Хитросплетения судьбы

Раскаленное лето навалилось на меня, пригвоздило к пляжу: руки словно налились свинцом, во рту пересохло. Я зачерпывала целую горсть песка и, пропуская между пальцами желтоватую ласковую струйку, думала, что вот так же утекает время, что это нехитрая мысль и что нехитрые мысли приятны. Рядом со мной на шезлонге расположился Риндо — загар равномерно распределился по его телу: он умел загорать, я была уверена, что это навык, но он высмеивал меня всякий раз, стоило мне вскользь затронуть эту тему. Мы выбрались на Окинаву в начале августа. Погода на острове колебалась от знойной жары до сбивающего с ног тайфуна, поэтому мне пришлось прихватить как купальники и шорты, так и дождевики с ботинками. Наверное, мою жизнь можно назвать скучной, поскольку до этой поездки я ни разу не покидала Токио. В путешествии я с любопытством осматривала окрестности, чем раздражала Риндо. Он внимательно следил за дорогой, напряжённо сжимая руль ближе к вечеру. Мы ехали на машине больше двенадцати часов. Поскольку я не имела водительских прав, ему в одиночку приходилось справляться с управлением — неудивительно, что моя беззаботность действовала ему на нервы. Он предпочитал сделать дело сразу, не прерываясь даже на сон и еду, но мне требовались перерывы, поэтому я настояла на том, чтобы мы перекусили на заправке. Закатив глаза, ему пришлось согласиться на мои условия. Я заявила, что в противном случае умру — и была недалека от истины. Я приготовила нам онигири, но они были уплетены за обе щеки ещё до обеда. Осушив стакан с освежающим лимонадом, я стала ждать заказанную якисобу и исаяки, от нетерпения ёрзая на стуле — голод всегда превращал меня в нелепого дёрганного таракана, которого прихлопнули тапком, но он продолжал шевелить усами. Риндо же ограничился якитори с соусом, но я сомневалась, что этим можно наесться. Юная официантка, запальчиво извиняясь за задержку, поставила перед нами блюда. Я уверила ее с не меньшим пылом, что все в порядке, а Риндо даже не взглянул на нее. Ужинали мы молча, но в этом было свое очарование. Насытившись, я отложила палочки и улыбнулась. — В этих дорожных кафешках есть своя романтика. — Если для тебя романтика — это грязь, блевотное освещение и вонь жареного мяса. И голос его звучал такой нежной убежденностью, что я поняла — будь на моем месте кто-то другой, Риндо бы не выбирал выражения, но со мной он оставался относительно вежливым. Когда мы вышли, я чувствовала на затылке чей-то обжигающий взгляд, но не решилась обернуться. Было тихо. Только звуки наших с Риндо шагов сливались так же, как ночью сливались наши тела. Вообще-то я пригласила его в поездку для того, чтобы наладить наши отношения, но в момент, когда он раскритиковал мои романтические представления, я поняла, что все конечно, и наши чувства давно изжили себя. Дело не в мелочной обиде, а в том, что я беспощадно лгала себе. Я пыталась станцевать на ветхой, сгнившей от времени сцене. Один неверный шаг — и я бы провалилась, заработав пару ушибов в лучшем случае. Короче говоря, между нами нет прежней привязанности, и по возвращении в Токио я должна порвать с ним. Пожалуй, в таких вопросах важна честность. Не нужно откладывать признания на потом. Но мне было страшно. И страх этот был древнее меня. Его проживала каждая женщина, которая посмела отказаться от мужчины первой. Он мог не оставить ее в покое даже после разрыва. И дело не в любви, а в жажде обладания. Если бы Риндо узнал о моих мыслях, он бы оскорбился. Я прекрасно понимала, что он не самодур с манией величия, но я не смела отрицать очевидное: он опасный человек. И я не могла предугадать его реакцию. На мои серьезные проступки — однажды я спалила кухню — он закрывал глаза, а на сущие пустяки типа непомытой тарелки реагировал так бурно, словно я сознательно убила нашего ребенка. Кстати о детях. Я была беременна от него однажды, но ничего не сложилось — в дом пробралась уличная кошка, и я по незнанию погладила ее. Следующим днём у меня разболелся живот, и я наведалась в больницу, прошла обследование. Мне сообщили о мертвой беременности, которая привела меня в ужас. Я не хотела становиться матерью и, оправившись от шока, (в моем теле был мертвец!) испытала подобие облегчения. Риндо не разделял мои чувства. Около месяца он пребывал в злом отчаянии, но вскоре это позабылось, как и забывается все, о чем не напоминают люди, предметы. Если бы ребенок родился мёртвым, это было бы страшнее. Если ему не суждено было вырасти у меня на глазах, значит так тому и быть. И так я возвращаюсь на пляж, к загару Риндо и жажде, мучившей меня. Песчинки прилипли к моей коже, когда я встала и потянулась. Я чуть отряхнула бедра и руки, сказав Риндо, что куплю бутылку воды в ларьке неподалеку. Он лениво кивнул, протянув мне кошелек. Я отсчитала несколько купюр в пятьсот йен, подумывая о том, чтобы взять нам мороженое. Мне нравилась неразговорчивость Риндо: у меня не было сил и желания взаимодействовать с людьми. У ларька ожидаемо скопился народ: я досадливо прикусила губу и встала в очередь. И вновь этот въедливый, обжигающий взгляд, как на парковке, только ближе, чем прежде. Обернувшись, я встретилась взглядом с человеком, которого меньше всего ожидала здесь увидеть, и кинулась ему на шею без лишних раздумий. Отстранившись, я похлопала Вакасу по плечу: — Какими судьбами на Окинаве? — Как и ты, приехал отдохнуть. — Почему не позвонил мне? Мы могли бы поехать вместе. Ты, я, Такеоми и Бенкей. Как в прежние времена. Он не улыбнулся; он улыбался, только если ему хотелось, а из вежливости, как все люди — никогда. Я почувствовала себя невероятной дурой. Все переменилось: Вакасе и остальным уже по тридцать два, и мы не общаемся с тех пор, как мне стукнуло восемнадцать. Целых три года… Время разлучает людей. А нет ничего печальнее, чем попытки восстановить прошлое. Я была на свадьбе у Бенкея два с половиной года назад — и все. Не удивлюсь, если Вакаса с кем-то встречается — ему уже давно пора. Невольно всматриваюсь в его лицо, в каждую чёрточку. Он так молодо выглядит. Ни морщинки. Только бледный как поганка. Он никогда не умел загорать. В отличие от Риндо. Вакаса не отвечал. Болтовня людей в очереди, шарканье по асфальту прохожих, плеск волн и крики купающихся детей вдали. Множество звуков слились в единую симфонию, но тишина между мной и Вакасой была громче — я ощущала ее так же отчётливо, как дуновение ветра и прилипшие к телу песчинки. Отчего-то мне захотелось прикрыть свою наготу. Грудь, живот и бедра — это слишком интимно. Мы смотрели друг на друга молча и неотрывно; он — спокойно, я — в нервном возбуждении. Внутри меня поднялось желание оправдаться, но я не могла понять, чем оно вызвано. Но я точно знала одно: меня смущал его взгляд. Он не был вульгарным, провокационным или заигрывающим, но его непоколебимое спокойствие распаляло давно потухший пожар. Он тронул мое предплечье — одно касание, от которого я затрепетала — и сказал: — Твоя очередь. Опомнившись, я машинально расплатилась, но вместо бутылки воды и двух мороженых взяла три. Одно передала Вакасе, но он принял его с неохотой. Спросив его о примерном местонахождении на пляже, я дошла до Риндо и, сняв его тёмные очки, прошептала, что нам следует расстаться. Вот так, без прелюдий. Он рывком поднялся с шезлонга. Я любила наслаждение, которое он мне дарил, но он мне не нужен. Я не девочка-подросток, которая мечется в противоречиях. Я не была лишена юношеских черт и юношеских недостатков, но уважение к Риндо было сильнее каких бы то ни было сомнений. Увидев Вакасу, я поняла, что хочу его — хочу, как хотела в шестнадцать; я думала, что мои чувства давно погасли, но стоило только увидеть его — и они, кажется, вспыхнули с новой, неведомой мне силой. Кем бы я была, если бы тянула до последнего? До, быть может, измены? Возможно, я предполагала худший исход, но никогда не угадаешь, как алкоголь развяжет язык и какую тайну ты выдашь на этот раз. А я сегодня планировала напиться. Хоть с Риндо, хоть без него. Окинава славится авамори. Побывать здесь и не попробовать местный алкоголь— верх неуважения. — Это шутка такая? Риндо дёрнул меня на себя, и я села на его колени, отметив про себя, что Вакаса никогда бы не посмотрел на меня с такой злостью и таким негодованием. И проблема не в Риндо и не во мне, а в нас. Просто мы разные. Вот и все. Он обязательно поймет это, просто не сегодня, не сейчас, а когда встретит того самого человека. Я уверена — встретит. Он заслужил. — Нет, я абсолютно серьезна. — И когда ты осознала это? — В дорожной кафешке, в которой мы остановились позавчера. — Только не говори, что это из-за моих слов о романтике. — Это не причина, а катализатор. — Как скажешь. Я не хочу этой мороки лишней с переселением. И я его понимала. В Окинаву с апреля по октябрь стекались туристы из Токио и заполняли все гостиницы — мы не заказывали номер заранее, а потому заселились с трудом. — Мы по-прежнему отдыхаем вместе. Пусть не как любовники, но как друзья. Как… бывшие? Уверена, такое бывает. — Я собирался сделать тебе предложение. — Прости, но я бы отказала. Я никогда не думала о тебе как о муже. — Я говорю это не за тем, чтобы поставить тебя в неловкое положение. Я просто хотел, чтобы ты знала. И это я тоже поняла. Риндо целомудренно поцеловал меня в лоб и пожелал мне удачи. Все закончилось не так плохо, как могло бы. Мы взрослые люди — и это впервые радует меня: можно обойтись без драмы, слез и взаимных претензий. Сцены только тогда эффективны, когда редки. Кивнув своим мыслям и собрав немногочисленные вещи, я отправилась по координатам, которые мне назвал Вакаса Хотя координаты — это, конечно, сильно сказано. Я бродила по пляжу в поисках его, но безуспешно. Солнце клонилось к закату — люди постепенно расходились — и я почувствовала себя совершенно одинокой на этом пустынном берегу вечности. Я передумала возвращаться в гостиницу и расстелила плед рядом с водой. Пусть хоть замочет — мне все равно. Я распустила хвостик — короткие волосы разметались по плечам — и нырнула в воду. Искупаюсь в последний раз и после зайду в какой-нибудь бар. В конце концов, нужно отметить наше с Риндо расставание. Горько ощущается это слово на кончике языка. Хорошо, что я его не произношу. Вынырнув, я ощутила ожог на затылке — и уже не перепутала его ни с чем. Это хитросплетения судьбы, но в день, когда мы с Риндо остановились в дорожной кафешке, Вакаса был там, и он провожал меня взглядом. Но разве это было важно сейчас? Я обернулась, подняв кучу брызг, и прильнула к нему. Поцелуи жили на устах — я не дышала: вожделение сдавливало грудную клетку, слезы удовольствия брызнули из глаз. Закатное солнце оторвалось, вспыхнуло, рухнуло на меня… Где я? В пучине моря, времени, наслаждения?.. — Ты в порядке? — когда все закончилось, Вакаса вытер мои слезы и обнял так крепко, что кости покрылись трещинками. Вакаса считал меня существом хрупким, незащищенным, и мне это нравилось. — Мне давно не было так хорошо. И это не было ложью. Когда мы устроились за столиком в местном кабаке, я заказала себе обещанный авамори и принялась пить большими, жадными глотками. Со стороны я наверняка походила на забулдыгу. По сравнению с Вакасой, который заказал только кружку пива, уж точно. — Не слишком много алкоголя? — забеспокоился Вакаса, на что я развязно улыбнулась. — Щедрость — неотъемлемая часть праздника. — Щедрость, а не алкоголь. — Не будь ханжой! Но Вакаса ханжой не был — скорее я распутной девкой. Поверх купальника я повязала лишь парео: мой спутник не выразил недовольство, лишь обеспокоенность — и это мне нравилось точно так же, как и его извечное спокойствие: он не навязывал заботу, о которой я не просила. Если бы мы пересеклись на свадьбе Бенкея, когда мне было девятнадцать, то у нас ничего путного не сложилось бы — я была ещё совсем дитя, и лишь с Риндо расцвела, как роза — со всей прелестью и всеми шипами. Прилив нежности к Риндо приблизил мое настроение к сентиментальному. Мне захотелось обнять весь мир. — Я бросила Риндо, — то ли пожаловалась, то ли призналась я, всхлипнув. — Насколько можно верить твоим словам? — точно так же неясно уточнил Вакаса: то ли шутливо, то ли с подозрением. — Насколько сочтешь нужным. А вообще, если ты пьян, можешь говорить правду сколько угодно — никто не поверит. — Тоже верно. Вакаса пригубил пиво, и мне оставалось лишь дивиться тому, как редко он делал глотки. За дальним столиком буйствовали приличные на вид мужики. Кажется, они отмечали какое-то событие — возможно, даже свадьбу. — Глупо, когда мужчина всю свою жизнь посвящает одной женщине! — воскликнул один из них с пылом. Цинизм внутри меня взмыл с ответом: «Глупо посвящать всю свою жизнь кому бы то ни было, она для того слишком коротка», но нынешняя я лишь покачала головой. — Сцена — излюбленное оружие женщин, — подхватил другой. — Узнав об измене, они даже не пытаются понять и уж тем более простить. Им бы поистерить. Я так считаю: современные женщины зажрались. У Вакасы были тяжелые веки с длинными ресницами — ему было легко казаться снисходительным. Он слушал чужой разговор без любопытства, но с собственной оценкой. И я задумалась, — а какой он вообще, Вакаса Имауши? Он был материалист, но при этом деликатный, чуткий, и, по сути дела, очень добрый человек. Он всегда выручал меня из передряг, хотя не обязан был. Сколько помню себя, он был приземлённым, но при этом возился со мной. Андре Моруа как-то заметил: «Людям нравится тот, кто разделяет их забавы, но они редко уважают такого человека». Я бы поспорила, ведь исключения есть везде. За то, что Вакаса тепло обходился со мной в детстве и терпел мои маленькие шалости, нынешняя я питала к нему не только признательность, но и уважение, ведь он нередко поступался со своими интересами, чтобы провести время с маленькой девчонкой, которая донимала его. В сущности, от игр со мной он не получал никакой выгоды, но все равно не бросал меня. В моих ушах зажурчал ручей — или это музыка доносилась с улицы. Видеть тебя — значит жить; слышать тебя — значит мыслить; целовать тебя — значит возноситься к небесам… Любовь — это недуг, симптомы которого каждый раз проявляются по-разному. И я, покачиваясь, позвала Вакасу в тот вечер танцевать. Мы кружились до рассвета. Я вернулась в гостиницу пьяная, но счастливая — Риндо уже не было в номере, его вещей тоже. На ресепшн мне сообщили, что он уехал незадолго до моего возвращения.