Пробуждение

Первым, что почувствовал Говард при пробуждении, было бесконечное облегчение. Все последние дни он ощущал лишь боль и кошмары, терзающие его разум снова и снова. А сейчас боли не было. Он лежал на кровати в госпитале, сквозь белые занавеси проникал свежий ветерок, ласкающий его щеки. — Филлипс, — чужая рука легла на его лоб, твердая и нежная. Так его касался дедушка, но это было давно, — проснитесь, Филиппс. Он открыл глаза, над ним стоял доктор. Не старше его, одет аккуратно, внушает доверие. Говард снова прислушался к себе и содрогнулся внутри от странного ощущения. — Я умер? — Друг мой, откуда такие выводы! Мы боролись за вас изо всех сил. Вы долго спали, не спорю. Но телу нужен отдых после тяжелых испытаний болезнью. Почему вы решили, что я — предсмертный бред? Губы доктора снова дрогнули в мягкой улыбке, но Лавкрафту все меньше и меньше нравился его взгляд. Он не мог объяснить, что же в нем было таким странным. Заинтересованность, вот что. Писателя на пороге нищеты особо не лечили. Соня давно его забыла, а тётушки не могли обеспечить ему должный уход. От помощи друзей он мужественно отказался, не желая никого обременять своей смертью. А тут чистота, каких не бывает в палатах госпиталя, да ещё и отдельная палата. На столике у кровати столько лекарств, невиданная роскошь! Наверное, и обезболивающие кололи регулярно, если он чувствует себя совершенно здоровым на закате жизни. И доктор смотрит так, будто он — весь смысл его тяжкого труда. — Меня всю жизнь посещают кошмары. Они ушли. Нет боли. И ваша забота… — У вас появился обеспеченный покровитель. Кстати, он ждет за дверью. Вы желаете принять его? Богатый покровитель? Говарду стало страшно: он всегда боялся чужих людей. А когда человек вошел, его охватил уже знакомый ужас. Нет, это сон, это бред. Проснись! Проснись! Человек был похож на него как две капли воды, даже его костюм, на нем тоже пятно на рукаве! — Я же просил, — доктор покачал головой, — не нужно было так резко, мистер Кудрин. — Извините, я готовился столько лет. Просто не мог устоять. Доктор ушел, Говард заставил себя открыть глаза. Человек держал его за руку, все же он выше, шире в плечах. Костюм ему жмет. — Вы… — Ага. Ваши тетушки решили, что вы совсем, ну, все. И продали мне все ваши вещи! А я знаете, что сделал, я купил дом ваших родителей и даже восстановил всю библиотеку вашего дедушки! И когда вы поправитесь, переедете туда. Вы никогда больше не будете голодать, я буду обеспечивать все ваши нужды до конца жизни! — Почему? — Говард чувствовал, что его бедное сознание сейчас пойдет трещинами, как разум мамы и папы. За что судьба послала ему этого человека? Кудрин? Восточная Европа? Россия? Он явно иностранец. Акцент присутствует. Речь такая, напевная. И он тоже осматривает, как доктор, но прямо в глаза не смотрит. — Вы мне жизнь спасли. Я много лет бродил во тьме, в безумии и злобе. А потом пришли вы. И спасли меня. Вернули мне себя, вернули мне смысл моего существования. Нет! Шею не трогайте! Говард замер, он приподнялся на кровати, чтобы все же поймать странный взгляд мистера Кудрина. И коснулся рукой затылка, чтобы унять головокружение. На его шее что-то сидело! Оно не казалось живым. Скорее, происхождение его было механическим, но форма, формой это напоминало паука, его лапы крепко вцеплялись в кожу, а жало твари входило в позвоночник. — Пожалуйста, — из глаз Говарда брызнули слезы, — хоть перед смертью прекратите меня мучить! Кто вы на самом деле?! — Тихо, — Кудрин взял его лицо в ладони, он все ещё не смотрел Говарду в глаза, и Лавкрафт сам уже не старался поймать его взгляд. Там таится что-то ужасное, он не сможет это вынести! — Это лекарство, вам от него будет день ото дня все лучше. А когда вы совсем поправитесь, я это сниму. Прошу вас, доверьтесь мне. Вы были моей путеводной звездой, я верил вам, я шел за вашими словами. Уверуйте же вы в меня сейчас. Отдыхайте. Я приду, когда вам станет лучше. С этой минуты Говард чувствовал, что живет в кошмаре, но кошмар этот иного, непривычного рода. Раньше кошмары его были невыразимы и наполнены надвигающимся ужасом, тьмой и смертью. А этот кошмар был полон деталей из света и красоты. Каждый день сад за окном сверкал каплями дождевой воды. Как в детстве, в их саду у дома. Но Лавкрафт никогда не слышал ночного дождя. Каждый день палата его блестела чистотой и радовала его измученные нервы идеальным порядком, а люди вокруг улыбались ему. Его прекрасно кормили и давали столько бумаги для письма, сколько он в жизни не мог себе позволить. Но говорили с ним только врачи, исписанная бумага исчезала утром, а за ворота прекрасного больничного сада он не мог выйти. Каждый раз, когда до них оставалось не более метра, он терял сознание. Говард был уверен, это бред. Он в ловушке. Но чьей?! Что за злобный гений мог создать это?! Пару раз он пытался содрать чудовище со своей шеи. Один раз у него изо рта хлынула кровь, а в другой возникло чувство липкого жара, как будто он в этой свежей крови бултыхается. Говард понимал: если и есть шанс сбежать, то исходит он не от него. Или все же он может проявить силу воли, какой не было при жизни, и выбраться из посмертного ада? В один из дней он разбил стеклянный стакан и воткнул в существо на своем теле. — Как думаешь, кто этот мужик? Тварина абы кого не выращивает. Говард поморщился от отвращения. Что это за акцент? Мексиканский? Французский? Как можно так изуродовать прекрасный английский язык! — Ты смотри, мы его пробудили, а он еще рожи корчит, гнида! — Майки, встречный вопрос: а ты нахрен кокон вскрыл, если у чувака ноги еще не отросли? Тут дофига сформировавшихся. То есть мы его на спине тащить должны?! — Так он орал, махал своими культяпками! Я и того, думал, агония, ты же знаешь, я в этом ведре на башке слепой, как крот! — Жопа ты с ушами, как ты жив до сих пор! — Пожалуйста, — пролепетал Лавкрафт, — отплевываясь чем-то мерзким и склизлым, — если у меня и так нет ног, вырвите мне и уши. Мне тошно вас слышать. Люди вокруг дико захохотали, словно безнравственные алкоголики в ближайшем баре. На них странные и жуткие доспехи или форма военных. — Где я, господа? Он почти не чувствовал своего тела, не чувствовал ног. Он попытался осмотреться, но дама схватила его за подбородок, больно и грубо. Сквозь прозрачный заслон на её голове он видел лицо в шрамах и злые глаза. Живые злые глаза. — Нифига себе, парни! Слышали, культура?! Ясно где, чувак. В Рльехе. Как мир весь грохнулся после третьей мировой так эта сука Ктулху свой космический корабль на нас и кинула. Висит, красотища, над всей Америкой. Мы сюда пролазим иногда, когда эта скотина дрыхнет. А во сне она себе людишек выращивает на подмогу. В коконах. Коконы можно эвакуировать, пока они не доросли. Будешь покалеченным, но человеком. А если совсем созреешь, будешь в чудище превращаться. Ты вокруг не гляди, ну нету у меня желания твою пускающую слюни тушу на базу тащить. С ума сбрендивает каждый второй. Лавкрафт не понял половины слов, но за спиной женщины в дымке зеленоватого света он увидел нечто. Огромное, циклопическое, ужасное, привычное. И он смотрел на это, пока его извлекали из красного мешка с кровью, пока заматывали в ткань и самый большой мужчина взваливал на плечо. Потому что у него не было ног. От бедер шел клубок черных щупалец. Лавкрафт смотрел на этот клубок безучастно. Он такое описывал в своих рассказах. Люди бросились бежать, и Лавкрафт смотрел на алые коридоры, живые и дышащие. На трепещущую в алых мешках живую плоть. — Слуш, да ты крутой, — хрипел мужчина на бегу, — все орут, ума лишаются. А ты ничего, спокойный. Погоди, протезы тебе поставим вместо этой хрени ниже члена, десом станешь мировым! С такой то психикой! — Зачем мне бояться, — спросил Говард, — я же разбудил его. Ктулху спал в Рльехе, но я заставил его проснуться. Неожиданно тело пронзило что-то, так отдаленно похожее на счастье. Он жив. И живо его создание. Оно благодарно. Оно вернуло его к жизни. Разве писатель достоин более высокой славы?