Где мой Рай, я не находил дверей. ©
— Я банкрот. Напряжение среди работников тягучей спесью растеклось по залу. — Полгода назад ситуация начала ухудшаться, три месяца назад я вкладывал деньги в дело из своего кармана. Сейчас прибыль ушла в минус. Ресторан закрывается навсегда. Хенджин заворачивает за угол спустя три здания от бывшего места работы и садится на грязную скамью среди бычков и мокрых пятен на асфальте. Он выпускает пар изо рта и промерзшими пальцами хрустит белым конвертом. Цепляет кончиком ногтя влажные купюры и считает про себя, еле шевеля бледными губами. Треть зарплаты. Хван убирает деньги в рюкзак и сильно трет лицо сухими ладонями. Стальные тучи пропускают сквозь себя полупрозрачные лучи первого весеннего солнца. Хенджин жмурит от них потускневшие глаза, рассматривает урну, забитую мусором, оконные рамы в плесени, выцветшие афиши на кирпичной стене. Нагнетает. Старые кроссовки хлюпают в лужах и мнут выброшенную на тротуар газету. Навстречу плывут белолицые подобия людей в мрачных куртках. Машины бесшумно плетутся по проспекту, нехотя пропускают друг друга, устало разгоняются. Дети без языков, скрипящий плач домов, мерзкий ветер. Март. Дверь магазина открывается, и колокольчик издает жалкий звон. Девушка на кассе грызет кончик ручки и хмурит брови над конспектом. Не отвлекается. Хенджин топчется на ранее белой плитке, которая сейчас в разводах от грязного снега, и нагибается к самой нижней полке. Там дешевле. В корзинке под гул обогревателя перекатывается пакет с мягкими томатами, черствый хлеб и рис в неприятно-яркой упаковке. Студентка даже глаз не поднимает и не здоровается, пробивает продукты и подпевает песне в наушниках. Хван мечтает выйти на улицу и перестать слышать этот скулеж. Снова лязг колокольчика. Соседка сверху с внуком. Ребенок подбегает к полке с зефиром, но женщина оттаскивает его за капюшон к отделу с консервами. У него начинается истерика. Хенджин выбегает на улицу и делает слишком громкий вдох. Мигающая лампа в подъезде, ступени, крошащиеся под подошвой, сырость. После отвратительного ужина он ищет вакансии для студентов. Долго листает объявления и засыпает под начавшийся снегопад. — Доброе утро, Хван Хенджин. Вас предупреждали о неуплате уже два раза. Третий дозволенный месяц заканчивается. Вы можете принести деньги сегодня, либо мы начнем готовить документы об отчислении. В коридоре с ядовито-белым светом студенты старших курсов в мятых халатах воняют дешевым кофе. Первокурсники пока сохраняют на лицах улыбки и трепет. Хенджин чувствует, как разъезжаются деревянные доски пола, окрашенные минимум двадцать раз, и он уходит под них. Мама хотела, чтобы он был врачом. Мама. Он хотел быть врачом. — Алло, Хван Хенджин, добрый день! Бухгалтерия закрывается через тридцать минут, вы подойдете? — Нет, отчисляйте. И сбрасывает. Сбрасывает надежды в мусорное ведро, душит, затягивает тугой узел и швыряет на помойку. В ванной перегорела лампа. В зеркало вглядывается слабак с комом в горле, не позволяющий себе зареветь. Спустя две недели жижи под ногами наплыло больше. Пешеходы ворчали и поскальзывались. Один из пятнадцати работодателей назначил собеседование. Остальным не нужен бывший студент второго курса без опыта работы. Или просто мест нет. Всем нужны деньги. Без них невыносимо. Прошел месяц, как Хенджин разносил блюда по залу на новом месте, но копеек, которые он получал, хватало лишь на маленький чек в дешевом маркете. Работая, он параллельно искал для себя лучший вариант на перерывах и по ночам. Нужно было платить за квартиру и питаться уже хоть чем-то. Первый раз Хенджин ощутил себя ненужным в двенадцать. Второй раз… второго раза не было, он всегда бесполезен. Только через неделю он устроился уборщиком. Над ним возвышалось огромное здание корпорации. Зеркальное покрытие окон слепило глаза, задранная голова начала пульсировать в области затылка. Внутри все было белым: стены, ресепшн, кресла, столы, двери, костюмы работников. Бледно-болезненная кожа Хвана сливалась на этом фоне. Если не черные волосы, его бы не заметили и затоптали на идеально глянцевой плитке в первый день. Долго он там не продержался. Женщина за пятьдесят решила, что деньги нужны ей больше и подставила перед шефом. Мужчина с отталкивающим выражением лица споткнулся о ведро с грязной водой и упал на виду у партнеров. Самомнение босса о себе было сравнимо масштабами с галактикой, поэтому Хенджина позорно выперли за стеклянные двери и не заплатили за испытательный срок. Тем временем его выселение приближалось все стремительнее. Каждый раз, когда возле входной двери были еле слышны шаги, тем более давили на кнопку звонка, он расцарапывал руки. Хозяйка не терпела, открывала дверь сама. Пыталась выяснить, когда получит свои деньги, позволяла наматывать на уши лапшу и уходила ни с чем. Она была очень доброй. Но добрым надоедает терпеть. Апрельский ветер прогоняет остатки слякоти. Хенджин выходит из лифта и натыкается на свою спортивную сумку. Он резко дергает ручкой, которая, конечно, не поддается. Он замыкал. Дверь не откликается и на ключи. Хван меняет стороны несколько раз, сильно кусает губы и молится. Сырой и серый подъезд на самом деле оказался желтым и теплым в лучах, за грязными окнами виднелись сочные деревья, цветы горели в клумбах. Весна одарила детей смехом. Все было ярким. Живым. Май. Хенджин задыхается на каменных ступенях, хватается за перила и жмурит глаза. Он старался подбадривать себя как мог эти три месяца, а сейчас у него нет ничего. Он никто. Человек без интересов, близких, учебы, работы, денег. Маленькое, ненужное, бестолковое ничтожество в толпе людей с рвущимися улыбками. Счастье трещит и звонко разрывает их на лоскуты. Хенджин трогает, но не обжигается. Тухнет. Вокруг него все падает пеплом. Хван мажет слезы по лицу, которое, наконец, поалело и стало ярче листа бумаги, ощупывает карман и извлекает помятую визитку. Последний шанс. Вечер приближался слишком долго. Хенджин лежал на скамейке в сквере, рассматривал фасады старых зданий, читал оставленную кем-то книгу. Забылся. Ближе к десяти он переодевался в туалете заправки. Дверь избивали, Хенджин трясся, но продолжал натягивать джинсы. Выбежал из комнатки и устремился на выход, за постройку. Хван спрятал сумку в какой-то куст и открыл карты, чтобы не заблудиться. Непримечательное серое здание пытается выглядеть дороже в неоне. Группы парней огородили клуб и вогнали его в сигаретный туман. Девочки с шлейфами приторных ароматов верещат от шуток друг друга и нескончаемо щелкают фотографии. Хенджин сомневается, надо ли ему все это, но прокуренный голос сзади него интересуется: — Вы к нам? — Да, — сипло выдает он и благодарит парня в кожаной куртке, пропускающего внутрь. За дверью оказывается привлекательнее. Грязно, громко, но интерьер неплохой. Бармен странно улыбается и оглядывает парня. Хенджин рефлекторно скрещивает руки, но спрашивает, где начальство. Его отводят на второй этаж, где много пронумерованных комнат. Пихают в одну из и захлопывают дверь. На сливовом бархатном диване сидит женщина и заполняет бланки, парень, запустивший его сюда, курит в открытое окно. Хван робко прокашливается. — У вас ведь открыта вакансия хостес? Женщина с сухим блондом приспускает декоративные очки и долго рассматривает Хенджина. — Вы правы, — спустя почти вечность отвечает она. — Вы заинтересованы? — Да. — Тогда чем вы можете заинтересовать нас? — Посмотри на него, — улыбается парень с зализанными гелем волосами. — Он может не открывать рот и привлекать клиентов внешностью, а проводить за стол и забронировать место точно сможет. Вы приняты, поздравляю. — Здесь ты хозяин или я, — она набухает как злой воробей. — Ты, — ухмыляется и вызывающе смотрит в глаза. Женщина сверлит его взглядом и вслух хмыкает. — Приняты. — Извините, я могу узнать зарплату? — Одна смена четыре доллара. — Мало, — шепчет Хван и уводит взгляд. — Мало? — ее глаза загораются, она откладывает папки на журнальный столик и жестом приглашает сесть рядом. Хенджин смущается и отрицательно мотает головой. — Нет-нет, вы неправильно по… — все-таки ему нужна работа. — Присядь, — грубовато выдает она, но улыбка снова трогает коралловые губы. — Тебе нужны деньги? — Да, — совсем тихо. — Ты девственник? — вылетает из ее рта слишком неожиданно. — Какой ужас, — морщится молодой человек и движется в сторону выхода. Хенджин непонимающе пялится и хмурит брови. — Ты можешь быть мальчиком по вызову, — поясняет она, закатив глаза. — Так девственник? — Да, — еще более тихо. Женщина почти подпрыгивает. — Триста долларов. Потом сто, будешь не актуален, а вот сейчас мы, наверное, и больше потребуем. С лицом повезло. Хенджин с ужасом пропускает через себя поток слов. Он сжимает обивку пальцами и старается выглядеть здраво. — Ну? — Я согласен. До него только спустя мгновение доходит, что он ответил. — Тогда подожди дня два-три, и мы позвоним тебе. — Но мне нужно сегодня. Уже не жалеет, он вспоминает, что ему негде спать. — Мне нужно сейчас. В кабинет заходит девушка в фиолетовом блестящем платье. На выпирающих плечах распустившиеся локоны, опухшие глаза прячутся под слоем размазанных теней, левая рука перевязана свежим бинтом. Она подходит ближе, и в тусклом свете проявляются зажившие глубокие шрамы на руках и открытой спине. Женщина кивает и кладет на столик пачку немаленьких купюр. — Это был последний раз, — сломлено произносит молодая девушка и тяжело шагает к двери. — Не спрашивай, не отвечу. — Почему? — Ты молод, думаю, еще не закончил учебу, не женился, тебе еще жить и жить, а с этим ты все сломаешь. — Сколько? Она молчит. Считывает, что нужно. Необходимо. Жалеет, но отвечает: — Десять тысяч долларов. Час. — Согласен. — Не торопись, выслушай, что с тобой будут делать. Это не просто секс с БДСМ-предпочтениями. Тебя не шлепнут пару раз до слегка покрасневшей кожи. Тебя будут пытать. Эти особенные клиенты намного богаче тех, кто сейчас развлекаются в соседних комнатах, — она кивает в сторону коридора. — У них много денег. Очень много. Но еще больше извращенных желаний. Они психи. Возможно, ты останешься инвалидом, я не знаю. Тебя могут избивать, сломать руку, таскать за волосы. Клиент сделает с тобой все, что захочет, потому что заплатил. — Согласен, — почти уверенно вторит Хенджин, но внутри гноится страх. — Иди в душ, — она кладет ему в ладонь ключи, — полотенце в шкафу. Одежду я тебе принесу, накрашу и причешу сама. Как ты вообще додумался приходить в этом устраиваться хостес? — она разглядывает серую майку и выцветшие джинсы с поднятыми бровями. Хенджин прижимает колени друг к другу и опускает глаза. Мыться в горячей воде приятно. Он растворяется и частицами уносится в трап. Белый пар клубится через щелки запотевшей кабинки. В дверь стучат, тело непроизвольно вздрагивает и Хван дергает выключатель. Быстро обтирается и выходит в комнату. На диване лежит новая одежда. Узкие джинсы облепливают худые ноги, атласная черная рубашка струится по выпирающим ребрам. Он кашляет из-за заполнившего комнату сигаретного дыма и сильно щипает руки, когда женщина цепляется кольцами за его волосы. Хван касается двух аккуратных колосков пальцами и заглядывает в зеркало. Рассматривает жирно подведенные глаза и розовые губы. Красивый. — Чан, сегодня были интересующиеся? — выливает почти весь флакон парфюма она и кашляет, поставив звонок на громкую. — Да, мистер Ли. Она заметно напрягается и поджимает губы. — Может, кто-нибудь другой? — Только он. — Скажи, что есть мальчик, и он уже готов. Машина за ним должна приехать через полчаса. Все это время Хенджин пытался понять реакцию на имя. Он хуже остальных? Допустим, ударит, но не убьет же, значит, все заживет. Зато сможет оплатить жилье и учебу. Мрачные мысли окутывали голову, но Хван не хотел обдумывать то, как низко скатывалась его жизнь с каждой секундой. Каким ничтожным он становился. И ради чего все это? Деньги. Хенджин оставляет недопитый чай и движется к черному выходу. Безлюдная улица молчит, выделяется только глянцево-черный Порше Кайен. Колесница в ад. Он закрывает дверь со второго раза, потому что в этой машине дышать страшно. В салоне пахнет чем-то терпким, но уже выветрившимся. Водитель в строгом костюме не двигается еще секунд пятнадцать, смотрит в зеркало заднего вида пустым взглядом, отчего становится некомфортно. Хван теребит манжеты и уводит глаза в окно. Очень тихо. Наконец, двигатель мелодично прорычал, и машина выехала на проспект. Мигающие за стеклом фонари раздражали зрение, из-за кондиционера не двигались пальцы. В еще большую тревожность загоняла эта звенящая тишина, внутрь не попадал даже шум города. Спустя тридцать минут машина выезжает на автомагистраль за город. Водитель останавливается на обочине и выходит. Хенджин воспринимает это как конец, закрывает глаза, глубоко вдыхает и прикасается к ручке. На трассе никого нет, его можно скинуть в ров рядом с дорогой и никто не увидит тело ближайшие дня два. — Повернись. Хван встал к нему спиной. Внутри заледенело ожидание. На глаза легла лента и туго затянулась на затылке. — Видишь что-нибудь? — Нет, — он даже глаза открыть не может. Все остальное время он спал. Свернулся на холодном кожзаме и вдыхал горечь вишни. — Просыпайся, — незаинтересованно наказывает уже другой голос. Хенджин подрывается и не сразу понимает, почему слеп. Его аккуратно выводят из машины, держат за руки с двух сторон и направляют. Усаживают на скрипуче-кожаную подушку и уходят. — Доброй ночи, — произнесли откуда-то сверху, но более доброжелательно, — вы можете снять ленту. Глаза чуть не треснули из-за света. В большой пустой комнате все было молочным, кроме длинного черного дивана. Так скучно и тоскливо ему не было еще ни в одном доме. Через панорамные окна плохо виднелся сад и нереально высокие ворота. Перед ним стоял улыбчивый официант и протягивал поднос с одиноким бокалом шампанского. — Спасибо, я не хочу. — Мистер Ли столько заплатил, чтобы вы отказали ему в простом угощении? — парень поднес напиток ближе и улыбнулся еще шире. С укором. Хенджин заткнулся и сделал глоток. Спустя минуту моргать стало тяжелее, очень хотелось закрыть глаза и уснуть. Официант все также стоял. Уголки его губ тянулись выше. Хенджин пару раз зевнул, было почти слышно, как рвется рот. Неожиданно настигла сонливость, в голове утихли переживания. Стало попросту не до этого. В глухой комнате ненормально-быстро зазвучало сердце. Дыхание участилось. Перед глазами все сливалось в одно пятно. Он пытался сфокусировать зрение на линиях ладони. Внимание быстро ускользало. Хенджин зажмурил глаза, игнорируя начавшийся озноб; влажные пальцы стягивали скрипучий материал дивана. Его мазало по жесткой обивке. Все окончательно размылось, тело стало неподъемным. Вдалеке послышались шаги, отдающие в голову смутным эхом. Темнота. По паркету разлетелся бокал. Лицо вернулось на место. Сырой и густой воздух вжимает во что-то мягкое. Кожу покалывает от холода. Хенджин улавливает ощущение тошноты, голова все еще кружится и отдает слабой, но раздражающей болью. Хочется разбить ее. Внутри черепа шумно. Слух снижен. Откуда-то сбоку раздается протяжный скрип. Хван сморщился — лицо было пластилиновым — и разлепил глаза. Их неприятно обожгло. Он медленно поворачивает голову и обнаруживает себя в… клетке. В подвале темно и тихо. Бетонный пол пропадает из виду на втором метре от клетки. Над головой слепящая белая лампа. Хенджин чувствует присутствие. От устремленных на него глаз на коже поднимаются волоски. Наконец, слева раздается выдох. Достаточно громкий. Привлекающий внимание. Хван с трудом переводит взгляд. На прутья опирается молодой мужчина лет тридцати и с интересом рассматривает парня. Глаз почти не видно под пепельными прядями. Розовые припухлые губы растянуты в широкой улыбке. Желудок скручивает спазмом. — Здравствуй, Хенджин, — звучит совсем нежно. Неестественно. Хван сжимается и молчит. — Невежливый, — он усмехается и опускает голову. — Минхо, — слегка поклонившись. Перед глазами мутнеет. — Извини, что пришлось напоить тебя этой дрянью, — он поджимает губы, — просто я не хотел тратить время на разговоры о предпочтениях. Знаешь, я тоже не особо люблю холод, но моя безопасность важнее. Ли выпрямляется и неторопливой походкой направляется к огромной кровати, застеленной черным шелком. Хенджин с трудом пятится назад и плотно сводит колени. Прерывает зрительный контакт. Минхо это веселит. Он раздвигает ноги коленом и возвышается над парнем, сжимает подбородок пальцами и неспешно крутит в стороны, разглядывая каждый миллиметр. Каждую ресницу и линию на губе. Второй рукой придерживает голову, аккуратно дотрагивается до растрепанного колоска. Ли выводит мазки изучающим взглядом, трогает так мягко, будто Хенджин рассыплется от любого несильного нажатия. Затем Минхо наматывает косу вокруг руки и резко дергает назад. Хван стискивает челюсти и издает мучительный писк. Ли проводит ровным носом по белой шее в мурашках, еле касаясь, рисует кончиком ногтя по кадыку. Ранее иссушенные глаза Хенджина слезятся. Он уводит взгляд в потолок и терпит шпарящие прикосновения. Минхо придерживает тонкую талию и разворачивает к себе спиной. Прижимая ближе за шею, гладит позвоночник, вдыхает едва уловимый запах шампуня. Пальцы щекочут ресницы и щеки, после грубо размыкают теплый рот и проходятся по ряду нижних зубов. Только Хван расслабляется пустоте, как внутрь влезает горячий язык, бесцеремонно и жадно вылизывающий полость. В глубине разрастается жуткий, панический страх и отвращение. — Ты идеален, — шепчет Минхо в самое ухо и закусывает мочку. — Я бы трахал тебя всю ночь, — слова, ударившиеся о висок. Рука неторопливо скользит по животу и задерживается на члене, обхватив сквозь тугую ткань, — но я заплатил слишком много, чтобы просто поиметь тебя. Если честно, я уже хочу видеть тебя под собой каждую ночь, хочу, чтобы ты встречал меня голым в прихожей, хочу… — Достаточно, — останавливает тихий голос, а дрожащие руки разжимают пальцы. — Если бы ты знал, сколько блядей побывало в моей постели, но ни одна из них не сравнится с тобой… Поэтому я хочу украсить тебя еще больше. В его глазах красным вспыхивает предвкушение. Он резко выпускает Хенджина из рук и выходит из клетки. Хван сворачивается в комок посреди кровати и нервно сглатывает, надеясь, что это поможет успокоить надвигающуюся истерику. — Енсан! — кричит Минхо в темный коридор. В дверях появляется миниатюрное подобие ангела. — Енбок, — поправляет он и неуверенно сжимает кулаки. — Прости, Енсу. Енбок боязливо хмурит брови и, проходя на свое место, с сочувствием смотрит на парня в позе эмбриона. Он садится за пианино и горбит спину, через плечо наблюдая за подрагивающим клубком. В черноте появляется розовый от слез глаз и сразу исчезает. Енбок сожалеет. Из коридора появляется еще один парень в наушниках, которого совсем не смущает обстановка. Он поправляет кудрявые волосы и белую повязку, пару раз лопает пузырь из жвачки и нажимает какую-то кнопку на стене, предварительно отомкнув к ней стеклянную дверцу. — Джисон, боже, быстрее, — Минхо закатывает глаза, подворачивая рукава рубашки. Хочется начать вершить. Джисон натянуто улыбается и скрывается также быстро, как появился, захлопнув тяжелую и толстую металлическую дверь. Замок устрашающе щелкает на все помещение. Енбок вздрагивает. Ли заходит в клетку и закрывает дверь на ключ, убирает его на столик и выдыхает. На этом столике, возле кровати, лежит кожаный пенал, который хозяин дома неторопливо разворачивает с дьявольской улыбкой. Хенджин приподнимает голову и пару раз всхлипывает, нервозно размазывает слезы вместе с прилипшими волосами по щекам и с расширенными глазами наблюдает, что так бережно оглаживает Минхо. Скальпели. Остроконечные и брюшистые. Выбор останавливается на С – 2. Хван сгрызает щеку изнутри, снова и снова стирает холодные ладони о джинсы в мясо, в голове мелькают слишком быстрые и размытые мысли о бегстве. Сзади раздается глухой стук – Енбок открыл крышку пианино. — Начинай. Парень кивает. Подошва стертых кед касается лапок, пальцы проходятся по клавиатуре. Поздоровался. По подвалу льется яркая мелодия, Минхо качает головой в такт, но попадает он криво. У него напрочь отсутствует чувство ритма. За это он обожает музыку. Хенджин ползет назад, пока не упирается в спинку кровати, и садится очень прямо, почти физически чувствуя в спине железный стержень. — Не бойся, — бесполезное, неискреннее. Руки сжимают шелковую простынь. Перед глазами чернеет, но Хван улавливает издевательский смех вполголоса. Хенджин пытается осознать, но каждый раз ловит себя на мысли, что сходит с ума. Он ощущает только переполняющий ужас, граничащий с паникой. Единственное, он знает, что выйдет отсюда живым. Он хочет верить в это. — Ну же, Енбом, живее, — Минхо отворачивается и начинает махать руками. Дешевый дирижер. Хвану хватает этих секунд, чтобы схватить один из скальпелей и заорать от боли. Ли реагирует слишком быстро. Мгновенно. Он выбивает инструмент и грубо вжимает тело в прутья, крепко держа ворот рубашки. Хенджина обдает электрическим разрядом. Он морщится в гримасе боли и сразу отключается, обмякнув в объятьях. Пустота. Прозрачная, манящая, глубокая. Совершенная пустота. Тело щекочет природная легкость и родной смех. Он осмеливается открыть глаза. Все белое. Бесконечно белое. На себе замечает невесомость белых одеяний. Вокруг разложены каллы и жемчужный шелк. Внутри желанный покой. Никогда до этого не дышал так легко. Не видел так четко. Он освободился. — Еще нет, — раздается детский голос, и Хенджин замечает мальчика в льняном комбинезоне, который сидит рядом и болтает ногами. — Ты… — выходит с надломом. — Да, Джинни, — улыбается ребенок. Немые слезы стекают по скулам. Хенджин разглядывает лицо, ищет родинку на лбу. Тонкие пальцы приподнимают пряди и убеждают. Хван плачет вслух. Выплескивает сразу все, что было навсегда спрятано. Он поднимается и подходит к брату, обнимает крепко, почти душит, хлюпает носом в сгиб молочной шеи, целует алые щеки и гладит блестящие волосы бледными пальцами. — Ты… Это ты, — он истерично смеется и прижимает тельце плотнее к себе. — Я. Спину пронзает будто насквозь. Хенджин вскрикивает и падает на хрупкие колени. — Тише, Джинни, — мальчик садится рядом, насколько хватает сил, сжимает ладони. Голос совсем пропадает. Кожа на лопатках с треском расходится. Сквозь мясо прорастают белые перья. Хван ломает пальцы, хрипнет, скребет бедра ногтями. — Не бойся. Слезы градом стекают по подбородку, Хенджин раздирает руки до красных полос. Задыхается. Его распирает болью. Он изо дня в день ползал у нее в ногах, ластился, подпитывался, чтобы встать, чтобы идти. Но даже сейчас, когда до свободы остается ничто, она забирает обратно. Рано. Хван обессилено падает на бок. Устал притворяться. Все слабаки носят крест. Но Хенджин таскал его слишком долго. Остатками разума мечтает дышать свежестью, чтобы излечить сгоревшие легкие. Отпустить обиды. Начать улыбаться. Жить. Но парень приглянулся боли, поэтому она так яро не хочет отпускать. Будто если он уйдет, что-то изменится. Будто мир потеряет важное. Мальчик подползает ближе и опускает чужие веки. По скулам течет зеркальная кровь и затекает в уши, волосы. Брат крепче обнимает застывшее тело и гладит пушистые крылья. Хенджин успевает запомнить, что вылез из гроба. И теперь знает, куда хочет вернуться. Хван очнулся от яркой боли, разбившей его на кусочки. Он взвывает и жмурит глаза так сильно, чтобы они лопнули. Звучит «Аврора». Хенджин мечтает о своей. В левую лопатку входит кончик острия и рисует первую вертикальную линию. Кожа расходится мягко, как сливочное масло. По ощущениям багровые ручейки такие же ласковые и жирные. Минхо моет в них руки. Закрывает глаза и переисполняется. Художник, создающий шедевр на пустом полотне. Ли хмурит брови, проводит штрихи, сомневается и вглядывается. Творит снова. Хочет идеально. Без изъянов. Нежит разрезы, ковыряет ногтем. Кровь под подушечками пальцев приятно вяжет. От красоты каждой буквы мышцы сводит судорогой, а перед глазами багровеет. Хенджин почему-то способен повернуть голову в сторону Енбока. Он выдыхает и пытается поймать взгляд. — Пожалуйста, — еле шевеля кровоточащими губами. Мольба звучит настолько жалко, что Енбок сводит брови на переносице и оттопыривает нижнюю губу. Незаметно отрицательно мотает головой и отворачивается. Его пальцы аккуратно приспускают воротник бежевой куртки, и на шее сияет шипастый ошейник. Хенджин валится лицом на подушку. Енбок промахивается и попадает не на ту клавишу. Зря. Следующая полоса входит до шейки. Хенджин орет и плачет. Давится слюнями и сильнее стискивает зубы. — Я же говорил: мне не нравится твоя игра — игра не нравится гостям. Раны шипят, будто Минхо втирает в них соль. Мышца под кончиком дергается. Буква выходит некрасивой. Минхо бесится. Он поудобнее усаживается на чужом позвоночнике и давит большим пальцем — медленно и жестко. Хенджин вопит. В легких вспыхивают горящие угли ровно в тот момент, когда Минхо заканчивает первое слово. Взяв более тонкий скальпель, почти невидимый, он вгоняет его в кожу и проводит горизонтальную линию. Кажется, в раны втирают чили. Ли устало щекочет шею и зарывается в черные волосы. Оглаживает ладонью расцарапанные запястья и нащупывает ускоренный пульс. Он приближается и издевательски медленно оставляет мокрую дорожку языком на щеке. — Половина. Рыдания становятся более отчаянными. Ноги и собственная спина затекли. Минхо поднимается и потягивается. Тормошит волосы и прикрывает глаза льющейся композиции. Хенджин приподнимается на локтях и проглатывает вымученный стон. Когда он задирает голову выше, раны пылают. Хван зажмуривает глаза и пытается уговорить себя сделать лишь одно. Мокрые руки, цепляясь, ползут по простыни. Кончик пальца цепляет ключ, но он соскальзывает и со звоном подпрыгивает на полу. Глотку расцарапывают осколки и проваливаются глубже. В груди, по стенкам, стекает животный страх. Минхо оборачивается. Внутренности Хенджина леденеют и лопаются. Взгляд Ли медленно опускается и останавливается на ключе. Хенджин, искривленный от боли, свисает с кровати и опирается правой ладонью о пол, как возможно превозмогая жуткие боли. Минхо делает первый шаг в его сторону. Мышцы каменеют, на спине выступает холодный пот, отравляющий раны. Хван застывает и смотрит в одну точку на бетонном полу, желая испариться. Ли наклоняется и поправляет Хенджину челку, поджимает губы и берет его правую руку. Проводит пальцем вдоль вен на предплечье, молчит. Енбок перестает играть и со стремительно застывающим сердцем наблюдает за картиной. Минхо сидит на корточках еще несколько секунд, тихо выдает: — Не мешай. И сгибает локоть в обратную сторону. Енбока парализует от мерзкого хруста костей. Минхо наслаждается воплем Хенджина и, когда он слишком быстро заканчивается, Хван замолкает и почти падает с кровати. — Мне просто интересно, чего он добивался. Не знаешь? Енбок отворачивается и начинает играть первое, что приходит на ум. Скрывает сбившееся дыхание и застывший ужас в глазах. — Вот и я не знаю. Минхо выходит из клетки, возвращается и выливает железную чашу полную ледяной воды на Хенджина. Хван открывает глаза, но сразу болезненно стонет. Ли берет со столика скальпель и протягивает парню. — У тебя один шанс. Хенджин смотрит в глаза Минхо. С волос капает вода, по щекам, шее. Стекает на губы. Он бесшумно дышит и с трудом моргает. Время застывает со всеми. Ли не торопит, ждет. Хенджин берет скальпель в левую руку, думает о чем-то пару секунд и снова ловит взгляд Минхо. — Спасибо. Он делает легкое, почти невесомое движение по сонной артерии и падает в темно-кровавые простыни. Минхо наблюдает за этим расстроенными глазами и стирает бордовые капли с лица. Пробует на вкус и в удовольствии жмурится. Енбок сжимается и вытирает рукавами намокшие глаза. Минхо опускает чужие веки на стеклянные глаза и вытирает одинокую слезу большим пальцем. Хенджин обретает абсолютную пустоту. Заканчивает Ли быстро и без интереса. Выводит буквы на автомате, без романтики. — Сони, забирай. Минхо заходит в больницу и вдыхает излюбленный запах дезинфицирующих средств. Приветствует всех работников, встречающихся на пути. Он улыбается пациентам, машет рукой детям. Лифт спускается в судебно-медицинский морг, занимающий всю подвальную часть больницы. На минусовом этаже гудят кондиционеры, создающие ледяной ветер. Вечно молчаливые и холодные комнаты разделены перегородками, как и кабинеты для подробного изучения анализов, взятых при вскрытии. Ли морщится от тошнотворного запаха, прикрывает нос рукавом черного плаща. — Патологоанатом на месте? — Да. Минхо идет по длинному тусклому коридору в сторону секционной. — Добрый день. — Добрый, — Джисон не удостаивает взглядом и продолжает шуршать документами в железном шкафу. Минхо расслабленно выдыхает и оглядывает зал, будто впервые. С неподдельным интересом, щекочущим затылок. Внимание, конечно, привлекает тело, прикрытое белой простыней и освещаемое светодиодными лампами. Ли приподнимает ткань. — Кто же тебя так, — улыбается Минхо и водит пальцем по большой губе парня с растрепанными черными колосками и смазанными макияжем. Джисон продолжает безэмоционально заполнять документ. — Прошу вас, мистер Ли скоро подойдет. Подождите его здесь. Мужчина проходит в мрачный кабинет из темного дерева и садится на сливовый кожаный диван. Он долго рассматривает дубовый стол с дорогими принадлежностями, шкафы до потолка, забитые книгами одного издательства. Его внимание привлекает картина над креслом. Он подходит ближе и понимает, что под стеклом находится грязное полотно. Усмехается надписи и оборачивается открывшейся двери. Спустя разговор и две чашки черного кофе, партнер все-таки делает комплимент: — Интересная картина. — Современное искусство, — Ли откладывает блокнот и ручку в сторону, подпирая голову кулаком. — Не верите в судьбу? — насмешливо улыбается. — Вы правы, я верю в выбор, — Минхо прищуривается. Уголки его губ ползут вверх, когда он вновь любуется своим неповторимым творением. Под стеклом, в формалине, эпидермис со словами, навсегда выточенными на внутренней поверхности черепа Минхо.«Судьбы не существует, есть только выбор, который влияет на случай».