Прозрачная дюна

      Покрытое пылью радио одиноко трещит на пустующем сидении пилота. Оно жалобно кряхтит, привлекая к себе внимание Чанхи – тот приоткрывает дверь кабины самолёта и аккуратными пальчиками проворачивает регулятор до первой доступной радиоволны:       «Тестовый самолёт нового образца, усовершенствованная версия всемирно известного Ан-2, потерпел крушение где-то в бескрайних песках пустыни Сахара. Его пилот по имени Ким Сону не выходит на связь в течении двух дней, спасательная операция вылетела в 15:43 по шанхайскому времени и в настоящий момент длиться уже около пяти часов, поиски продолжаются.»       Сону в этот момент возится с одним из боковых пропеллеров, попутно вытирая рукавом рубашки пот со лба.       – Они тебя ищут, слышал?– начинает Чанхи, подойдя ещё ближе. Он заглядывает внутрь коробки пропеллера, Сону оборачивается через плечо, в очередной раз усмехается с его любопытства.       – Они ищут нас, Чанхи,– исправляет его Сону и продолжает копаться в приборах, когда рядом раздается обречённый вздох.       – Только тебя,– говорит юноша. Неестественно розовые пряди его волос колышутся на лёгком ветру, и как жаль, что от испепеляющей жары тот совершенно не спасает. Из-под кучерявых, воздушных вихрей на чужой голове тонкими ручьями стекает пот.– Я тебе уже говорил, они считают меня мертвым. Я больше не жду подмоги.       – Когда спасатели прибудут за мной, тебя они здесь не оставят,– заверяет пилот, отрываясь от своего занятия. Вентиль теперь на месте и больше не болтается – от резкого приземления его оторвало и откинуло от места катастрофы на десятки метров в песок. Сону очень повезло, что тот под действием притяжения не зарылся ещё глубже, откуда его было бы невозможно достать.       Или, что ещё хуже, не попал в одиноко сидящую среди пустошей фигуру мужчины. Именно так они с Чанхи и познакомились – ценой страшного бедствия, сгоревшего мотора и пары отпавших болтов.       В первый день пребывания в пустыне Сону много паниковал. Он стоял прямо перед носом самолёта, одетый в свою лётную камуфляжную форму. Держась обеими руками за голову в защитном шлеме, оглядывался по кругу в поиске твердой почвы, чтобы сойти на мель. Однако ко всему несчастью, в области его обзора аж до самого горизонта простирались лишь гладкие песчаные дюны, высотой в два авиатранспорта, аналогичных его Ан-2.       Сняв защитный шлем, Сону падает на колени. Почва уходила из-под ног, мужчина заплакал, начал целовать свой нагрудный крестик и молиться в голос. Живой. Он живой, даже если вокруг него только мертвый ландшафт да разбитая груда стали. Слёзы текли по своей воле, без остановки и передышки, отчаевшееся сознание не могло никак принять на себя весь этот тяжёлый груз, что упал на плечи молодого пилота.       Радость от сохранённой жизни быстро сменилась тревогой – всё было ещё впереди. Продовольствия оставалось всего на неделю, корпус рации раскололся надвое и вылетел через лобовое стекло. Трещины в нём от сильного ветра расползаются всё быстрее. Песок поднимается в воздух. И только Сону попытался подняться на ноги и мужественно принять своё положение, чей-то тонкий силуэт встал перед ним средь клубы пустынной пыли. Он сделал шаг к чужой протянутой руке, мягко схватился за неё и повёл на другую сторону самолёта, где металлический корпус стоял против ветра и песок при всех своих стараниях не мог помешать им безумно, рьяно разглядывать друг друга. Сону казалось, что он видит слишком реалистичный сон. Найти в пустыне кого-то живого, такого настоящего, физического. Он с облегчением выдыхает, срывает с рук перчатки и хватает чужие ладони, разглядывая их со всех сторон, почти как опытный ювелир.       – С вами всё хорошо?– ломаный английский и вежливый тон выбивают Сону из его безумия. Он поднимает голову и встречается глазами с понимающим и ласковым взглядом. Нет, это не может быть реальностью, просто не может быть.– Я видел, как ваш самолёт упал, думал, что уже не застану никого живого.       Пилот, казалось, внезапно проглотил язык. Он думал, насколько по-идиотски сейчас выглядит перед этим молодым парнем, так откровенно разглядывая аккуратные черты и бледно розовые волосы – редкость для привычного ему консервативного китайского общества. Как давно незнакомец здесь, откуда родом, кем будет по профессии, сколько языков знает – тысячи вопросов одновременно крутятся в голове назойливой шарманкой. Она раскалывается пополам, Сону снова плачет. Юноша обнимает его и гладит его волосы, не боясь пропитать свою свободную клетчатую рубашку чужими слезами.       Как оказалось, он плакал в тот момент вместе с пилотом. И за день до этого тоже. Чанхи – так звали таинственного странника пустыни – много рассказал о том, как попал в это место. Он говорил без устали, с улыбкой смотря, как сидящего рядом в песке Сону понемногу отпускает истерика, слёзы высыхают, оставаясь горящими покраснениями на щеках. Было интересно слушать о далёкой экспедиции, в которую он отправился со своей верной командой прямиком из Южной Кореи, откуда Сону был родом. Этот факт сам сходит с уст – Чанхи воодушевляется ещё сильнее, сразу переходя на родной язык. Так голос парня звучал ещё приятнее, словно его внезапно поместили в давно забытую, комфортную среду.       Даже, если Чанхи и рассказывал о своём походе в деталях, то некоторые моменты он грамотно и осторожно обходил. Например, в описании всех членов команды он не объяснил, куда же они все пропали и как долго он сидит тут один. Были предположения, но все они звучали в голове настолько пессимистично, что прерывать чужой лепет казалось в тот момент чем-то неуместным. Сону думал, что своими вопросами откроет какую-то внутреннюю болезненную рану, края которой не успели ещё до конца сойтись.       Когда Чанхи закончил, он повернулся лицом к мужчине. Его улыбка выглядела такой яркой и спокойной, словно сегодня его день рождения и скоро кто-то должен вынести торт, произнести тост и позволить имениннику задуть свечи.       Насколько Сону помнил, то, вылетая из Шанхая, ему удалось застать окончание апреля – последние теплые дни, после которых май накрывает всех жаркой температурой и первой особо ощутимой, духотворной влажностью. Самое время, чтобы достать летнюю одежду, что пылилась весь осенний и зимний период на верхних полках шкафа. И климат Сахары, куда Сону по своей ошибке свалился, в корне отличался от китайского. Он был усушливым, горячим, очень непривычным для человека, чей дом расположен в умеренном поясе.       Под нежный увлечённый голос и чужое мелодичное мычание Сону, сморенный совсем свежими травмирующими событиями, в тот тихий вечер засыпает у Чанхи на плече.       На следующий день погода отнеслась более гуманно к путешественникам. Жара была менее жгучей, Сону переодел свой камуфляжный комбинезон на более лёгкую одежду, – майка, тонкий спортивный костюм и потёртые ботинки – что всегда на любой случай находилась под его сидением, и принялся чинить центральный перехрестный винт. Самолёт погряз передней парой шасси в песке, поэтому нос был наклонен очень низко к земле, и никакая лестница пилоту не понадобилась. Чанхи в этот момент разглядывал летательный аппарат со всех боков, будто сканнер отпечатывая его вид в своей памяти.       – Разве в этой модели они должны быть?– спрашивает юноша, проводя ладонью по пыльной лопасти бокового пропеллера, накренившемуся подвижной частью к полу вместе с крылом и всем самолётом в целом.       – Нет, не должны, это мой друг-механик примонтировал для большей скорости,– отвечает Сону, снимая инструментами с носа погнутый винт. Он усмехается, когда наблюдает издалека за любопытным Чанхи.– Я не думал, что ты разбираешься в самолётах.       – Есть немного. Мой возлюбленный тоже пилот, без умолку талдычил мне об испытаниях новых моделей,– отвечает юноша, подходя ближе к пилоту и становясь рядом с ним. Сону продолжает возиться с поврежденной лопастью, выравнивая её плоскогубцами. Чанхи не смотрит на его руки, он пытается добиться зрительного контакта, и дожидается, пока Сону обратит на него внимание,– но мне было неинтересно, если честно. Скажи, неужели я выгляжу таким глупым?       – Ты выглядишь волшебно,– выпаливает пилот и Чанхи на секунду теряется. Они смотрят друг на друга, пока уши Сону медленно алеют от сказанного. Слова назад он забирать не стал, а Чанхи оставил их без комментария.       – К слову, эта экспедиция была его подарком на моё двадцатипятилетие,– продолжает юноша.– Хороший подарок, если б только он не унёс много жизней.       – Это ты о своём экипаже?       – Да. Не хотел разбрасываться откровениями и начинать с грустной ноты, но как же долго я ждал, чтобы кому-то об этом рассказать,– произносит Чанхи на одном дыхании и садится на песок прямо на том же месте, где только что стоял. Он призывает Сону сделать то же самое.       Мужчина откладывает свою работу и принимается внимательно изучать чужой напряжённый профиль.       – Знаешь,– вдруг начинает юноша, вытягивая пилота из его собственных мыслей,– я очень испугался, когда твой самолёт начал падать над моей головой. Он летел прямо на меня, но нос вовремя сместил угол вправо. В тот момент я подумал, что умру сн...– Чанхи прикрывает рот, вовремя осознав, что едва не оговорился,– что умру, сначала не повидав мир за пределами этой безжизненной пустыни.       – Я сначала так и подумал, что ты младше меня,– выдаёт Сону, чтобы немного разбавить обстановку. Его слова кажутся Чанхи не к месту, поэтому тот вопросительно изгибает бровь.– На два года младше.       – Ты меня не слушал?       – Слушал и запоминал каждое слово,– отвечает мужчина.– Мне кажется, ты ещё не готов к этому диалогу.       – Только теперь не думай, что я буду использовать к твоему имени уважительные обращения*,– говорит Чанхи, придвигаясь к Сону совсем близко. Он смотрит с подозрением и не сводит глаз, сжав губы в тонкую линию.– Даже если ты и старше. Я слишком долго размышлял над тем, что такого про себя могу тебе рассказать, и ты меня перебиваешь?       – Я хочу отвлечь тебя от грузных мыслей,– Сону подбирает ладонь Чанхи с колена и сжимает её мягко. Его выражение лица выглядит настолько серьёзным и сосредоточенным, что Чанхи невольно расслабляется и в ответ усиливает хватку на пальцах пилота.– Мы выберемся отсюда.       – Ты выберешься,– разграничивает парень.       – Думаешь, я тебя оставлю?– в этот момент юноша понимает – переубедить Сону ему никак не удастся. Не хватит никаких усилий, Чанхи обезоруженно сдается, мысленно поднимая в руках белый флаг. И в следующий момент оказывается совсем близко к чужому лицу.       – Поцелуй меня, упрямый,– требует Чанхи. Он специально перешёл на китайский, будто проверяя лингвистические познания человека рядом.       И Сону его слушается. Накрывает чужие губы своими, такими же сухими и потрескавшимися от засухи. Плевать хотелось на всё, даже факт того, что у Чанхи в далёкой Южной Корее кто-то есть, не оказался особой преградой. Будь всё так сладко, стал бы Чанхи разбрасываться подобными просьбами? Сону так не думает, да и вообще не думает в тот момент, когда чужие тонкие пальцы обхватывают его лицо, поглаживают напряжённую шею. Пилот кладёт ладонь на колено юноши, сжимает, без слов заявляя, что чтобы не случилось, он отныне будет рядом.       Примерно пол ночи Сону размышлял над тем, почему же Чанхи, говоря о короткой неделе, которую он провёл в пустыне, каждый раз отзывается о ней так, будто провёл в бескрайних песках целую вечность. Казалось, он многое скрывает, подбирает слова как можно аккуратнее, чтобы не выдать ничего лишнего. Именно в тот момент Сону наблюдал за спящим парнем со стороны: безмятежные черты лица, тихое сопение, съехавшая под рубашкой вбок лямка джинсового камбинезона вместе с майкой. Одежда была пыльной и грязной, волосы в некоторых местах слипались, но выглядели всё так же ослепительно и даже сладко: будто кто рассыпал на голову Чанхи сахарную вату.       Сону сидел на верхней части двухъярусного крыла и смотрел через приоткрытую дверь. В этой версии самолёта не был предусмотрен отсек для перевозки пассажиров, поэтому дверь располагалась сбоку от кабины пилота, когда в оригинальной Ан-2 она вмонтирована в бок корпуса. Левый двигатель на тот момент уже не дымился, но всё так же отдавал запахом гари. Может, не будь это чудо авиационной техники тестовым прототипом, он стал бы передовым, но теперь оправится на металлолом, когда вернётся в Китай.       Как бы грустно не было замечать всю ту обстановку, что расстилалась по кругу, Сону верил, что скоро их найдут. Он спускается с крыла, влазит в кабину с краю, чтобы не потревожить чужой сон, достаёт из-под пульта управления радио. Перед тем, как слезть, он накрывает Чанхи своей лётной формой и целует в щеку. Парень не просыпается, но бубнит что-то себе под нос.       Радио оказалось рабочим, Сону словил какую-то арабскую радиоволну, но переключил её сразу же, даже не стараясь что-то понять. Было бы неплохо знать больше трёх языков, но сейчас нет времени на обучение. Регулятор ходит очень туго между радиоканалами, антена не хочет стоять ровно на своем месте и вечно падает. В конце концов Сону сдается. Он хочет знать, что ещё нужен кому-то там, за тысячи километров, но сейчас у него слишком мало сил.       Именно в тот момент ему было важно, что он нужен кому-то прямо здесь и сейчас, в этой огромной, посушливой пустыне.       Спустя несколько часов мы возвращаемся в тот момент, где были в самом начале. Сону прокручивает винт двигателя, проверяя на достаточное количество машинного масла. Чанхи приносит ему из запасов бутылку воды – одна из остатков, что ещё можно было найти среди продовольствия. Новость, прозвучавшая из радио, немного обнадёживает, учитывая то количество еды, что осталось на них двоих.       Когда Сону спросил, чем Чанхи питался все время, что путешествовал один, тот принёс ему свой походный рюкзак, что всё это время лежал где-то в песке рядом с хвостом самолёта. Юноша достал упаковки с надписями на корейском, в которых Сону разбирает лапшу быстрого приготовления, батончики и какие-то ещё энергетические снэки. Возможно, там было что-то ещё, но заставлять Чанхи вытаскивать весь мусор он бы не стал. Единственное, что Сону успевает заметить в руках парня, это небольшой календарик, отмеченный датой 1985 – устаревший на два с лишним года. От охватившего его любопытства, пилот не отказывает себе в том, чтобы задать вопрос прямо:       – Зачем тебе это?– спрашивает Сону, указывая ладонью на бумажку в руках Чанхи.– Ты собираешь раритетные календари?       – Что, раритетные?– в недоумении вторит он. Потом же до него доходит смысл чужих слов.– А, да, люблю их собирать, этот мне подарил друг, вернувшийся в то время из Британии.       Слова Чанхи звучат, как откровенная отговорка. Сону не может понять, в чём кроется подвох, но продолжать давить на парня не хочется. Насколько бы тайна не привлекала к себе интерес, Чанхи тоже пострадал не меньше и не заслуживает давление в свою сторону. Сону подходит к нему, обнимает за плечи, целует в висок.       – Это замечательно,– говорит пилот, заглядывая в чужие впечатлённые глаза. Юноша выглядел так, будто эти слова значили в его жизни очень многое.– Если захочешь меня найти, я буду в кабине. А пока выпей воды и сядь в тень, сегодня очень жарко.       Когда Сону отпускает Чанхи, тот ещё какое-то время смотрит ему вслед с открытым ртом. В кабину он заходит под пристальным взглядом, заползает внутрь, оставляя дверь на распашку открытой. С него стекает уже третий пот, температура воздуха за последние два дня выросла незаметно, но быстро. Сону лезет под пульт управления, чтобы найти пыльные инструкции, оставленные на случай крушения. Он о них порядком подзабыл и действовал скорее по своей памяти из лётного училища. У мужчины получается найти пыльные распечатки, но от того, чтобы их прочесть, его отвлекает чужая рука, опустившаяся на неприкрытое майкой плечо.       – Ты что-то хотел?– спрашивает Сону, как видит, что Чанхи пытается залезть к нему в кабину, где места едва бы хватило для двух человек.       Чанхи молчит и просто делает то, что хочет – заходит внутрь, устраивается на чужих коленях, руками обнимая мужчину за шею. Первые секунды он просто рассматривает лицо напротив. Затем целует так внезапно и настойчиво, что Сону роняет из рук инструкции, перемещая ладони на тонкую талию. Рубашка Чанхи летит на пол, соскальзывает со ступеньки кабины и падает в песок. За ней отправляется майка Сону. Он старается поспевать за хаотичным Чанхи, пальцами щёлкает застёжки комбинезона, приспуская его до нижнего белья. Остатки здравого рассудка кричат о том, что им не стоит делать это здесь.       – Детка, мы оба грязные и в пыли, ты точно хочешь этого?– Сону гладит его по бокам, забираясь горячими пальцами под майку. Чанхи только фыркает недовольно и с большим трудом в тесном пространстве стягивает свой комбинезон вниз, оставляя в ногах у мужчины.       И тот больше не протестует: пальцами сжимает чужие оголенные бёдра, теснее прижимает к себе, в момент ловя губами заветный стон. Чанхи припадает к чужой потной шее, оставляет дорожку из поцелуев, слабо прикусывает кожу. У Сону, кажется, начинает кружиться голова от такого внезапного калейдоскопа. Он старается дотронуться до Чанхи везде, где только может дотянуться: задница, плечи, грудь, колени. Майка задрана до ключиц, и не сказать, что она мешается – скорее придаёт шарма тому, где они сейчас сидят и при каких условиях.       Чанхи отстраняется слишком резко и больно ударяется затылком о лобовое стекло. Он шипит, пока Сону шепчет что-то успокаивающее, поглаживает слипшиеся волосы на затылке юноши и разглядывает его открыто, жадно. Так, словно пол жизни ждал этого момента.       Даже если лицо Чанхи выглядит так, будто ему больно, то по его действиям это сказать тяжело – парень двигает бедрами, притераясь своим возбуждением к чужому паху. Сону резко выдыхает сквозь сжатые зубы. Он всё ещё придерживает парня за голову, вторая рука занята чужой вздымающейся грудью и приветливо набухшими сосками. Мышцы живота рефлекторно сокращаются, стоит прильнуть к ним губами, широко лизнуть вдоль линии солнечного сплетения.       Через секунду Чанхи повторяет свои действия, толкается бедрами вперёд, с трудом сдерживая стон, когда его грудь широко вылизывают и кусают. На языке Сону ощущает привкус песка, но ему абсолютно грех на это жаловаться. Если не считать грехом то, чем он сейчас занимается, когда при этом на его шее висит серебряный крестик.       – А как же твой возлюбленный?– вдруг спрашивает Сону, чем заставляет Чанхи разозлиться – тот отталкивает от своей груди чужие руки, заставляет сесть в кресле ровно.       – Я ненавижу его,– шепчет юноша обнимая Сону так, что между их телами не найти свободного пространства.– Он виноват, что я здесь застрял.       Он проскальзывает рукой вниз стягивает спортивные штаны пилота с тазовых косточек до середины бёдер – Сону привстает, чтобы было легче. Они оба остаются в нижнем белье, где ткань недвусмысленно натягивается. Чанхи накрывает чужой член через боксеры, Сону делает тоже самое – парни выдыхают синхронно.       Всё происходящее походит на безумие, где Сону кажется, что он лежит в коме и видит перед глазами красочные картинки в высоком качестве. Он может дотронуться, зарыться ладонью в отросшие волосы и носом собрать запах парфюма, остатки которого парень все эти дни наносил на кожу, растягивая до последнего.       Как-то на второй день Чанхи неожиданно сказал, что хочет увидеть, как глубокие чёрные пряди волос Сону сменятся на ярко красный, рубиновый цвет. Для него это означает свободу. Свободу от чужих мнений, от того, что принято считать единственно правильным, нормальным.       Сону думает об этом сейчас, пока парень стонет ему прямо в ухо и дышит загнано. Они оба наращивают темп, создавая больше трения и целуют друг друга самоотверженно, со всеми теми чувствами, что только сумели испытать рядом за несколько дней. Стараются вложить их в каждое касание губ.       Чанхи доходит первым – Сону старался, имея, скорее всего, больше опыта в ублажении другого человека. Парень стонет, двигает подрагивающей ладонь резче, пока Сону не догоняет его, пачкая окончательно свою одежду, а затем отключаясь в объятиях Чанхи.        По пробуждении Сону встречает резкая головная боль. Кажется, он словил сильный тепловой удар, по крайней мере, мог это сказать наверняка. Он видит перед собой приборную панель и ветровое окно. Кто-то сильно трясёт его за плечо, и мужчина был на сто процентов уверен, что это его взволнованный Чанхи.       Но реальность оказалась жестокой.       Рядом с кабиной на нижней ступени возле двери стоял человек в форме, судя по его куртке, член спасательной операции. Снаружи уже наступила глубокая ночь, луна простирается над головой. Сону сидит с голым торсом, что можно запросто объяснить невыносимой дневной жарой. Неизвестный мужчина зовёт его по имени и просит пройти с ним на борт служебного вертолета.       Неужели его спасли? А Чанхи, где Чанхи?! Куда он исчез?       Сону много раз спрашивал людей из спасательной группы, ему на каждый вопрос отвечали: нет никакого Чанхи. Ни в самолёте, ни в округе, ни в ста километрах от места происшествия нет ни одной живой души. Сону отказывается верить. Сону отказывается верить кому-либо из этих людей до самого Шанхая. И даже в больнице, где его осмотрели с ног до головы, он всё ещё не мог принять реальность.       Так вот о чём говорил Чанхи. Его не спасут, потому что он обычный пустынный мираж. Разве возможно, чтобы простая иллюзия была настолько восхитительной, настолько настоящей и одушевлённой?       Через пару лет Сону найдёт ответы на все свои вопросы. Он переедет в Сеул, отказавшись от славы пилота, начнёт спокойную жизнь инструктора в лицее. И именно там он повстречает человека, смутно схожего с его старой фантомной любовью. Профессор Чхвэ, коллега и близкий наставник Сону, будет рассказывать о своём нерадивом сыне, работнике местного археологического музея, что в 1985 году отправился в экспедицию по пустыне и так с неё и не вернулся, оставшись в памяти всех человеком, готовым ради своих принципов бросить вызов даже Сатане.       Мистика никак не покидала жизнь Сону. Хоть Чанхи и умер, но это было тяжело принять с учётом того, что мужчина нашел в своём кармане по возвращении в Шанхай. На маленьком, помятом печатном календарике за 1985 год на обратной стороне чернильной ручкой был нацарапан текст:       «Прости, что не встретил тебя при жизни. Мы ещё увидимся.»       Казалось, запах чужого парфюма никогда больше не сойдёт с этой бумажки.