***
— Лови его! Лови! — большеротый мальчишка машет друзьям и тычет в меня перемазанным чернилами пальцем. — У него моя сумка, а в ней наше домашнее задание! Горластая толпа гналась за мной до самого подземелья, где я укрылся среди сырых стен и склянок с заспиртованными тварями и зельями. Здесь неуютно, я не люблю, когда вокруг мерзлая тишина и ни души, предпочитаю веселье унынию, и мне не понять, что человечество находит в раздумчивом одиночестве. — Где он? Вы видите? — никто не увидит, потому что я мастерски маскируюсь. Наверное, мне стоило стать аврором. Ну или работать в Отделе тайн: вот где можно развернуться, там же сотни комнат, а я жутко любопытный, нет щели, в которую нос не засуну. И не надо мне говорить, что я когда-нибудь лишусь своего слишком длинного, но такого милого носа. — Как сквозь землю провалился! И не мечтайте, не хочу под землю: там холодно, сыро и промозгло. Там прелый запах почвы кружит голову и заставляет коленки трястись, духота не дает дышать, а хмурые тени скользят вокруг, не находя приюта. Тени беспокойны, завидев гостя, замирают и спешат к нему в поисках тепла. Они не могут согреться, потому что бесплотны, и холод делает их мрачными, несговорчивыми. Я сбежал оттуда так быстро, что пятки сверкали: куда угодно, мамочки-мамочки, лишь бы подальше. Я улепетывал по кривой дорожке и шарил руками по стенкам Арки: где-то здесь должен быть выход, маленькая дверка или дыра в камне, ну хоть что-то, пожалуйста! — Глядите, это он! Лови его!***
Невилл привык быть последним. Если превратить каждое его воспоминание в страницу и склеить их в книгу, заголовками в ней будут лишь окрики бабушки: «Ты должен!» и снисходительные замечания дядюшки: «Подрастет — и все наладится». Что именно наладится, дядюшка Элджи не уточнил, но с течением времени Невилл понял: в глазах своих родственников он навсегда останется позором семьи. Невилл знает, что его способности средние. На каникулах он нашел у бабушки в столе письмо от Макгонагалл, в котором профессор писала, что «мальчик старательный, но способности у него на невысоком уровне». Читай между строк: «Августа, ваш внук посредственный волшебник, а я просто не хочу вас обижать». Каждый раз, возвратившись из больницы Святого Мунго домой, бабушка закрывается в спальне и, наверное, плачет. Конечно, ей обидно, что талантливый сын теперь немощен, а обычный внук — здоров. Невилл хранит потрепанную бумажку во внутреннем кармане мантии и ночами, когда Симус с Парвати спят, перечитывает ровные строчки, написанные рукой Августы. Впервые он получил письмо не с упреками и понуканиями, не громовещатель, ославивший его на всю школу, а похвалу. Помню, лет пять назад Невилл часто дулся на меня, хотя чего на меня злиться, правильно? Разве только недолго, так, пару дней, потому что вредности я творю безобидные, от них плохого не случается. Вот если бы я головы рубил да уши отрезал — тогда другое дело, а так ерунда все это, баловство. Хотите — верьте, хотите — нет, но я люблю хогвартский народ, и летом, когда школа пустеет, чувствую себя брошенным. — Как думаешь, мы победим? — спрашивает Невилл, потирая рассеченную бровь, и морщится. — Как пить дать! — киваю я и переворачиваюсь на спину. Комната покачивается, и я вместе с ней. Мне надо было стать дневником, который хранил бы самые сокровенные тайны хозяина и запирал их на замок от посторонних глаз. Если будут говорить, что я обманщик и шутник, не слушайте. Я умею быть другим, просто не всегда хочу. — …так конча-а-ается рассказ наш про задо-о-орных храбрецов, — Симус выводит последнюю ноту и замолкает, а Лаванда теребит его за рукав и просит спеть еще. Финниган отмахивается и окликает Невилла: — Слух, а Снейп сказал, куда вам на отработку-то идти? — Сказал, как иначе, — Лонгботтом торжествующе оборачивается к друзьям, перед этим аккуратно сложив письмецо вчетверо и засунув во внутренний карман, — к Хагриду! — Куда? — Финниган перекатывается на другой бок и, не удержавшись, падает на ковер. — Вот. Во-о-от, я всегда говорил, что Снейп не в своем уме, — он трясет головой и с трудом поднимается с колен. — А мне кажется, что Снейп просто на нашей стороне, — перебивает Луна, распахнув свои и без того выпуклые глаза. И парни не возражают, потому что спорить с Лавгуд бесполезно. Парвати как-то сказала, что с сумасшедшим нужно постоянно соглашаться, и тогда помешанный сам прекратит верить в чушь, которую всего неделю назад возводил в разряд аксиом. Но Луна с вежливой настойчивостью знакомит друзей с насекомыми, живущими в ее светлой голове. Нет, это не мозгошмыги, говорит она, помахивая в воздухе палочкой, у этих существ нет названия, потому что давать им одинаковые имена глупо. Что ж получается — как только родилась новая мысль, так сразу надо ей имя подобрать. Нет уж, пусть лучше безликими будут, так справедливее. — Ну, он, наверное, не знает, что Хагрид за нас горой стоит, — пожимает плечами Невилл, а я стараюсь не попасться на глаза остальным. Честно говоря, не люблю этих визгливых девчонок, мне всегда хочется вылить на них по пузырьку чернил. — Я думаю, что в голове Снейпа борются светлые и темные насекомые, понимаете? Они копошатся и не дают ему покоя, поэтому директор редко улыбается. Да! Да, понимаем, козявка, понимаем, что твои мозги пластилиновые — как сомнешь, так и повернутся. С такими мозгами не пропадешь в жизни да еще победителем выйдешь. Не зря говорят, что миром правят идиоты. — Хм, — Лаванда поднимается с дивана, потягивается, — да директор вообще, — подходит к Луне, наклоняется к ее уху и шипит: — Не улыбается! Парвати маскирует смех за кашлем, Симус снисходительно улыбается, а Невилл молчит. Невилл, может, последний в квиддиче, но людей чувствует хорошо, и он доверяет Луне. Какую бы чушь та порой ни несла.***
Луна опять ищет свои ботинки, и я даже знаю, кто их прячет, но сказать не могу, потому что после каждой правды начинают чесаться пятки. Зверски чешутся, как только хорошее дело сделаю, поэтому я постоянно лгу. Ну вот вчера, например, подножку Филчу не поставил и кошку его к ручке двери не привязал — так всю ночь зудом мучился как окаянный! Грубые коричневые ботинки висят на гвоздике, под самым потолком. Но Луна проходит под каменной аркой и не замечает пропажи: в таких делах даже пластилиновые мозги не помогут, тут глазастым надо быть — как я. Точно такая же высокая арка встретила меня когда-то хмурым молчанием. Хотя глупо было бы ожидать от нее приветственного взмаха и радушной встречи. Главная Тень обернула ко мне лицо — две пустые глазницы и прямая черта под ними, должно быть, рот. — Мне бы… — я осекся и беспомощно показал на Арку, как бы говоря: «Пропустите». Но Тень усмехнулась и покачала головой. — Обратно я не пойду, — с неизвестностью шутки плохи, знаю, но я не смогу вернуться туда, где все уныло, я сдохну в этой яме, потому что не терплю тишины. — Там землей пахнет и ни одного — ни одного! — человека, — я готов был схватить Тень за грудки и потрясти, чтобы та посочувствовала или кивнула в знак согласия. Но в ответ получил лишь немое «ты с ума сошел, если ищешь здесь людей». Я шарил в карманах, но не мог найти палочку. Она меня, конечно, не спасла бы, но ведь попытаться стоило, правда? — Пропусти, я сказал, а не то… — чем можно пригрозить бесплотной Тени? Я тебя поколочу? Я тебя уничтожу? Смех один. А Тень удивилась такому безрассудству, и, будь у нее брови, они наверняка взметнулись бы вверх. Ее широкий рукав поднялся (руки в нем не было) и одним движением отнял мое оружие. Взметнув мантией, Тень развернулась и заскользила прочь, оставила меня наедине с неприступной Аркой. — Эй, стой! — я бежал следом, но Тень оказалась проворнее, скользнула через канаву и исчезла за поворотом. Легкие раздирало болью, горло сдавило, и я со злостью пнул лежащий на дороге камень. Обломок взлетел под непроницаемым потолком и закружился вокруг своей оси, похожий на шутиху. Злился, наверное, на меня, шипел, целился в голову. Прячься, беги к Арке, кричал я себе, другого выхода нет. Преграда приближалась, я посекундно оглядывался, а камень жаждал мести и не отставал. Нужно зажмуриться, да? Представлю, что Арка — это барьер между платформами девять и десять на вокзале Кингс-Кросс — вот и все. Это я хорошо придумал, осталось выполнить, но где наша не пропадала! Столкновения не произошло, и я задыхался от счастья — до тех пор, пока меня не выбросило на холодный мозаичный пол. Я приподнялся на локтях, секунд пять тупо пялился в черно-белый узор на поверхности и только потом встал на ноги. Пол казался удивительно близким, я провел ладонями по своему лицу, как будто проверяя, на месте ли оно, по животу, по бедрам, оказавшимся непривычно полными. Джона нигде не было видно — смылся, падла, подумал, что я пропал. Каблуки ботинок стучали по полу, эхо отдавалось где-то под потолком, я толкнул высоченную дверь — мои ладони маленькие, как у ребенка, или мне чудится? — и оказался в круглой комнате с двенадцатью дверями. Мне нужно было попасть в Хогвартс, пока профессора не хватились.***
Миллисент не любит дружить. Она прогоняет меня, посылая следом жалящее заклятие, а разве ж я заслужил? Ведь как лучше хотел, но Миллисент предпочитает сидеть одна и листать журналы, представляя, что купила бы себе вот эту мантию. А к мантии нужно подобрать заколку и туфли — те самые, на высоком каблуке, не похожие на уродливые школьные ботинки. Правда, вряд ли у мадам Малкин найдется подходящий размер красивой одежды, но ведь помечтать-то можно? Пофантазировать, как она, Миллисент, заходит в магазин, полный шикарных тряпок и одинаковых черных вешалок, и примеряет наряд за нарядом. — Милли, — Буллстроуд резко захлопывает журнал, когда рядом плюхается Панси, которую, к слову, она не прогоняет, а чем Паркинсон лучше меня, а? — Хочешь, я тебе свежий «Ведьмополитен» дам почитать? Мне мама утром прислала, а еще есть «Шалости колдуньи». — Надо-то чего? — она хмурится и рассматривает улыбающееся лицо Паркинсон. — Да я просто так подошла, по доброте душевной, смотрю, ты одна сидишь: скучно же. — Мне не бывает скучно. Говори скорее, что хотела, и отваливай, — отрубает Миллисент и прижимает глянец к груди. — Ой, да ерунда! Можешь меня заплести сегодня красиво? Я слышала, ты умеешь, а у меня руки не из того места растут, — Паркинсон молитвенно складывает ладони. Обычно Панси просит списать или пересказать, что было на пропущенном уроке, и потому Миллисент по-дурацки открывает рот от неожиданности и соглашается: — Ну да, только я не знаю, какая прическа тебе пойдет… — Фигня. Главное, чтобы не торчало и аккуратно смотрелось. Ты чудо, Милли, знала, что выручишь! Она легко поднимается с дивана и вприпрыжку бежит к Дафне, а Миллисент слышит только: «Он будет в восторге». Вечером Панси морщится: волосы у нее густые и непослушные, и она верещит как сверчок. — Терпи, — с нажимом говорит Буллстроуд и давит ей на плечи, чтобы не дергалась. — Может, лучше так пойти, без прически? Но и этого Панси себе позволить не может: вечеринка у Слагхорна — отличный повод помириться с Драко, а если не получится, то подкатиться к Нотту. С тех пор, как Поттер с дружками сбежали из школы, зельевару некого звать на праздники, и приглашения достаются слизеринцам. — Сиди давай, раз уж начали. Сейчас здесь начес сделаем и заклятием закрепим — залюбуешься. — Ой, Дафна, как сзади? — Панси подпрыгивает на стуле и оборачивается к Гринграсс, показавшейся в дверях. — Пока никак, — смеется та, — но надо, наверное, косичку… — Милли, а косичку можно? На вечеринку Панси приходит с опозданием, чтобы все-все успели рассмотреть ее новую мантию и мудреное хитросплетение прядей на голове. Взглядом она ищет Драко и, на всякий случай, Нотта. А Миллисент в это время заворачивается в одеяло и листает полюбившийся журнал. Ее Слагхорн никогда не зовет, ну и ладно: зачем ей эти сборища, где надо постоянно улыбаться до сведенных скул и отвешивать комплименты подобно благовоспитанной дуре? Буллстроуд читает выдуманные рассказы на последних страницах «Ведьмополитена» и не верит ни единому слову. Ведь будь они правдой, Панси пришла бы с вечеринки, уселась на кровать и, захлебываясь от нетерпения, пересказала Миллисент еще одну замечательную историю про учтивых рыцарей и прекрасных дам. Но Панси пинком распахивает дверь, медленно подходит к зеркалу и начинает с остервенением стирать косметику с лица. Красновато-черные разводы на щеках делают ее похожей на разукрашенное пугало, и сейчас Миллисент до боли жалко вредную и капризную Панси. Та размазывает тушь и молчит, и Буллстроуд чувствует себя лишней, жутко неуместной в этой спальне, как будто она ненужный предмет мебели или грязный носок под кроватью. — Ну что уставилась? — не выдерживает Панси. — Интересно, да? Прическа растрепалась, некоторые пряди торчат неаккуратными перьями, мантия чуть измята, и Милли прячет глаза, словно и правда хочет провалиться сквозь землю. Панси закусывает губу, чтобы не разреветься, и сдирает с себя одежду, вынимает шпильки из волос и кидает их на пол. — Случилось что? — аккуратно спрашивает Миллисент, стараясь казаться равнодушной. — Еще посочувствуй мне, тварь! — выплевывает Паркинсон и с силой дергает полог так, что несколько петель рвутся. — Я, может быть, счастлива, но тебе этого не понять! Только и умеешь, что романчики свои читать, а в жизни все по-другому. Да иди ты в жопу! — Замолкни, — рычит Милли, не терпящая оскорблений, хватает Панси за растрепанные волосы и швыряет на постель. — Пей давай, — подносит к ее рту пузырек с мутной жидкостью и заставляет выпить. Темные струйки текут по лицу, проливаясь на подушку, но Миллисент успокаивается только после того, как Паркинсон делает пару глотков. Взмахом палочки она задергивает полог и с размаха садится на свою кровать. Еще с полчаса листает журнал, не понимая ни слова, и отворачивается к стене, хотя отлично знает, что не уснет. А еще Миллисент слышит, как Панси тихо плачет в подушку.***
До Хогвартса я добрался нескоро: удивительно короткие ноги, так непохожие на мои, мелькали слишком часто, я не успевал за ними уследить, и в какой-то момент запнулся о корягу. Но вместо того чтобы растянуться на земле, подпрыгнул как мячик и, на мгновение зависнув в воздухе, плавно опустился на плоский камень у дороги. Тогда я впервые понял, почему люди хотят летать: никакой опоры, и ты чувствуешь себя пузырем, парящим выше деревьев. — Явился, — похлеще двери пробасил голос. — Мы уже заждались. Звон цепей в тишине был похож на скрежет шестеренок внутри огромного часового механизма. Привидение, опутанное серебристыми струйками невысохшей крови, нависло надо мной и угрожающе оскалилось. — Рассказывай, — прохрипело оно, а мои руки затряслись как последний листок на ветке холодным осенним днем. — Чего рассказывать-то? — я скреб в затылке, пытаясь унять дрожь, и отодвигался подальше, вжимался в стену. — Ты не спрячешься от меня за стеной, — спокойно сказал Кровавый Барон. Вот чудак! Я при всем желании там не спрятался бы, ведь не умел, в отличие от него, проникать сквозь предметы. — Рассказывай, как оказался в Отделе Тайн. — А вы откуда знаете, что я там был? — правду я говорить не любил, но в тот момент не мог врать. Как-то даже в голову такая мысль не приходила, и почему-то зудели пятки. — Потому что только там происходят метаморфозы, подобные той, что случилась с тобой. Какие мы все загадочные, ну слушай, если интересно. — Мой брат не интересуется ничем, кроме своей навязчивой идеи. У него нет друзей, и вечера он предпочитает проводить в комнате, чертить схемы, записывать ряды цифр на замызганный клочок пергамента. Четыре года назад умер наш отец, я не сразу понял, что случилось, а потом уже поздно было, даже не попрощался с ним толком. Джон еще тогда затеял его вернуть. Я уж ему объяснял, просил остановиться, говорил, что худо будет, а он не слушал, формулы изобретал, и вот вчера… — Ты хотел возродить отца? — Джон хотел… ну и я. — А ты разве не знал, что мертвым нет места в подлунном мире? — То есть это наказание? — почему-то эта простая мысль не приходила раньше мне в голову. — А можно… можно вернуться обратно? Ведь я же не умер, я всего лишь… — Ты будешь творить бесчинства до тех пор, пока кто-нибудь не поблагодарит тебя за проделки, — ровным тоном произнес Барон, разминая суставы пальцев. Ему-то что, он сидит себе в подземельях да сидит. — Я слышал, ты ведь любишь делать «вредности»? — его выпученные глаза уставились прямо на меня. — Так никто ж не поблагодарит, ежели я ему на голову вазу надену, а? Кровавый Барон пожал полупрозрачными плечами и медленно прошел сквозь стену, даже не взглянув на меня. Я уселся на пол, скрестив ноги по-турецки, и слушал удаляющийся звон цепей.***
— Плохи наши дела, ох как плохи, — вздыхает Энтони, перевязывая Майклу окровавленную ногу. Тряпки в бурых пятнах мокнут, и даже заклятие не помогает: не желают следы крови убираться с материи, как незваные гости рассыпались по всей полосе и нагло ухмыляются. — Кто тебя так? — запыхавшийся Симус подбегает к камину и с разбегу падает рядом. Лаванда, закусив костяшки пальцев, наблюдает за друзьями и тихонько подвывает, как потерявшийся волчонок. — Херня, — Корнер стиснул зубы и терпит, чтобы не пугать девчонок: они все сплошь ранимые и чувствительные, нечего сопли распускать при них. Я почти не чувствую запахов, но кровавый смрад уловил. Должно быть, так пахнет ржавое железо, опущенное в гной бубонтюбера. Энтони шепотом пересказывает Ханне, что Майкл пытался освободить первокурсников, запертых в подвале. Та дергает себя за куцые косички и с открытым ртом слушает Голдстейна, время от времени вздрагивая. Невилл качает головой, давая мне понять, что сегодня поговорить не получится. Небольшая комната, в которую я прихожу вечерами, разрослась: из крохотного закутка превратилась в огромный дом с несколькими ванными и десятками кроватей. Народу прибавилось, и все смотрят волками, правда, им нравится, когда я рассказываю о слизеринцах: смеются чего-то, ехидные замечания отпускают. И не понимают, дурни несмышленые, что в одной лодке с ними находятся, маленькие они еще, хотя возомнили о себе много. — …до мадам Помфри еще добраться надо, — слышится встревоженный голос Парвати, — рискованно опять же, кругом прихвостни Кэрроу. Мы же в опале. — Ага, еще бы быть полностью уверенными в том, что среди присутствующих нет предателей, — громко произносит Браун, швыряя в мой огород огромный булыжник. Лаванда мне не нравится, и я обычно с удовольствием разливаю клей у нее на пути, но ведь это безобидное баловство. — Не обращай внимания, — тихо оправдывается Невилл и ладонью похлопывает рядом с собой, приглашая сесть. Браун верещит и призывает все Мерлиновы кары на мою несчастную пучеглазую физиономию. — Угу, — я ковыряю носком пол и даже не замечаю, что на кровать опускается еще и Луна. — Лаванда просто подхватила пару визжащих мокриц, — заявляет она, — или волнуется за Майкла. Лаванда немного глупая, но все равно добрая. — Да ладно, — я поправляю жилетку и болтаю ногами, — привыкший я, и не такое от Филча выслушивал. И паразит я поганый, и тварь сволочная, и дракону бы меня скормить… Я вот чего спросить хотел: какие планы-то? — Планы? Надо письмо бабушке написать, отправить незаметно, до мадам Помфри добраться не мешало бы… да еще вылазка сегодня ночью. — Да нет! — я поправляю удавку на шее. — На будущее планы! Невилл долго молчит и оглядывается на друзей: Ханна гладит Корнера по голове и наверняка рассказывает, как будет славно жить после победы, и какие Кэрроу негодяи, Парвати откупоривает пузырек с настойкой бадьяна, а Лаванда суетливо роется в тряпках и приговаривает: «Надо перевязать». — Выжить, наверное.***
— Пит, глянь сюда, — брат показал мне старинный фолиант, добытый из Запретной секции библиотеки в прошлом году. Пару месяцев назад мы закончили Хогвартс, и Джон не собирался отказываться от своих планов. Несколько лет после смерти нашего отца его преследовала навязчивая идея: добыть эликсир бессмертия, философский камень или другой-мощный-артефакт, Моргана его побери, который вернет отца с того света. Уговоры мои он не слушал и продолжал с раздражающей педантичностью пролистывать книги в поисках ответа. Я подобрался поближе и уселся на колени рядом с ним; картинка ожила и, подобно цветку, раскрылась передо мной. Сотни тонких линий сплелись в мудреный рисунок, когда Джон коснулся страницы палочкой. — Что это? — сам не заметил, как мой голос превратился в благоговейный шепот. Яркие вещи притягивали меня как Манящими чарами, и я готов был наблюдать за метаморфозами часами. Линии, словно живые существа, ползали по листку и складывались в буквы, но стоило дочитать последнюю строку, они вновь приходили в движение и перестраивались в новые символы. — Я ни слова не понимаю. — Естественно, — надулся брат, — ты же никогда не интересовался нумерологией и рунами. Здесь на полях отметка: речь идет об Отделе Тайн в министерстве. — Нет, Джон, это гиблое дело, давай оставим все как есть, — я поднялся с колен и отряхнул мантию. — Только не говори, что ты отказываешься! А как же отец? — Джон пристукнул кулаком по полу. — Мы не сможем вернуть его, даже если обнаружим сотни философских камней и приготовим галлоны эликсира Вечной молодости! Подумай сам: ну проникнем мы в Отдел Тайн, а дальше-то что? — Я узнал! Нам необходимо всего лишь пройти под Аркой вместе с этой книгой, и тогда на ее страницах появится нужный рецепт. — А ты всегда веришь написанному? — скептически усмехнулся я и не узнал свой голос. Брату я никогда не грубил, но ведь он просто сходил с ума. — Ты только подумай! Мы сможем вернуть отца, не зря же я все эти годы разыскивал нужные книги. — Нельзя воскресить мертвеца! — проорал я Джону в лицо. — Ты мозгами подумай, а не задницей! В этом мире есть невозможные вещи, пойми ты наконец! Мы слишком много на себя берем! — Я положил на это четыре года жизни и не собираюсь отступать. А если ты трусишь, сделаю это один, — он швырнул книгу мне под ноги и ушел в свою комнату, хлопнув дверью. — Да погоди ты, — я поднял том и увидел, как разноцветные линии быстро убегали со страниц, как будто боялись посторонних. — Я с тобой.***
В гостиной Слизерина царит хмуро-торжественная атмосфера. Каждый из учеников знает, что ему ничего не грозит. Администрация как никогда лояльна к выходкам слизеринцев и прощает им все или почти все: от мелких гадостей на занятиях Макгонагалл до крупных подлянок в коридорах замка. — Ага! Всем учиться, нечего прохлаждаться! — мои слова всерьез уже никто не воспринимает, надо бы новое приветствие придумать. Кое-кто не обращает внимания, кто-то вяло машет, а некоторые — хмуро смотрят исподлобья. — Чего сидим? — я опускаюсь на диван рядом с Буллстроуд и складываю ногу на ногу. Широкие штанины задираются, обнажая лодыжки. — Пшел отсюда, — Миллисент швыряет в меня пеналом, но промахивается. — Чего привязался? Хочу — и сижу. И вообще, взял же привычку над душой висеть, иди вон к Панси, она тебе на уши присядет. — Здравствуйте, добрый вечер, — я снимаю шляпу и раскланиваюсь перед студентами. Малявки хлопают в ладоши — они еще не видели представления, — те, кто постарше, снисходительно улыбаются и кидают монеты в шляпу. Да не нужны мне деньги, — Вашему вниманию предлагается номер в исполнении неподражаемого, прелестного, талантливого… меня! Трюк называется «Бег с препятствиями»! — с этими словами я подскакиваю к Паркинсон и отнимаю у нее дневник, который дурища ведет уже третий год. Она с визгом носится за мной по комнате, а я уношу ноги, петляя как заяц. Громовые аплодисменты нам гарантированы. — Я убью тебя, — мы сидим рядышком на диване, и Панси судорожно прижимает к себе тетрадку, — убью когда-нибудь. — Не-а, не убьешь, — я достаю две ложки, стянутые во время завтрака из Большого зала, и отбиваю ими ритм по поверхности стола. — Сыграем? Или у тебя другие планы на вечер? — кавалер должен быть галантным, учила мама в детстве. — Ну, кроме моего убийства. — Планы? Хочу выспаться и надеть на голову Малфою ведро с помоями, — мечтательно произносит она и подмигивает мне: — Поможешь?***
Минерву Макгонагалл я всегда считал занозой. И, как только ее высокая фигура появлялась поблизости, старался смыться в Северную башню и отсидеться там, пока буря не утихнет. Чопорная старушка лишь однажды удивила меня до крайности — пару лет назад. Помню, я трудился над чрезвычайно важной задачей: откручивал кованую люстру от штыря. — Ы-ы-ы, — хотелось завыть от нетерпения. Крепко закрученная гайка не желала двигаться с места. Я поплевал на ладони и вновь взялся за железку. — Поднажмем, — подбодрил я себя, но тщетно. Ну и вредина же эта гайка: крепко пристыла, ржавчиной покрылась, сидела на резьбе и даже, кажется, лыбилась, а я мучайся! — Не в ту сторону крутишь, — послышался сдавленный голос совсем рядом. Профессор Макгонагалл уже спешила к расшалившимся первокурсникам, а я от неожиданности чуть на пол не свалился: я, когда зазеваюсь, забываю в воздухе держаться. А старушка-то не такая уж и противная на самом деле. Я подлетел к гайке с другой стороны, взялся за нее обеими руками, и только тогда догадался захлопнуть приоткрытый рот. Мне рыжий Фред как-то сказал: «У тебя рот как у лягушки, и квакаешь так же». Но я на него не обиделся, потому нравился мне этот малый — нашего племени парень. К тому же правду он сказал: смотрю я на себя в зеркало и вижу большеротого мальчишку, у которого когда-то стащил сумку. — Ой, да мы же не похожи! — восклицает он и показывает язык, а женский голос за спиной сдержанно добавляет: — Ну разве что совсем чуть-чуть. Такие дела. Минерва Макгонагалл всегда появляется не вовремя, и, умей я краснеть, наверняка залился бы краской. Перекувыркнувшись в воздухе, я предпочел исчезнуть с громким хлопком, чем выслушивать очередные язвительные выпады. На самом деле, у меня ранимая душа, и я ненавижу комментарии, которые ученички отпускают в мой адрес. Да, у меня короткие ноги и нелепый наряд, но ведь не это главное, правда? Это не мешает мне палить в темные, быстро двигающиеся фигуры навозными бомбами. — Но ведь Поттер здесь! Хватайте его! Миллисент дергала Панси за руку и что-то шептала. — Поттер здесь, — Паркинсон пальцем указывала на Поттера-обормоттера и оглядывалась на однокашников. — Да сядь ты, — прошипела Миллисент и заставила-таки Панси опуститься обратно на лавку. Суета мне нравилась, честно. Тишина — худшее, что может случиться с миром. Если он навсегда застынет, кто-то умрет от отсутствия пищи, кто-то — от тоски, а я — от тишины. В пыльном безумии битвы помощи от меня, конечно, ждать не приходилось: много ли поможешь с горящими пятками и без палочки? Эх, мне бы палочку, а то только доспехами и могу бросаться, хотя железные болваны и сами прекрасно справляются, ишь как Пожирателей по земле размазывают. А я тоже к одному подкрался и за мантию его держал, пока Невилл не подоспел. — Эй, Пивз! — я уж было собрался следующего ловить, да пинками его, пинками, но Лонгботтом меня окликнул. — Ну чего? — я вытер нос ладонью и подтянул сползающие штаны. — Спасибо! — и он вновь исчез в круговороте боя, оставив меня одного. Вернее, наедине с высокими фигурами, похожими на Тех-Самых-Теней. Забился я, значит, в угол, загордился даже немножко, а пятки в отместку за правое дело так чеса-а-ались! Я аж зажмурился от удовольствия, пока скреб их ногтями. И звуки все исчезли, и дышать стало легче, как будто мощное «Тергео» высосало пыль из воздуха. Открыв глаза, я не увидел ни хогвартских стен, ни студентов, ни Теней, только белый дым и редкие всполохи яркого огня. Злобное подвывание, доносящееся из-под ближайшей лавки, пугает. Я нагибаюсь, тычу в стонущее существо ногтем и отскакиваю: оно ощеривается, открыв беззубый рот и обхватив голову руками. Пальцы его, покрытые желтоватой слизью, скребут грубую кожу, похожие на корневище чахлого растения. Уродец, словно флоббер-червь, ползет за мной, а я бреду в дыму по нескончаемой дороге и, наконец, слышу посторонние звуки. Похоже, я на вокзале. Вокруг ни души, а на рельсах поезд распахнул двери, пар плотными клубами заволакивает помещение, и я вскакиваю в последний вагон, уцепившись за поручень. Да-да, это же Хогвартс-экспресс, как я мог его не узнать? Надо же, успел забыть, каково это, снова ехать в школу. Вот только однокурсников рядом нет. Взобравшись на ледяной подоконник, я смотрю на немую радость людей. Нет-нет, уверен, что победители кричат от восторга и воют от тоски по погибшим, но я не слышу. Они обнимаются и плачут, а я стою на коленях, вцепившись в оконную ручку, и подпрыгиваю от нетерпения — вдруг мне помашут? Я гляжу в чуть запотевшее стекло и вижу низенького человека в ярко-красной «бабочке», синем жилете и слишком коротких штанах. Уголки широкого — от уха до уха — рта опущены, взгляд потухший, но человек (или я?) все равно улыбается, пусть через силу. Медленно, будто нехотя, поезд начинает движение, унося меня туда, где нет хмурых Теней и мерзкой тишины. Кровавый Барон будет счастлив, что избавился от надоедливого Пивза. А через пару десятков лет выйдет новая редакция «Истории Хогвартса», в которой неизвестный автор напишет: «Полтергейст Пивз, больше полусотни лет мешавший своими проказами населению замка, бесследно исчез в ночь на второе мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Поиски организованы не были, а мистер Аргус Филч прокомментировал произошедшее радостным возгласом: «Ну наконец-то!» Полтергейст напоминал о себе беспорядочным перемещением предметов, звуками из пустоты и даже разрушительными действиями в помещениях. Специалисты министерского отдела по контролю за волшебными существами не смогли объяснить странное исчезновение». А я поправлю «бабочку», подмигну своему большеротому отражению и никому не скажу, даже по секрету, что пятки у меня больше не чешутся. Май 2011