Сколько луна любит звезды

      На дворе стояла самая что ни на есть прекрасная пора осени, когда все кругом окрашивалось в яркие цвета, солнечные лучи становились все более редкими и уже не совсем обжигающими, но погода еще была в меру теплой, чтобы не приходилось кутаться в теплую куртку или пальто поверх свитера.       В просторной, прекрасно мрачной гостиной старого особняка стояла тишина.       Подкрашенные бордовой помадой губы выпустили струйку горького дыма, и пара серых глаз перевела свой немного отрешенный взгляд на Риму, когда та завороженно засмотрелась на Сирену, вероятно, в третий или пятый раз за минувший день. Слегка нахмурившись, она часто заморгала и неловко отвела взгляд немного в сторону, будто бы тоже любуясь живописным пейзажем за высоким окном, однако, очевидно, была слишком плоха в притворстве; впрочем, легкая и явно самодовольная ухмылка, коснувшаяся все тех же красивых губ, подсказала ей, что все было более чем в порядке.       Легкий ветерок, проникавший в комнату сквозь приоткрытое окно, играл с черными кудрями, что вились чуть ниже украшенных многочисленными сережками ушей. Оставив тщетные попытки поправить особенно растрепавшуюся челку, Сирена лишь тихо и недовольно фыркала себе под нос время от времени, как она, очаровательно поморщив нос, сделала и теперь, чем вызвала на лице Римы непроизвольную умиленную улыбку. — Что? — наигранно надув губки, Сирена склонила голову чуть набок. — Да ничего, — Рима пожала плечами и, облокотившись о подоконник, немного отодвинула от себя хрустальную пепельницу. — Ты просто… милая, — выдержав короткую паузу и вновь заглянув в ясные серебристые глаза, пытливо и игриво смотревшие на нее, заметила она. — Предпочитаю «обворожительная», — демонстративно подняв взгляд к высокому потолку, заметила Сирена и, сделав очередную затяжку, все же подмигнула Риме, после чего оставила недокуренную сигарету в оказавшейся под рукой пепельнице и сделала шаг вперед.       Ее приглушенный, немного хриплый голос был так красив, что его хотелось слушать как минимум вечность.       Рима лишь извиняющеся улыбнулась, когда совершенное лицо оказалось ближе прежнего к ее собственному. Вызволив руку из кармана вязаного кардигана, она быстрым и очень осторожным движением все же поправила непослушную кудрявую челку, уже явно переставшую волновать саму Сирену, чем все же вызвала неуловимую ответную улыбку на ее лице. — Напомни-ка — кто из нас тут «милая»? — с доброй усмешкой поинтересовалась та, прочистив горло и явно заметив, как порозовели усыпанные веснушками и исполосованные старыми тонкими шрамами щеки.       Взяв руку Римы в свою, она ничуть не исправила положение, когда оставила едва ощутимый, нежный поцелуй на тыльной стороне ее ладони; и она прекрасно знала это. Темная помада оставила на чувствительной, нездорово бледной и даже сероватой коже неравномерный след, который будто бы продолжил щекотно греть ее даже после того, как теплые губы отпрянули от расслабленной ладони и вновь расплылись в немного мечтательной улыбке.       Несмотря на то, что в отношениях они были уже не один год, Рима, не пожелавшая выпускать вечно холодную руку Сирены из своей и лишь переплетшая их пальцы, чувствовала, как даже от такого почти незначительного романтического взаимодействия сердце в ее груди забилось быстрее прежнего. Как дыхание стало более поверхностным и трепетным, когда она на долю момента встретилась взглядом с немного прищуренными, обрамленными темными ресницами светлыми глазами. Как последняя посторонняя мысль оставила ее, когда взгляд ее опустился на приоткрытые, расслабленные губы — чересчур красивые и манящие, чтобы не накрывать их своими каждые утро, день, вечер и ночь.       Сирена пахла сладкими духами и горьким сигаретным дымом. Ее губы дрогнули в легкой фирменной ухмылке, однако глаза ее совершенно — даже чересчур — невинно смотрели на Риму, давно выучившей эту вполне рабочую схему выпрашивания поцелуев и никогда не смевшей отказать ей.       Ухмылка Сирены, как и всегда, была слегка горька на вкус. Впрочем, Рима, давно привыкшая к привкусу сигарет, обращала на него внимания не больше, чем на вкус собственного карамельного блеска для губ. Она чувствовала, как крепче сцепились длинные тонкие пальцы с ее собственными и как свободной рукой Сирена, инициировавшая все более страстные и частые новые поцелуи, зарылась в непослушные светло-каштановые волосы, собранные в слабую мальвинку. Свою же руку Рима положила на ее хрупкую талию, в перерывах между поцелуями непроизвольно притягивая ее ближе к себе.       Наконец, когда порыв прекраснейших чувств подостыл, она чуть отпрянула от совершенного лица, завороженно любуясь им. На мгновение все вокруг будто бы померкло, оставляя в этом огромном мире лишь их двоих и позволяя им в полной мере насладиться той любовью, что грела их души и жгла их сердца. Риме даже показалось, что они с Сиреной перенеслись назад во времени, в пору первой робкой влюбленности; в ту осень, когда совершенно ничего не имело значения, кроме тех драгоценных моментов, когда им удавалось полностью отдаться высшим, окрыляющим чувствам, утопая в них и в друг друге.       С той же горячей влюбленностью и нежностью сияющие серые глаза смотрели на Риму и теперь. С тем же замиранием сердца она не смела отвести от них взгляда пять потрясающих осеней спустя. С той же легкостью и в то же время некой робостью в голосе она прошептала три заветных слова, что, вероятно, звучали в холодных стенах особняка чаще остальных; и с той же мечтательностью и непринужденностью в голосе Сирена произнесла вопрос, который они, милуясь, время от времени задавали друг другу с тех пор, как им было семнадцать: — Сильнее, чем звезды любят луну? — Столь же сильно, сколько луна любит звезды, — без раздумий выдохнула Рима, выпустив ее руку из своей, обвив пальцы вокруг тонкого запястья и приложив изящную ладонь к своей щеке.       Уголок губ, помада на которых была безнадежно смазана, едва заметно дрогнул: не прерывая зрительного контакта, подушечкой большого пальца Сирена нежно провела по полосе самого глубокого из шрамов под правой скулой Римы. — Если звезды и готовы терпеливо дожидаться возрождения луны из месяца в месяц и каждый раз следить за тем, как она вновь медленно погибает, то луна потухнет в ту же ночь, когда эта учесть постигнет сами звезды, — прошептала Рима, едва шевеля губами и чувствуя, как к щекам, и без того изуродованным шрамами и веснушками, вновь начала приливать кровь.       Очевидно, они обе всегда прекрасно понимали, кто был терпеливыми звездами, а кто — луной, встречающей свою погибель из месяца в месяц, однако отчего-то никогда не смели избегать столь романтичной завуалированности.       Немного опечаленная улыбка коснулась лица Сирены, но долго рассматривать ее Риме, уже хотевшей винить себя в порче игривого настроения, еще минуту назад витавшего в воздухе, не пришлось. Вновь едва ощутимо зарывшись пальцами в копну каштановых волос, Сирена лишь наклонилась ближе к Риме и немного притянула ее к себе для нового, легкого и нежного поцелуя, всегда являвшегося самой действенной панацеей от всякой глупой, лишней или попросту нежеланной мысли.       Ведь в чем был смысл лишний раз тревожиться о возможном далеком будущем, если они были счастливы и им было так хорошо и легко сейчас, теплым осенним днем, скрашенным их запретной, но столь огромной и прекрасной, словно космос, любовью?