Лжец, лжец, лжец

— Здравствуй. Меня приветствует нервный смешок в прокуренной насквозь маленькой комнатке с закрытыми напрочь крохотными оконцами с потерянными в беспорядочном хаосе ручками. Смешок теряется в пространстве, меняется на лëгкий плач. Прохожу внутрь, окутываюсь в кипящей неге травки и подсаживаюсь к нему, отчаянному полутелу на полу, ещë являющейся Сержем. Что с тобой?.. — Со мной? Со мной ничего. А с тобой? — В красных глазах бурлят капли бензина, разлитые на осколки разбитых грëз, на которых легко можно было высмотреть неправильно густой состав топлива вперемешку с крошками шоколада. Я знаю, что с тобой. — Лжец. — Смеряю высоким взглядом истерящий груз и за ноги тащу на диван. Ты не отбиваешься. Странно... — Да, я врун. И что? Мне нравится! — Кричишь сильнее резаного мученника, воешь, хрустальные капли, магически чистые, катятся на пол и проделывают тропинку, мешаясь с лаком твоих пышных скомканный, спутанных волос, скрывающими лицо сейчас от моей сверкающей ярости, выходящей через шëпот и грозу хмурых бровей. Развевается шторм. Ты не чувствуешь солëный запах моря и опасности? Я чувствую. Мы разобьëмся о камни, острые валуны. Я знаю, ты не хочешь быть лжецом. — Ложь. — Не отрывай мне воздух! — Ты сглатываешь последние пары кислорода, откидываешь смятый косяк, вопишь и замолкаешь, уставившись на меня. — Не отрывай своим тоном... Позволь дышать... — Это привилегия для свободных. А грехи тебя превращают в раба. — Склоняюсь, ладонью оглаживаю твою щëку, очерчиваю наши грани. Лжец, лжец, лжец... Не умеешь любить, но пытаешься, говоришь, как хорошо, а на деле на душе погано, воображаешь себя чудовищем, а предстоëшь перед другими ангелом, святее святых и ставишь иконы своему эго, сжигая церкви самолюбования и отрицая главные книги — Библию, Коран и прочую философию, что ты прячешь под кроватью. — Сознаешься в исповеди? — Сверкаю глазами. Я слишком груб, но это стоит того. — Не сознаюсь... — Пищишь тоньше котëнка, поднимая оцарапанные руки, лежишь на грязном пыльном полу и протираешь его заляпанной футболкой, замерзая и часто дыша, словно нож праведности в тот значительный день был моим, будто это не ты разбил бутылки алкоголя под окном, и не ты кровью рисовал дьявольские символы на моей бледной холодной плоти. Я жив лишь благодаря тебе и мëртв благодаря тебе, наш цикл вечен и с этим ничего не поделать, сколько ни бейся над заманчивым револьвером, который ты даже не посмеешь тронуть. — Прошу тебя... Не режь. Щенячьи глаза смотрят очень убедительно, жалобно молят и встают на колени, кулаками сжимая мои ноги. А ведь знаешь, что я не прощаю. Никогда. Мы летим в пропасть, на валуны. Ты — лжец, а я — любитель лжи. Если бы ты любил меня, давно уже ушëл бы, но ты полон ненависти, как и я. Здесь нет оправданий. Одни обвинения. Но я режу. Глазами, ногтями, словами. Режу твой слух, прессую твою душу, разрываю на части гордость, в труху стираю твоë эго, несчастное самосознание, печальное определение чувств. И я режу. Иду в кухню, беру ножи. Проверяю каждый у тебя на виду, пальцем провожу по лезвию, наблюдая за безболезненными каплями желаемой крови, что льëтся медленно и возбуждающе на твой живот, выбираю самый точный, наточенный и мощный. Его рукоятка удобно лежит в моей ладони, жарко вжимаясь и визжа от удовольствия, ведь он чувствует— скоро работа, наслаждение от беспомощного крика. Начало наступило. И я режу. Режу так больно, как не было больно от наших валунов вранья, от наших камней лжи и мнимой лести. Ты пытаешься отбиться... Наивный. Мой кожаный ремень обхватывает твои руки, гибко закрепляясь сзади и со шлепком сгибается на ноющей коже. Вижу... Слëзы? Как странно... Когда ты скидывал меня с балкона пятого этажа, ты не плакал. Ни чуть. Когда я летел с диким криком, когда упал на холодный ссаднящий осколками льда сугроб, пока полз, весь в ушибах, по мëрзлой земле от пустой дороги, где, хвала небесам, скакала девчонка, от испуга побежавшая к родителям. Но я не подал на тебя в суд. Я хотел справедливости. Думал, избавишься со мной от лжи? Нет. Абсолютно. И теперь я пришёл за настоящим судом. За правомерным решением. И теперь я режу. Полосую твои руки по венам, немного вдоль, потом назад, следующие движение — с размаху поперëк. Обезумев, даже не слышу, как ты рьяно кричишь и бьëшься от боли в невыносимых конвульсиях, вымаливаешь прощения и наперебой толкуешь о всех грехах, но мне плевать. Сдираю грязную футболку, тупой частью дразню живот, краем задеваю грудную клетку, подвожу к напряжëнным соскам, обвожу, слегка толкаю по бусинке, по инерции поджавшейся внутрь от страха. Страх... Интересно, насколько тебе страшно сейчас? Так же, как и мне? Разрезаю тихо и живот, и губы, и дразню шею, угрожая бëдрам, считаю рëбра и не выдерживаю внезапно наступившей злости. Нет, твой плач должен быть сильнее! С силой коленом разбиваю твой нос, выбиваю пару зубов, наступаю на ноги и после на туловище, а твой язык заставляю лизать мои носки ботинок. Противно, правда? То, что нужно. Успокоившись на момент, иду в ванную, под шкафом вытаскиваю пыльную тряпку с верëвкой для белья и возвращаюсь. Перевязываю жëстко, ремень ручной затягиваю, ноги прижимаю стулом. По глазам видно — ты знаешь, что я хочу сделать. Ты лгал обо мне. Лгал о том, что не сжигал мою гитару, нашу любовь. Лгал о том, что не бросал меня (и буквально, и метафорично), лгал о желаниях, о наркотиках, курении, траве и тех чëрных книгах, что неожиданно появились ночью под полной луной в памятном декабре. Ты лжец, лжец, лжец. И более никто. Как ты сжëг Лизи, так я сожгу тебя. Думаешь, что за канистра стоит в углу? Правильно. Мой подарочек. Пахучий, но какой горячий... Обливаю всë вокруг тебя: комнату, мебель, тебя самого, книги, записки, посуду, столы... Не разбираю вещей. И не хочу. Оставляю только один участок свободным и в нëм кладу подавленный косяк, чтобы ты умер под любимый запах. Скоро догорит. Прощай. Бегу прочь. Отныне роль лжеца-убийцы моя, и плевать, что я — ты. И меня сожгут, если ещë не сожгли.