День, когда все меняется и становится слишком сложным
•••
Первое, что думаешь, когда за долгое-долгое время снова видишь в своих нелюдимых пустых краях настоящего другого живого человека, — «охренеть». Шаст чуть опускает ружье, но всего на секунду, и то от шока, который простреливает тело странными новыми импульсами, посылая в мозг хоровод мыслей и вопросов, каждый из которых кричит на свой лад. Чужак не выглядит, как зомби, да и взяться им неоткуда, давно уже, потому что зомби в эти земли просто не доползают, но Шаст все равно присматривается; внимательно скользит колючим напряженным взглядом по чужой худой фигуре в потасканных шмотках, выискивает любые признаки заражения, но сколько не всматривается, замерший у ствола дерева парень остается самым обычным и вполне себе здоровым человеком. Может, немного•••
Шаст привык жить один. Давно привык. На протяжении уже многих лет ему хватает общества своего старого ленивого пса по кличке Пес, с которым хоть и не поговоришь, а все равно поговоришь иногда; сядешь вот так на крыльцо дома, да как начнешь говорить, говорить и говорить, пока Пес смотрит умными преданными глазами и все равно ничего не понимает, только слушает-слушает-слушает и глядит так внимательно, будто сказать хочет, что он здесь и он понимает, и он правда хочет тебе как-то помочь, да только никак не может. Потому что он просто пес. Не человек. Но Шаста это вполне устраивает. Теперь устраивает. Хотя раньше бы он точно сошел с ума. Сошел с ума от невозможности поговорить хоть с кем-то, задать хоть кому-нибудь миллион вопросов и задолбать кого-то просьбами поиграть с ним. Давно это было. По-стариковски очень звучит, но Шаст и чувствует себя стариком в свой тридцать один, высушенным и заебанным жизнью сморщенным длинным дедом, который только ворчит и воняет, ни с кем не общается и живет себе в лесной глуши уже много лет. Но уж лучше так, чем выживать в больших городах, прячась в тесных душных бункерах, с сотнями других одичавших людей, сходящих с ума в тесноте и темноте, делящих на троих-четверых старый матрас и дерущихся за еду не на жизнь, а прям насмерть. Нетушки. Хрен с ней с компанией, потому что лучше полное одиночество, когда компания вот такая. Тем более, у него тут дел по горло. Нужно продукты себе выращивать, за домом присматривать, животину кормить и иногда, совсем-совсем иногда, выезжать в соседние села и закрытые города за семенами и чем-нибудь необходимым. Такие дни Шаст не любит, потому что в городах ему тесно, слишком людно и шумно; народ весь недоверчивый и дикий, смотрит волком и с большим трудом пускает к себе чужаков, да к тому же каждый божий раз проводит жесткий осмотр перед тем, как пустить его через ворота. Шаст устал повторять, что зомбаков в этих окрестностях уже давно нет, потому что всех людей, которых нашли, они уже сожрали и давно двинулись дальше, оставив после себя уничтоженные деревни, поселки и города, которые до сих пор не могут оправиться и живут, как приходится. Связи нет, техники нет, дороги разрушены, так что многие оказываются отрезанными от мира; правда, мира-то, как такового уже не осталось, только обглоданный скелет с людьми-муравьями, все еще отчаянно пытающимися выжить в сложившихся жизненных условиях. Шаст же даже умудряется находить во всем этом плюсы (потому что если их не находить, то и фляжка потечь может). Вот допустим, раньше, то есть до Хаоса, до смертей и зомби, когда все люди жили, как люди и все было хорошо, было и плохо тоже, к примеру, тот же воздух был сильно загрязнен из-за фабрик и обилия транспорта. Это сейчас на улицах почти вымерших городов с большим трудом можно встретить пару раздолбанных проржавевших джипов, да огромные машины важных шишек, которые передвигаются по угашенным дорогам исключительно на своих тонированных авто, а вот раньше! — сотни, даже тысячи машин раскатывали по улицам, сигналя и ревя движками. Вспоминая это, Шаст каждый раз хмыкает, потому что теперь можно спокойно идти по главной дороге, прямо по разметке и никто тебя не собьет, потому что просто некому — нет ни машин, ни людей. Правда, нет уже и зомбаков. С начала Хаоса прошло почти двадцать лет и даже этим тварям надоело терроризировать планету и населяющее ее человечество. Все зомби так или иначе в итоге уходят в густонаселенные города и пируют там, стремительно сокращая число здоровых и живых людей; выжившие же прячутся по более мелким жилым пунктам, где безопасней, спокойней и давно нет никакой заразы. В одном из таких мест как раз и живет Шаст, только ему, пожалуй, даже еще лучше. Спрятавшись в лесу, он чувствует себя хорошо и относительно спокойно, его жизнь идет своим чередом и его все устраивает, потому что когда мир погибает выбирать не приходится и надо довольствоваться тем, что у тебя есть. А у Шаста есть дом в густом лесу, свой огород и собака. Его более чем все устраивает и большего ему не надо. Он старается не думать о том, чего ему не хватает из прошлой — другой — жизни. Жизни до. Жизни без Хаоса. Жизни без зомби и смертей. Когда небо было пусть и скрытое за пеленой выхлопных газов и смога, а загрязненный пыльный воздух неприятно оседал в легких, было все равно хорошо, потому что у людей были соцсети, были всякие разные гаджеты, была веселая и более-менее спокойная жизнь с графиком учеба-работа-дом-дети-отпуск и надежды на будущее, о котором точно никто не думал в таком ключе. В ключе, что половина планеты станет живыми трупами с отваливающимися частями тела, а другая половина — ее завтраком. Когда все только началось никто даже не принял это всерьез. Никто даже не понял, а теперь и не вспомнит, когда именно все полетело к чертям. Когда мир полетел в Ад. Шаст тот день тоже не помнит. Он может только вспоминать рассказы бабушки и мамы, которые говорили тогда еще одиннадцатилетнему мальчишке, что Хаос пришел неожиданно и посреди ночи. Именно тогда в полицию поступило первое заявление о смерти целой компании подростков, которых нашли разодранными в клочья и про которых все говорили, что их сожрали, не иначе, ну или они поубивали друг друга, пусть и таким страшным ужасным способом. Маленький Шаст в это верил, потому что всегда любил фильмы про зомби и сразу сказал, что все дело в этом, но взрослые над ним только смеялись. А потом такие случаи стали повторяться все чаще. Уже не только в полиции, куда заявления о пропаже и трупах стали поступать с завидной регулярностью, но и в больницах стало происходить что-то странное; на скорых привозили людей, которые утверждали, что их покусали другие люди, дикие и обезумевшие, рвущие человеческое тело на части прямо зубами. Врачи склонялись к тому, что все это дело лап и зубов бродячих собак, небрежно отмахивались от пострадавших и посмеивались еще над ними, но когда стало выясняться, что следы зубов на самом деле принадлежат человеку, забеспокоились уж многие, а смешно не было уже никому. Никто ничего не понимал, а еще никто ничего с этим не делал, потому что кто-то боялся, кто-то просто не знал, а кто-то надеялся, что все пройдет само, словно это все не череда страшных смертей и непонятных болезней, а обычная простуда и несчастные случаи справиться с которыми не составит труда. Не стоит того, чтобы устраивать панику и вводить в городе хотя бы карантин. А потом, естественно, стало уже слишком поздно. Как это всегда бывает. Когда выходить на улицы стало просто опасно для жизни, так как вас на каждом шагу и за каждым углом могли подстерегать озверевшие люди, власти стали задумываться о введении комендантского часа и карантина, но в итоге это не привело ни к какому результату, потому что живых трупов было гораздо больше и число их росло с каждым днем. Здоровых и живых оставалось все меньше, люди били тревогу, спасались, как могли, сбегая из городов или замуровывая себя в бункерах, которых хватало не на всех; было принято решение устроить один большой бункер в метро, но не все согласились спускаться туда, ведь никто не знал — а как надолго это? Выйдут ли они оттуда вообще? Государства вместе с их могучими армиями и военными альянсами ничего не сумели сделать — тем более что многие приборы, системы наведения и прочее не действовали после возмущений в электромагнитном поле планеты. Не помогли и все вместе взятые запасы ядерного и прочего оружия. В городах началось такое, что ни о какой цивилизации уже и речи не шло, люди просто хотели спастить; отсюда полный беспредел, игнорирование закона и власти, бесчинства, разруха и неразбериха. Никто больше никого не слушал, никто больше никого не боялся (не считая смерти и зомби), каждый мог делать то, что он хотел и мир начал стремительно гибнуть. Прямо на глазах маленького Шаста. С годами, конечно, стало лучше, спокойней, организованней, стали образовываться общины, новая власть и законы, но Шаст до сих пор помнит этот первобытный человеческий ужас в глазах каждого, кто попадался на пути и просто, как и все, хотел выжить. Шаст тоже хотел. И у него получилось. Ценой такой, что и вспоминать страшно, так что сейчас он уже не уверен, что ему это так уж сильно было нужно.•••
Обычный парень. Самый обычный парень, убеждается Шаст, разглядывая его бледное спокойное лицо. Худющий, грязный, оборванный, в крови, он лежит на шастовом обдрипанном диване, в отключке, дышит тихо, едва заметно, и выглядит каким-то маленьким. Может от того, что лицо совсем молодое, юное, а может из-за худобы своей, но Шаст думает и думает, что маленький он какой-то и почему-то совсем-совсем один. Пса пришлось выгнать на улицу, потому что он без конца лаял и скакал на парня; сейчас он продолжает надрываться уже во дворе и его лай глухо слышится сквозь закрытые окна. А Шаст сидит на скрипучем табурете и смотрит на парня, смотрит, и мысли его беспорядочно и шумно вертятся в голове, спотыкаясь друг о друга, так что голова ныть начинает; Шаст морщится. Парень спит. Он вымотан настолько, что даже вырубился и ему одному известно, какой путь он проделал и что прошел. Что видел. Кого видел. Без кого остался. Шаст не будет его ни о чем спрашивать. Даст выспаться, отдохнуть, накормит, снабдит едой в дорогу и отправит восвояси. Потому что это только его топь и чужакам здесь не место. Им здесь и не отель, вообще-то, но что-то не позволило Шасту оставить парня в лесу. Он бы умер, скорее всего. Этого бы Шаст себе не простил, потому что надо помогать оставшимся людям, тем более, если они приходят на твою территорию. Парень сейчас, наверное, долго проспит, поэтому сидеть ждать не имеет смысла, и Шаст решает заняться работой. Ее всегда много. Пес на улице с ума сходит и кидается к нему, когда он выходит на крыльцо, передними лапами на него встает, царапает, в грязи марает. — Фу, фу… фу! — Шаст снова замахивается, но Пес отбегает, играясь, припадает на передние лапы и виляет обрубком отмороженного хвоста. Шаст сдается и швыряет собаке палку, даже улыбаясь, когда псина уносится, а потом с готовностью мчится обратно, кидая найденную палку ему в ноги. Жалко, что играться им некогда. Шаст зашвыривает палку так далеко, как может, и идет к сараю за инструментами; нужно кое-что подвязать, кое-что прополоть и окучить, пока земля не сильно сырая и не сильно сухая. Вся работа кажется какой-то наигранной и не вдумчивой, потому что вдумывается Шаст только в то, что у него в доме спит чужой человек. Чужой. Человек. Он видится с людьми, конечно, но, Господи, как же редко и не метко это происходит; да и в основном это все суровые мужики или такие же женщины, грубые, наглые и противные, торгующиеся с ним до последнего и ненавидящие просто за сам факт существования. А этот парень какой-то другой. Молодой, что ли. Сложно так сразу сказать, но ему точно не больше двадцати. Если только самый чуть. Шаст задумчиво подгребает землю тяпкой, кусая внутреннюю сторону щеки и продолжая думать, когда из дома слышится какой-то звон. Пес, до этого валяющийся на крыльце дома, вскидывается и начинает скрестись в дверь, а Шаст бросает тяпку и несется туда; пролетает три ступеньки крыльца, проносится через веранду и врывается комнату, где спит парень, спал, вернее, потому что сейчас тот сидит на полу, в углу, прижав к себе ноги, и глядит на него глазами зашуганного звереныша. Дрожит мелко, смотрит дико, сомнений нет — нападет, стоит сделать хоть один неверный шаг в его сторону. Но Шаст делает. Парень не кидается, но вздрагивает и сильнее вжимается в угол. Шаст отступает обратно. — Я не трону тебя, — говорит, не надеясь даже, что от этого будет хоть какой-то толк. Совершенно точно не будет. И нет. Парень продолжает смотреть волком, не шевелится и дышит часто и напугано, смотря здоровыми голубыми глазищами даже без морганий и в самую душу. Словно прочитать его пытается, понять — опасен или нет? Наверное, доверять людям ему тяжело и Шаст не может его винить, сам ведь такой же. Все они такие. Парень вообще смотрит так, словно Шаст его сейчас убьет. Он быстро-быстро переводит испуганный взгляд на Пса, который сопит и пыхтит рядом, вздыбив шерсть на загривке, а потом снова смотрит на Шаста, боясь, видимо, отвести от него глаза. И снова — абсолютно правильный и понятный поступок. — Как тебя зовут? — решает начать с очевидного Шаст уже просто для того, чтобы разрушить эту удушающую тишину между ними. Парень не отвечает. Только смотрит. Пес продолжает лаять. — Откуда ты пришел? — пытается еще раз, но снова не получает ничего, кроме тишины. И нервного напряженного взгляда, направленного на Пса. Шаст все понимает и, схватив псину за загривок, вышвыривает его на веранду, тут же захлопывая дверь. Слышится недовольный возмущенный лай. — Ты говорить умеешь? — решает спросить само собой напрашивающееся, потому что уже начинает потихоньку раздражаться. Невозможно ведь так вести диалог, когда диалога никакого нет, одни пустые вопросы. Но вроде бы парень стал успокаиваться. Дрожит уже не так сильно и поза становится более открытой, он даже чуть расправляет плечи. Но смотрит по-прежнему напряженно. — Ладно. Есть хочешь? Ну кивни хотя бы, — словно сдаваясь, просит Шаст и старается смотреть максимально открыто и доброжелательно, как только может и умеет, надеясь, что его грубый внешний вид с этим хоть капельку сочетается. Проходит секунда, пятая, десятая, и Шаст уже думает, что кивка он не дождется, вздыхает и собирается уйти, возможно, чтобы снова вернуться к работе, потому что тратить время вот так впустую это просто тупо, но именно в момент, когда он уже собирается повернуться и уйти, парень все-таки несмело кивает. Слава Богу. Готовой еды у Шаста, естественно, нет, но зато много овощей и хлеба, поэтому он просто вываливает на стол помидоры, огурцы, яблоки, редиску, даже лук, кладет батон хлеба и едва успевает шагнуть от стола, как парень накидывается на еду, как дикий изголодавшийся зверь. Впивается зубами в сочную мякоть огромной помидорины, разбрызгивая во все стороны сок, и под удивленный шастов взгляд расправляется с ней за пару мгновений. Откусывает прямо от хлеба, потом снова от помидора, от огурца и даже от яблока, запихивая в себя все и сразу, такой голодный. — Потише. Стошнит же. Парень его совет мимо ушей пропускает и продолжает наедаться, кажется, даже не жуя, а просто глотая кусками. — Серьезно, не торопись. — Шаст смотрит даже обеспокоенно и уже подумывает нести тазик или ведро, потому что убирать потом за ним блевоту — последнее, чего ему сейчас хочется. Он собирается сказать еще одно предупреждение, но не успевает: парень замирает, даже не проглотив, и зажав в руке кусок хлеба, а потом резко сгибается пополам между собственных ног и его тошнит, тошнит, тошнит, тошнит, пока он, кажется, не начинает выплевывать легкие и остальные внутренности, кашляя, плюясь и задыхаясь. Шаст вздыхает. Сдерживает себя от того, чтобы сказать «я же предупреждал». И идет за ведром и тряпкой. Этот день только начался, но он уже какой-то слишком сложный.День, когда просто очень-очень плохо
•••
С ним рядом Тимур. Арсений оборачивается, чтобы посмотреть на него и улыбается, когда видит, как улыбаются ему; Тимур переводит взгляд вниз, на город, где небольшими группками рыскают зомби, учуявшие их, но не понимающие уже, куда они делись. Тупоголовые. А они сидят себе спокойно на крыше старой «Пятерочки» и жуют остатки припасов; Арсений облизывает пальцы и лезет за пластиковой бутылкой с водой, наблюдая за тем, как Тимур наблюдает за зомби. — Не уходят? — Неа. — Тимур хмыкает и отходит от края, идет к Арсению и садится рядом с ним. — Они не догадываются посмотреть вверх. Арсений вяло улыбается. — Ты люк закрыл? — Ага. — Арсений морщится, проталкивая в горло крупный глоток воды, и вытирает губы тыльной стороной ладони. — Законопатил прочно. А куда мы отсюда? — По крышам пойдем. — Тимур тоже пьет и кивает в сторону соседнего здания. — Вон туда. Там стоянка огромная есть, на втором этаже, должны быть и машины. — Если их еще не растащили, — бубнит Арсений, заталкивая пустую бутылку в рюкзак; можно было бы выбросить, но она точно еще пригодится. — Ну, Арсюш, думай позитивней. — Тимур смотрит на него и улыбается, надеясь на его ответную улыбку, но Арсений выдавливает из себя лишь жалкое подобие. — Нам в последнее время постоянно не везет. — Ничего, — все равно бодро и весело говорит Тимур. — Справимся. Мы же всегда справляемся. Да. Он прав. Всегда. У них просто выбора нет. — Все будет хорошо, Арсений. Я же с тобой. Арс поднимает голову, чтобы посмотреть на поднявшегося Тимура, и жмурит один глаз, когда тот опускает ладонь на его макушку и слегка треплет волосы. Такой милый отеческий жест. «Я же с тобой» «С тобой…» С тобой… Арсений ненавидит просыпаться в незнакомом месте и ничего не понимать. А еще ненавидит, когда все тело болезненно ноет, а в голове стоит шум и все расплывается кругом тени мир плавно вращается в крови слишком горячо в мозгах вата невозможно думать и слабость… Хреново, если одним словом. Он с трудом, но поднимает себя с дивана, приложив для этого все оставшиеся усилия, потому что тело словно бетонной плитой придавило и дышать трудно. Когда он садится, комната кружится и на мгновение погружается во мрак, Арса тянет куда-то в сторону, он зачем-то пытается встать и цепляет что-то, слышит звон и грохот разбитого стекла, пугается и падает на пол, потому что сил стоять не остается. Снаружи слышится собачий лай. Арсений пугается еще сильней. Собаки давно перевелись уже все, откуда она только взялась. Стоит Арсению это подумать, как эта самая собака врывается в комнату, лая и порыкивая, а за ней следом — человек; высоченный, заросший, хмурый, он смотрит пристально и напряженно, сурово даже и совсем неприветливо. Он кажется таким большим, что когда он входит в комнату, та словно становится меньше, он поглощает все пространство, заполняет его собой, и Арс чувствует себя таким маленьким, таким беспомощным и страх затапливает его с головой так что дышать трудно трудно и грудь сдавливает в висках колотит то ли кровь то ли сердце пока на него продолжают оценивающе смотреть и пес все лает лает и лает. Этот человек шагает в его сторону, так что приходится сильней вжаться в стену, словно это поможет. Помогает, потому что человек отступает обратно и смотрит уже не так страшно. — Я не трону тебя, — говорит и голос его вроде бы не такой страшный, низкий, хрипловатый, как будто он редко своим голосом пользуется. Но на эти слова Арсу хочется саркастически хмыкнуть и сказать «ага, как же». — Как тебя зовут? — Откуда ты пришел? Арс снова не отвечает, только смотрит то на собаку, то на человека, не надеясь даже, что его поймут. Но его неожиданно понимают. Человек — парень или мужчина сказать сложно, потому что лицо его все заросшее — хватает собаку за шкирку и выкидывает из комнаты, дверь закрывает, так что теперь они остаются совсем вдвоем, в тесной комнате, где даже дышать нечем и непонятно уже по какой причине. — Откуда ты пришел? — снова задает вопрос человек, видимо, намереваясь разговорить его, непонятно только для какой цели. Он просто для себя интересуется, из вежливости или для выгоды? Что ему вообще нужно? И как он, Арсений, оказался в его доме? Это ведь его дом? От всех этих вопросов башка болит. Пес лает снаружи. — Ты говорить умеешь? Сейчас кажется, что нет. Голоса словно нет, он уснул где-то внутри и просыпаться пока не собирается, потому что здесь страшно и непонятно, а там внутри тепло и спокойно, там внутри все, как раньше, хорошо и безопасно. Даже от этих мыслей становится чуть легче. Хоть они и пустые. — Ладно. Есть хочешь? Ну кивни хотя бы, — словно сдаваясь, просит человек и на этот раз голос его совсем мягкий, располагающий, что ли, а глаза уже не смотрят так колюче. При упоминании еды глаза Арса невольно загораются, а желудок болезненно сжимается, напоминая, что в нем ничего не было уже несколько дней, если не считать жалкие остатки черствого хлеба и те два яблока, которые он спер из чьих-то вещей. Яблоки были мерзкие и мерзлые, но они хотя бы ненадолго ослабили чувство голода и пустоты, но сейчас Арс был таким голодным, что съел бы, наверное, даже траву или землю. Арс кивает. В глазах человека на долю секунды проскакивает одобрение. А потом он вываливает на стол столько еды, что у Арса даже откуда-то берутся силы, чтобы встать и пересесть за стол; он бахается на скрипучий табурет и хватает все без перебору, потому что при виде еды голод накатывает с утроенной силой и заставляет его жрать, как не в себя, жадно, по-животному вгрызаясь в помидоры и хлеб, не обращая внимания на то, что там ему говорит этот человек. Что-то про тошноту и про помедленней, но так похрен сейчас, когда желудок быстро наполняется, когда по подбородку и рукам течет помидорный сок, а хлеб такой мягкий и… … и и его все-таки тошнит. Прямо на пол, между собственных ног, тошнит долго и смачно, кусками непережеванной еды и до тех пор, пока он уже не начинает выблевывать внутренности, потому что еда закончилась, а вместе со всем этим и желчь и слюни и кашель и воздуха не хватает а в голове снова появляется мерзкий шум ему нечем дышать и горло дерет дерет так что хочется запить чем-то но воды поблизости нет а его рюкзак неизвестно где да и то там точно ничего нет потому что водоемов на его пути не было уже очень давно. Этот человек вздыхает и уходит. А возвращается уже с ведром и тряпкой, на удивление совсем не грубо просит подвинуться, а лучше пересесть на диван, и тогда принимается вытирать с пола его блевоту. Арсу было бы даже стыдно, если бы не было так плохо. Он валится на диван и закрывает глаза, нагло и бесцеремонно трется лицом о чужую подушку, стирая с губ и подбородка рвоту, жмурится и сжимается в комок, чувствуя, как его всего колотит и бросает то в жар, то в холод. Как же отвратительно. Этот день отвратительный.•••
Ему десять и они с Тимуром набредают на старый парк аттракционов. Сломанные, заросшие травой и кустами, заржавевшие и грязные — такие карусели, горки и качели не должны внушать радости. Конечно, если вы знали, как оно было до Хаоса. Но Арсений не знает, поэтому ему весело и он, хохоча, бежит к карусели с цепочками и бахается на одно из сидений, болтая ногами и раскачиваясь, понятия не имея, как эта штука работает на самом деле. Но Тимур знает и рассказывает ему, а Арсений пытается представить — как в этом месте когда-то было многолюдно и шумно, как пахло пирожками и сахарной ватой, как жарко пекло солнце и ото всюду слышались крики и детский смех, повсюду ходили целые семьи, покупали билеты, катались на аттракционах и покупали мороженое в палатках, отдыхали на лавочках в тени деревьев и не хотели уходить домой. Домой. У Арсения дом может быть в любой точке планеты. Они с Тимуром никогда не останавливаются где-то надолго, день или два, а потом они снова трогаются в путь, много видят и много-много идут. Но сейчас Арсений впервые не хочет так быстро уходить. Ему здесь нравится, тут много всего интересного и есть где ночевать, и он просит Тимура побыть здесь хотя бы денечка три, пожалуйста, чтобы он успел вдоволь облазить все карусели и качели, потому что другого такого места им может не встретиться еще долго или не встретиться вообще. И Тимур с улыбкой соглашается, потому что просто не умеет ему отказывать. Они ночуют в кабинке колеса обозрения. Добираются туда с трудом (только он на самом деле, Тимуру-то было легко) и устраиваются в закрытой кабинке, где даже есть небольшие мягкие диванчики, на который он сразу и бахается — уставший, но довольный, не прекращающий болтать, как он хочет еще покрутиться в бочонках и посидеть на лошадях или в вагончиках, а еще послушать рассказы Тимура о том, как раньше это все работало, чтобы закрывать глаза и представлять весь этот шум, движения, запахи и голоса, потому что Тимур умеет рассказывать. Кабинка чуть качается от ветра снаружи и от их движений, поэтому Тимур просит его сильно не вошкаться, и Арсений послушно замирает, свернувшись на диванчике, который пахнет старой тканью и пылью. В тишине парка иногда слышатся какие-то отдаленные звуки, но никакого рева зомби или выстрелов, поэтому Арсений спит спокойно, тем более они высоко и рядом Тимур. Тимур всегда рядом, был, есть и будет. Он всегда спасет его и защитит. Никогда не бросит. Никогда.•••
Арсений просыпается от того, что кто-то трясет его за плечо. Несильно, но он все равно пугается и подскакивает, садится и сразу тянется к ремню штанов, где обычно закреплен нож, но там ничего нет, пальцы хватают пустоту и снова накатывает страх. — Тих, тих, тихо. — Рука пропадает, а Арсений наконец полностью просыпается и видит перед собой не зомбаря, а того человека с копной кудрявых волос и заросшими щетиной щеками. Он сидит на корточках перед диваном и его лицо в теплом свете керосиновой лампы уже почему-то не кажется таким хмурым и суровым, наоборот, неожиданно мягким и добрым, так что сердце даже успокаивается, а дыхание выравнивается, хотя расслабиться до конца Арс так и не может. — Как себя чувствуешь? Человек смотрит вопросительно и явно ждет ответа, но Арсений все еще плохо помнит, как пользоваться голосовыми связками, поэтому просто смотрит и молчит, надеясь, что его снова поймут без слов. — Плечами хоть пожми. Пожимает. На большее и не хватит. Он до сих пор ощущает фантомное присутствие Тимура рядом, его смех, голос и тепло, но все это рассеивается с каждой секундой все больше, вместе с уползающим сном. — Есть еще хочешь? Арс невольно скашивает глаза на то место, куда его вырвало. И отрицательно машет головой. — Надо поесть. Я тебе много не дам, не блеванешь, не ссы. — Человек встает и подходит к столу, берет с него что-то и возвращается к Арсу. Протягивает кусочек хлеба. — Ешь. Но жуй медленно. «Никогда не налегай на еду сразу после голодухи, Арсений. Блевать будешь дальше, чем видишь». Арс берет у человека хлеб и откусывает маленький кусочек; жует медленно и вдумчиво, пока корочка и мякиш не превращаются в жидкую кашицу. — Ты чего? — вдруг обеспокоенно спрашивает его человек. А чего? Арсений смотрит вопросительно, не понимая, что не так и вдруг чувствует, как с подбородка что-то капает. Торопливо трет свободной от хлеба рукой щеки — мокрые. Носом шмыгает, жмурится, смаргивая слезы, и чуть отворачивается, не желая, чтобы на него смотрели в такой момент. Он даже толком не понимает от чего реветь начал. Наверное, потому что полгода одиночества, Тимур, который о нем всегда заботился, а теперь этот странный человек, который вдруг заботится тоже и не выгнал его до сих пор, блевоту его вытер, кормит и позволяет спать у себя на диване, хотя ему явно и так есть чем заняться. — Болит что-то? Тошнит? — и снова голос хоть и напряженный, но и взволнованный, и взгляд такой же и весь этот человек какой-то обеспокоенный, обеспокоенный его — Арсения — самочувствием. И Арсений плачет еще больше и головой машет и очень хочет чтобы его обняли чтобы сказали банальное и наивное «все будет хорошо» чтобы рядом побыли просто потому что ему плохо очень очень плохо и кажется что вот сейчас точно ничего не будет хорошо уже никогда потому что Тимур… — Ну тише, тише, — мягко говорит человек и даже пересаживается к нему на диван; сидит далековато, но даже от такого присутствия другого человека рядом Арсению немного легче и он надрывно всхлипывает, шмыгает носом и вытирает его рукавом грязной куртки. — Бывает. Эмоции они такие. Никогда не знаешь, когда ебанут. Про себя Арс не может не согласиться. — Меня Антон зовут. Арсений притихает и впервые переводит на человека — Антона — не напряженный, а спокойный и даже заинтересованный взгляд. — Можно Шаст. Это от фамилии. Шастун. Короче… как тебе удобней. А Арсений все смотрит и даже моргать забывает; прокручивает в голове услышанное и повторяет про себя имя и фамилию этого человека, повторяет несколько раз, потому что впервые за несколько лет на его языке и в мыслях появляется чье-то еще имя. Антон. Шастун. Шаст. Антон. Шастун. Шаст. Шаст. Шаст. Коротко и просто, а еще как-то очень подходяще; Арсений, разумеется, знает этого человека не так хорошо, но от чего-то ему так кажется — это прозвище этому человеку идеально подходит. — Хочешь чай? — снова спрашивает Шаст. — Горячий. С листьями смородины. Смородина. Арс с трудом вспоминает, что раньше были такие ягоды, ему Тимур рассказывал. Он кивает, и Шаст уходит, оставляя его в комнате одного. Арсений впервые осматривает помещение, в котором оказался. Обычная комната в обычном доме, но все потрепанное и старое, износившееся со временем, выглядит так, словно Шаст тащит все эти вещи откуда придется. Но все равно как-то уютно, особенно, когда на глаза попадаются какие-то мелочи, которые здесь больше для красоты и уюта, чем для пользы. Например, целые ряды книг в потрепанных и рваных обложках, выстроившиеся на полках над столом и диваном; несколько пластмассовых фигурок, слегка побитая копилка в виде огромной свиньи, пара кактусов, странные по форме подсвечники и даже мягкие игрушки, медведи и плюшевые лисы, лежащие на пыльном подоконнике и кресле, накрытом пледом со звездочками. Арсению всегда хотелось иметь при себе какие-нибудь такие же безделушки, но они с Тимуром постоянно были в дороге и у них никогда не было места, которое бы они могли назвать домом, поэтому и вещей при себе было немного; ровно столько, чтобы можно было по-быстрому собраться и снова идти, идти, идти и идти, пока не найдут новое место для стоянки. Всю жизнь в дороге. А Шаст явно живет здесь постоянно. Он возвращается в комнату с дымящейся чаем железной кружкой и протягивает ее, повернув ручкой к Арсению. Глянув на Шаста, Арс опускает глаза на кружку и медленно берет ее, обхватывает двумя ладонями; греет озябшие пальцы и делает глоток — по телу вместе с жидкостью распространяется приятное тепло и вкус смородины. — Поесть все равно еще надо. Арс отрицательно машет головой и смотрит на отложенный на подлокотник кусок хлеба, который он так и не смог доесть. — Тебе силы нужны. Ты просто ешь аккуратно. Не глотай кусками и жуй хорошенько. Голос Шаста звучит все так же спокойно и участливо, аж сердце сжимается. Арс шмыгает носом. Хочется сказать спасибо, но голос так и не хочет показываться, предпочитая отсиживаться в своем мире, где все еще хорошо и не приходится представляться кому бы то ни было, потому что единственный кто рядом и так знает его имя. Шаст приносит ему тарелку с мелко нарезанными овощами, и Арсений снова хочет позорно разреветься. Может, Шаст это понимает, а может ему просто нужно идти, но он уходит и оставляет Арса наедине с эмоциями и едой, чему тот даже рад, потому что снова реветь при чужом, пусть и внезапно хорошем, человеке совсем не хочется. Он жует, как ему и сказали, медленно, вдумчиво, пока помидоры и морковка не превращаются в кашу, и только тогда глотает; запивает чаем, даже доедает хлеб и тогда уже точно чувствует себя лучше. С улицы слышится собачий лай; Арс отставляет пустую тарелку и встает с дивана, подходит к окну. Пес носится по двору, скачет вокруг Шаста, может, поиграть хочет, но тот отмахивается, потом швыряет ему какую-то палку, чтоб отвязался, наверно, и возвращается к прерванной работе, снова залезая под старый проржавевший пикап. Двор такой же захламленный, как и дом, повсюду много всяких приборов, запчастей, инструментов, мусора, все это разбросано в полном беспорядке или свалено кучами, среди которых и носится собака. Арсений какое-то время еще наблюдает за тем, как Шаст лежит под машиной и что-то там возится, а потом отворачивается от окна и несется на улицу. Оставаться одному неожиданно страшно и очень-очень не хочется. Хватит с него одиночества. И даже если этот Шаст в какой-то момент попросит его уйти, он не уйдет, вот не уйдет и все, будет умолять оставить его, будет просить работать, будет делать все, что скажут, лишь бы находиться рядом с живым человеком, настоящим человеком, который одинок, так же, как и сам Арсений. — Что-то случилось? — видимо, услышав его, спрашивает Шаст, выглядывая из под пикапа; Арс отрицательно машет головой и обхватывает себя руками, ежится на прохладном ветре, всколыхнувшем волосы на затылке. Его куртка давно не предназначена для такой погоды, но найти новую не представлялось случая. — Почему ты молчишь? — вернувшись к работе, спрашивает Шаст. Арс неопределенно пожимает плечами, но понимает, что Шаст его не видит и открывает рот, чтобы ответить словами, но голос вместе с буквами и звуками застревает где-то в горле, никак не собираясь складываться в слова и выходить с ними наружу. Арс издает какой-то невнятный хрип, захлопывает рот и вздыхает, понимая, что снова не получится. — Ладно, не хош, не говори, — спокойно отзывается Шаст, так и не добившись от него ответа. — Иди оденься потеплее, там на веранде есть куртка, сразу увидишь. Арс снова чувствует, что вот-вот расплачется, потому что забота от совершенно чужого человека вспарывает душу раскаленным ножом. Он кивает и уходит, по пути смаргивая слезы и стирая рукавом те, что уже успели сбежать по грязным щекам. Куртка и правда находится сразу, лежащая на столе, большая и теплая. Арс заворачивается в нее, закатывает чуть рукава, потому что те оказываются слишком длинными, вдыхает чужой — Шастов — запах, смешанный с запахами пыли, ветра и машинного масла. Интересно, когда Шаст решит, что ему пора уходить? Когда выгонит? Арс до усрачки боится остаться один. Снова. Когда от одиночества дыхание застревает в горле, когда необходимость в человеческом тепле и присутствии равна необходимости в воздухе, когда страшно так, что ноги немеют и идти дальше просто не получается. Арс сам себе удивляется, как он смог уйти так далеко от городов. Он просто… шел, и шел, и шел, пока шли ноги, потому что цели не было, смысла тоже, он просто шел, чтобы идти, чтобы не находиться на месте, а голову загружать только мыслями о том, как он устал, чтобы не думать больше о — Эй, не поможешь мне? Арсений даже вздрагивает; выползает снова на улицу и плетется к пикапу, из под которого торчат ноги Шаста. — Подай инструменты. Они вон там, возле железных балок. Арс осматривается и быстро находит нужное. Неожиданная помощь приходится очень вовремя и вселяет в него какой-то новый теплый поток сил, который подталкивает его и помогает дотащить тяжелый ящик до пикапа. — Спасибо. Арс смотрит, как Шаст возится и гремит инструментами, матерится иногда и пыхтит устало, пока сам Арс стоит на месте, кутается в его куртку и очень хочет еще чем-нибудь помочь. Ну пожалуйста. Может это будет достойной платой за возможность жить у Шаста? Но как бы Арс не хотел, больше его сегодня ни о чем не просят. Зато кормят вкусно, хорошо и плотно, а потом заботливо укладывают спать на диване, дав целых два одеяла. Арсений заворачивается в них почти с головой и закрывает глаза. Он так давно не спал на мягком, так давно не укрывался настоящим одеялом. Кажется, последний раз это было в какой-то другой жизни. Совсем другой. Еще даже до Тимура, когда мир не оказался в полной заднице, когда мама была рядом и он спал в настоящей кровати, окруженный своими игрушками и маминым запахом. Ничего из этого он сейчас уже не помнит, никаких деталей, никаких запахов, даже лицо мамы давно не лицо, а просто размытое пятно без глаз и губ. Арсений не помнит, как она выглядела, как разговаривала и как пахла. Просто знает, что она была и что она его любила. А потом пришли зомби, а она ушла. Но рядом был Тимур. Он всегда был. Был. Светит солнце и кто-то смеется. Он смеется. Счастливо, потому что Тимур катит его на магазинной тележке, разгоняясь все сильнее, и ветер треплет одежду и волосы, шумит в ушах вместе с мягким смехом Тимура, который словно бархатом окутывает, а еще безопасностью, потому что пока Тимур рядом с ним ничего не случится. Тимур всегда и от всего сможет его защитить. Они уже вдвоем скатываются в тележке по уходящей вниз дороге со стоянки, откуда когда-то выезжали машины, и все смеются, смеются, потому что иногда должны быть и такие дни. Хорошие. Спокойные. И ничем не обремененные. Арсений во сне улыбается. Арс слышит вскрик Тимура. Громкий, пропитанный болью и оборвавшийся почему-то на середине. Он разворачивается, чтобы посмотреть, где там Тимур, который должен был бежать прямо за ним, который должен был быть рядом, который… Арс слышит чей-то крик и только спустя несколько тягуче-долгих секунд до него доходит, что кричит он сам. И ему страшно и он хочет что-то сказать и крикнуть и бежать и немедленно помочь Тимуру который добегает до него и практически валится к нему в руки но продолжает стоять и от него остро пахнет кровью и на руках что-то мокрое чвакает пока Тимур кричит чтобы Арсений тоже бежал потому что они рядом они догоняют Арс нельзя останавливаться беги беги! Арсений, беги! Вскрикнув, Арс рывком садится на диване и тянется схватить нож, но пальцы снова находят только пустоту в том месте, где раньше была защита; паника накатывает с новой силой, пережимая грудь стальными тисками и не давая дышать, и Арс задыхается, со свистом пытается втянуть воздух носом, пропихнуть его в легкие, но не выходит и ему становится еще страшней. Дверь в комнату вдруг открывается, и на пороге показывается Шаст — взлохмаченный со сна, в огромной мятой футболке, он быстро оказывается возле дивана, приседает рядом и неожиданно берет Арса за руки. — Дыши. Сосредоточься и дыши. Медленно. Это просто кошмар, сейчас ты в безопасности. Арс слушает его и хочет было огрызнуться, что ни разу это не просто кошмар, а он ни разу не в безопасности, потому что никогда не знаешь откуда могут выползти эти твари, но именно в этот момент его взгляд фокусируется, привыкает к полумраку комнаты и замирает на глазах Шаста. Смотрящих внимательно, беспокойно и участливо. Смотрящих так, как будто он и правда переживает за него. Правда переживает. И Арс чувствует, как дыхание и правда успокаивается, грудь перестает ходить ходуном и у него наконец-то получается сделать глубокий аккуратный вдох, от которого даже кружится голова. Он закрывает глаза, пережидает этот смерч в голове и все еще чувствует свои руки в Шастовых, которые держат мягко и словно молча пытаются показать «я тоже здесь». Арс не один. Не один. Из глаз снова бегут слезы, но Шаст их или не видит, или делает вид; он отпускает Арсовы рукиДень, когда все вроде бы как обычно, но в то же время как-то совсем по-другому
Арсений. А-р-с-е-н-и-й. Такое длинное и мягкое, тягучее, оседающее на языке, а еще очень ему подходящее. Лежа в кровати, Шаст вертит и вертит его имя в голове, пока не может уснуть и пока сам Арсений лежит за стенкой, успокоенный и уснувший. Арсений. Произнесенное тихим загустевшим от слез голосом. Он больше ничего не сказал, но им хватило и этого, чтобы понять одну на двоих истину — теперь они будут связаны. Признаться, по началу Шаст думал: позволит отдохнуть, выспаться, поесть, отвалит еды в дорогу и до свидания. Но. Сейчас он не просто не может себе такое позволить, он не хочет себе такое позволять. Не хочет Арсения выгонять. Тому ведь точно некуда идти и нет у него никого, а там дальше — глубокий глухой лес и ни одного человека на много километров вокруг, а еще никакой еды и никакого убежища. Шаст просто не может и не хочет так с ним поступать. Арсений. Он выглядит до смерти напуганным, сильно уставшим, а еще очень-очень одиноким. Совсем не таким одиноким, как сам Шаст, потому что Шаст к своему одиночеству давно привыкший, принявший его, а Арсений до сих пор цепляется за что-то из прошлого и отчаянно не хочет это отпускать. Боится. Даже не расспрашивая его, Шаст понимает — произошло что-то страшное и поэтому Арсений здесь. Здесь — не место, не цель, просто еще одна точка, в которой тот оказался на своем длинном тоскливом пути, без людей, но с ужасным чувством безысходности. Они по-разному одинокие, но в то же время и одинаково. Шаст не может это объяснить, он просто это чувствует и все. Просыпается Шаст от странного чувства. От давно забытого ощущения, что кто-то на него смотрит. Пес не считается, да он и не смотрит, сразу лезет лизаться и встает на него тяжелыми лапами, а тут прямо ощущение настоящего взгляда на коже, на волосах и теле, так что Шаст подскакивает и осоловело оглядывается, пока не фокусирует взгляд на сидящем на стуле в углу Арсении. Сидит себе, сложив руки на коленях, и смотрит. — Выспался? — хрипло спрашивает Шаст. Он ждет, что, может быть, Арсений заговорит наконец и скажет ему словами, но тот просто кивает. Что ж. Ладно. Широко зевнув, Шаст откидывает одеяло и садится, трет глаза и чешет бороду, все так же ощущая на себе чужой взгляд. Непривычное чувство. — Помыться хочешь? Глаза Арсения прямо загораются на этом вопросе, и Шаст невольно хмыкает, приподняв уголок губ в едва заметной улыбке. — Щас бак нагрею. Он уходит, оставляя Арсения в своей комнате, но даже в коридоре чувствует на себе его взгляд. Странности. Стоит ему выйти на улицу, как на него накидывается Пес; наверное, Арсений выходил и выпустил его, потому что обычно на ночь Шаст загоняет собаку в дом. — Че ты, жрать хочешь? Да подожди ты, блин. Я понимаю, что ты меня любишь, но есть же рамки приличия, — отбиваясь от собачьих поцелуев, посмеивается Шаст. Он умывается на улице у рукомойника, потому что вчера оставил здесь зубную щетку и пасту, а на улице еще не настолько уж холодно, можно и потерпеть. Чистит зубы, рассматривая в запыленном треснувшем зеркале свое бородатое отражение и понимая, что выглядит он уставшим и даже грозным, так что неудивительно, что Арсений по началу его боялся. Надо смотреть на него не так сурово и может быть даже улыбаться. Учись, Шастун, ты не один теперь. Не один. Охренеть. Пока бак с водой нагревается, Шаст варит кашу Псу и думает, чем покормить Арсения, потому что пора бы уже и чем-то получше, а не только овощами и хлебом. Но все его навыки готовки это вот — каша Псу и подгоревшие овощи себе, на большее у него просто не остается времени, потому что все занимает работа по содержанию этих самых овощей и двора. Взгляд падает на свеклу и как-то сразу рождается идея — можно же сварить борщ. Капусту только пойти срезать, все остальное вроде есть. Арсений медленно вползает на кухню, пряча руки в длинных рукавах пожеванного свитера; смотрит неловко, но вопросительно, ему как будто все еще неудобно тут находиться и он не знает, чем себя занять. — Можешь доварить? — спрашивает Шаст, мельком глянув на него. — Просто помешивай постоянно, я щас вернусь. Арсений смотрит на него, а потом подходит к плите, заглядывает в кастрюлю и забирает из рук Шаста ложку. — Только не пробуй. Это для Пса. Арсений снова смотрит, а Шаст даже улыбается ему и выходит в коридор; накидывает куртку и выходит из дома за капустой, мельком глянув на Пса, который носится по двору за птицами. Думает: вот все вроде бы точно так же, как обычно; он проснулся, умылся, приготовил еду для Пса, собирается готовить для себя. Но. Он проснулся не сам — его разбудил Арсений. Он умылся, но еще греет воду в баке для Арсения, чего уже давненько не делал для себя, обходясь мытьем возле вагонетки. Кашу Псу доваривает Арсений, а он сам идет за капустой для борща, который для себя лично ленился бы варить еще месяца два. Все вообще не так, как обычно. Но совсем не значит, что хуже. Просто по-другому. Пес подбегает к нему, когда он приседает, чтобы срезать вилок капусты; под руку лезет и лает, на спину лапами встает, но Шаст отмахивается, потому что сейчас ему некогда, сейчас у него есть дело. Вилок здоровенный и его точно хватит больше, чем на одну кастрюлю, но не страшно, можно и салат сварганить, если Арсений такое любит. Когда Шаст возвращается в дом, Арсений все так же стоит у плиты и сосредоточенно помешивает кашу; Шаст замечает, что его варево получается более приятной консистенции и даже без комков. — Спасибо. Ты борщ любишь? — спрашивает уже даже не надеясь на ответ, просто ждет очередной кивок, пожатие плечами или отрицательное мотание головой. Арсений жмет плечами. — Никогда не ел? — Теперь отрицательно машет; брови Шаста удивленно ползут вверх. — Никогда? Охренеть. Ну, штука вкусная, надеюсь, тебе тоже понравится. Если я, конечно, нормально приготовлю. Каша доваривается, и Шаст выключает плиту, ставит кастрюлю на подставку, чтоб остыла, и сваливает в раковину овощи. Арсений заинтересованно за ним наблюдает и все время как-то дергается в его сторону, будто порываясь что-то сделать. — Можешь овощи пока помыть. Арсений с такой готовностью подпрыгивает со стула, как будто только этого и ждал — возможности чем-нибудь помочь. Шаст удивленно наблюдает за ним и улыбается; кажется, они вполне смогут ужиться. А пока Арсений занят, можно отнести кашу Псу, пока тот снова не начал буянить и грызть его резиновые сапоги. Когда Шаст возвращается, Арсений уже не моет овощи, он их чистит, немного неумело снимая кожуру с картошки туповатым длинным ножом. Странная эмоция проскакивает в голове; она примерно похожа на то умиление, которое Шаст испытывает, когда смотрит на Пса, но сейчас оно будто бы еще сильнее и, ну, все равно иначе как-то, потому что Арсений-то человек. Нож, которым Арсений пытается чистить картошку, хреновый, поэтому Шаст берет из подставки другой, короче и острее, протягивает его рукоятью вперед. — Держи. Он удобнее, я всегда им чищу. Арсений поднимает на него глаза, смотрит по обычаю пристально, свой нож откладывает и берет предложенный; сразу же снова возвращается к работе и Шаст замечает, как он едва заметно кивает — лучше. Вдвоем они расправляются с готовкой намного быстрее — вместе чистят и нарезают овощи, делают поджарку и даже сразу моют за собой посуду, чтобы та не копилась кучами в раковине. Арсений помешивает почти готовую поджарку, когда Шаст скидывает в кастрюлю с закипающей водой капусту и все у них идет спокойно и расслабленно, как будто так и надо. Шаст удивляется, но это удивление хорошее, оно ему нравится и он почти без умолку болтает все время, что они готовят, чтобы разряжать тишину, которая никогда не нарушается Арсением. Шаст говорит о всякой ерунде, вроде бы ни о чем, а вроде обо всем и сразу; рассказывает, как у него тут что устроено, сколько он тут живет, где берет семена и инструменты, откуда взялся Пес. Проходится понемногу по каждой теме, стараясь избегать болезненных и особенно интересных — как он сюда попал, почему он один и был ли у него кто-то до Хаоса. Арсений слушает внимательно, иногда кивает, моргает, что вполне можно считать за реакцию, временами его губы даже трогает едва заметная улыбка и это определенно радует, поэтому Шаст пускается в свои путанные рассказы с удвоенным энтузиазмом. — Давай помоешься сначала, а потом поедим, — помешивая суп, предлагает Шаст. — Я… одежду с полотенцем тебе щас дам, свою можешь там же в тазике постирать. Мыло на полке в шкафчике. Закрыв кастрюлю крышкой, Шаст идет к себе в комнату, слыша, как Арсений идет за ним следом. Прямо, как Пес, ну правда. Вся одежда у Шаста огромная и растянутая, так что Арсению она точно будет великовата; с особой придирчивостью он находит самую приличную не драную футболку и такие же штаны, сопровождая все эти выборы неуместными и торопливыми «вот штаны», «так, вот футболка». — Так, пойдем, провожу, покажу, как там че у меня. Шаст суетится и сам не понимает почему. Наверное, потому что гости у него бывают не так часто, как хотелось бы, и он не привык к чьему-то постоянному присутствию, к тому, что нужно еще о ком-то заботиться и что этот «кто-то» не собака, а такой же живой человек, как он сам. Все еще непривычно и странно. По ощущениям, Шаст не занимался всем этим уже лет сто. — Так, смотри, вот тут мыло, — Шаст открывает шкафчик, убеждаясь, что мыла там достаточно, целых три куска, но давно пора закупиться, — терку можешь мою использовать, полотенце я оставил, если что надо — зови, и не забывай, что вода не бесконечная, так что много не лей. Вроде все. — Вроде все? — повторяет уже вслух и мажет взглядом по Арсению; тот стоит, прижав к себе чистые вещи, смотрит как-то потерянно и благодарно одновременно, так что Шасту даже не приходится выдавливать ободряющую улыбку — она появляется сама. — Мойся. Уходит, потому что делать здесь больше пока нечего, да и за супом надо следить. Может, если Арсений использует не всю воду, он и сам потом сполоснется — давно пора бы уже. Дома Шаст разливает суп по тарелкам и режет хлеб, заваривает чай, через окно швыряет Псу косточку, которую тот ловит на ходу; суп становится идеальной температуры как раз, когда в дом возвращается Арсений — посвежевший, с влажными волосами и красными щеками, в его штанах с закатанными штанинами, которые все равно висят слишком низко. — Ты вовремя. Сейчас, когда на лице Арсения нет слоя грязи, Шаст отчетливей видит огромные мешки под глазами, исцарапанные щеки, порезы на руках, но, к счастью, никаких следов от зубов. Арсений садится на скрипнувшую табуретку и сразу берется за ложку; все еще не наевшийся, он снова торопится так, что суп бежит у него по подбородку и Шасту хочется совсем по-мамски вытереть ему лицо полотенчиком. — Вкусно? Арсений быстро кивает, продолжая набивать щеки; он обгладывает косточку и, кажется, даже вылизал бы тарелку, но отставляет ее и сыто рыгает. Шаст делает то же самое, потому что поели они прям от души, хорошо было и борщ удался. Налив в железную кружку заварившийся чай, Шаст ставит ее перед Арсением, а вместе с ней и тарелочку со смородиновым вареньем, ага, да, он и такое умеет. — На десерт. Ешь, я пойду сполоснусь тоже. Глаза Арсения огромные и очень-очень благодарные. Воды Арсений использовал не так много; в импровизированной душевой свежо, мокро и пахнет мылом, полотенце аккуратно висит на крючке, а постиранная одежда на веревке. Шаст раздевается и заходит за шторину, ополаскивается и пока мылит терку, думает: Арсений, как зашуганный зверек; осторожный, аккуратный, все время хочет слиться с окружающим его пространством, стать как можно незаметней, а лучше вообще невидимым и ведет себя так, словно ему стыдно за одно свое существование. Или может стыдно и неловко чисто при Шасте, потому что тот пустил его к себе, кормит и вообще обеспечивает всеми возможными благами, к которым он, кажется, совсем не привык. Как он жил до этого? До него. И с кем. Единственное, что Шаст понимает — Арсений кого-то лишился и этот кто-то был для него буквально всем, так что теперь, пусть и приученный выживать, он теряется без опоры и, возможно, как раз по этой причине так тянется к Шасту. Лениво скользя теркой по телу, Шаст вздыхает. Арсения чисто по-человечески жалко. Как говорится, одному Богу известно, что он пережил, и Шаст даже не знает, стоит ли его расспрашивать, или дождаться, когда он созреет и захочет сам, или просто оставить все, как есть — а есть просто Арсений и то, что с ним происходило за время, проведенное здесь, с Шастом. Да. Наверное, лучше будет ни о чем его не спрашивать. Вернувшись в дом, Шаст обнаруживает чистую посуду, а самого Арсения в комнате на диване; тот сидит в самом уголке и копается в своем рюкзаке, по очереди вытаскивая оттуда какие-то вещи. Личное, думает Шаст, поэтому проходит мимо, к себе в комнату, чтобы одеться, но все равно иногда посматривает на скудные пожитки, которые Арсений выкладывает себе на колени. Когда в руках парня появляется какая-то потрепанная книжонка, срабатывает элементарное людское любопытство. — Что это? — спрашивает и тут же жалеет, потому что, ну личное же, Шаст, нахрена ты лезешь, дурень. Арсений ожидаемо не отвечает, но и не прячет книжку, просто кладет на диван к остальным вещам, а когда вытаскивает из рюкзака сильно потасканного игрушечного зайца, то снова начинает реветь. И слезы катятся по его щекам крупными каплями, собираясь на подбородке и капая на штаны, на игрушку, прямо на грязную заячью морду, а Арсений сжимает игрушку в руках так, будто она самое дорогое, что у него осталось в этой жизни. И Шаст думает — а ведь такое может быть. И он снова не придумывает ничего лучше, чем просто сесть рядом с Арсением, ближе, чем до этого, настолько, что их плечи почти соприкасаются, чтобы парень просто почувствовал человеческое присутствие, чтобы перестал чувствовать себя одиноким, чтобы понял — он не один теперь. Когда-то Шасту самому не хватало вот такого простого присутствия кого-то рядом, он хорошо знает, что это такое, когда ты один во всем мире, поэтому сейчас он хочет дать это ощущение Арсению, который, похоже, долгое время был заложником одиночества. Арсений громко шмыгает полным носом, втягивая густые сопли, некрасиво вытирает лицо предплечьем, всхлипывает, мычит, воет и продолжает сжимать в руках игрушку. Но со временем все это медленно стихает, успокаивается, сходит на нет, плечи Арсения вздрагивают уже не так сильно, а по щекам не бежит ручьями, хотя он все еще всхлипывает, только теперь уже сухо, устало и обреченно. — Спасибо, — говорит загустевшим от рыданий голосом. Шаст кивает в пустоту. — Всегда пожалуйста. Никогда не стесняйся эмоций, Арсений.День, когда начинаешь привыкать, но от воспоминаний все равно не сбежишь
•••
— Тихо. — Тимур прикладывает палец к губам и замирает; Арс останавливается тоже, притихает за чужой широкой спиной, аккуратно выглядывает из-за плеча и видит — несколько штук зомбарей, ходят-бродят перед грузовиком, к которому им с Тимуром нужно подойти. Они их не видят и не чувствуют, но мешаются твари, потому что стоят там, куда надо им, портят их план в самом зародыше, суки, их ведь не должно было быть здесь, не должно. Арс нервничает, но Тимур ни разу, и его спокойствие как будто немножко передается по воздуху, что ли, потому что Арс подуспокаивается тоже, прислушивается. Ветер стих, слышится только шорох асфальта под рваными шагами зомби. Но они по-прежнему их не видят. И ничего не делают. Ничего. Потом еще немного ничего. Тимур коротко кивает и идет дальше, Арс за ним. Только они двое и больше никого. Они двое — и бомба, привязанная к арсовой спине. Пригнувшись, они перебегают дорогу. Зомби становятся ближе и, кажется, начинают что-то понимать, потому что оживляются, шаркают по камням и разбитому асфальту активнее, ищут их. — Придется отвлекать, — наблюдая за ними, твердо говорит Тимур. Арс это понимает, но все равно смотрит испуганно. — Осторожней, — шепчет одними губами, но Тимур его слышит, поворачивается и улыбается той самой своей улыбкой, от которой у Арса с самого первого дня все теплело и успокаивалось внутри, потому что она говорила — «все будет хорошо». Арс верит. — Сомневаешься во мне? — со смешком спрашивает Тимур. — Ни в коем, — глядя на зомби, отзывается Арс. Те так и снуют по дороге, перекрывая путь к бензовозу, суки. — Я еще не так стар, как ты думаешь, Арсений. — Тимур вытаскивает из-за пояса пистолет. — А кто тут говорил о возрасте? Тема возраста для Тимура почему-то больная и шутки на эту тему он очень не любит, но Арсу их иногда прощает. — Закрепи бомбу, как только они пойдут за мной. По-любому, Арсений. Арс не хочет об этом думать, но в этом «по-любому» четкое «даже если я умру». Тимур выходит из укрытия на открытую дорогу и показательно окрикивает зомби, которые, как в замедленной съемке, одновременно поворачивают к нему свои страшные изуродованные морды и тут же идут в его сторону. Когда Тимур пробегает мимо, Арс выжидает еще несколько секунд, а затем начинает двигаться к бензовозу, на всякий все равно оставаясь в тени кустов и деревьев. Рюкзак бьет его по спине, звуки шагов эхом отдаются в ушах вместе со стуком сердца и бурлением крови; Арс очень хочет оглянуться, но не позволяет себе этого, потому что Тимур дал ему задание и он обязательно его выполнит. Во что бы то ни стало. Оказавшись за бензовозом, Арс стряхивает с плеч рюкзак, чтобы достать все необходимое. Сдирает экранирующую бумагу и прилепляет бомбу к боку бензовоза клеем из древесной смолы; предательски дрожащими пальцами прикручивает концы двух проводков к двум другим, которые уже торчат из корпуса, заставляет себя глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть — успокойся, Арс, успокойся. Два конца зацепляет друг за друга, один оставляет болтаться; бомба заряжена. За всем этим следует маленький зеленый таймер; болтающийся провод пошел на клемму с одной его стороны; красная кнопка, потом серая. Зажглись зеленые цифры. Бомба готова встать на обратный отсчет. Металлической кнопочкой Арс дощелкивает таймер до «15:00»; снова красная кнопка, перевернуть коробочку, заправить один металлический язычок под другой, снова серая. Зеленые цифры сменяются на «14:59», «14:58», «14:57»… Бомба ожила. Арс выглядывает из-за бензовоза и беспокойно высматривает Тимура; поблизости ни одного зомбаря, тихо, но они обязательно вернутся, всегда возвращаются, потому что здесь у них какое-то свое место, здесь они постоянно тусуются и пируют, здесь у них свое убежище, как бы странно по отношению к этим тварям это ни звучало. И тут Арс видит — Тимура, бегущего к нему по дороге, а за ним следом зомби, много, еще больше, чем он уводил, не торопятся, но нагоняют, противно чвакают отваливающимися челюстями и тянут к Тимуру свои гнилые руки в язвах. — Арсений, беги! — орет Тимур. И Арс бежит. Туда, где они оставили старый пикап, в безопасность, зная, что у них получилось и что Тимур бежит следом. У них получилось. В крови бурлит такой адреналин что всерьез начинает жечь вены Арс несется вперед полупустой рюкзак хлещет его по спине а сухой колючий ветер треплет волосы и он все несется несется не оглядываясь потому что слышит за спиной Тимура который его подгоняет но не потому что нужно бежать быстрей а чтобы он знал что тот рядом. Тимур рядом. И это прибавляет уверенности, прибавляет скорости; Арс в два счета добегает до пикапа, прыгает на водительское, потому что Тимур отстает, но когда тот парой секунд позднее падает на соседнее пассажирское, они срываются с места с оглушительным свистом шин. И вот теперь Тимур смеется. Радостно, громко, мягко, обволакивая своим смехом, как бархатом, и Арс смеется тоже, потому что теперь можно расслабиться, выдохнуть и ехать дальше, зная, что в этом месте зомби станет меньше.•••
Шаст над ним смеется. Странным фальцетным смехом, но совсем не зло, заразительно и весело, а все потому что Арс падает, не справившись с особенно упрямым сорняком в картошке. Он заваливается на спину, прямо в картофельный куст, вверх ногами, земля с корней сорняка сыпется ему в лицо, а Шаст смеется и вся эта ситуация уже не кажется такой дурацкой и неприятной. Арс даже улыбается тоже. — Эти сорняки дело такое, да, — отсмеявшись, говорит Шаст. — Нужно просто слегка его подкапывать и браться ниже под корень, тогда выдернешь. Арс отряхивается от земли и принимает из рук Шаста маленькую лопатку; тот отворачивается и с легкостью выдергивает свой сорняк, который доходит ему до пояса, от земли отряхивает и кидает вдоль ряда. Они пропалывают картошку уже полдня, но из тридцати посаженных кустов прошли только двенадцать, потому что трава густая, крепкая и колючая, так что кожа на ладонях стирается даже сквозь тряпочные перчатки. Но Арс не жалуется, даже не думает, потому что работа здорово отвлекает мозг, потому что он выматывается так, что засыпает, едва коснувшись подушки и спит всю ночь без всяких снов, а на утро завтракает с Шастом кашей или салатом и снова идет на поле, в теплицы, сад, огород, чтобы подвязывать, окучивать, полоть, собирать и опрыскивать. Его помощь Шасту приходится очень кстати, потому что вдвоем, по словам самого же Шаста, они справляются куда быстрее и еще остается свободное время, чтобы просто не торопясь поесть, поиграть с Псом и выспаться, не вставая в пять утра. Они даже в доме прибираются, пол моют, мусор разгребают, Арс протирает пыль, моет окна и отдраивает старый шкаф в чулане, чтобы использовать его под урожай, пока Шаст чинит протекающую крышу и наконец-то ремонтирует генератор, который, впервые за долгое время, начинает работать без перебоев. В таком рабочем темпе идут долгие тягучие недели, но Арс не замечает их течения, работает, спит и ест, находит время на игры с Псом, который привязывается к нему и будит по утрам слюнявыми собачьими поцелуями, чтобы поиграть. Они ходят втроем в лес и охотятся на птиц, Шаст учит Арса ощипывать и разделывать тушку, показывает какие грибы можно есть, а какие легко спутать со съедобными, рассказывает о ягодах и они вдвоем набирают целую корзину голубики. Жизнь идет однообразно, но спокойно, и Арс до сих пор не может к этому привыкнуть. Не может привыкнуть, что не нужно всегда куда-то торопиться, идти, бежать, спасаться, не нужно искать место для привала, спать по очереди, чтобы караулить зомби, воровать еду, которой всегда не хватало. Он до сих пор просыпается по ночам в слезах или страхе, или все вместе, кричит и хватается за нож, но приходит Шаст, садится к нему на диван и разговаривает с ним, пока за окнами не начинает просыпаться солнце. Тогда Арс наконец-то снова может уснуть и он спит, обнимая во сне игрушечного зайца, которого отстирал и зашил, который выглядит теперь почти совсем как новый. Они оба понятия не имеют, что происходит за пределами их утопии. В каком состоянии сейчас находится мир и что происходит там, в больших городах, где зомби еще не перевелись, где все еще достаточно людей для их пропитания и где все еще идет борьба за выживание. Но впервые Арс обо всем этом и не задумывается. Он смог вырваться из этой вечной погони от смерти и теперь у него спокойная жизнь, а о том, какой ценой она ему досталась, он думать не хочет и не думает. Шаст его ни о чем не расспрашивает, но смотрит всегда, изучающе, вопросительно, заботливо, пристально, словно пытается прочитать, чтобы не расспрашивать, но при этом ему все равно интересно, но и неловко задавать вопросы. Из куста Арсу под ноги выпрыгивает лягушка. Настоящая живая лягушка, которая делает еще прыжок, когда Арс легонько поддевает ее носком резинового сапога. Кажется, он целую вечность не видел лягушек, если видел вообще. — Чего завис? — весело спрашивает Шаст; он подходит ближе и, увидев лягушку, улыбается. — Мелкая. Тоже ни разу не видел? Арс мотает головой. — Тут их много. Почти каждый день вижу. Шаст наклоняется и пытается взять лягуху в руки, но та снова прыгает, потом еще, и еще, и скрывается под ботвой картошки. — Ну что ж, — вздыхает Шаст и смотрит на Арса. — Не устал? — Нет, — неожиданно, но сил хватает даже на слова, что приятно удивляет Шаста — видно по его глазам, они улыбаются вместе с губами и говорят намного красноречивее. — Давай тогда эти три ряда пройдем еще и закругляемся на сегодня. Еще б пожрать приготовить, да и воды нагреть надо, мы сегодня припылились. Арс согласно кивает; по ощущениям земля у него даже в трусах после того падения. У крыльца скачет Пес, когда они подходят, он по очереди тычется в них мордой и даже встает на Арса своими тяжелыми большими лапами, заставляя того улыбнуться и чуть поморщиться от надавивших на плечи когтей. — Пес, фу. — Шаст вяло машет рукой — устал, а еще готовить что-то собирается. Арс смотрит на него, в голове одна за другой сменяются мысли и наконец находится нужная, которую он сразу же и озвучивает. — Шаст, давай я картошку пожарю. Шаст даже останавливается и смотрит на него прям удивленно и дело тут не только в самом предложении, но и во фразе, самой длинной фразе, сказанной Арсом за все время, проведенное у Шаста. — Ну ее еще подкопать тогда надо, — говорит Шаст. — Я сделаю. — Арс улыбается, чтобы показать, что он справится и ему не трудно, но Шаст все равно предпринимает попытку его отговорить. — Давай я. И пожарим вместе, как всегда. Арс это «вместе» безусловно любит и ценит, потому что до Шаста «вместе» у него было только с Тимуром, а тут появляется кто-то еще, кто не против разделить с ним какие-то обязанности. Но сейчас он просто хочет, чтобы Шаст отдохнул, потому что он работал гораздо больше и все это время за Арсом ухаживал, и помогал, и кормил, и успокаивал, короче, его просто хочется хоть как-нибудь отблагодарить. — Нет, я сам, — Арс говорит максимально твердо. — А ты отдыхай. Шаст на удивление быстро соглашается, но Арс почему-то уверен — дело тут даже не в усталости и возможности спихнуть на кого-то свои обязанности, нет, дело просто в том, что Шаст в шоке, Арс ведь впервые столько говорит, да еще и пытается с ним спорить и ставить условия. — Хорошо, — он улыбается и уходит в дом, откуда добавляет. — Ну хотя бы воду нам я нагрею. «Нам» Арс улыбается. И идет за лопатой.•••
Арсению семь. Арсению семь и он совершенно не умеет писать. А все потому что зомби и конец света, при котором учиться нужно не чистописанию, а тому, как правильно стрелять и где можно достать еду. Поэтому сейчас он особенно сильно пыхтит, старательно выводя карандашом на отжелтевшем тетрадном листочке сложную и длинную фамилию Тимура. Тот, как и обещал, не смотрит, сидит, отвернувшись, смотрит через окно на город — полуразрушенный, зараженный и опасный город, который им уже совсем скоро придется покидать. — Все. — Арс прячет язык и придвигает листок к Тимуру, смотрит на него гордо, потому что он справился и все написал, надеется, что его похвалят, но Тимур почему-то только тихо с него смеется. Этот смех надолго откладывается у Арса в голове, потому что он бархатный, какой-то мягкий и очень-очень добрый. — Арсюш, — тянет Тимур; берет из его детской руки карандаш и тычет его кончиком в листок. — Смотри, вот тут не «Бут», а «Бат» и «руТдинов». Здесь есть секретная Т, ее не слышно, но она есть. — Зачем она там есть? — Арс хмурится и поджимает губы — а он-то считал, что все правильно написал. — Ну, не знаю. Есть и все. Просто запомни. Арс недовольно мычит и, перехватив у Тимура карандаш, с психом чиркает по своим каракулям, пока те полностью не скрываются под черной мазней. — Ух, какой злой, — улыбается Тимур и треплет его по волосам. — Да, — продолжает бухтеть и чиркать Арс, хотя бумага давно уже окрасилась в черный и стал отчетливо ощущаться запах грифеля карандаша. — И кто это у нас такой злой? — Тимур хватает его и прижимает к себе, звонко чмокает в макушку, треплет по плечам, а Арс весело смеется, выпуская карандаш из рук. Тот катится-катится-катится, пока не скатывается со стола на пол. Во сне Арс улыбается.•••
— Ты сегодня хорошо спал, — неожиданно говорит Шаст, когда они в семь утра завтракают на крыльце бутербродами с помидорами и смородиновым чаем. На улице зябковато, воздух подрагивает от первых лучей солнца, которое греет все слабее, светает тоже уже не так рано и стремительно приближается более голодное время года. Арс смачно кусает бутерброд и капает помидорным соком на штаны, облизывается и совсем неаккуратно стирает сок с ткани рукавом кофты. — В смысле? — спрашивает, проглотив. — Не просыпался и не кричал. — Мозг выбрал хорошее воспоминание. — Значит твои кошмары не прошли? — Я вообще не уверен, что они когда-нибудь пройдут, — спустя несколько тягучих секунд тишины отвечает Арс. Просто пока мозг выбирает менее страшные вещи и подкидывает их ему в сны, но это не значит, что ему не снится и страшное, как-то все равно прокрадывающееся в голову и делающее его сон не отдыхом, а целым испытанием, потому что — Что тебе снится? Шаст спрашивает впервые за прошедшие два месяца. Впервые за эти два месяца Арс спал спокойную ночь. И почему-то он неожиданно решает ответить. — Тимур. Всегда. — Сегодня что-то хорошее? — Да. Они снова молча едят какое-то время, но потом Шаст заговаривает снова. — Не пробовал говорить, чтобы стало легче? — Мне некому было говорить до недавних пор. — Арс в два глотка допивает чай и ставит кружку на крыльцо, трет друг об друга пальцы, прячет их в растянутых рукавах шастовой кофты. — Я сначала тоже в себе держал. И чуть крышей не поехал. Орал, ревел, на стены лез буквально. А потом… появился Пес. Он не совсем то, конечно, но он слушает, правда, слушает, и смотрит так внимательно, что тебе даже кажется — понимает, ну я и стал рассказывать ему. Обо всем. И стало легче. Арс внимательно на Шаста смотрит, понимая, что тот впервые говорит ему о себе, а еще о том, что он тоже терял, и его это тоже сильно подкосило когда-то, но сейчас он даже, кажется, в порядке. — Я подумаю. Шаст кивает. — Но Пес всегда здесь, если что. Они встречаются взглядами и улыбаются одновременно. Арс выкупает прикол, но вслух не говорит, думает, что может и скажет Шасту, но только когда почувствует, что уже готов говорить об этом словами через рот, а не только мыслями и картинками в голове.•••
Оказывается, хорошая еда, здоровый сон и спокойный образ жизни очень благоприятно влияют на человека. Раздевшись в душевой, Арсений внимательно рассматривает себя в треснувшем узком зеркале и не может не заметить — он стал крепче, не таким худощавым и острым, а тени под глазами стали едва заметными; изменился и цвет лица, став более здоровым и естественным, болезненные худоба и бледность исчезли, так что теперь он больше не выглядит, как человек, который вот-вот, завтра уже все. И это заставляет улыбнуться. Он берет с полки бритву и вертит ее в руках — она постоянно здесь лежит, он исправно ею пользуется, но Шаст почему-то игнорирует и временами зарастает так, что становится не видно губы и лицо его суровеет, но ровно до первой улыбки, которая пробивается даже сквозь эти знатные усищи и мгновенно делает его лицо на несколько лет моложе. Шаст вообще тоже как-то меняется за эти месяцы. Становится более оживленным, не таким хмурым и ворчливым, все чаще смеется и вообще, кажется, радуется их соседству. Арс радуется тоже. Шаст ему нравится. Почти так же, как по первой ему понравился Тимур. Но разница в восприятии, конечно, чувствуется, потому что тогда ему было пять, а сейчас неполные двадцать и все кажется немножко другим, искаженным или нет, необычным и непривычным, новым, но интересным. Шаст помогает ему справляться с перепадами настроения, никогда на это не обижается и не злится; всегда спрашивает не устал ли он, как будто знает, что Арс уставший практически постоянно, временами даже когда только проснулся; Шаст всегда рядом, когда накрывает тревога и он всегда находит, что сказать, чтобы стало легче это пережить. Когда вдох застревает в горле и становится страшно до усрачки, Шаст рядом и порой даже этого достаточно, чтобы Арсу стало легче дышать. Невозможно не привязаться к человеку, который постепенно возвращает тебя к нормальной жизни, помогая привыкнуть к спокойным дням, где не нужно выживать, а можно просто жить. Просто жить Арс никогда не умел, его этому не учили, поэтому сейчас приходится со скрипом учиться. Повезло, что учитель толковый. Тщательно отмывшись, Арс одевается в свежую одежду — в огромные шастовы штаны и футболку — и в вечерней прохладе идет к дому; двор освещен двумя фонарями, в свете которых порхают мотыльки и мелкие мушки, а на крыльце, уткнув морду в лапы, лежит Пес, который, только завидев его, тут же поднимает голову и начинает вилять хвостом. Они вдвоем заходят в дом, где приятно пахнет свежезаваренным чаем из листьев смородины, а Шаст растапливает печку, потому что ночи стали холоднее. — Я там все убрал, закрыл, — отчитывается Арс, садясь на — теперь уже свой — диван. — Ага, — отзывается Шаст. Ворошит дрова и бумагу в печке, закрывает дверцу и, отряхнув руки, берет с полки шкафчика сигареты; носом шмыгает, прикуривает, затягивается — Арс как завороженный следит, как он чуть запрокидывает голову, выдыхая дым. — Где ты берешь сигареты? — В городах. Выезжаю ж иногда, там и беру. — Тимур тоже… — Арс осекается на полуслове, потому что боится произнести следующее в прошедшем времени. — А ты нет? — спрашивает Шаст, и это точно специальный перевод темы, чтобы сгладить ситуацию. — Нет. Шаст курит в открытую форточку и смотрит на лес за оградой. Арс подтягивает к себе ноги и берет в руки зайца. Мнет игрушку, трогает лапки, длинные уши и набитый ватой животик. И вспоминает.•••
— Смотри, чего нашел, — говорит Тимур, протягивая ему игрушечного зайца. Фиолетовый мех давно выцвел, вата внутри сбилась, черная краска на носу облупилась. Арс широко улыбается, вызывая улыбку и у Тимура, и берет игрушку в руки, аккуратно сдвигает в сторонку длинное заячье ухо. — Хороший какой. Настоящих игрушек у него никогда не было. Они с Тимуром постоянно в дороге и вещей с собой у них всегда очень мало, чтобы иметь возможность быстро собраться и снова двинуться в путь. Но, как и любому шестилетнему ребенку, Арсу хочется иметь настоящие игрушки, поэтому он обещает себе беречь этого зайца, как самое дорогое, что у него есть. Тем более, что зайца ему дарит Тимур. — Ухо только немного оторвано. — Ну и что. — Арс улыбается и прижимает игрушку к себе, а Тимур прижимает к себе его, обнимает крепко и тычется носом в волосы. С Тимуром безопасно. Арс понял это сразу, как только посмотрел в его глаза. Посмотрел в тот момент, когда мама передавала его Тимуру в руки. Он помнит, как она тянула его за руку и голос ее был полон страха и отчаяния, а откуда-то совсем близко ревели и гремели дверями надвигающиеся потоки зомби. И Тимур взял его детскую ручку из маминой, а потом и вовсе подхватил его на руки и попытался что-то его маме сказать и за собой тянул ее и просил умолял кричал хотел тоже за собой тащить но… но. Не успел. Не мог спасти их обоих. И маму Арс больше не видел. С тех пор был только Тимур, единственный взрослый, который всегда был рядом и который смотрел на него так, будто он — Арс — самое дорогое сокровище, какое у него есть. Арс спрашивал Тимура о маме, несколько раз, но тот каждый раз мгновенно менялся — становился хмурым и очень-очень печальным, в глаза не смотрел, а потом почему-то начинал перед ним извиняться. Вот это Арсу особенно непонятно, он всегда расстраивается и обнимает Тимура детскими ручками за пояс, пока тот продолжает извиняться и даже, кажется плакать; повторять «я не хотел». Арс не знает, чего он не хотел и за что извиняется, но если это так Тимура расстраивает, он не станет его расспрашивать, потому что расстройств и переживаний в их маленькой жизни на двоих и так достаточно. Заяца они кладут на дно рюкзака — в безопасность.•••
Арс и правда впервые начинает рассказывать Псу. Пока Шаст моется или чем-то занят, а они с Псом остаются одни и сидят где-нибудь на крыльце или у теплиц, и Арс говорит-говорит-говорит, рассказывая без перебору все, отрывками, с конца или сначала, из середины, говорит все, что вспоминается, веселое и не очень, но всегда избегает самого страшного, потому что такое не готов пока даже вслух произносить. А Пес его слушает, сидит рядом и смотрит внимательно и, как Шаст и говорил, действительно появляется ощущение, что он все понимает. Арс готовит себя к моменту, когда он сможет все рассказать Шасту, потому что он должен знать. Имеет право. Они живут вместе уже почти полгода. Без малого столько же Арс бродил по трассам и заброшенным поселкам, один, с пустым рюкзаком, голодный, лишенный возможности спать и думать, он сам себе напоминал зомби, идущего куда-то без цели, пока шли ноги, а шли они почему-то очень долго и вели его далеко, откуда только силы брали. И Арс шел, шел, шел и шел, чтобы ноги гудели и голова, чтобы все мысли высасывала усталость, шел, чтобы идти и ни на что не надеялся, потому что надеяться было просто не на что. Тимур. Вина и отчаяние неподъемными бетонными плитами давили на плечи. А потом он как-то вышел к дому Шаста. Судьба ли это, хрен знает, но он дошел сюда и не оказался выброшенным, его здесь теперь даже, кажется, ценят. Кажется, он нужен. Шаст-то ему нужен точно. Хотя бы просто, как человек, как живое тепло рядом, как кто-то кто может выслушать и просто побыть рядом в минуты, когда одиночество высушивает весь воздух в легких. Шаст рядом всегда. Прямо, как Тимур. Но в то же время как-то по-другому. Арс не понимает этой разницы, но чувствует ее, хочет понять. Но не понимает. Они живут вместе уже почти год. Зима дается нелегко, но они потихоньку справляются. У них достаточно топлива, еды и теплых одеял. Арс по-прежнему спит на диване, Шаст в своей комнате, Пес на теплом ковре у печки. Лежа в семь утра под клетчатым пледом и одеялом и прижимая к себе зайца, Арс смотрит в окно, за которым в такое время еще темно, а сейчас еще завывает неприятная холодная метель, кидая в стекло острые пригоршни снега. Шаст храпит в своей комнате и его отлично слышно сквозь приоткрытую дверь. Арс думает, что он не пережил бы еще одну зиму уже в лесу. В тот раз ему повезло — зима заканчивалась и он был в городе, где куча мест для укрытия и даже есть возможность найти еду, но здесь в лесу один он бы просто умер. Шаст всхрапывает. Антон. Ан-тон. Арс почему-то до сих пор зовет его по прозвищу даже в своих мыслях, а когда пробует звать по имени, почему-то смущается и прекращает, а вслух вообще не решается. Шаст зовет его Арсением, как Тимур, но иногда проскакивает короткое «Арс» и это даже приятно. Шаст высокий и крепкий. Он внушает доверие и то же чувство безопасности, у него добрые глаза и мягкий взгляд, приятный голос и громкий смех, он интересно рассуждает на разные темы и любит тупые шутки, с ним всегда есть о чем поговорить. За последние месяца три Арс, пожалуй, думает о нем слишком часто и много, занимая всю голову им и совсем не потому, что Шаст сейчас единственный человек в его жизни. Рядом с Антоном Арс чувствует себя в безопасности. А это чувство было с ним только рядом с Тимуром. Арс знает, что Шаст не будет против и не прогонит его, поэтому смело шагает в его комнату, завернувшись в одеяло; замирает на пороге, всматривается в длинный силуэт, лежащий под одеялами, присматривается к тому, как с дыханием поднимаются плечи. Подходит к кровати и аккуратно присаживается на ее край. Шаст просыпается сразу же. — Арс? — хрипит сонно и смотрит осоловело, но разворачивается к нему и садится, смотря не разлепляющимися глазами. А Арс вместо всяких заходов издалека или просьб поговорить просто начинает говорить. И говорит долго. До охрипшего голоса, который в процессе начинает густеть и скакать, переходить в шепот или давать петуха, до дрожи, до намокших глаз и слез, которые под конец текут прямо-таки ручьями и которые Шаст неожиданно стирает большими пальцами. Антон его обнимает. Как Тимур обнимает. К себе прижимает и тычется носом ему в макушку, покачивается чуть, закутывает еще и в свое одеяло, не говорит ничего, но слушает. И он рядом. Рядом.•••
Смерть вдруг оказывается совсем рядом. Еще вчера они с Тимуром собирались ночевать прямо в пикапе, и он шутил, а Тимур смеялся над его шутками своим мягким бархатистым смехом, а сегодня… … сегодня Арсений смотрит, как Тимур умирает. Они появились из ниоткуда. И сразу набросились. В пикапе не осталось бензина. Они бежали. Тимур кричал, чтобы Арс ни в коем случае не останавливался и не оглядывался, Арс слышал выстрелы, рев зомби, его хлестал по спине рюкзак, он изо всех сил старался не смотреть назад. Впереди какое-то здание и можно было бы укрыться там, поэтому туда он и бежит. Тимур догоняет, но все равно отстает. Он ближе к зомби, чем Арс. — Быстрее! Арс чувствует толчок в спину, это Тимур толкает его за дверь, сам тормозит. Спасает его. Влетев в здание, Арс сразу несется на верх, преодолевая лестницу в два широких шага, замирает на втором этаже у какой-то двери, дергает — открыто! Поворачивается, чтобы позвать Тимура… Позвать его… Тимур… Его крик эхом отдается в ушах и падает на дно желудка. Страшный, болючий, громкий, режет по перепонкам и заставляет тело вздрогнуть и покрыться холодным потом. Все происходит, как в тупой замедленной съемке. Одним точным выстрелом Арс сшибает башку одному мертвяку. Перед глазами — муть. Тимуру удается вырваться, Арс несется к нему, втаскивает за собой по лестнице, продолжая стрелять, впихивает Тимура в комнату и закрывает за ними дверь. — Надо… Надо чем-то… — Тимур хрипит и стонет, хватаясь за бок; Арс понимает его с полуслова. Быстро осматривается и к счастью рядом стоит старый автомат с кофе, который он опрокидывает на бок, блокируя им дверь. Зомби с той стороны с ума сходят и бьются об дверь, визжат и скоблятся, как кошки. — Тимур?.. Тот до последнего не хочет показывать, как ему больно; сцепляет зубы, жмурится, не кричит, хотя точно хочет орать, орать от адской боли в том месте, где в его бок впились зубы и пальцы зомби. Рана глубокая. Настолько, что когда Арсений отодвигает края куртки, чтобы посмотреть, то видит блеснувшие внутренности, и содрогается в беззвучных рыданиях. — Не плачь. — Тимур даже пытается улыбнуться, но выходит криво и совсем неубедительно. Болезненно. Арс громко уродливо всхлипывает. С той стороны продолжают надрываться зомби. — Арсений… — Я тебя не брошу! — говорит, заранее догадавшись, что Тимур ему собирается сказать. — Не брошу и не проси… — Арсений, — упрямо повторяет Тимур и голос его слабый-слабый, дрожит сильно. — Их н-нужно… нужно взорвать. Из уголка губ выползает густая капля крови. — Я сейчас перевяжу тебе рану и мы… мы дойдем до пикапа, там есть лекарства, мы найдем людей, если пона… — Арсений. Арс до последнего пытается найти какие-то варианты спасения, голова кружится и мысли путаются и зомби орут и орут но он ищет в панике пытается что-то придумать но надо торопиться потому что непонятно сколько у них есть времени… — Арсений, — голос Тимура звучит все слабее. — Что? — отчаянно спрашивает Арс, понимая — это все все все нет больше никаких запасных планов нет вариантов нет ничего он облажался. — Бомба у тебя? — Да. — Трясущимися руками Арс лезет в рюкзак, смаргивает слезы и громко шмыгает носом, пока достает все необходимое. — Закрепи ее… на двери. — Тимур уже не только хрипит, но и страшно булькает, кровь густыми потоками льется по его подбородку, Арс старается не смотреть, пока выполняет приказ, цепляет бомбу к двери, за которой продолжают бесноваться зомби. — Таймер… на восемь минут. Почти не видя из-за слез, Арс дощелкивает до нужного времени, смотрит, как таймер оживает и начинает считать «7:59», «7:58», «7:57»… — Молодец. — Под конец фразы Тимур несдержанно вскрикивает, и Арс кричит тоже, аккуратно прижимаясь к нему. — А теперь уходи… Уходи, Арсений… Арс знает. Все знает, но как маленький ребенок отчаянно пытается искать какие-то способы, которое им помогут. Может попытаться оттащить Тимура, но куда, со второго этажа его так не спустишь он просто не дойдет а пикап далеко да и лекарств в нем не хватит Арс не сможет помочь ему здесь нужны врачи настоящие пожалуйста помогите кто-нибудь — Арсений, уходи, — слышно, что Тимур говорит это на последних силах, его голос тихий-тихий, а самого его трясет и густая кровь толчками выходит из рваной раны и он кашляет и стонет от боли и дышит болезненно тяжело. Арсу очень-очень страшно. На таймере остается пять с половиной минут. — М-мой… хороший, иди. — Откуда-то Тимур находит силы опустить свою руку на его, и Арс в этот момент умирает тоже потому что понимает что все все теперь точно ему нужно уходить время идет он не может… или может? — Я останусь. Я с тобой умру, я не хочу без тебя… — он ревет это Тимуру в шею и вцепляется пальцами в его куртку. И думает, что если останется, то, получается, Тимур спас его зря и зря подставил себя, а так поступить с ним просто ужасно. Таймер продолжает тикать, зомби биться в дверь, Тимур… — Тимур? — Арс отодвигается и смотрит на него. Натыкается на остекленевшие глаза. — Тимур?! Тимур! — из груди вырывается крик какого-то дикого животного, отчаянный, убитый, разбитый вдребезги, уничтоженный. Арс сгибается, тычась лбом Тимуру в плечо, ревет, но заставляет себя не трястись так сильно, чтобы почувствовать; кладет руку на его грудь, ждет, замирает, но — ничего. Ничего. Не дышит. Не шевелится. Умер. Умер… Нет нет нет нет нет Нет! На таймере три минуты. Арс последний раз обнимает Тимура, целует дрожащими от рыданий губами в лоб. Встает. И уходит. Уходит, больше не оборачиваясь, едва видя из-за слез, спускается со второго этажа по водосточной трубе и бежит бежит бежит куда-то вперед как можно быстрей задыхаясь и плача Тимура больше нет его нет нет он остался один по своей же вине это он виноват что не смог Тимуру помочь… Оглушительный БУМММММ сотрясает все вокруг уже тогда, когда Арс ревет в каких-то развалинах. Ему нужно Но так ничего не хочется. Тимур умер. Его больше нет. Арс ревет у Антона в руках. Долго ревет, а замолкает, когда день за окном уже идет во всю, и зимнее солнце тянется своими короткими прохладными лучами, заглядывает в комнату, но до них так и не дотягивается, оставшись где-то в зале. От рыданий першит в горле, болит голова и трудно дышать, но Арс чувствует себя легче. Он обессиленный засыпает у Антона на груди и спит так долго, как только может, и снится ему Тимур в теплый летний денек, который они провели в заброшенном парке аттракционов.•••
— Как бы я без тебя жил, сокровище мое. — Тимур прижимает хохочущего Арса к себе и звонко чмокает в макушку. Тот брыкается шуточно, пытается вырваться, чем смешит Тимура до мягкого доброго смеха, который буквально пропитывает каждую клеточку детской арсовой души, напоминая — у него теперь есть семья. Арсу шесть.•••
— Тимур, расскажи про маму. Он просит об этом не так часто и уже, на самом деле, давно не просил, но что-то внутри чешется и отчаянно хочет, поэтому он снова решается, мысленно уже ожидая привычный отказ. Но Тимур вдруг вздыхает и, отложив карту, на которой он прокладывал им маршрут, начинает рассказывать, начав с: — Твоя мама была самым неугомонным человеком, которого я когда-либо знал. Ты этим на нее очень похож. Арс улыбается. Тимур говорит много. Рассказывает, как они с мамой познакомились — оказывается, это было, когда они еще учились в школе — рассказывает, как вместе поступали в один институт, как искали работу, жили вместе в съемной квартире, делили ее с большим количеством друзей, не высыпались, прогуливали пары, ходили на вечеринки, в кино, обсуждали людей, которые им нравятся, фильмы, музыку, книги, как кормили бездомных животных, лежали на пледе под звездным небом, возвращались домой под утро и выгораживали друг друга перед родителями, если вдруг что. Всегда вместе были. Арс слушает и улыбается, представляет все услышанное, пытается представить лицо мамы, которое с годами совсем стерлось из его памяти, оставшись перед глазами размытым водой пятном краски. Пытается представить маму и Тимура вдвоем. И спрашивает: — Ты любил ее? Тимур смотрит ему прямо в глаза. И ответ словами тут совсем не требуется. Арсу пятнадцать.•••
— Выше чуть подними. Глаза не прищуривай, это ошибка. Дыши ровно. И… стреляй. Опустив пистолет, Арс разочарованно смотрит на банку, которую он лишь слегка оцарапал. — Не расстраивайся, — серьезно говорит Тимур, держа теплую ладонь на его плече. — Попробуй еще. Арс впитывает ощущение этого тепла, просачивающегося даже сквозь одежду. Глубоко вдыхает. И пробует снова. Ему тринадцать.•••
Воспоминания во сне мелькают, как картинки в фильмах, которое Арс никогда не смотрел. Вот он сидит у Тимура на коленях, заплаканный маленький ребенок, оставшийся без мамы и слишком рано понявший, что дальше будет только хуже. Вот они несутся с Тимуром в своем пикапе, Тимур за рулем, Арс через отверстие в потолке стреляет бегущих за ними зомбарей. Они сидят в полуразрушенном здании кинотеатра, жгут постеры и даже мягкие кресла из залов, потому что адски мерзнут, зима, холода, одинокие дома, Тимур поет эту незамысловатую песню и Арсу хоть немного легче. Они катаются в тележках из магазина. Лепят снеговиков на парковке. Воруют еду у каких-то людей. Стреляют по зомби. Убегают от них. Постоянно идут-идут-идут-идут. Они одни во всем мире. Но им никто и не нужен. Сквозь сон Арс чувствует, будто кто-то гладит его по голове, а ноздри щекочет знакомый запах.День за днем проходит год, второй, третий…
•••
В городе шумно. Арс морщит нос и пониже надвигает капюшон куртки, зыркает из под него глазами во все стороны, пока идет за Антоном по узкой полоске улицы, рассматривает людей, товар, прилавки и горящие баки, возле которых собираются небольшие группки. Антон идет впереди, и Арс смотрит в его широкую спину, заросший затылок и думает как-то даже лениво — подстричь его чуть надо. — Здорово, Шаст, — приветствует Антона какой-то мужик. Они коротко друг другу кивают, а потом взгляд мужика соскакивает на Арса. — Это с тобой? — Да, — сухо отвечает Антон, уже вытаскивая из большой тяжелой сумки товар на обмен. — Что за мальчонка? Я его тут раньше не видел. Арс переводит взгляд с мужика на Антона; тот продолжает спокойно выгружать овощи, а когда все они оказываются на прилавке, он поднимает на мужика тяжелый взгляд и повторяет с расстановкой: — Он. Со мной. Арс видит, как мужик даже чуть оседает и разводит руками, мол, ладно, ладно, не лезу, но взгляд его напряженный, недовольный и подозрительный. Но принявший. Арс улыбается.•••
— Ты ж сжечь ее хотел. — Хочу. — Арс смотрит на потрепанную тетрадку у себя в руках. Со временем она еще сильней износилась, пошла волнами, бумага совсем отжелтела и потрепалась, обложка местами отрывалась, а внутреннее ее содержание Арс не хотел бы перечитывать ни в коем случае. Он даже бегло ее не пролистывает, когда достает со дна ящика под диваном; просто смотрит на обложку, думает, вспоминает, содрогается. Ужасно. Дни, описанные в этой тетрадке ужасны. И Арс не хочет их переживать даже просто перечитывая, потому что как-то попытался, еще с год назад, но липкий страх и удушье напали с такой силой, что Шаст даже за него испугался. Думал, помрет. Арс и сам думал, когда читал полные отчаяние кривые строки, написанные его рукой. Некоторые страницы в слезах и крови. — Щас разведу огонь. * Арс бросает тетрадку в бак и ни о чем не жалеет. Стоящий рядом Антон берет его за руку и медленно сплетает их пальцы. Держит крепко, поглаживает кожу большим пальцем. Рядом. Арс может свободно дышать.•••
Они сидят на крыльце. Вечер. Летний и теплый, громко поют сверчки, летают мотыльки и комары, кусают эти суки больно, но в дом заходить неохота, потому что хорошо и красиво — небо над ними яркая звездная россыпь. Они сидят, соприкоснувшись плечами. Рядом лежит Пес. Хвостом повиливает, отмахиваясь от комаров, иногда поднимает на них голову. Арс вдыхает полной грудью. Говорят, в городах почти совсем никого не осталось. А те, кто остались, теперь не пускают к себе приезжих, только своих. Все больше людей прячутся в лесах. Ну, те жалкие группы, что еще остались. Мир погибает. А они сидят на крыльце своего дома в глубоком лесу и вполне готовы провести так еще хоть целую вечность, просто глядя на далекие звезды и слушая их холодный шепот. Хотя вечности сейчас нет ни у кого. — Так тихо. — Хорошо. — Что дальше будет? — Не знаю, — честно отвечает Антон. Они встречаются взглядами. — Не так важно уже, да? — Ага, — соглашается Арс; его взгляд бесцельно мечется по лицу Антона и, наверное, тот это замечает, потому что тянется к Арсу и целует. Просто прижимается своими сухими губами к его, коротко, по-детски, царапая арсовы щеки колючей щетиной. — Пойдем в дом? — отодвинувшись, спрашивает Антон. — Давай еще посидим. — Пять минут? — Пять минут. Столько у них точно есть.