Несбыточное

Есть что-то невозможно завораживающее в том, чтобы смотреть на саму Смерть — и Рудольф заворожен. Его кабинет утопает во мраке и мрак этот позволяет многое; искушающая улыбка Тода же обещает еще больше. Обещает покой. Нужно лишь дотронуться поцелуем до этих губ, и… И Рудольф целует. Мягко и целомудренно. В щеку. Тод фыркает и щурится: — Это нерешительность, мой маленький принц? Прежде, чем ответить, Рудольф целует его снова — в кончик красивого носа, в скулу, в уголок губ, и — отстраняется: — Нет, я более чем решителен, — и скользит рукой под лацкан черного сюртука, спуская тот с плеча. Тод только улыбается шире: — Разве не поцелуями выражают такую решительность? А то, пока ты так неоднозначен, я ведь могу всë совсем не так понять. Понимает, он, впрочем, всë более чем правильно, потому что плавно отступает на шаг назад и присаживается на край письменного стола, смахнув в сторону стопку бумаг. Рудольф, как привязанный, следует за ним. Оторваться сейчас от Тода, перестать к нему прикасаться — невозможно. Мучительно. Смертельно? Он прикасается. От тела Тода исходит могильный холод, он почти обжигает, когда Рудольф стягивает сюртук с его плеч окончательно и прижимается в отчаянно крепком объятии. Мир разрушается и падает в бездну за границами его зрения; он вцепляется в Тода так, что человеку стало бы больно. Тод же только обнимает его в ответ, нежно гладит спину ледяными пальцами, путает ладонь в волосах: — Ты хочешь умереть, маленький принц? — его голос, вкрадчиво-нежный, посылает вдоль позвоночника волну мурашек. И Рудольф… О, Рудольф хочет, особенно теперь, когда достаточно лишь повернуть голову, но но теперь же он чувствует себя как никогда живым. Его голос жалко срывается. — Я не знаю. Не знаю, чего хочу. Чужие тонкие пальцы проскальзывают по его шее к подбородку и поворачивают голову. Рудольф не помнит, был ли когда-нибудь так близко к Тоду. Рудольф не помнит, билось ли когда-нибудь его сердце так быстро. Тод склоняет голову так, что губ Рудольфа касается его ледяное дыхание, и рука на затылке не дает отстраниться… Рудольф бы и не пытался. Рудольф почти готов сократить расстояние и- Но Тод только без предупреждения небольно кусает его за нос. — А я знаю, — резко отстранившись, он откидывается на локти и награждает Рудольфа абсолютно невозможным взглядом. — Сейчас ты не хочешь умереть. Сейчас ты хочешь Смерть. Блядски верно. Рудольф чувствует себя путником в пустыне, дорвавшимся до воды, когда целует свою смерть в изящную бледную шею. Тод только смеется, откидывая голову назад, позволяя Рудольфу оставлять жгучие болезненные поцелуи. Он кусается почти отчаянно, оттягивая ворот водолазки, но на коже Тода не остается ни следа. Это… странным образом отрезвляет. На самом деле, последнее, что хочет Рудольф, это причинить боль. Он хочет, — о, теперь он наконец-то знает, чего он хочет, — выразить всю свою благодарность, всю нежность, накопившуюся за два десятка лет, всю. любовь? Сложное слово. — Ты передумал, мой принц? — Тод приподнимается и насмешливо щурится. — Я- Рудольф не дает ему продолжить, приникая к шее с новыми поцелуями — в этот раз трепетно-нежными. Не пытаясь оставить след, не раня, лаская. Тод издает невнятный удивленный звук, и пальцы крепче сжимают волосы Рудольфа. То, что Рудольф чувствует, слишком похоже на жажду. Это иронично, но он уверен, что умрет, если оторвется от Смерти сейчас. Ему нужно больше. Рудольф подцепляет подол водолазки Тода и тянет вверх; тот только лениво поднимает руки, позволяя себя раздеть. …даже у Смерти не получается выглядеть сексуально, выпутываясь из узкой горловины и рукавов. Недовольно фыркнув, Тод отбрасывает наконец водолазку куда-то за спину Рудольфу, пытается кинуть исподлобья соблазнительный взгляд — но наэлектризованные растрепанные волосы падают ему на лицо пушистой копной. Рудольф не может сдержать смешок: Тод, отфыркивающийся и случайно размазывающий ладонью подводку по щеке в попытке убрать волосы от глаз, выглядит — живым. Рудольф перехватывает его запястье и сам откидывает волосы с лица, чтобы наклониться и поцеловать в лоб. В глазах Тода вспыхивает насмешка: верно, хочет сказать что-нибудь про то, каким целомудренным вдруг стал принц, но Рудольф не позволяет ему этого. Рудольф тянет Смерть за волосы, заставляя откинуть голову назад, и замирает только на долю секунды — чтобы полюбоваться. Тод кажется совершеннейшим из существ, от него словно исходит свет, и касаться его… касаться его так… кажется величайшим кощунством. Рудольф выдыхает сквозь зубы: возбуждение становится почти болезненным, но он просто не может продолжить. В голове вереницей проносятся мысли — о матери в том числе. Рудольфу становится от себя противно. Тод, чуткий до невозможного, понимает всë без слов и закатывает глаза: — Серьëзно? Сейчас? Рудольф ничего не может сказать: имя Элизабет завязло на языке, сковало мысли. Тод выдыхает со всем возможным раздражением, и обнимает Рудольфа за шею, прижимаясь всем телом и обхватывая ногами. Рудольф чувствует бедром вставший член и — контрастом — слышит ровный спокойный шепот в самое ухо: — Если ты продолжишь думать о ерунде, я тебя сам трахну. Это не должно было успокоить, вообще не должно было, но Рудольфу почему-то становится очень смешно — и немного легче. Тод притирается еще ближе, и томно тянет: — Ну же, мой принц. Прикоснись ко мне. И все барьеры наконец-то падают. Рудольф целует Тода так, будто от этого зависит его жизнь (снова ирония). Широко облизывает кадык, небольно покусывает ключицы, оставляет на груди ожерелье из поцелуев, гладит предплечья и бедра. Тод дышит рвано и тяжело, больно вцепляется в волосы, кусает губы — его лицо, со смеженными веками и вскинутыми бровями, выглядит живым как никогда. Рудольф не хочет думать о том, что всë это игра, что у Тода могло быть тысячи таких, как он, лучше него — и руки Тода, гладящие его спину и расстегивающие на нем рубашку, позволяют ему не думать. Пожалуйста, только одну ночь без тягостной боли, без опустошающей беспомощности. Неужели это так много? Рудольф резко дергает застежку на штанах Тода, почти отрывая пуговицу, стягивает их с длинных стройных ног — и отстраняется, любуясь. Тод совершенен, с его бледной кожей без малейшего изъяна, с растрепанными волосами и смазанным макияжем — Рудольф готов посвятить ему тысячи поэм, Рудольф готов простить ему — всë. Он открывает рот, чтобы выразить это хотя бы несколькими нелепыми словами, но с губ почему-то срывается: — Так и знал, что ты не носишь белье. Тод широко распахивает глаза и, прежде чем Рудольф успевает увернуться, ощутимо бьет его пяткой под колено: — Ты можешь закрыть свой очаровательный рот и перестать портить мне вечер? И вообще, — он гордо встряхивает головой. — Может я просто предвидел такое развитие событий и позаботился о твоем удобстве? Рудольф смеется ему в плечо, примиряюще целуя в переносицу, и опускает руку на член. Тод вздрагивает и коротко стонет — впервые. Рудольф чувствует, как разум покидает его, оставляя вместо себя абсолютную похоть; он ласкает Тода, не отрывая взгляда от его лица, жадно ловя тихие стоны — Тод кажется ему совершенным. Никто из тех, с кем Рудольфу доводилось делить постель, не мог вызвать таких чувств; Рудольф почти забывает что у него вообще когда-то был кто-то еще. Тод неловко, далеко не с первой попытки справляется с ремнем Рудольфа, и тот может только позорно высоко ахнуть, когда ледяные пальцы обхватывают его член; он почти забыл о собственном возбуждении, любуясь смертельной красотой Тода. — Мы конечно можем, — Тод тяжело дышит, и то, как срывается его голос почти ввергает Рудольфа в экстаз. — Мы можем закончить всë и так, но разве ты не хочешь, — он снова откидывает с лица волосы и смотрит прямо в глаза, — большего? Какие поцелуи? Одной такой улыбки достаточно, чтобы убить кого угодно. Рудольф не уверен, что жив. Рудольф не уверен, что руки, оглаживающие тело Тода и тянущиеся за вазелином, принадлежат ему. Ощущение реальности не возвращается даже тогда, когда Тод выгибается на столе, закинув одну ногу ему на плечо и сжимаясь вокруг пальцев. Слишком идеальная картина, похожая на эротический сон; неужели он может быть достоин того, чтобы это происходило в реальности? Тод срывается на высокий, полный наслаждения стон, стоит только огладить пальцами чувствительную точку внутри. Рудольф уверен, что спит. Реальность за пределами его зрения, реальность, в которой нет Тода, идет рябью и теряет смысл. Кто он? Почему он здесь? И отчего он был так счастлив только что? Тод прогибается в спине как гимнаст, когда Рудольф входит в него, и цепляется пальцами за край стола; Рудольф перехватывает его руки и фиксирует над головой, получая в ответ довольный стон. Почему… Почему?.. Он так потерян. Он двигается как в тумане, не в силах оторвать взгляда от прикрытых в удовольствии глаз, от губ, на которых смазалась темная помада — о, эти губы. Трахая Тода, Рудольф может думать только о том, что больше всего на свете хочет его поцеловать. — Рудольф… — почти со всхлипом выстанывает Тод, подаваясь вперед, запрокидывая голову. — Рудольф! Он впервые произносит его имя. Не «маленький принц». Не «мальчик». Рудольф. Реальность взрывается в голове какофонией ощущений. Рудольфа обжигает разом счастьем, страхом и невыносимым возбуждением, и любовью, и ненавистью — этого слишком много, и он ничего не способен осознать в полной мере, загипнотизированный требовательным взглядом Тода. — Рудольф, быстрее… И может ли он не подчиниться? Рудольф почти вбивается в Тода, с силой сжимая его запястья, и короткие рваные стоны, срывающиеся с его губ, звучат почему-то отчаянно. Тод под ним идеален, совершенен даже сейчас, растрепанный, перемежающий громкие стоны ругательствами. Он идеален. Смертельно красив, когда Рудольф обхватывает ладонью его член и доводит до пика в несколько грубых, резких движений. Изливаясь следом и падая на Тода без сил, Рудольф почти чувствует, что умирает. Это было бы, впрочем, слишком хорошо. Пальцы Тода в последний раз нежно проходятся по его волосам, прежде чем тот сталкивает его с себя и плавно поднимается. Обнаженный, он — произведение искусства. Рудольф, опустошенный, почти плачет от омерзения: как можно было касаться этого тела так?! Тод по-кошачьи потягивается и награждает его сытой улыбкой, будто нет в произошедшем ничего ужасного: — Спасибо за вечер, мой принц. Рудольф садится на край стола, сдерживая слезы отвращения. Смотреть на свое тело он избегает — это тело осквернило совершенную красоту, и он может лишь ненавидеть его. Рудольф и правда почти плачет, когда Тод снова оказывается рядом — от облегчения. Пожалуйста, один поцелуй, только один поцелуй, и он навсегда распрощается с мерзостью содеянного, распрощается с собой — и с матерью. Как же он жалок. — Пожалуйста… Он тянется к Тоду так же, как когда был ребенком, и эти воспоминания вызывают лишь новую вспышку омерзения. — Пожалуйста!.. — Тише, мой маленький принц, — Тод склоняется к нему так нежно, и в его словах звучит обещание… Он целует Рудольфа. Мягко и целомудренно. В щеку.