросил Эрвин, беспристрастно смотря на изувеченный полутруп. — Да… — удовлетворенно прошептал Леви, вылезая из клетки. Он медленно, словно боясь, выпрямился. Кажись, впервые за много лет. Из-за вечных издевательств и боли выпрямить спину не удавалось, и сейчас Леви ощущал, будто парит, будто за спиной выросли крылья.       Почти не веря в реальность происходящего, он сделал неуверенный шаг из злополучной камеры, но с каждым последующим его стойкость и сила возвращались. Он ощущал, как внутри бурлит кровь, как подскакивает адреналин и, казалось, теперь ему всё было нипочем. Эрвин же тихо шёл следом, иногда тормозя, чтобы перевести дух.       Они крались, словно воры, и то, что сейчас была ночь, помогало проползи наиболее незаметно. Оставалось только надеяться на то, что криков того ублюдка не было слышно остальным. Они беспрепятственно вылезли из-за полуразрушенной стены, и, пригибая головы, побежали к высокому бархану. Насколько Леви помнил, за ним должен был быть склон, где пара могла быстро скрыться от посторонних глаз. Эрвин гораздо лучше помнил эти места и указывал путь. Именно он выследил их, изучил местность и проник внутрь, но проиграл в сражении и попал в плен. Времени на рассказы у Смита не было, и это всё, что Леви смог узнать. Сейчас это не имело особого значения: расспросит, как только они выберутся из этой дыры. — Еще немного, и мы выберемся отсюда. Не знаю, на месте ли моя машина, но я очень на это надеюсь. Я хорошо её замаскировал, — сбивчиво бормотал Эрвин, едва карабкаясь по песку. Леви помогал ему, толкая вперед. — Ага… — тихо ответил Аккерман и всё не мог поверить, что выбрался, что чувствовал свежий воздух, и даже холод и ледяной ветер не могли притупить его счастья. А за товарищей он ещё отомстит. Придет в норму, наберется сил и уничтожит их. Всех до единого. — Ты можешь булками быстрее шевелить?! — Что? — ошалев, что Эрвин вдруг резко сменил тон, Леви поднял усталый взгляд и подумал, что бредит. Неужели наркотик так въелся в мозг, что начались глюки? Вместо Эрвина перед глазами был Порко. Точнее, его задница. — Какого черта?.. — Что какого черта?! Ты можешь поторапливаться, а? А если нас засекут? Знаешь, сколько ночей я тут выжидал, пока они расслабятся, чтобы вытащить тебя, — Порко забрался на вершину бархана и за шкирку вытянул Леви, тут же сдернув того за собой вниз. — Что за чертовщина тут происходит? Где Эрвин? — жмурясь от песка, Леви пытался не покатиться кубарем по склону, а аккуратно и плавно съехать. — Ты совсем умом тронулся там? Эрвина убили. Разнесли наш штаб баллистической ракетой. Ты забыл? — наконец съехав со склона, Жан устало выдохнул, и отряхнул запылившиеся брюки. — Жан? — еле продрав глаза, прошептал Леви, не понимая, что происходит. Он проморгался, будто пытался отогнать галлюцинации, но каждый раз, как открывал глаза, человек перед ним менялся. Жан превращался в Марселя, потом — в Пик и Конни, а потом — опять в Эрвина и Порко. Леви затошнило. Голова беспощадно раскалывалась, виски пульсировали, будто бы сейчас взорвутся, а тело разрывало на части. Спина горела адским пламенем, будто по позвоночнику пустили лаву. Леви отчаянно пытался избавится от этого чувства и, свалившись навзничь, покатился по холодному песку. Но в следующую секунду вспышка белого света ослепила его.