На двенадцать часов

      Арсений, сунув цветы лениво скроллящей ленту инсты Оксане, уносится вглубь кулис, даже не оборачиваясь, чтобы избежать ехидных взглядов Димы, Серёжи и вида сжатых, в попытке удержать смех, любимых губ. Он знает, что проебался на огромную аудиторию и не может такого быть, чтобы никто не заметил. Активный внимательный фандом, подмечающий мелочи, умеющий с легкостью считывать его ребусы и загадки, да не увидит стойки на двенадцать часов. Ага, мечтайте, Арсений Сергеевич.       Арсений залетает в крохотный туалет, захлопывает дверь и опирается руками на раковину. Как в дешёвых американских драмах. А ведь ему почти сорок.       Сорок. А член встал, как в пубертат на того самого ахуенного мальчика классом старше. Как в первый раз. Как в первый поцелуй.       Арсений смотрит в зеркало на румяные щеки и поблескивающие возбуждением от концерта глаза. Он пытается размерено и глубоко дышать. Тут все просто, не нужно иметь семи пядей во лбу. Долгий перерыв между концертами, адреналин сцены, окутавшее его снова чувство обожания и любви сотен людей, и Антон. Такой красивый Антон. Такой сияющий, отпустивший наконец все гири, которые так долго тащил. Летающий рядом с ним на таких же невидимых крыльях.       Это лето будто снова завело музыкальную шкатулку их отношений. Любовь между ними никогда не пропадала, но притуплялась усталостью, обидами, недопониманиями, обязанностями, теми самыми гирями. Будто придушивалась обстоятельствами.       И сейчас, ощущая будто бы первый совместный долгожданный полёт, Арсений снова чувствовал себя мальчишкой. И там на сцене в жарком свете софитов, под сотнями горящих взглядов и одним особенным, самым важным, смеющимся, мерцающим искрами старательно скрываемой любви в глубине, прорывающейся в такой яркой мимике, которую Антон пытался сдерживать, но трескался все равно. Каждый раз. Арсений часто ловил себя на азартной мысли: как быстро в этот раз он заставит Антона посыпаться. Сколько раз за мотор, концерт, пул…       Антон — прекрасный актёр. Его хамелеон, способный органично встраиваться в любые ситуации и быть кем угодно. Арсений так сильно восхищался им. Всегда.       И тут. Отыгранное уже сотню раз опоздание. Но немного иные обстоятельства. И строгий низкий голос вдруг пронял его до костей, встрепенув все внутри, дрожью проходясь по телу. Он с ужасом ощутил, закручивающийся внизу живота горячий узел. Запаниковал, стал дёргать футболку. Пытался оставаться в роли, играть, но острая паника от того, что его реакцию видят все, вдруг обратилась против него, заставляя член лишь сильнее твердеть и подниматься.       Впервые за долгое время он был готов убежать со сцены. Утереть пот, взять воды, пописать, что угодно. Молил, чтобы Антон «послал» его трогать фикус, кактус, пики точеные, что угодно, позволяющее уйти немного в тень. Перевести дыхание.       Он ловит озорной взгляд чуть прищуренных глаз, мечущийся вверх-вниз. Юркий язык буквально за секунду, никто даже и не заметил, облизывает пухлые губы. Арсений чуть не стонет. Сердце херачит будто бы вхолостую, долбя в виски, ведь кажется что вся кровь сейчас в одном конкретном месте.       Он что-то несёт, уже даже не пытаясь анализировать и считывая движения Серёжи скорее интуитивно нежели осознанно. Почти уже не разделяемый на составляющие ком захлестнувших его эмоций оглушает. Вот если бы…       Арсений даже дышать перестаёт, от мелькнувшей в сознании фантазии, где он на глазах у всех фанатов подходит к чуть ли не брызжущему слюной начальнику, изящно перекидывает ногу, садится на колени и оттянув за волосы кусает за подбородок. Антон бы так ахуел, что даже дышать бы перестал. И чувствующий абсолютную власть Арсений бы самым низким из его арсенала тембром голоса сказал: а извинения натурой примите?       Картинка нереальная в той же степени, как реален вставший сейчас член, но обжигает внутренности так сильно, что Арсений уже готов заплакать…       В дверь стучат так громко, что Арсений вздрагивает. Выныривает из свежих воспоминаний от которых снова все внутри сжалось.       — Арс! Арс, открой.       Он не выебывается. Тянет руку и щёлкает замком. Дверь открывается и в щель заглядывает вначале обеспокоенное лицо, а потом уже и сам Антон протискивается в узкое пространство. Закрывает дверь снова. И глубоко вздохнув, обнимает со спины, устроив подбородок на его плече. Арсений знает, что так, согнувшись, он долго не простоит, но это излюбленный жест поддержки Шастуна.       Его пальцы мягко поглаживают по животу на самом деле не делая ситуацию лучше, но Арсений пока молчит.       — Загнался? — Антон целует где-то около уха, куда дотянулся.       И совершенно не логично Арсу вдруг срывает тормоза. Он выпячивает задницу назад и, не сводя пристального взгляда через зеркало, глаза в глаза, проезжается по паху Антона вверх-вниз. Шаст затаивает дыхание, и эмоции таким быстрым калейдоскопом мелькают у него на лице, что Арсений даже толком уловить не успевает. Лишь фиксирует потяжелевший взгляд и вспыхнувшие искрами в глазах воспоминания. Антон облизывается снова, как тогда на сцене, а его пальцы, до того успокаивающе гладившие живот, впиваются в кожу. Он прикрывает глаза и ведёт носом по шее, втягивая любимый запах.       Арсений давно уже не смущается таких вещей. Знает, как действует запах тела любимого человека. Даже сейчас чуть липкая, потная после концерта кожа не кажется мерзкой, лишь какой-то утробно необходимой. Антон широко лижет, наверняка ощущая соль и будто бы оседающий на языке вкус тела. Арсений и сам такое до одури любит. Ощущать не стерильную чистоту после душа, а тонкий вкус, который скорее естественный запах. Арсений судорожно вдыхает.       Смотреть на отражение всегда было его тайным фетишем. Он любил Антона и любил себя. И смотреть, как Шаста ведёт от его тела было особенным, вязким, каким-то греховным удовольствием.       Антон прикусывает плечо, руками сжимая тазовые косточки, притискивает Арсения вплотную к себе, давая ощутить через, в отличие от скини, не предающий хозяина оверсайз такое же ответное желание. Он трется и Арсений знает, почти чувствует, что ему наверняка плохорошо, от сухости одежды и приятного давления.       — У меня с собой вообще ничего. Даже влажных салфеток, тут даже мыла нет, а мы там только что по полу не катались, — лихорадочно целуя куда придётся, шепчет Антон, перестав тереться и лишь сильнее вдавливая задницу Арсения в себя.       Он накрывает чужой стояк рукой, но не двигает, лишь чуть сжимает. Утыкается в загривок и шумно дышит.       — Арс, ты пиздец.       Арсения прошивает теплом. В начале их отношений Антон даже понять не мог, что такого в том, чтобы чуть ли не за кулисами запустить друг другу руку в штаны. Он тяжело принимал Арсовы загоны, не потому что не уважал, а потому что просто их не чувствовал. Со временем понял. Запомнил. Проникся. После короны и сам Шаст стал более мнительным к гигиене.       Они стоят так какое-то время. Возбуждение притупливается, мягко сменяется на какую-то просто оглушающую нежность. Арсений чуть подаётся назад и Шаст выпрямляется, позволяя опереться на себя, окутывает своим теплом, оборачивает руками, носом трется о волосы. Он тактильный до одури. Арсений таким не был. Сейчас стал. Правда, трогать ему хочется только одного человека.       — Серёжа об нас язык обточит.       Шаст фыркает тепло ему в волосы. Наверняка думает о нелепых формулировках. Но не возражает, не успокаивает, потому что Серёжа правда обточит. Они бы на его месте стебались тоже.       Антон поднимает взгляд и смотрит на Арсения через зеркало:       «Я тебя люблю»       «И я тебя люблю»