Кислая печенька

Еще на стадии пробуждения Чонгук почувствовал, что утро будет хреновым. Голова гудела, как процессор его старенького компьютера, затылок болел, как будто по нему всю ночь кто-то отчаянно лупил, еще и все тело ломило, просто вишенка на торте. Такие дни Чонгук терпеть не мог больше всего. Дни, когда становишься бесполезным камнем, просто потому что головная боль диктует свои правила и плевать ей на все твои планы. Все что ты можешь — это закинуться пилюлями и молиться, валяясь в кровати, чтобы это быстрее закончилось. Только мысль о спасительной пилюле заставляет Чонгука через силу открыть глаза. За окном пасмурное небо, хотя вчера светило солнце, что парня совсем не удивляет, напротив, подтверждает догадки. Чертова погода, не изменяя себе, предпочитает сообщать о смене градусов через его светлую головушку, посылая порцию боли, вместо предназначенной для этого техники. Парень по привычке тянется под подушку за телефоном, уверенный, что проснулся до будильника, следовательно, не опоздал на занятия, но он там не находится. Что странно, но вполне вероятно, что просто потерялся где-то на кровати, и ему нужно привстать, подняв подушку и одеяло. Боже, как же не хочется двигаться. Наверно, единственное, что может его сейчас мотивировать подняться, это мысль, что первый урок травологии у профессора Спраут, а эта пышная женщина хоть и выглядит милой, как цветочек, но опоздунов не жалует. И если Чонгук и ненавидит что-то больше, чем свою метеозависимость, так это когда очки у факультета снимают по его вине. Так что пусть и с кряхтениями, ругательствами и желанием немножко умереть, но он приподнимается на локтях в поисках своей пропажи. Это утро явно стремится побить все рекорды «выбить чон чонгука из состояния остаточного равновесия», потому что он так и замирает с подушкой в руках, не откинув ее. Кажется, даже боль отходит на второй план, когда он замечает, что проснулся на двуспальной кровати, явно дорогущей, с большой мягкой спинкой, обитой светлой кожей. Синее постельное белье однотонное, в одеяле можно потеряться, а подушка в руке не зря подозрительно тяжелее показалась. Чонгук тут же переворачивается с живота на спину и подскакивает с кровати, принимаясь активнее искать свои вещи. Забросив идею с телефоном, ищет более необходимую сейчас свою волшебную палочку. И, должно быть, это какое-то чудо, но она быстро обнаруживается на прикроватной тумбе рядом. И вместе с тем, как он хватается за нее, слышатся приближающиеся шаги. Дверь открыта, поэтому единственное, что Чон успевает сделать — это встать в позу, вытянув руку с палочкой на предполагаемого врага. — Какого черта? — говорят низким голосом растерянно. — Малыш, все в порядке? М-Мин Юнги?.. Оценивая обстановку, в дверях этой просторной комнаты стоит Мин Юнги (после душа?). Одно белое полотенце повязано вокруг его бедер, а вторым он вытирал влажные волосы, пока не застал Чонгука в боевой готовности. Юнги — альфа со слизерина, отличник, на год его старше. Отношения у них фиговенькие, правда, из-за вредности Чонгука и упрямства Мина, что сейчас тоже дает лишний плюсик для обескураженности. У Чонгука тысяча и одна мысля об обстановке, но есть один очень отвлекающий фактор: а Юнги всегда был таким? Он выглядит крупнее: рельефный торс, массивные руки, крепкий корпус. Чонгук был его выше, но сейчас именно Юнги кажется больше, даже с расстояния, и это сильно сбивает с толку. Где он? Что происходит? Что здесь делает Юнги? Почему он такой? И, погодите, он сказал «малыш»?! Чонгук нервно сглатывает, все еще не понимая, как правильно поступить. — Тебе сон дурной приснился? — в этот раз Юнги звучит обеспокоенно. Он стягивает полотенце с головы, кидая его на расстеленную кровать, и хочет подойти ближе, на что Чонгук сразу реагирует. — Стой! Что за херня? Где мы? Что за конкурс мокрых маек, придурошный?! Юнги от услышанного тормозит в шагах пяти от Чонгука, округлив глаза, и Чон бы посмеялся с этого, если бы сам от нервов на месте не разлагался. — А что по-твоему сейчас происходит? — пробует Мин, растеряв всю свою расслабленность. — Я не знаю? — вспыхивает Гук, всплеснув руками (палочка наконец не смотрит на оппонента). — Я просыпаюсь в неизвестной берлоге, голова раскалывается, и ты еще тут такой на расслабоне, на чиле. Ты украл меня или что? У меня занятия, мне нельзя пропускать, не все ж такие круглые зануды-отличники, как ты! Чонгук не сразу, но замечает, что реакция у Юнги на его слова не такая, как ожидается. Он не огрызается в ответ, не корчит вселенскую тоску на лице и даже не цокает. Он вообще весь такой… взрослый? От этого мурашки по коже. Юнги смотрит на него с неверием, как будто находится на стадии отрицания, и Чонгуку отчего-то становится обидно. Словно ждали кого-то другого, но поняли, что это всего лишь Чонгук. От самой мысли, что именно Юнги может быть разочарован, что здесь Чонгук, а не кто-то другой, становится очень горько, и это утро можно смело записывать в худшее из худших. Чон теперь еще и расстроен. А когда он расстроен, он ругается в два раза больше. — Вот что ты уставился?! Говорил же, что слизеринцы без манер — это не просто стереотип. Если ты, придурок, мне сейчас же все не объяснишь, я звоню Чимину, и он на весь факультет объявляет, что ты- — Чонгук-и, — перебивает яростную речь, и то, как он звучит потерянно, даже без намека на злость, заставляет его заткнуться, — сколько тебе лет? — Че? — такого поворота Чон явно не ожидал. — Ты что, траванулся на завтрак? С чего бы… — Просто ответь. Так сложно? — более настойчиво, более знакомо, может, поэтому Гук поддается. — Семнадцать. И что? Это новость? Пойдем на первую полосу опубликуем? Юнги глубоко вздыхает, пальцы к переносице прикладывает, хмурится, а потом еще раз на Чонгука смотрит. Что видит — непонятно, но кончики его пальцев подрагивать начинают, и Чонгуку уже совсем несмешно. Юнги обеспокоен, от легкости, с которой он зашел в комнату, не осталось и следа. Брюнет тихо разворачивается, подходит к шкафу-купе и достает свои вещи, собираясь переодеться. Судя по всему, он явно понимает больше, и Чонгука это не устраивает. — Эй, придурошный, а мне ничего сказать не хочешь? — Одевайся, — кладет на постель небесно-голубые джинсы и сиреневую худи. — Мы едем в больницу. Отличная заявка, у Чонгука челюсть отваливается. — Иди к черту, у меня занятия! И где моя одежда? Чонгук только сейчас понимает, что все это время стоял в одних боксерах и черной оверсайз футболке, благо, она хоть немного низ прикрывала. Но факт, что он в таком виде стоит перед альфой, который ему очень симпатизирует (пусть он и на стадии торга), заставляет обильно покраснеть. И Юнги, который после этих слов резко к нему приблизился, да так, что заставил попятиться и сесть на кровать, совсем не помогает. Чон хочет его отодвинуть, но прикоснувшись к груди, понимает, что альфа все еще обнажен, и тут же руки отдергивает, еще больше смутившись, что не может скрыться от Мина. Он уголки губ на такую милую реакцию приподнимает, узнавая Чонгука в юношеские годы, но не отходит. Только томно спрашивает: — Чонгук-а, разве похоже, что мне восемнадцать? — на него тут же удивленные большие глазки смотрят. — Нет, но, я… Разве есть варианты? То есть, что… — План такой: сейчас мы собираемся и едем в больницу к Хосоку. Прости, Чонгук-и, но я и сам сейчас не могу тебе ничего конкретного сказать, кроме того, что мне двадцать девять и школа очень давно позади. Для нас обоих. На розыгрыш не похоже, мой Чонгук-и давно не подросток, так что тут какая-то игра времени? Нам нужно это выяснить и как можно быстрее. А про занятия могу с уверенностью сказать, если тебя это успокоит, что профессор Спраут тебя точно сегодня не ждет. Хорошо, теперь становится реально стремно. У Чонгука глаза бегать начинают и вся смелость, как и острые словечки, куда-то испаряются. Он смотрит на свои ноги, руки, кольцо на пальце, прикасается к отросшим волосам. Юнги смягчается, увидев его замешательство, за руку аккуратно берет, будто спрашивая разрешения, и к зеркалу на шкафу подводит. Чонгук так и замирает. Это он, но… Какой-то другой. Как будто ты видишь общую картинку, но детали изменились, и с первого взгляда невозможно уловить, какие именно. Разумеется, кроме волос, вот они сразу в глаза бросаются. Его аккуратная стрижка превратилась в какой-то хаос: у лица пряди почти до подбородка доходят, а на затылке вместо привычного ёжика — пушистые, можно на палец накручивать. — Мы со всем разберемся, обещаю, — серьезно говорит Мин, крепче руку сжимая, привлекая внимание. — Только не упрямься, прошу. А то знаю я тебя, — по-доброму усмехается, заправляя его волосы за ухо. А Чонгук чувствует, что от такого простого внимания смущается, не зная, как себя вести. Пальцы заламывает, дуется, а потом резко разворачивается, хватая одежду. — Я переоденусь. Выйди. Слава богам, Юнги это никак не комментирует, только берет свою одежду и выходит, говоря, что будет ждать его в гостинной. А на Гука снова накатывает волна осознания, что да, он ведет себя намного взрослее, не так, как он привык… Юнги с его времени ни за что бы не вышел без подколов. В голове неразбериха, но одежда подходит ему по размеру и вполне в его вкусе, приходится признать. Наспех переодевшись, парень подвисает на золотом кольце на безымянном пальце. Если сложить два и два, откинув личные чувства, то они… господи, прости, женаты? А, может быть, он все не так понял, и не с Юнги вовсе обручен? Этот домысел расстраивает и бьет намного сильней, чем хотелось бы, и Чонгук ненавидит этот факт. Чонгук — омега, но так вышло, что всегда был крупнее своих сверстников. Еще и рост модельный — это красиво, но жаль, что ребенку это объяснить сложно. Быть выше альфы для него не что-то новое, но парень отчетливо помнил времена, когда смущался этого. Когда в строю на физической культуре их строили по принципу сначала альфы, потом омеги, от высокого к низкому, Чонгук, стоявший первый среди омег, понимал, что вполне может встать и в начале строя среди альф. Какая-то часть его гордилась, но на деле, чем старше он становился, тем больше сутулился. Даже не осознавая этого, просто тянулся к своим друзьям вниз. Пока не появился в его жизни такой друг, как Сокджин, уверенный в себе, невероятно красивый, который так лупил за спину-колесом, что следы оставались. « — Если ты думаешь, что на тебя обращают внимание как на дылду-омегу, с которой стремно встречаться, то ты дурак. Просто разуй глаза: большинство омег кусают локти, смотря на тебя, а ущербным альфам не хватает даже смелости, чтоб заговорить с тобой. Так что расправь спину и гордо смотри на них сверху вниз, знай себе цену. Ведь мы с тобой прекрасны.» Находясь в его обществе, слушая такие наставления, по-тихоньку парень начал меняться. Даже заниматься по утрам, в том числе и восстанавливая осанку, что давалось сложно. Вернуть утраченное намного тяжелее, чем потерять. Чонгук перестал зацикливаться на окружающих, не обращал внимание на альф, пока не встретился с Мин Юнги. Тот был уже привычно ниже, хоть и не настолько, чтоб в глаза бросалось, однако чем чаще они пересекались, тем больше между ними пресловутых искр взрывалось. Все началось со словесной перепалки и изначально Чонгук решил больше не пересекаться с этим странным альфой. Но все сложилось с точностью наоборот. Они становились ближе, и в те редкие моменты, когда были физически ближе друг к другу, будь это тесный строй в коридоре или глупое спасение Чонгука от падения в лужу, каким-то странным образом омега чувствовал себя более уязвимым. Как будто впервые кто-то может его защитить, а не наоборот. Юнги отличался от других идиотов-альф, с ним было уютно, пусть Чонгук и окрестил его «придурошным». А сейчас… Чонгук едет вместе с его большой версией в больницу, тот за рулем, мягко ведет, успокаивает. Безумие, даже для мира волшебства. Хосок — их общий друг, который учился на одном потоке с Юнги. И Чонгуку немного страхово встречаться с ним, но он совсем не меняется, к его облегчению. Хотя эта ситуация его, разумеется, не оставляет равнодушным. — Чонгук-а, ты что-нибудь ел перед сном? — серьезно спрашивает, усадив на мягкую кушетку. Юнги подпирает косяк, не вмешивается, но вопреки всему Чонгук чувствует его беспокойство. — Эм, ну… Вроде? — задумывается, пытаясь вспомнить. — Чашка рамена точно была, и… О, точно! Печенье. Мне его кто-то под парту подбросил. Выглядело аппетитно, но на вкус дерьмовые оказались, так что я даже одну не доел. — Ты серьезно? — тяжело вздыхает Мин, взрываясь и больше не имея сил в стороне оставаться. — Кто ест подброшенную еду в Хогвартсе? Как можно таким беспечным быть?! — Ну, простите, Мистер Умник, что у вас спросить забыл! — Как можно учиться в школе волшебства и- — Так, достаточно! — прекращает это сыр-бор Хосок, вставая между ними. — Сейчас нет смысла выяснять отношения. Юнги, ты вообще с ребенком, можно сказать, говоришь, не забывай, — Чонгук с такой формулировкой абсолютно не согласен, но Юнги притихает. — Не знаю, насколько уместно так говорить, но, к счастью для нас, я уже не с первым таким случаем сталкиваюсь. И не смотри на меня так, Мин, когда бы я тебе рассказал? Мы сто лет нормальные посиделки не устраивали, а истории довольно свежие. Насколько я понимаю, в тот год в Хогвартсе какой-то гений пробрался в запретную секцию ради рецепта сильного приворотного зелья. — Приворот? — ноет Чон. — Ну что за убогая банальщина. — Ага, только этот дурачина кроме названия больше ничего читать не стал. Например, что от приворота там только название, образное, так скажем. На деле зелье отправляет душу в далекое путешествие. Ты уже третья омега с такой проблемой. Видать, предыдущие две, которые вернулись домой, так и не смогли нарушителя поймать. Чонгук-а, — кладет ладонь на его плечо, — никогда бы не подумал, что именно ты попадешь в такую ситуацию, но раз уж так случилось, только тебе я могу доверять. Когда вернешься, хорошенько наваляй этому кретину. Судя по всему, это какой-то отчаянный псих-альфа. — А, да, разумеется. А когда я могу вернуться? Сейчас? — Не все так быстро. Сейчас я дам тебе противоядие, но работать оно начнет только спустя несколько дней. По опыту предыдущих омег, вернешься ты обратно только через неделю, плюс-минус. — Так долго? — аж подскакивает. — А что с моим настоящим телом? — Все в порядке, уверен, в Хогвартсе за ним присмотрят до твоего возвращения, не волнуйся. — А что насчет Чонгука из нашего времени? — неуверенно подает голос третий человек в комнате. — Он просто спит, — улыбается другу Хосок. — С ним тоже все будет хорошо. Между ними как будто происходит немой разговор, но то, как Мин спросил о его взрослой версии… Чонгук хочет прописать себе леща за противный укол в груди. Вот какой идиот будет ревновать к себе же? Очевидно, только он. — Лучше бы волновался, как будешь им все объяснять, — бурчит себе под нос Хосок, но прежде чем Чонгук начинает любопытничать, вмешивается Юнги и парню дают противоядие. На вкус еще хуже вчерашних печенек, но выбора нет. Хосок обещает к ним заехать и они возвращаются домой. Юнги на обратном пути оказывается более разговорчивым. — Эти дни я проведу с тобой, не волнуйся. У нас собственный магазинчик всего для зельеварения, так что я вполне могу заняться документами из дома. — Я не сахарный, тебе не обязательно меня сторожить. — Я не сторожу, просто… Мне самому будет спокойней, понимаешь? Позволь мне быть рядом. Все-таки этот временной промежуток тебе совсем неизвестен. — Только не говори, что хочешь меня на неделю запереть дома. — Нет, конечно. Я… Давай будем решать вопросы по мере поступления. — Тогда вот первый. О чем говорил Хосок? Кому еще ты должен объяснить ситуацию? И в каких мы вообще отношениях? Если ты забыл, я все еще ничерта не понимаю. Они останавливаются на светофоре, но Юнги не дает ему незамедлительный ответ. Чонгук смотрит на него и видит, как старший нижнюю губу прикусил, нервно по рулю барабанит, и сам от нетерпения ерзать начинает. Юнги отвечает спустя невероятно долгие тридцать секунд, когда они возобновляют движение. — Прошу, только не воспринимай все очень остро, хорошо? — Правда думаешь, что сможешь меня после всего удивить? Ну, удачи. — Что ж, во-первых, мы состоим в браке. Но это, возможно, ты уже понял, — Юнги мельком смотрит на пассажира рядом, по его молчанию и красным ушам, понимает, что попал в яблочко. И он бы улыбнулся, если бы не нервничал из-за дальнейших слов. — Второе вытекает прямиком из первого, — осторожно продолжает, — у нас есть дети, которым надо объяснить, почему папа ведет себя не совсем так, как они привыкли. Зная эмоциональность Чонгука, Юнги ждет взрыва бомбы, но тот упрямо молчит. Они заезжают во двор, паркуются, и Мин удивленно смотрит на него, отстегивая ремень. Чонгук даже позы не меняет, одной рукой упирается в дверь, закрывая половину лица и смотрит в окно, но покраснение все еще не сходит, и Юнги начинает волноваться. — Чонгук-и? Ты в порядке? — тишина. — Ну же, посмотри на меня, — все еще игнор. Тогда Юнги сам тянется вперед, нажимая на кнопку и отстегивая ремень безопасности пассажира. Пытается развернуть его на себя, не применяя силы, лишь за плечо тянет, так прося, но не срабатывает. — Чонгук, — пробует серьезно, но все по нулям. — Ты смущен? Можем не говорить об этом, я понимаю. Пожалуйста, — кажется, они останутся в машине. — И что мне теперь делать, малыш? Юнги сказал последнее больше самому себе, по привычке, не ожидая, что именно эти слова сработают. Чонгук поворачивается с громким «эй!», абсолютно очаровательный. Юнги не помнит, когда в последний раз видел его настолько смущенным. На очевидное возмущение со стороны улыбается, прикасаясь к мягкой щечке кончиками пальцев. Чувствует, как он вздрагивает, но руку не отводит. — Первую половину дня дети в частном садике. Если хочешь, я скажу им, что ты приболел. Не могу обещать, что вы вообще не пересечетесь, но минимизировать встречи можно. Просто общайся с ними, как с обычными детьми, все хорошо. Я со своей стороны тоже обещаю, что никаких поползновений не будет. Комната, в которой ты проснулся, в твоем распоряжении, я посплю в гостинной. Так что не закрывайся от меня, ладно? Можешь представить, что мы просто твои соседи, как в Хогвартсе. — Я не такой хрустальный, какое-то паршивое зелье не подобьет так мое состояние, — тихо бурчит, чувствуя, как от такой заботы ему становится хорошо-хорошо, а тревоги рассеиваются. — Это не слабость, такие перемещения любого выбьют из колеи, Чонгук-а. Я люблю о тебе заботиться. Позволь мне это. Обещаю не быть занудой, — улыбается, чувствуя, как атмосфера в машине становится более легкой, и треплет по макушке младшего. — Все-все, хорошо, — отбивается тот, расслабляясь. — Идем уже? Так они выходят из машины, направляясь в элитную десятиэтажку. В этом доме один подъезд и мало квартир из-за их габаритов. Всего по две-три квартиры на этаж. Чонгук не обратил внимание на это утром, но сейчас замечает, сколько здесь квадратных метров. Даже ванные комнаты две. Юнги проводит ему мини-экскурсию. — Кухня там, а здесь гостинная. Рядом наша спальня. А следующие две малышей. Но они пока, как слипшиеся пельмешки, не хотят спать раздельно, так что обитают в одной комнате. Мы уже шутим, что в свободной комнате тогда третий будет тусоваться, — Чонгук воздухом давится, а Юнги язык прикусывает, поняв, что лишнего на эмоциях ляпнул, так что тут же тему переводит. — Ванные комнаты по эти две стороны. Слева для гостей, мы больше пользуемся той, что справа, там все твои принадлежности. — Я так и не спросил, — прочистив горло, придает себе более уверенный вид, будто его это не особо волнует, — так у нас двое, получается? — Ага, двойняшки, — ставит чайник Мин, доставая вчерашнее жаркое на разогрев, пока Чонгук усаживается за стол. — Старшего Хеджу зовут, он омега, а на несколько минут младше — Соджун, альфа. Хотя надо признать, Хеджу у нас более боевой, а Соджун миролюбивый, — улыбается. — Те еще шкеты, но друг друга всегда прикрывают. Что-то внутри Чонгука начинается взволнованно скручиваться, когда он рассказы мужа (о боже в квадрате) слушает. — И… сколько им? — По шесть. Взросляк уже. Так, а теперь давай есть, уверен, ты голодный. Все-таки с утра по городу носимся. — Так тебе потом надо будет их с сада забрать? — Я попросил няню их привести. Мне сейчас надо будет немного поработать, а ты можешь пока освоиться. Чонгук на этот план кивает, принимаясь за еду. Только почувствовав ее аромат понимает, как на самом деле проголодался. И все такое вкусное. Кто готовил он отчего-то уточнять не стал. Информации пока хватает. После обеда они расходятся по разным комнатам. Юнги идет в свободную одного из малыша с ноутбуком, а в распоряжении Чонгука вся библиотека нетфликса и большой телевизор. Хотя не сказать, что пересматривая своих старых любимчиков, он полностью в кино. Мысли постоянно уползают куда-то налево, хотя оно и неудивительно. Он готовит себе бутерброды позже, не решаясь зайти и предложить Юнги, и нервно на часы посматривает. Стрелка неизменно движется, приближаясь к четырем вечера. Вот уж никогда парень не думал, что будет с такими стрессом ждать прихода всего лишь детей (своих тем более!), почти как экзамен у профессора Снейпа. И примерно в то же время, когда он выключает телевизор, в входную дверь звонят, заставив его чуть не подпрыгнуть. Юнги сразу выходит, улыбнувшись ему и добродушно похлопав по плечу, на что Чонгук благодарно кивает и сматывается к себе. А закрыв дверь, стоит возле нее и прислушивается. Какое-то время тихо, но это ненадолго. Стоит двери хлопнуть, как тут же слышатся громкие детские голоса, говорящие наперебой. — Хеджу сегодня опять замуж вышел, отец! — жалуется явно недовольный малыш. — Ну вот и что ты расстроился? Минхо же красивый! — А еще противный, он тебе не подходит! — Ты просто ревнуешь! — Нет! Это ты глупый, как можно так часто влюбляться? Это ведь несерьезно, да, отец? — Ну, любой альфа, который хочет руки моего солнышка, сначала должен со мной познакомиться, — Чонгук даже просто по голосу понимает, что Юнги улыбается. И сам себя ловит на том, что свою улыбку сдерживать не может. Ладонь на губы кладет, а все бестолку, разговоры этих шумных ребят слишком милые. И то, как Мин с ними разговаривает… В голове сразу картинки Юнги, окруженного детьми, как он им раздеваться помогает, ухаживает, и что-то в сердце Чонгука бесповоротно меняется. — Поверь, отец, Минхо твою проверку не пройдет, — заговорщески делится сын. — Все настолько плохо, Соджун-и? — играет, также тихо спросив. — Ну вас! — дуется омежка. — Вот папа меня бы понял! Кстати, а где папа? — Он приболел, так что давайте не будем его трогать, хорошо? Наверняка он сейчас спит. Голоса передвигаются и Чонгук понимает, что они прошли мимо него, в свою комнату. — Ему плохо? А как нам помочь? — начинает беспокоиться тот, чей голос Чон запомнил, как маленького альфы. — Не волнуйтесь, он скоро поправится, просто дайте время и не бегайте к нему, пусть отдыхает, договорились? — мягко объясняет. Дети соглашаются, а Чонгук от такого вранья чувствует себя ужасным человеком. Хотя по факту, что он может сделать? Он ведь не совсем тот, кто им нужен. Даже как общаться с ними не представляет, вот и стоит здесь, как трус, спрятавшись. От досады на себя идет на просторную кровать и ложится, укутавшись в одеяло. В комнате открыты витражные окна, приятная апрельская прохлада гуляет. И парень сам не замечает как под приглушенные голоса за дверью проваливается в сон. Чонгук просыпается от тихого спора где-то рядом. — Давай просто оставим и уйдем. — Но я хочу, чтобы он взглянул… — Папа и так увидит, отец же сказал, что ему надо отдыхать. Не буди. — Я и не собирался, но, может, мы тут подождем, пока он проснется? — Мы будем мешать, пошли. — Ну, Соджун-а… Новоиспеченный папа глаз не открывает, окончательно проснувшись и вслушиваясь в разговор у своей кровати. Сам с собой борется, прям как малыши рядом. Встретиться с ними сейчас или не стоит. И чего он вообще так боится? Столкнуться с будущим? Но он и так, и не то что «столкнуться», оно в него влетело на максимальной скорости, не дав и шанса увернуться. А если быть откровенным, разве это не его вина? Из-за его беспечности с теми печеньями, чтоб они горели синим пламенем, дети сейчас проходят через это. Разве это справедливо? В теории он может всю неделю проваляться на этой кровати, избегая детишек и лишив их папы, но сможет ли он потом себе честно в глаза смотреть, без угрызений совести. Ведь уже от себя подташнивать начинает. Пора начинать нести за себя ответственность. — Вы чего тут? — появляется голос Юнги. — Я же сказал, пока не беспокоить. — Мы нарисовали рисунки, чтобы папа быстрее поправлялся, — оправдывается Соджун. — Тогда оставьте на тумбе и выходите. — Но… — Хеджу, я что сказал? И малыш притих, готовый послушаться, но Чонгук больше спящей куклой притворяться не намерен. — Все хорошо, Юнги, — медленно присаживается, убирая одеяло. — Я уже проснулся. Чонгук взгляд со своих рук поднимать не торопится, заметив только забавные носочки на маленьких ножках. Кислотно желтые и синие, усыпанные картофельным персонажем, видимо. Дети сразу оживают от его действий, а у Чонгука сердце бьется, как сумасшедшее, от мысли, что это не чьи-то, не чужие, это его кровинушки стоят. — Пап, тебе плохо? — взволнованный голос Соджуна. — Мы нарисовали твою любимую еду, чтобы ты быстрее поправился! — бойкий Хеджу. И как Чонгук может не поддаться? Стоит ему на них взглянуть, он больше взгляда отвести не в состоянии. Это два ангелочка, не иначе. Вот только похожи оба на Юнги! Как такое может быть? Тот же разрез глаз, носики кнопкой, губы только разные, у Хеджу пухлее, да и личико более круглое, но это очаровательно. Внешний вид только сильно друг от друга отличается. Они уже в пижамах стоят, но у Соджуна она коричневая плюшевая, он на мишку похож, а Хеджу в обычной с длинными штанишками, только цвета яркие. Зеленая кофточка с динозаврами, оранжевые штанишки, еще и носки эти кислотные. Вместо фонаря освещать все может. Чонгук с них так умиляется, забавляясь, что и про нервы забывает. М-да, проявлять свой вкус им явно никто в семье не мешает. Стрижки разве что на черных макушках одинаково короткие, только Соджун с челкой, а второй без. — Спасибо, — все, что может сгенерировать мозг Чонгука, принимая детские каракули. У Юнги в стороне от инициативности почти-мужа сначала брови вверх поползли, он был уверен, что Чонгук до последнего не захочет с ними пересекаться. Все-таки, вспоминая прошлое, он никогда с детьми не ладил. Не умел с ними общаться, оставался непонятым, ведь неловкость прятал за грубостью по привычке. И в итоге сам этих маленьких существ остерегаться начал. А сейчас, посмотрите, сидит и пытается быть более милым. У взрослого Чонгука давно с этим проблем нет, он научился понимать и применять свои эмоции (не без помощи Юнги), и, в конце концов, прошел длинный путь, набрался опыта, залюблен и счастлив. Что не скажешь о семнадцатилетнем мальчишке, поэтому то, как он сейчас вылез из кокона и строит связь, очень трогает Юнги. Он знает, каких усилий ему это стоит, как это ценно. Так что когда детки запрыгивают на кровать и окончательно его облепляют, Юнги спешит на помощь, заметив тень паники на любимом лице. Чонгук уже даже на вопросы отвечать не успевает. — Так, все, на сегодня хватит, ну-ка давайте по своим кроваткам, малышня, — присаживается рядом на кровать, улыбаясь. Двойняшки надуваются, хоть и спорить не решаются. Желают «спокойной ночи», но уходить не спешат, в упор смотря на папу. Чонгук считывает, что от него чего-то ждут, но понять намеки не в состоянии. Смотрит на Юнги, как на спасательный круг, и тот сразу реагирует. — Сегодня я вместо папы вас на ночь целую, — приближается, чмокнув две черные макушки, — а то вдруг он вас заразит, что делать будем? — Когда папа целует, всегда сны хорошие, — бурчит для виду малыш. — Йа, Хеджу-я, — шутливо хватает, усаживая на свои коленки, хохочущее от игры дитя, — что ты против отца имеешь, а?! Хочешь сказать, после меня плохие сны? Соджун прыгает на него со спины, пытаясь освободить братишку, но вместо этого Юнги и его опрокидывает, теперь обоих в своих объятьях удерживая. Они смеются, играясь, и все это выглядит так… по-семейному, уютно. Чонгук никогда Мин Юнги таким не видел, и влюбленное сердце проваливается глубже в нору, понимая, что хотел бы созерцать такую картину чаще. Парень расслабляется, чувствуя себя частью этого маленького мира, а Юнги отпускает малышей, подгоняя их слабым шлепком по попе. Те разворачиваются у дверей, еще раз желают им обоим «спокойной ночи» и убегают. — Прости, не уследил за ними, — говорит Юнги, стоит двери закрыться. — Это было неизбежно, не извиняйся. Юнги в ответ так нежно улыбается, склонив голову чуть вбок, смотрит открыто в карие глаза напротив, что Чонгуку хочется спрятаться под одеялом, поколотив от чувств подушку. Но он идет по привычной тропе, переходя в нападение, и даже не успевает сообразить, когда говорит: — Ну и где ты этих ангелочков нагулял? Юнги сначала рот приоткрывает от неожиданности, а потом как согнется в три погибели от смеха, что Чонгук себя круглым дураком чувствует. Хотя смех у Юнги заразительный, красивый. — Ну что?! Ты их видел, они же на девяносто девять процентов твоя копия, оба! — пытается хоть как-то оправдаться. — Как такое быть может? — Ой, Чонгук-и, — утирает слезы с уголков глаз, приближаясь, чтобы голову на его плечо опустить. — Ты, как всегда, сплошное очарование. — Что вижу, то и говорю, — по плечу стукает, смутившись. — Ну, рожал-то не я, так что не совсем уверен, насколько обосновано обвинение, — все еще посмеивается. — Все, иди отсюда, я ложусь. Ложь абсолютная, Чонгук в принципе не уверен, как спать будет, недавно же проснулся, но Юнги вопросов не задает. С такой же нежной улыбкой отстраняется только. — А тебя на ночь поцеловать, чтоб сны хорошие снились? — открыто подкалывает, за что подушкой все-таки получает. — Я Хеджу больше доверяю, а он ясно сказал, что от тебя ничего хорошего ждать не надо. Так Юнги и выходит из их его комнаты в хорошем расположении духа, а Чонгук, бесполезно провалявшись в кровати, понимает, что даже не заметил, в какой момент времени его утренняя головная боль испарилась. Следующие пару дней до выходных все проходит более менее спокойно, по одному сценарию. Дети утром уходят, вечером к нему немного поболтать заходят. Говорят по-большей части они, поэтому это оказывается не так сложно. С Юнги Чонгук не так часто, как хотелось бы, контактирует, не отвлекая днем от работы, но состояние Мина его начинает беспокоить. Сегодня утром, например, когда они столкнулись, он выглядел хуже. Как будто сном пренебрегает, да и чтоб ел он, как положено, Чонгук не замечал. Юнги относится к нему бережно, лишний раз не тревожит, но у него же не настолько тонкое душевное строение. Так что Гук решает взять все в свои руки и объяснить на пальцах, что перебарщивать не надо. С готовкой у омеги отношения такие себе, но хочется приготовить полдник самому, без магии. Гренки с горячим шоколадом уж он точно устроить может. Главное сервировку красиво сделать! Чонгук вычитал где-то, что внешний вид в том числе влияет, насколько человек насыщается, и теперь везде это знание использует. На все ушло добрых минут пятнадцать, провозился для такого незамысловатого блюда парень более, чем достаточно, но у Чонгука в голове только то, что он двух зайцев одним выстрелом убьет. И Юнги покормит, и поговорить предлог прекрасный. В таком хорошем расположении духа он стучит в дверь с серебристым подносом в руке, но никто не отвечает. Это кажется ему странным, так что он приоткрывает дверь, еще раз стукнув. — Юнги? Но за дверями его ждет картина спящего альфы. Он уснул прям в рабочем кресле, на переносице очки, а экран ноутбука уже потух. «Выглядит уставшим» — с тоской думает Чон. Ставит поднос подальше от ноутбука, на рядом стоящую тумбочку, а сам приближается, не зная, как правильно поступить. Будить не хочется, но холодной еда будет не такой вкусной… Не замечает, в какой моменты мысли начинают двигаться в другом направлении. Например, как человек перед ним красив. И ведь правда, юношеские черты ушли, сейчас Юнги выглядит более возмужавшим, но ему это только идет. Красота просто стала более выразительной. Как будто сменили парфюм на более терпкий, крепкий, но такой же неизменно любимый. Чонгук скучает. И сейчас, смотря на его умиротворенное лицо, он четко это понимает. Они живут вместе, но даже не общаются толком. А коротких встреч ему уже недостаточно. Да, первый день парень был обескуражен, но сейчас, придя в себя, он понимает, что хочет внимание альфы. Также, как в школе. Как в то первое утро здесь с ласковым обращением и влюбленным взглядом. Из всего потока мыслей он выхватывает ту, что очки, должно быть, мешаются. Так что тянется, собираясь снять их. Однако стоит ему лишь прикоснуться к оправе, как за руку хватают, резко потянув на себя. Чонгук, не ожидавший таких фокусов, теряет равновесие и падает точно на колени альфы, куда его и тянут. Юнги, глаз не открывая, к шее его тянется, носом тычется, крепче за талию обхватывая, а у Чонгука табун мурашек по коже. — Малыш, ты здесь, — между шеей и ушком кусает, тут же мокро зацеловывая. А Чонгук от долгожданного внимания, от такой ласки плавится, чувствуя, как весь подрагивать начинает. Тело с удовольствием отзывается, все нутро тянется, чувствует, что это его альфа. Дыхание становится рваным, а в голове все смешалось. — Ю-Юнги… Одно слово, и все останавливается. Чонгук уже был в предвкушении поцелуя, почувствовав, как его нежно за щечки взяли, развернув, но ничего не происходит. Чонгук даже сразу не соображает, пока не слышит более осознанное: — Чонгук-и? Боже, прости, я… Этот самый Чонгук-и даже сообразить не успевает, как оказывается на ногах. С Юнги слетает и намек на сонливость, а лицо странно виноватым выглядит. Вот этого Чон сейчас не понял, он же пришел сюда, чтобы исправить ситуацию вообще-то. — Ты чего? Ничего страшного не произошло же. — Я просто… — вздыхает Мин. — Звучит ужасно, но я спросонья не сообразил, что происходит. Что вместо Чонгука здесь ты. — А я кто тогда по-твоему, черт возьми? — от обиды заводится Чон, забывая о своей миссии. — Тебе семнадцать, малыш, — как-то обреченно звучит Мин, вероятно, уже поняв, что не с того начал и теперь его слушать мало хотят. — Охренеть заява, — вспыхивает, собираясь уйти, но его останавливают, хватая за руку и разворачивая. — Прости, Чонгук-и, я не хотел тебя обидеть, не так выразился. Просто пойми, фактически, ты еще даже несовершеннолетний, а тут к тебе пристает дядя под тридцать. Это неправильно, и как бы я не хотел к тебе прикоснуться, так нельзя, малыш. Это единственная причина. — Тц, как будто кто-то бы об этом узнал. — Меня не волнуют другие, я хочу быть достойным только в твоих глазах. Чонгук хочет высказать все, что думает, но столкнувшись с глазами напротив, язык прикусывает. На себе чувствует то, о чем старший говорит. Со своим сверстником он бы спорил до посинения, но с этим Юнги не может. Он чувствует себя капризным ребёнком на фоне спокойствия второго. Это раздражает, но язык завязывает. — Съешь, пока не остыло, — через силу кидает, все-таки покидая комнату. Ему надо самому пар выпустить, хотя больше хочется головой об стенку приложиться. Ревнует ведь. Как последний инфантильный идиот к самому себе ревнует. Есть ли заклятие от подобной фигни? Чонгук отходчивый ровно настолько, насколько и вспыльчивый, поэтому уже к ужину ждёт все семейство за столом. Но сценарий решил все-таки идти по худшему пути. Да, Юнги остается милым, шутит, но не замечать, как он все меньше смотрит в сторону Чонгука, невозможно. А когда и малейшие прикосновения пропадают, и утром вместо уже привычной ладони на своей макушке, приводящей волосы в беспорядок, Чонгук получает лишь «доброе утро», он снова бесится. Видит бог, Чон пытался вести себя адекватней адекватного, но игнорировать такие изменения не может. Он от Юнги со своего времени, с которым даже не встречается, получает внимания больше, чем от этого муженька! Так что субботним утром, пока дети ещё спали, а они пересеклись на кухне, Чонгук идет в наступление. — Все так и будет продолжаться? — как бы невзначай спрашивает, упираясь руками в столешницу. Юнги рядом стакан с водой в сторону откладывает, вопросительно смотря. — О чем ты? — Я теперь неприступная крепость, на которую и смотреть нельзя? — Мы это обсуждали. — Да, но я ведь, — кусает губы, смутившись, — я ведь не говорю о чем-то супер взрослом там, — взмахивает руками, не зная, как обрисовать. — Я говорю о том, что ты стал вообще избегать меня. И мне это не нравится. Тебя просто раздражает, что здесь я, а не твой муж, да, противно с малолет- Но не успевает Чон закончить предложение, как его обрывают, заставляя вжаться в столешницу еще сильнее. Юнги ставит руки по обе стороны от него и кажется держится из последних сил, чтобы говорить ровно. — Никогда, — все-таки слова выходят эмоциональными, — больше не говори подобных глупостей. Я люблю тебя, и мне глубоко без разницы, с какого времени мой мальчик пришел ко мне. Черт, да я все эти дни буквально изнывал от этой дистанции, и ты сейчас говоришь что-то подобное? Сумасшедший дом какой-то. — Но тогда почему… С Юнги маска равнодушия окончательно спадает, он сдается, и от его страдальческого личика у Чонгука двойственные чувства. С одной стороны, так тебе и надо, а с другой хочется обнять и извиниться. — Гук-а, — тянет вымученно Мин, — наши отношения сейчас совсем не то же самое, что в школе. Если бы я вел себя как обычно, ты бы наверняка некомфортно себя чувствовал. Я привык тебя постоянно касаться, — демонстрирует, начиная двигаться от предплечья, — это уже потребность, и прежде чем ты скажешь, что «все в порядке», я уточню, что это включает в себя не только невинные действия, — скользит по ягодицам, не замечая, с какой силой Чон столешницу сжимает, пытаясь дышать ровно. — Даже стараясь контролировать себя, находясь рядом, не уверен, что смог бы избежать подобных сцен, — касается внутренней части бедра, все-таки получив несдержанный вздох. — И если ты хоть на секунду допустил, что не привлекаешь меня, то это абсолютный абсурд, не имеющий право на жизнь. Ровно наоборот, как раз из-за того, что я теряю голову рядом с тобой, я и пытался быть на расстоянии. Ну и чтобы не получить от восемнадцатилетнего себя, — ухмыляется, чуть отодвигаясь, и Чонгук понимает, что даже не дышал толком все это время. — А то если он узнает, что первый поцелуй у тебя украл я, найдет способ сюда явиться и закатить войну мирового масштаба. Да, это вполне в духе его Юнги, в прошлом таким спокойствием он точно похвастаться не может. Это заставляет Чонгука улыбнуться, а прояснение ситуации расслабиться. Он смотрит на Юнги, который свои руки за спину спрятал от греха подальше, явно все еще волнуясь, и вперед поддается, взяв их в свои. — Сегодня ты спишь на нашей кровати. Хватит диван мучить. — Что? Ты меня вообще слушал? — Ты, гений, во всей своей математике самой главной переменной не учел. Что мне тоже неважно, с какого ты времени, ведь Юнги всегда будет Юнги. Да, мне непривычно, но нравится, это ведь ты. Я люблю чувствовать тебя на себе, — у омеги даже шея краснеет, но он все равно получает целомудренный поцелуй в щечку. — Спасибо, любовь моя. Чонгук однажды слышал, как разная ваниль вылетала у одной парочки на его факультете и тогда ему хотелось чисто по-человечески заткнуть уши берушами. Но сейчас, слыша, как подобная нежность естественно звучит со слов Юнги, как будто так всегда и было, тает, поддаваясь вперед и обнимая. — Ну какой ты милый. Так и хочется залюбить, — обнимает в ответ Мин, улыбаясь. — Хватит смущать меня, — бурчит в его плечо абсолютно счастливый. — Разве не ты хотел, чтобы я был честен? — Ага, но вместо этого проснулась твоя сторона засранца. Юнги открыто смеется на это заявление и на кухню влетают дети в пижамках, так и застав их обнимающихся. Чонгук это понимает, только когда голоса слышит. — Вот они! О, пап, тебе уже лучше? Можно обниматься? — начинает трындеть Хеджу, на что Чонгук улыбается, успев привыкнуть к этим громкоговорителям. — Ага, тоже хочешь обнимашки, Джу-я? — И я! Соджун-и тоже хочет! Чонгук смеется, присаживаясь, и его сразу сносит, как цунами. Юнги присоединяется к этому хаосу, и Чонгук впервые за все время здесь чувствует, что на сердце абсолютно легко, там осталась только любовь. Они проводят день в семейном кругу. Выходят погулять на площадке с детьми, и никогда еще Чонгук с таким энтузиазмом не играл в догонялки. Перекусывают в ближайшей кафешке, выслушивая лекцию малышей на тему «почему десерт является обязательным приемом пищи и как карается преступление, если не заказать его в меню». Смешно до коликов, но после основного блюда они заказывают по большой вазочке с мороженым и макаруны. А вернувшись домой играют в настольные игры, поделившись на команды. Соджун с Чонгуком и Хеджу с Юнги. Но на деле все вытекает в спор, кто проиграл, и это очень забавно, хоть и кажется безвыходным. — А давайте так, — предлагает Чонгук, и по его хитрому взгляду Юнги понимает, что проиграл, — последним ведь ходил отец, вот он и проиграл. А Хеджу вместе с нами победил. — Да! — радостно подхватывают. — Йа, солнышко, ты вот так легко бросаешь меня? — пытается состроить обиженку Мин, ворча, но получает только поцелуй в щечку от своей маленькой омежки. — Не бросаю, просто временно ухожу на другую сторону, скоро вернусь! Чонгук уже устал смеяться, но какие же у них детки прекрасные. Так незаметно день и проходит. И это первый раз, когда перед сном Чонгук идет вместе с Юнги в комнату малышей, чтобы пожелать хороших снов. Те уже лежат в своих кроватках, расположенных рядом друг с другом. И в этот раз, смотря в ожидающие глазки, Чонгук знает, что надо сделать. Пусть пульс явно подскакивает, но он наклоняется к каждой кроватке, трепетно целуя в маленький лобик. — Больше не болей, папочка, — тихо говорит ему Соджун, и Чонгук кивает, ласково поправив его челку, чтоб в глаза не лезла. А вернувшись в их спальню, понимает, что взбудоражен, наблюдая за тем, как Юнги ложится на свою половину кровати. — Ты ведь не будешь там всю ночь стоять, правда? — улыбается Мин, на что Чон фыркает, тут же демонстративно укладываясь. Выключает прикроватную лампу, и комната погружается в темноту. Только в этот раз он в ней не один. И это так непривычно, спать с кем-то. Даже не так, правильнее, чертовски смущает и непривычно пытаться уснуть в одной кровати с Юнги. — Кстати, все спросить забываю. А как ты так быстро понял в тот день, что я это я? В смысле, да, поведение было странным, наверно, но все же… — О, я твоего коронного "придурошный" уже много лет не слышал. Аж ностальгия захватила. Так что, сопоставив со всем остальным, просто сделал предположение. — Все такой же умник. — Кстати, вероятно, я все равно это ночью сделаю, поэтому спрошу сразу. Можно обнять тебя, Чонгук-и? — нарушает тишину ночи родной полушепот. — Ага, — все что из себя выдавить в состоянии. Чонгук думал, что долго не сможет уснуть этой ночью. Но вопреки всем ожиданиям, оказавшись в руках Юнги, почувствовав родное тепло, его успокаивающий аромат хвойных лесов — быстро погружается в крепкий сон.

//////

Чонгук просыпается, когда слышит суетливый шум вокруг и обрывки диалогов. — Шли бы вы на занятия, Юнги, сколько можно койку сторожить? Ничего с ним не станет, если вы отлучитесь. Ага, Юнги уже один раз оставил его без присмотра, и что в итоге? Когда вернулся, обнаружил своего гриффиндорского крольчонка без сознания, околдованного. Пережитого ужаса и ярости на всю жизнь хватило, спасибо, больше не надо. — Непременно к ним вернусь, Мадам Помфри, но позже. Женщина только тяжело вздыхает, глянув, как юноша до сих пор руки любимой омеги не отпускает, и уходит. Дело молодых. А Чонгук с трудом, но открывает глаза, они как будто свинцом налились. Видит знакомую фигуру у своей койки в мантии с зеленой нашивкой что-то читающую, осматривается и понимает, что в больничном крыле Хогвартса. — Ю… В горле пересохло, его тело словно не его, но этого хватает, чтобы юноша рядом подорвался, взволнованно пересев со стула к нему ближе, на кровать, его руку к своей груди прижал. — Ох, Чонгук-и, ты очнулся, малыш. Как же ты меня напугал… Вау, Чонгук никогда раньше не видел, чтобы Юнги так из-за него волновался. И все эти ласковые словечки так тепло на сердце ложатся, они ведь обычно проверяют свои способности на колкости, когда встречаются. Наверно, Чонгук совсем с ума сошел, но он даже не понимает, что делает и откуда это в его голове, когда все-таки прочищает голос и четко говорит: — А у нас с тобой красивые детки будут. И вырубается, обессилев, оставив раскрасневшегося Юнги с этой информацией и ржущим до слез Чимином на соседней койке c гипсом на руке (а вот на метле гонять меньше надо!)