подсолнух

Масляная лампа на столе возле стены заливает комнату тусклым золотым светом, отбрасывает тени по углам, облизывает стены и отражается в окне. Слабый стук дождя нарушает тишину между ними: прерывает язык, на котором они оба научились говорить. Инеж всегда считала тишину другом, верным слугой, компаньоном и правой рукой. Она рано освоила этот язык. Общаться молчанием, делать так, чтобы другие люди чувствовали её, она может давно. Судя по всему, Каз научился у неё. Судя по всему, Каз умеет делать то же самое. Он стоит у дубового умывальника, повернувшись к ней спиной. Она позволяет взгляду обвести его силуэт: плечи, руки, талию, бёдра ноги. Она смотрит на его шею, видит шрам прямо под челюстью. Жилет идеально сидит на нём, натягивается на плечах, повторяет изгиб талии, словно обнимает его. Предмет одежды, кусок дорогой парчи, может касаться его, смыкать объятия вокруг его груди. Но не она, никто другой. Чёрная рубашка слегка мнётся в области локтей, когда он медленно снимает перчатки. Её молчание говорит за неё. Ей не нужно сообщать ему о своём присутствии. Он уже знает. Ему необязательно смотреть на её отражение в зеркале, чтобы понять, что она тут. Он знает, что ему тоже ничего не надо говорить. Сохраняя молчание, он показывает ей, что всё в порядке. Он знает, что её взгляд остановился на нём. Он оборачивается, смотрит на неё. Голубые глаза встречаются с карими – как море встречается с сушей, как небо встречается с горами. Это всего лишь один взгляд, один взгляд в тёмной комнате. Но он всё равно пробуждает бабочек в животе Инеж, заставляет сердце биться быстрее, чем несутся скаковые лошади, нависает ярким солнцем над темнотой в её сердце. Этот взгляд предназначен специально для неё, только для неё. Она это знает. Каз смотрит на неё, его рот закрыт, губы расслаблены, грудная клетка медленно, размеренно вздымается и сужается. Из-за этого жилет растягивается и кажется, словно пуговицы пришиты слишком далеко от шва. Но когда Каз выдыхает, одежда вновь выглядит немного свободной. «Перестань смотреть на его жилет. Оторвись от пуговиц». Инеж поднимает взгляд, позволяет ему задержаться на плечах, затем на тёмных волосах. Одна из чёрных прядей спадает на лоб. Почему от этого её сердце замирает? Она пытается отмотать время назад, воспроизвести в памяти тот взгляд, которым он одарил её в первые секунды, пытается заново пережить этот момент в своём сознании. Было что-то особенное в том взгляде. То, как голубизна его глаз заискрилась. Заблестела – всего на мгновение, когда он увидел её. То, как расширились его зрачки, как они стали похожи на вид из окна: чернота, глубокая, бесконечная чернота. Он сглатывает. Инеж не может не смотреть на его горло, на то, как движутся сухожилия, как кожа трётся о воротник рубашки. По какой-то причине он расстегнул две пуговицы на рубашке и одну на жилете. Инеж замечает мягкое местечко между его ключицами. Она заставляет себя вдохнуть, медленно. Глаза Каза словно притягивают Инеж. Она не может удержаться, чтобы не впиться в них. Как магнит, его глаза цепляют её, лишая способности оторваться. Подобно двум пересекающимся рекам, они сливаются воедино, уносятся к морю. Тёмные ресницы грациозно двигаются, когда он моргает. Инеж ловит себя на мысли, что ей интересно, короче они или длиннее её собственных. Они кажутся тяжелее. А может, всё дело во взгляде, может, это он тянет ресницы вниз. Его глаза будто несут всю тяжесть неизвестных секретов и неразгаданных воспоминаний и отчаянно пытаются уцепиться за ресницы, чтобы не упасть, не рухнуть, не сгинуть в бесконечной тьме. Его взгляд прикован к ней, к её глазам, словно он – ключ на цепочке, подходящий к замку её сердца. Это притягивает её к нему, медленно, неуклонно. Он держит цепочку в руке, та принадлежит ему. Каз Бреккер держит в руке ключ от её сердца, вероятно, даже не догадываясь об этом. Он мог бы притянуть её, просто слегка сомкнув руку вокруг цепочки, и она с радостью последовала бы за ним. Всего лишь малейшее движение пальца – и она прыгнула бы в его объятия, если бы он захотел. Если бы он хотел её так, как хочет она. Она бы не колебалась. Если бы он позволил, она бы бросилась в его объятия. Или он мог бы отпустить цепочку, оставить её с открытым сердцем. Она будет ждать. Он вернётся. Он снова попытается взломать замок. Она боится, что стала бы ждать его, даже если бы он не вернулся. Или Каз мог бы одним резким движением руки вместе с цепочкой вырвать замок, её сердце, оставить её истекать кровью. Он мог бы, если бы захотел. И тогда она умрёт. Инеж чувствует, как горят её щеки, но не отводит взгляда. Она молится, чтобы в темноте он не заметил румянца на её щеках. Минуты проходят, ни один из них не произносит ни слова. Они не начинают говорить о работе, хотя это могло бы избавить их от краснеющих щёк. Нет беззаботных шуток, способных разрядить напряжение, повисшее вокруг них. Не в этот раз. Инеж кажется, что она могла бы вытащить один из своих кинжалов и медленно провести им по воздуху, разрезая напряжение надвое, чувствуя, как молекулы вибрируют электричеством под её лезвием. Каз однажды пошутил. Это не было его обычным резким или саркастичным замечанием, шутка была не мрачной, а беззаботной. Инеж помнит, как кривая улыбка промелькнула на его губах, как сталь во взгляде мгновение колебалась, как он сглотнул, а затем поджал губы. Он выглядел так, словно пытался вызвать у неё улыбку. Однако, когда ему это удалось, его глаза расширились, совсем немного, и он отвёл их. Это был румянец на его щеках? Его кожа приобрела оттенок распускающихся роз? Никаких доказательств, но Инеж увидела достаточно. Она помнит, как он изо всех сил старался вести непринуждённый разговор. Она улыбнулась, когда его брови слегка нахмурились, пока он пытался говорить о чём угодно, кроме планов, экономики, ограблений или ещё чего-то, связанного с работой. Он поинтересовался, какой её любимый цветок. Инеж задаётся вопросом, сколько сделок ему пришлось заключить с самим собой, чтобы произнести эти слова. — Подсолнух, — сказала она ему. Каз кивнул, фыркнул и спросил, может ли она проследить за мужчиной из клуба. Она вздохнула, опустила глаза с едва заметной улыбкой на губах. Это было немного, но тогда, для той отметки, на которой они находились, этого было достаточно. Это было только начало. Каз сглатывает и смотрит на неё, его глаза сияют чем-то новым, чем-то, что Инеж никогда в них не видела. А потом, после ещё пары секунд зрительного контакта, Каз отводит взгляд. Инеж медленно и довольно моргает. То, что Грязные Руки сдались – далеко не самое повседневное явление. На его столе стоит кружка. Полночный кофе, как и всегда. Золотой свет, идущий с потолка, отражается на цепочке на его талии – маленькой серебряной цепочке, соединённой с часами. Он упрямо смотрит в пол, отказываясь поднять глаза. Он знает, что её взгляд ждёт – он поймает его, как только Каз перестанет прятаться. — Посмотри наверх, — шепчет она, и голова Каза медленно поднимается к Инеж, словно в её голосе содержится магия, словно она может заставить его сделать что угодно, лишь попросив, лишь посмотрев на него. Она молчит. Она не знает, зачем сказала ему посмотреть наверх. Может быть, она хотела снова увидеть его прекрасные глаза? Или, может, хотела позволить своему взгляду ласкать контуры его щёк, челюсти? Инеж ловит себя на том, что сосредотачивается на его губах. Оттенок алого среди белой бледности. Роза в пустыне. Каз поднимает брови, будто ждёт, что она заговорит. Будто хочет, чтобы она заговорила. Но когда она этого не делает, он выпрямляет спину и смотрит на стопку бумаг, лежащую на столе. После минутного разглядывания документов он поворачивается и проходит по комнате мимо неё. Инеж не отступает, когда он оказывается рядом. Зачем бы она это делала? Каз может сам обойти её. Почему она должна отходить со своего места из-за него? Каз, видимо, думает так же. Он не меняет своего курса. И их плечи соприкасаются. Голова Инеж опущена к полу. Её сердце пылает горячо и дико, кровь грохочет в ушах, как бешеная река. Опять же, никаких доказательств. Но одно прикосновение. Одно прикосновение. Никаких доказательств, но она почувствовала достаточно. Она чувствует слабость. И это удивляет её. Смотреть на Каза – это одно, а по-настоящему ощущать его рядом – совсем другое. Вот он, дышащий, существующий, живой. Иногда из-за подобного ей хочется вывернуться наизнанку, отшатнуться. Иногда ей хочется убить их всех, потому что они выглядят одинаково, потому что они одинаковые. Потому что они мужчины. В моменты, когда призраки зовут её, тянутся к её телу, не имеет значения, кто они: молодые или старые, невинные или грешные. Любой из них может попасть под её клинок. Потому что они мужчины. Им было всё равно, плачет ли она, скулит ли. Они заботились только о своём удовольствии. Но Каз другой. В глубине души она понимает, что он не один из них. Она понимает, что многие – другие. Каз определённо не входит в число тех мужчин. Как и Джеспер, например. Но не Джеспер сейчас с ней в этой комнате, не от Джеспера её внутренности трепещут, не он коснулся её плеча. Каз отличается от остальных. Не только потому, что она знает, что он не причинил бы ей вреда, но и потому, что она хочет, чтобы их плечи снова соприкоснулись. Инеж медленно оборачивается, наблюдает за тем, как он роется среди бумаг и гусиных перьев. Он открывает ящик стола и что-то достаёт из него. Она понятия не имеет, что это. Она знает лишь то, что не может оторвать от него взгляда. Инеж смотрит на его руки, на тонкие пальцы, которые могут касаться документов, перьев и ящиков, но не её. Сердце щемит. Несправедливо, что он не может касаться её. Несправедливо, что судьба решила проклясть его. Несправедливо, что он вынужден оставаться вдалеке от неё. И это не его вина. Дождь говорит за них, иссушает тишину между ними. Ни один из них не произносит ни слова, не издаёт ни звука. И всё же она слышит это, словно громкий и величественный церковный колокол, священный, сверкающий, сияющий. Она слышит это в тишине – как слова из самого глубокого уголка её сердца проносятся по воздуху, как птицы её души размахивают крыльями и поют мелодию её самого большого желания. Она слышит это в тишине. Она чувствует это по дороге домой. Она видит это даже тогда, когда на улице кромешная тьма, когда весь свет выключен. И каждый раз, смотря на себя в зеркало, каждый раз, слыша своё дыхание, каждый раз, чувствуя, как сердце колотится о рёбра, она всё понимает, и это поражает её, словно едущий поезд. «Я влюблена, по-настоящему влюблена». Каз сосредоточен на ящике, а Инеж благодарит своих Святых за это. Щёки горят, она чувствует, как учащается сердцебиение. Оно грохочет в грудной клетке – сильно, с желанием и надеждой. По телу разливается тепло, горячее и огненное, безумное и спокойное одновременно. Это не похоже на неё, её сердце не должно спорить с головой. Её разум ничего не может поделать с этой болезнью, этим теплом, этим жарой, этой потребностью. Они распространяются от сердца до самых стоп. Омывают её, врезаются в неё, как в кирпичную стену. Они поглощают её, заставляют стиснуть зубы, пожирают её, кипятят кровь. Но это не больно. Ей хочется улыбаться. Это вызывает у неё мечты. Утро, его комната. Подгоревший тост, воскресенье. Его рубашка на ней – обнимает так же, как прошлой ночью это делал он сам. Она спадала бы с Инеж, была бы слишком большой. Инеж оставила бы её себе, а Каз не возражал бы. Это вызывает у неё мечты. Это всего лишь мечты. Каз проводит рукой по волосам и закрывает ящик. Его взгляд мечется между ней и полом. Инеж видит, как он старается не отвернуться. Что он замышляет? — Я хочу тебе кое-что показать, — говорит он, крошечная улыбка мелькает на его губах. — Что на этот раз? — спрашивает Инеж, удивлённо приподнимая одну бровь. «Что ты задумал?» — Пойдём. Он уходит в другую комнату, Инеж следует за ним. Она с лёгкостью могла бы обойти его, особенно учитывая, что сейчас он без трости, но она идёт на пару шагов позади. В её голове царит смятение. Если Каз хочет что-то ей показать, значит, это очень важно. Возможно, зацепка по делу или уличный слух. Она слышала, что у одного из богатых торговцев на другом конце города украли картину. Ходят слухи, что это бесценный ДеКаппель. Но Каз ведёт себя странно. В голове вновь всплывает вопрос: «что ты задумал?» Это не похоже на Каза: сначала молчать, а потом попросить пойти за ним. Лёгкая дрожь пробегает по его руке, когда он проводит ею по волосам. Он болен? Святые, только не это. Нет, он, наверное, просто устал. Во-первых, сейчас середина ночи. Во-вторых, в последнее время Каз слишком изводит себя, вчера свет в его комнате не гас до раннего утра. Инеж задаётся вопросом, он хоть когда-нибудь спит столько, сколько следовало бы. Ей хочется фыркнуть. Он не заботится о себе должным образом. А ей нужно, чтобы он заботился о себе. Ей нужно, чтобы с ним всё было хорошо. Ей нужно, чтобы он оставался здоровым. Она не выдержит смотреть, как он ломается. Каз останавливается у стены, сдвигает драпировку. За тканью находится сейф, вмонтированный в стену. Инеж останавливается позади него. Должно быть, это что-то связанное с работой. Что он может хранить в сейфе, кроме как ценности вроде карты, важной зацепки или какой-то другой информации? Инеж чувствует, как улыбка дразнит уголок губ. Возможно, лишь возможно, пришло время для ограбления. Каз открывает сейф ключом. Так вот что он искал в ящике. Её взгляд снова падает на его руки, она наблюдает за его пальцами, за тем, как они держат ключ, медленно поворачивают его. Как это возможно, что руки, на которых она сейчас сосредоточена, пускают кровь, дробят кости на куски, гасят блеск жизни в глазах и при этом двигаются с такой нежностью и грацией? Как они не искривились и не огрубели от боли и печали, причинённых ими? Как это возможно, что руки перед ней проливали кровь и убивали, но всё равно заставляют её живот трепетать от бабочек? Как могут те же самые руки, что убивают, мошенничают и воруют, быть теми же руками, которые, в её мечтах, обхватывают её лицо, притягивают ближе? «Святые». Каз открывает сейф и достаёт оттуда тонкий прямоугольный свёрток в коричневой бумаге, перевязанный чёрной лентой. Он разворачивается, держа вещь обеими руками без перчаток. Он закусывает губу и встречается с ней взглядом. Инеж хмурится. Это румянец? Нет, это просто игра света. — Что это? — спрашивает Инеж, приподнимая одну бровь. Свёрток напоминает большое письмо. — Какая-то зацепка? Тебе прислали что-то подозрительное? Она делает паузу, её глаза распахиваются чуть шире. — Ты думаешь, что это взрывчатка? Порох? Яд? Тебе не стоит открыть это здесь, если… Каз пристально смотрит на неё, и Инеж замолкает. Она не понимает, обижен ли он или просто не удивлён её предположениями. Он слегка опускает руки. — Нет, — отвечает Каз, тень улыбки мелькает на его лице. Словно он предпочёл бы, чтобы её догадки оказались правдой. — Это… — он прочищает горло, — я подумал, тебе это может понравиться. Он протягивает ей свёрток. Инеж берёт его, внимательно разглядывая. — Что? — Она поднимает на него глаза. — Это для меня? Каз фыркает и пожимает плечами, его губы растягиваются в кривую улыбку. Его вид лишает её дара речи. Сейчас он ужасно мало похож на Ублюдка из Бочки и ужасно сильно похож на обычного мальчика. Обычного взволнованного мальчика-подростка. Инеж не успевает сдержать широкую улыбку, в глазах загораются звёзды надежды. Она медленно открывает упаковку, пытается вспомнить, когда в последний раз получала подарки, осторожно развязывает ленту. Обёрточная бумага отваливается от рамки и выскальзывает из её рук. Лента обвивается вокруг её пальцев, мягкая ткань прячется в ладони. Её глаза расширяются, она с благоговением выдыхает. Это картина. Картина маслом в золотой раме. Высохшая краска блестит в тусклом свете. — Это подсолнух, — шепчет Инеж, вспоминая, как мать показывала ей подсолнухи в саду, когда они прогуливались между великолепными растениями. Они тянулись к небу, как однажды надеялась сделать сама Инеж. И у неё получилось, сейчас крыши – её дом, её безопасное место. Она смотрит на Каза, улыбаясь от уха до уха, встречается с ним взглядом. — Это прекрасно. Она снова сосредотачивается на картине. В вазе стоит шесть подсолнухов, все они по-своему красивы, они распускаются и гордо демонстрируют свои лепестки. Это напоминает ей о доме. Это и правда прекрасно. — Каз, где ты… — она замолкает, её улыбка становится самодовольной. Она смеётся, замечая, как Каз ухмыляется при этом звуке. — Мне было интересно, кто это сделал. Конечно, ты. — Такую заманчивую возможность нельзя упустить, — говорит он и закрывает сейф, занавешивает его драпировкой. — Честно говоря, это было не так уж и… — Спасибо, Каз, — прерывает Инеж, чувствуя, как её щёки снова заливаются румянцем, и прижимает ДеКаппеля к груди. Каз смотрит на неё, его глаза светятся чем-то, что она не может точно распознать, а затем он кивает. Она не может поверить, что Каз сделал ей такой сюрприз. Он и раньше дарил ей какие-то вещи, но никогда ничего подобного, даже близко похожего. Её мысли возвращаются к тому моменту, когда он спросил, какой у неё любимый цветок. Должно быть, он запомнил. Должно быть, он много думал об этом. Инеж знает, что в тот раз он ничего ей не обещал, но всё равно кажется, что он сдержал слово. Как будто, рассказав ему о своём любимом цветке, она запечатлела между ними что-то глубокое, тайное. Он выполнил свою часть сделки, сдержал своё слово, скрепил эту печать между ними. Каз криво улыбается и, прихрамывая, возвращается в свою спальню, чтобы убрать ключ на место. Инеж некоторое время стоит там же, после чего поднимает с пола обёрточную бумагу и аккуратно сворачивает её. Она идёт за ним, кладёт упаковку на его стол. Чёрная лента всё ещё обматывает её пальцы. Инеж слышит, как Каз возвращается к умывальнику, моет руки за её спиной. Её живот вновь трепещет. Насколько ей известно, она единственная, перед кем он снимает перчатки. В голове Инеж становится пусто, все мысли исчезают. Сердце бешено колотится о рёбра, она слышит только рёв своей души. Впервые она всё отпускает. Инеж кладёт картину на стол между стопками документов и идёт к Казу, подходит ближе. Каждый шаг посылает через неё волну жара, горячую и огненную. «Что я делаю?» По правде говоря, она не знает. — Каз, — зовёт она мягким тихим голосом. Она надеется, что он слышит. Ей самой мешает грохот крови в ушах. Впервые она отпускает страхи и призраки прошлого. Каз прекращает мыть руки, встречается с ней взглядом через отражение. — Инеж, — произносит он в ответ. Она не отвечает, вместо подходит ещё на шаг ближе. Один шаг: немного, но она надеется, что это говорит достаточно. Каз поворачивается и медленно вытирает руки полотенцем. Его пристальный взгляд прикован к ней. Мечтает ли он так же, как она? Мечтает ли он о поцелуях на тротуаре? «Мы уже сражаемся бок о бок. И мы уже разговариваем». Каз вздыхает и перехватывает полотенце одной рукой, пальцы крепко сжимаются вокруг него. — Я подарил тебе картину не только потому, что думал, что она тебе понравится, — говорит Каз. Инеж жадно слушает, пытаясь подавить свою надежду. Что он скажет? Какие слова дальше слетят с алых губ? Он будто только что стал другим человеком. Прямо сейчас перед ней не Грязные руки и на самом деле даже не Бреккер. Это кто-то иной. Кто-то невинный, чистый, кто-то, желающий хотя бы попытаться стать лучше. У него странное выражение лица. — Да? — произносит Инеж, чувствуя, как надежда расправляет крылья внутри неё, заключает её душу в свои объятия, уносит её куда-то, чего она пока не может себе представить. Он делает паузу, затем говорит: — Ты мой лучший друг. Кажется, она перестаёт дышать. Она знает, что это значит. И вдруг она может представить себе то место, куда улетела её надежда. Будущее. Страна грёз, море возможностей, небо надежд. Он влюблён. Внезапно это становится совершенно очевидным, она не понимает, почему не осознавала раньше. Если она сосредоточится, то сможет услышать это в тишине. Она сможет почувствовать это по пути домой, потому что свет ведёт её в безопасность. Она сможет увидеть это при выключенных огнях. Он освещает ей путь. «Я влюблена, по-настоящему влюблена». Губы Инеж изгибаются в мягкой, едва заметной улыбке, и она кивает. Она делает ещё один шаг вперёд, она ещё на шаг ближе к нему. — А ты мой, — шепчет она. Каз мягко улыбается, опуская голову. Он сжимает челюсти, но она понимает, что он делает это только для того, чтобы сдержать ухмылку, которая угрожает расползтись по его лицу. Инеж склоняет голову набок, ждёт, когда он поднимет взгляд. И он делает это, их глаза встречаются точно так же, как море встречается с сушей. Но в этот раз волны выше, земля грохочет. Песок смешивается с водой, следует за её потоками, а вода выплёскивается на сушу, поливает цветы. Он – море. Дикое и неукротимое, напуганное и неопределённое. Иногда ему нельзя доверять, но всегда можно рассчитывать на то, что он будет рядом. Она – земля. Твёрдая почва под волнами, безопасность отважных скал, мать всего прекрасного в природе. Они дышат синхронно, и, не произнося ни единого слова, Инеж позволяет чёрной ленте выскользнуть из ладони. Она зажимает конец между пальцами, обматывает его вокруг указательного. Каз медленно вдыхает, из-за чего жилет снова кажется маленьким, и делает шаг вперёд. Теперь между ними всего метр. Он протягивает свободную руку, сжимает пальцами конец ленты, прежде свободно висящий в воздухе. Каз поднимает другую руку, позволяя льняному полотенцу выпасть из его хватки. Он ловит его до того, как вещь успевает упасть, держит его, позволяя свободно висеть. Инеж смотрит на полотенце, на прекрасную ладонь Каза, замечает шрамы на костяшках. Ей интересно, какими они были бы на ощупь под её губами. Она аккуратно обхватывает влажную ткань. Чувствуя, как он держит другой конец, она улыбается. Каким-то образом это кажется прикосновением. Каким-то образом она думает, что выиграла в лотерею. Инеж смотрит на Каза, замечает, что он тоже улыбается. Его черты поют о чувстве, которого она прежде не видела в нём так отчётливо. Его лицо рассказывает историю о долгожданной лёгкости, о счастье. У него вид как у сына, вернувшегося домой, или у голодного человека, которого усадили за полный стол. Инеж не может решить, какой из этих образов больше ему подходит. Она та, кто делает шаг вперёд, выпуская ленту. Теперь Каз берёт на себя инициативу. Он придвигает свою руку ближе к её, Инеж отвечает тем же. Полотенце натянуто между ними, Инеж повторяет каждое малейшее движение Каза, будто она продолжение его руки. Она гладит собственную щёку, скулу. Она проводит большим пальцем по своим губам, нет, он проводит большим пальцем по её губам. Он просто позаимствовал для этого её руку. Ей хочется закрыть глаза и полностью сосредоточиться на том, каково это, когда он касается её. Она знает, что это её ладонь. Но сейчас не она сама двигает её рукой, а Каз. Однако Инеж оставляет глаза открытыми, они прикованы к Казу, к его глазам, губам, руке, пальцам, груди, плечам, мягкому месту между ключицами. А потом Каз тоже следует за малейшим дрожанием её пальцев. Лента висит между ними, как золотой мост желаний, переносит её к нему. Рука Каза перемещается к линии роста волос, перебирает тёмные пряди – ей всегда было интересно, какие они на ощупь, – и гладит линию челюсти. Она поднимается к носу, проводит по нему до лба. Пальцы Каза движутся вдоль его брови, немного замедляясь в области маленького шрама. Инеж интересно, до сих пор ли больно – не сам по себе шрам, а воспоминание от момента, когда тот появился. Её шрамы время от времени ноют. Она задаётся вопросом, облегчит ли это боль, если она покроет его своим поцелуем, сможет ли она перевязать его своей любовью и исцелить. Каз следует за ней, опускается пальцами по щеке, обводит изгиб губ. Ей интересно, действительно они такие мягкие, какими кажутся. Она медленно вдыхает, чувствуя себя так, будто вот-вот упадёт со скалы. На самом деле это всего лишь кончик его подбородка. Его пальцы скользят вниз по челюсти, к мягкому месту между ключицами. Затем она останавливается, позволяет руке упасть. Сначала Каз повторяет её жест, а потом крепче сжимает ленту, тянет вверх, тем самым поднимая её руку. Они опускают глаза, смотрят на их ладони, привязанные к ленте, примерно в полуметре друг от друга. Медленно он наматывает полоску на палец, сокращая расстояние между ними. Инеж делает то же самое. Каз закручивает ещё один оборот, Инеж тоже. И третий, и четвёртый. Вскоре их пальцы почти соприкасаются. Они так близки и в то же время так далеки друг от друга. Инеж тяжело дышит и пытается это скрыть. Каз тоже. Их сердца бьются с одинаковой частотой, души бегут бок о бок друг с другом, не беспокоясь о ноющих ногах или тяжёлой ноше. Он держит цепочку от её сердца, и он действительно притянул её к себе. Широкая улыбка расплывается на её лице, она закусывает губу, тихо фыркая. Каз отрывает изумлённый взгляд от их рук и смотрит на неё. Его зрачки абсолютно чёрные, чернее, чем она когда-либо видела. Синее море вокруг тьмы блестит, точно озеро в солнечном свете, тысячи звёзд в этих голубых океанах. — Подсолнух, — бормочет он, его голос звучит мягче, чем когда-либо прежде. Если бы нежность обладала способностью касаться, она баюкала бы произнесённое им слово в своих объятиях, как младенца, осторожно придерживала бы его за шею, чтобы он не пострадал. — Ты мой подсолнух. Инеж думает, что она могла бы сделать это. Она могла бы бросить три коротких слова ему в лицо прямо сейчас, в это самое мгновение. Но она этого не делает, она продолжает молчать. Она кивает, пристально смотря ему в глаза. — А ты мой, — шепчет Инеж. И они замолкают. За них говорит тишина и конечно же слабый стук дождя. Инеж любит этот звук.