Чайное

«Если человек не выпил чая, он не способен воспринимать истину и красоту.» (Японская поговорка)

      Эрик любил чай. Любил с тех самых пор, как впервые пряный ароматный напиток обжег его мертвенно-ледяные губы. Это произошло много раньше, чем он поселился в сырых подвалах Оперы, во времена, когда он был молод, когда людская жестокость еще только начала точить его нежное ранимое сердце.       Из всех мест, где Эрик побывал за свою долгую и крайне утомительную жизнь, он привез не только тяжелые воспоминания и дьявольские умения, но и богатый вкусовой опыт. Вкусная еда и напитки были одной из немногих радостей, доступных ему на земле.       Китай, Индия, Россия. Куда бы Эрика не занесла судьба, везде он пробовал чай — не только интересные сорта, но и разную чайную культуру, разные традиции. Так в России на ярмарке, раскинутой под студеным февральским небом, его потчевали терпко заваренным чаем с вареньем и баранками — это тепло навсегда запечатлелось в его сознании.       Тогда Эрик был молод, много странствовал… А что теперь? Теперь он влачил жалкое подземное существование, ютился в своем холодном склепе, как крот, и выбирался на поверхность только для того, чтобы пополнить свои запасы, или чтобы послушать музыку в своей ложе, когда Карлотта не отягощала сцену своим присутствием.       Этим морозным утром, когда Париж еще только начал просыпаться, Эрик выбрался через решетку на улицу Скриба не по своей воле — у него закончился чай. Закрома ломились от запасов еды, а треклятый чай кончился! Нагруженный свертками и пакетами, забыл купить во время прошлой своей вылазки. Несколько дней мужчина боролся с собой, уговаривал себя потерпеть — зачем снова выходить в люди, зачем терпеть унизительное к своей персоне внимание, поганое любопытство, если можно спокойно обойтись простой водой или вином.       Но даже самое хорошее вино, которое Эрик тоже чрезвычайно ценил, не способно было заменить вкус и аромат Пу Эр Гао Шань.       Так Эрик обнаружил себя перед красочной, чуть запотевшей витриной чайной лавки. Но смотрел он не на десятки расставленных по полкам банок с разнообразными сортами чая, не на усыпанный сладостями прилавок. О нет. Зачарованный прекрасным видением, он не мог отвести взгляд от прекрасной белокурой продавщицы, пересыпающей сушеные ягоды облепихи из одной банки в другую, тщательно взвешивающей получающиеся объемы, и потихоньку подсыпающей ягоды серебряной лопаткой.       Битые полчаса Эрик простоял на морозе, внимательно следя за тем, как девушка изящно порхает по лавке, и все не решался войти. А очаровательная продавщица, тем временем, успела подмести пол, протереть прилавок и полки, оформить подарочную корзинку и даже заварить чай, аромат которого, Эрик был уверен, наполнил лавку упоительной сладостью. Этой девушке подходит сладкий фруктовый аромат.       Звякнул дверной колокольчик. Эрик и сам не понял, как посмел рискнуть сделать этот первый шаг, поправив на лице маску с носом и усами, и надвинув на глаза шляпу. — Добрый день!       Сердце мужчины поразила нежная улыбка и ласковый, заботливый тон, прозвучавшие в этом голосе, который, пожалуй, имел большой потенциал и музыкальность, и мог бы петь, а не растрачивать себя на пустую болтовню с неблагодарными покупателями.       Маленькая, хрупкая… Это прелестное создание, пытливо глядящее на него своими ясными голубыми глазами из-под светлых ресниц, было много ниже Эрика. Он возвышался над девушкой грозной, и очень смущенной тенью, и не знал, что сказать. — Вы присматриваете кому-то подарок или смотрите что-то для себя? — подсказала продавщица, вглядываясь в фальшивое лицо Эрика. — Я… — начал мужчина, и тут же почувствовал, что его шея и уши заливаются краской. — Я просто посмотреть.       Продавщица понимающе улыбнулась и, шурша черными юбками, сделала шаг назад, в свое царство чаев на развес, пряников и марципановых конфет. В теплом свете чайной лавки, окруженная дурманящими ароматами и уютом, девушка казалась настоящей феей. Эрик был не готов расстаться с этой грёзой. Уйти сейчас, вот так, поджав хвост, как последний трус, было бы настоящим позором на его уродливую голову. — Не стесняйтесь, сударь. Обращайтесь, если что-то заинтересует.       Окинув небрежным взглядом пестрые банки с наклеенными на них этикетками, Эрик спросил: — Прошу прощения, мадемуазель, как ваше имя? — Кристина, сударь, — послушно отозвалась девушка, складывая изящные руки поверх кофейного цвета фартука. — Мадемуазель Кристина, — Эрик неловко откашлялся, и снова мучительно покраснев, взглянул на девушку. — Скажите, у вас нет чего-то… Чего-то более классического, чем это все.       Он развел руками, не зная, как охарактеризовать чайное безобразие, представшее его глазам. То, что носит названия вроде: «Сахарная принцесса», «Поцелуй тайского любовника», «Восточная сказка», и чаем назвать сложно. Всевозможные смеси с добавками — не чай, а гадость, Эрик был уверен.       На хорошеньком, румяном от тепла личике Кристины отразилось торжество. С первого взгляда, когда этот странный господин еще стоял на улице, она поняла, что он любитель чайной классики, притом, весьма требовательный. — Зря вы так, эти чаи составляла я сама, — мягко заметила она, отворачиваясь к полкам. — Я не сомневаюсь в ваших талантах, мадемуазель. Но доверяю я только натуральным, ничем не испорченным сортам. А эти ваши карамельки и ягодки оставьте барышням, — сварливо заметил мужчина и тут же отвернулся, не зная, как избавиться от неловкости, повисшей в воздухе из-за его грубости. — Я могу предложить вам Цейлонский, Ассам, Дарджилинг, Кимун… — задумчиво протянула Кристина, украдкой поглядывая на реакцию своего необычного гостя. — Нет, Эрл Грей мне не нужен, — как-то слишком резко бросил Эрик, и тут же раскаялся в своей грубости — обернувшись, он увидел, как плечи Кристины дрогнули.       Впрочем, сама девушка расстроенной не выглядела. Подойдя к полкам с классическими сортами, она застыла в нерешительности. — Может быть вам, сударь, понравится Лапсанг сушонг?       Дымный, черносливовый, сладко-пьяный аромат нравился многим мужчинам, самым требовательным ценителям классики. — Провинция Фуцзянь, — отозвался Эрик, вдруг улыбнувшись. — Не любите копченый красный чай, мадемуазель?       Кристина смотрела на его сдержанную улыбку, блестящие лукавым огоньком глаза, и не верила в свой успех. Требовательные покупатели у нее часто бывали, но все они покидали лавку не с пустыми руками, и что более важно — с хорошим настроением, уступая вниманию и заботе мадемуазель Даэ. А этот господин, смотревший так строго и пристально, вселил в душу Кристины суеверные сомнения: так уж ли ко всем она умеет находить подход? — Почему вы так подумали? — смеясь, спросила она. — Потому что сначала вы его мне не предложили. Насыпьте мне унцию пожалуйста. — Унцию? * — переспросила Кристина, решив, что она ослышалась. — Все правильно, только унцию, — хрипло откликнулся Эрик, подходя ближе к прилавку, делая вид, что рассматривает восточные сладости, а на деле вблизи рассматривая Кристину, подготавливающую весы и упаковку.       Будь на месте Кристины другая продавщица, он бы не задумываясь взял сразу целый фунт и дело с концом. Но поскольку в лавке работала именно эта очаровательная барышня, у него должен был быть повод вернуться, а чем не повод — одна несчастная унция чая, которую он едва ли растянет даже на два дня.       Погруженный в свои мысли, Эрик пропустил момент, когда Кристина начала взвешивать чай, его вернул к реальности ее нежный голос, напевающий старинную шведскую колыбельную — он узнал этот язык и этот напев.       Он вслушивался в ее пение с замиранием сердца, чувствуя, как плачет его черная душа. Он наблюдал за быстрыми движениями ее ловких пальцев, досыпающих в пакет чай, заворачивающих кулек, и в нем начинало пробуждаться какое-то темное желание, смешанное с нежностью и грустью. — Вы любите искусство? — спросил он, переводя взгляд заслезившихся глаз на полку с засахаренными вишнями. — Я мечтала стать певицей, — немного смущенно отозвалась Кристина, повязывая на кульке золотистый бантик. Она и забыла, что не одна в лавке. — У вас прекрасный голос. Почему же вы не исполнили вашу мечту? Уж простите мне мое любопытство.       На мгновение прикрыв глаза, он с легкостью представил Кристину на сцене Парижской Оперы, окруженную огнями рампы, с распущенными по плечам золотыми волосами и ее нежным звонким голосом. Ее он бы поднимался слушать каждый день. Да что там день, он бы украл ее, утащил в своё царство мрака, чтобы она пела его музыку и ночью тоже. — Мой отец, — печально вздохнула Кристина, снимая кулек с весов, — он умер четыре года назад, с тех пор некому было заниматься со мной. Брать уроки слишком дорого, а без них в Консерваторию я поступить не смогла. Так я и оказалась здесь, в лавке моей приемной матери. Денег не хватало, лавка пустела, пришлось мне браться за это дело. — Если бы я предложил вам брать у меня уроки пения, что бы вы сказали на это? — осторожно спросил Эрик, без малейшего намека на сочувствие в голосе.       Он не мог. Не должен был. У него не было никаких прав посягать на эту девушку. Она молода, красива, полна радости и надежд… А кто в сущности он? Преступник, жалкий урод, навсегда отделенный от внешнего мира. — Я бы сказала, что это очень неожиданно, — девушка обняла себя руками и бросила тревожный взгляд на дверь.       Она чувствует опасность — понял Эрик, и поспешил прибавить: — Прошу прощения, что испугал вас. Я вовсе не желал этого. Дело в том, что я музыкант, и ваш голос… Мадемуазель Кристина, ваш голос — самое прекрасное, что я слышал за всю свою жизнь. Идеальный инструмент.       Слова мужчины прозвучали так искренне, что барьер, которым окружила себя Кристина, не мог держаться долго. Она благодарно улыбнулась своему загадочному гостю. — Подумайте над моим предложением и вашей мечтой, а пока… Пока скажите, сколько я вам должен за чай?       Наивную бдительность Кристины усыпить было не трудно. Но Эрик сделал это не из злых побуждений, о нет. Это был и вопрос профессиональной чести — всякий уважающий себя музыкант не имеет права, отыскав талант, оставить его прозябать в грязи. Это был и вопрос его одиночества. Эрик хотел узнать поближе эту чудесную девушку, хотел, чтобы она была рядом со всем своим теплом и улыбками. — Месье, подождите! — окликнул его ее голос. — Я забыла предложить вам чаю. Я только что заварила, фруктовый.       Эрик обернулся, застыв на границе между теплом и холодом, между нежностью и одиночеством. Его пробрала дрожь, а глаза снова увлажнились.       И он остался, позволив маленьким нежным рукам Кристины налить ему чашку горячего фруктового чая и разломить плитку горького шоколада. Он позволил ей позаботиться о нем, как и позволил себе расслабиться в непринужденном разговоре с ней.