* * *
Пронзительный крик обрывается так же быстро, как начинается, а брызги крови остаются россыпью на кирпичной стене. Коринфянин удовлетворённо вздыхает, когда тело обмякает в его руках, опускает на асфальт — почти бережно — и принимается за глаза. Глаза — зеркало души, или во что люди там верят. Часть правды в этом, наверное, есть, потому что в застывших в вечном ужасе глазах он видит потенциал, который этот человек уже никогда не реализует. Потенциал совершать ужасные вещи. Я создал тебя, Коринфянин, чтобы ты сеял в них страх. Коринфянин сильнее надавливает большим пальцем, и первое глазное яблоко оказывается у него в руке. Он задумчиво крутит его в пальцах — даже отделённое от остальной головы, оно буквально сочится страхом. Коринфянин чувствует его терпкий вкус ещё до того, как подносит к губам. Страх перед тьмой. Перед вседозволенностью. Перед жестокостью. Капли крови попадают на подбородок, и он стирает их тыльной стороной руки. Послевкусие страха растекается по венам, и Коринфянин запрокидывает голову к холодному небу, стремясь как можно полнее почувствовать этот момент. Мелкий осенний дождь, холодящий кожу и забрызгивающий очки — он снимает их, вокруг всё равно ни души. Гул машин и голосов на оживлённой улице неподалёку. Металлический привкус во рту и красное пятно, растекающееся по асфальту. Второй глаз хрустит на зубах, и все ощущения снова усиливаются, словно накатив волной. Коринфянин дожидается, когда она начнёт идти на спад, и только тогда выпрямляется. Твоё предназначение — удерживать их на правильном пути. Что ж, сложно ступить на тёмную дорожку, когда ты уже мёртв, не правда ли? Коринфянин протирает очки платком, надевает их снова и идёт прочь по тёмному переулку, не оглядываясь. Сегодня пятница, а значит, есть шанс поймать мальчика вне работы и не дожидаться конца его смены. На подходе к клубу он замечает припаркованную рядом полицейскую машину и на пару секунд замирает за углом, прижавшись к стене. Мысленно ругает себя — так давно не задерживался нигде дольше одной ночи, что не подумал, что трупы с пустыми глазницами непременно привлекут внимание. Коринфянин приглядывается внимательнее: клуб явно открыт, судя по заходящим внутрь людям и доносящейся изнутри музыке, но, должно быть, под пристальным наблюдением. Риск не так уж и велик, и всё же Морфей своим прискорбным примером доказал, что люди для них не безобидны. — Мы существуем, чтобы служить им, Коринфянин, а не использовать их ради собственного удовольствия. — Но ведь люди постоянно используют друг друга. — Верно, это в их природе. Но не нашей. Ты не человек и никогда им не будешь. Коринфянин встряхивается, прогоняя непрошеное воспоминание, и решает — к чёрту. Обычные полицейские ему не страшны, а вероятность, что кто-то додумался приставить сюда ещё и толкового оккультиста, ничтожна. Уж точно не стоит потерянной возможности сделать этот вечер ещё лучше. Он отстраняется от стены, уверенным шагом пересекает улицу и удостаивается лишь беглого взгляда охранника, когда заходит внутрь. Он оказывается прав — в зале у стены со скучающим видом стоят двое слишком подтянутых и трезвых мужчин. Ещё двоих он через минуту замечает у противоположной стены. На его появление они, кажется, не реагируют, и он неспешно пересекает помещение, направляясь к барной стойке, а за несколько шагов до неё замечает знакомый профиль. Питер сидит, то и дело нервно оглядываясь на полицейских под прикрытием, с каким-то возмутительно многослойным коктейлем — на краю бокала неизвестно каким чудом держится крошечный зонтик. Не сумев подавить улыбку, Коринфянин подходит со спины и опускает Питеру руку на плечо, заставляя вздрогнуть. Впрочем, обернувшись, тот расплывается в застенчивой улыбке. — Привет. — Привет. Давно меня ждёшь? — Это третий, — салютует бокалом Питер, и по его расфокусированному взгляду это вполне похоже на правду. Коринфянин невольно снова заглядывается на его глаза на пару секунд, прежде чем стряхнуть с себя оцепенение. — Извини, что задержался, были кое-какие дела в городе. — Ничего страшного, — Питер опускает бокал и сверлит его нетерпеливым взглядом. — Честно говоря, мне не по себе от этих ребят, — косится в сторону стены, — и от того, что тут случилось, так что давай пойдём куда-нибудь ещё. — А что тут случилось? — Коринфянин вскидывает брови, мастерски изображая удивление, и оборачивается к стене всем телом, будто только сейчас обратил внимание на пару мрачно подпирающих её фигур. — Тише ты, — Питер дёргает его за рукав, заставляя повернуться обратно, и понижает голос. — Говорят, что в ту самую ночь, когда мы… ну, были тут, в комнатах нашли два трупа. Ещё и изуродованных. Вроде как. — Ужас какой, — качает головой Коринфянин. — И клуб просто продолжает работать? — Его закрывали на пару дней, пока полиция тут всё изучала, но в итоге открыли обратно. Владелец не хочет убытков, да и копы, видимо, надеются, что найдут убийцу, когда он вернётся. Коринфянин скептически поджимает губы. — Я бы на его месте не стал возвращаться. Что толку рисковать? Разве что была бы очень веская причина… — Да, наверное, — пожимает плечами Питер. — Но говорят, что убийцы иногда так делают. Возвращаются на место преступления, в смысле. Хер знает, зачем, логику у них искать бесполезно. — Люди вообще ужасно нелогичные, — Коринфянин накрывает руку Питера своей. — Ты прав, атмосфера тут сегодня так себе. Можем сразу переместиться… в более уединённое место. — Я только за, — шепчет Питер, подаваясь ближе к нему. — Куда пойдём? Знаешь какой-нибудь отель поблизости? Или, — он запинается и чуть краснеет, — может, к тебе? Если не очень далеко? — Не очень, — медленно отвечает Коринфянин. — Минут двадцать идти. Снова мысленно взвешивает риски. Он редко водит к себе партнёров и ещё реже тех, кого собирается убить. Слишком много хлопот потом убирать комнату. С другой стороны, если что-то пойдёт не так, у себя он точно сумеет прикончить человека тихо и без лишних посторонних поблизости. Мальчик, выходит, готов пойти домой к человеку, с которым трахался ровно один раз и который даже не назвал ему имя? При орудующем в районе серийном убийце? Коринфянин смотрит в его полные наивного, доверчивого желания глаза и подавляет усмешку. В поступках людей часто трудно найти смысл, Коринфянин. И это нам на руку, потому что мы властвуем над бессмысленным и бессознательным. — Давай ко мне, почему бы и нет, — наконец говорит он, и Питер довольно хихикает, сжимая его руку и увлекая за собой к выходу. Коринфянин на всякий случай держит в поле зрения полицейских, но никто не идёт за ними ни к двери, ни когда они выходят из клуба и быстрым от нетерпения шагом направляются прочь. Ночь откровенно холодная — Коринфянин может понять это, потому что вообще чувствует хоть какую-то прохладу, и Питер плотнее запахивается в свою куртку и дышит на руки, пытаясь согреть. Коринфянин останавливается посреди переулка и изящным движением сбрасывает с плеч пальто, протягивая его мальчику. — Не-не, ты чего, — мотает головой тот. — Ты же околеешь. Коринфянин только улыбается. — Это ты околеешь, а я привычный, уж поверь, — не слушая дальнейших возражений, накидывает пальто ему на плечи и берёт за ледяную руку. В его одежде Питер кажется ещё меньше, чем есть, но признательно косится на него, прижимается ближе и, бормоча себе под нос благодарности, позволяет вести себя по лабиринту тёмных улиц. Коринфянин перестаёт вслушиваться в его слова и с наслаждением вдыхает ночной воздух. Никакие холода в мире людей не могут сравниться с леденящим ощущением, которое преследовало его в Царстве Снов, словно каждую секунду крича в лицо, что ему там не место. Которое заставляло раз за разом возвращаться на землю просто потому, что здесь от него можно было укрыться. Не это место отвергает тебя, Коринфянин, а ты его. Для остальных Снов и даже Кошмаров оно служит приветливым домом, но тебе вечно охота гоняться за чем-то иным. Чем-то, что тебе не принадлежит. Морфею легко было говорить — для него Царство Снов, созданное его же силой, конечно, всегда оставалось безупречным. Но не для всех его обитателей, что бы он там себе не воображал. Далеко не для всех. Едва они пересекают порог его дома и Коринфянин захлопывает за ними дверь, как Питер, не тратя ни секунды даже чтобы оглядеться, набрасывается на него с жадным поцелуем. Коринфянин отбрасывает собственное пальто куда-то в сторону и с удивляющим его самого жаром сдавливает Питера в объятиях. Питер почти повисает на его шее, углубляя поцелуй, и с резким выдохом вжимается пахом в его бедро, когда Коринфянин, продолжая прижимать его к себе одной рукой, второй сжимает плотно обтянутую джинсами задницу. Питер пытается утащить его вглубь квартиры — где именно спальня, знать не может, но, видимо, надеется на интуицию. Коринфянин останавливает его и перехватывает за тонкие запястья. — Ботинки сначала сними, — командует он хриплым шёпотом, и в глазах Питера вспыхивает шальной огонёк. — Да, сэр, — так же хрипло отзывается он, а потом опускается на колени и начинает развязывать шнурки на ботинках Коринфянина — тот от удивления застывает и молча ждёт, пока Питер стащит их с обеих ног. Справившись с задачей, тот задирает голову, глядя на Коринфянина снизу вверх, и демонстративно медленно облизывает губы. — Я хорошо справился, сэр, или нужно было их сначала поцеловать? Коринфянин крепко хватает его за подбородок, заставляя запрокинуть голову ещё сильнее, и губы Питера растягиваются в довольной ухмылке. — Любишь подразнить, значит, негодник? — Вы даже не представляете насколько, сэр. — Ну хорошо, — Коринфянин отпускает его и отступает на шаг, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. — Сними теперь свои и приходи в спальню. Поцелуи можешь приберечь для меня. — Так точно, сэр, — летит в спину с придыханием, когда он разворачивается, направляясь в комнату. Когда Питер появляется на пороге минуту спустя, Коринфянин как раз заканчивает раздеваться и лениво оглядывается через плечо, ловя чужой похотливый взгляд. Он поворачивается на кровати и ложится на спину, вольготно откидываясь на подушки. Питер, всё ещё одетый, в нерешительности замирает посреди комнаты. Служить людям, а не использовать… Что ж, если он хочет приказов, он их получит. — Раздевайся, — чеканит Коринфянин, и от него не укрывается лёгкая дрожь, пробежавшая по чужому телу. — Так, чтобы я всё видел. Когда закончишь, иди сюда и оседлай меня. Питер приоткрывает рот и, кажется, едва не теряет самообладание в эту же секунду, но всё же берёт себя в руки, порывисто кивает и начинает, нарочито растягивая каждое движение, стаскивать через голову водолазку. — Да, вот так, — шепчет Коринфянин, когда водолазка падает на пол, а пальцы Питера дёргают молнию на брюках. — Не торопись, — тот поднимает на него виноватый взгляд и возвращается к плавным движениям. — Умница. Продолжай. Когда Питер наконец выпрямляется, абсолютно обнажённый, он возбуждён до предела, и Коринфянин позволяет себе пару секунд полюбоваться: раскрасневшееся лицо, часто поднимающаяся и опускающаяся грудь, напряжённый и блестящий от смазки член, едва заметно дрожащие пальцы. Питер выглядит так, словно вот-вот взорвётся от нетерпения. Коринфянин для порядка выжидает ещё мгновение и наконец лениво улыбается: — Иди сюда. Питер оказывается сверху едва ли не прыжком, жадно прижимается всем телом и с тихим стоном снова накрывает его губы своими. Коринфянин опускает одну руку, начиная ласкать его член, — Питер ахает и пытается выгнуться дугой, но свободной рукой тот крепко держит его, не давая отстраниться. Питер опускает голову, словно хочет спрятать лицо у Коринфянина на плече, но в следующую секунду начинает покрывать его шею тягучими поцелуями — тот только тихо смеётся, чувствуя, как мальчик оставляет ему засос за засосом. Когда дразнить Питера надоедает, Коринфянин убирает руку с его спины, позволяя чуть приподняться, и тянется к прикроватному столику — немного пошарив вслепую, находит и прижимает к груди Питера флакон смазки. Питер поднимает глаза, перехватывая флакон. Коринфянин проводит кончиками пальцев по его щеке и заправляет особенно растрепавшуюся прядь волос за ухо. — Мне тебя подготовить или хочешь сам? Питер нервно сглатывает — дёргается вверх-вниз кадык — и молчит так долго, что Коринфянин начинает сомневаться, что он всё ещё способен формулировать мысли. Наконец Питер наклоняется к его уху. — Предоставлю эту честь вам, сэр, — жаркий шёпот обдаёт кожу, и Коринфянин будто только сейчас чувствует, насколько сильно возбуждён сам. Он растягивает Питера долго, определённо дольше необходимого. Возможно, хочет подольше слушать его беспорядочные, умоляющие сильнее и глубже и смотреть на беспомощно приоткрытый рот и капли пота на груди. Возможно, по какой-то неожиданной и ненормальной причине старается не причинить вреда. Хотя не такой уж и ненормальной — во время секса он предпочитает оставлять место только удовольствию. Для страха и боли всегда есть потом. Они одновременно резко выдыхают, когда Питер наконец опускается на его член и делает на пробу осторожное движение. — Блять, — шепчет в потолок Коринфянин, потому что и сам успел сильно возбудиться от долгого ожидания и потому что иначе описать этот момент не выходит — разом наваливается редкое количество ощущений. — Блять, — эхом вторит Питер, снова толкаясь — на этот раз сильнее. Коринфянин приподнимается на локтях, и Питер, насколько может, склоняется навстречу для очередного поцелуя. Коринфянин так глубоко и настойчиво проникает языком в его рот, что когда он отстраняется, Питер слегка задыхается. Переводит дыхание, упирается руками ему в плечи и начинает двигаться по-настоящему — Коринфянин едва не задыхается сам и крепко хватает запястья Питера, потому что резко перестаёт хватать опоры под руками. Вскоре они стонут в унисон на каждом толчке, и Коринфянин начинает сам, насколько может, подаваться бёдрами вверх. Дыхание Питера становится всё чаще и громче, и Коринфянин отпускает одно запястье и накрывает рукой его член, подстраиваясь под ритм. Ещё немного, и пальцы Питера впиваются в его плечи до боли. Коринфянин вместе с ним наращивает темп, едва различая их голоса за грохочущим в ушах сердцебиением, и через несколько мгновений Питер вскрикивает, изливаясь в его ладонь, и обмякает, наваливаясь сверху. Коринфянин с хриплым стоном — почти рычанием — обхватывает его за талию, переворачивает, оказываясь сверху, и продолжает отчаянно вколачиваться в чужое тело, пока, наконец, его самого не накрывает оргазм — дыхание перехватывает, пробивает крупная дрожь, и Коринфянин, выскользнув из тела Питера, обессиленно падает на простыни рядом, придавливая того одной рукой поперёк талии. Через минуту-другую, отдышавшись, Коринфянин приподнимается на локте и лениво разглядывает Питера, морской звездой раскинувшегося на постели. Обнажённая грудь мерно вздымается и опускается — всё ещё порывисто, но постепенно вдохи-выдохи замедляются. Наконец Питер открывает глаза, косится на Коринфянина и, приподняв уголки губ, перекатывается к нему под бок. — А я гадал, придёшь ты сегодня или нет. Коринфянин, если честно, и сам не знал до последнего — окончательно решил где-то в процессе убийства. Он начинает рассеянно поглаживать Питера по спине кончиками пальцев. — И что бы ты делал, если бы я не пришёл? — Напился, наверное, — дёргает тот плечом. — Может, влез бы в какие-нибудь неприятности. А что бы делал ты, если бы пришёл и не дождался меня? Нашёл бы себе первую попавшуюся жертву, чтобы развеяться, думает Коринфянин, и забыл бы о твоём существовании на следующий день. Но ответить так не дают не только нормы приличия, но и в ожидании уставившиеся на него зелёные глаза. Дались же ему эти глаза, будто не видел до этого сотни других — а может, просто висит с их прошлой встречи незакрытый гештальт, когда он позволил Питеру уйти живым. Ни при каких обстоятельствах мы не должны к людям привязываться. Относиться сочувственно к человечеству в целом — да. Сосредотачиваться на отдельном человеке — никогда, ты понимаешь? — Выведал бы у твоих коллег, где тебя найти и не случилось ли что, — наконец отвечает он, решив немного польстить, но Питер неожиданно фыркает. — Так бы они тебе и рассказали. — Ты недооцениваешь мои способности к убеждению, — обида в голосе получается почти не притворная. — Да нет, — Питер чуть отодвигается от него, приподнимает голову, и они почти сталкиваются носами. — Я в тебе не сомневаюсь, но они буквально почти ничего обо мне не знают. Я стараюсь не болтать. Из-за отца. Вспоминается поспешность и даже паника, с которой Питер убежал несколько ночей назад, и Коринфянин, невольно заинтересовавшись, спрашивает: — Ты в тот раз успел вернуться вовремя? — Да, еле-еле, — Питер застенчиво улыбается. — Отец поверил отговорке про опоздавшего сменщика, но долго ворчал. Он вообще в последнее время только и делает, что ворчит. Коринфянин, твою свободу очень легко отнять, если ты не научишься распоряжаться ей разумно. Поверь, ты не хочешь знать, насколько легко. — Знакомо, — вылетает у Коринфянина прежде, чем он успевает подумать. Он быстро прикусывает язык, но уже поздно: в глазах Питера вспыхивает интерес. — Твой старик тоже был бы счастлив контролировать каждый твой шаг? — А ещё лучше — каждую мысль, — криво усмехается Коринфянин. — Да уж. Мой, понимаешь, вбил себе в голову, что я должен продолжать семейное дело. Я уж не говорю даже, что на моё мнение ему было трижды поебать, но я реально пошёл учиться на врача, а он всё равно недоволен! — На врача? — приподнимает бровь Коринфянин, и Питер со вздохом кивает. — А в бармены тебя как занесло? — Ну, знаешь, в двадцать два всё-таки хочется иметь свои деньги. Хоть какие-то. У отца каждое пенни приходится просить со скандалом, полным отчётом, на что я собираюсь его тратить, и упрёками в расточительстве. — Твой отец, я смотрю, очаровательный человек. — Он, — взгляд Питера потухает, и он опускает голову, — он не плохой, на самом деле. Просто у него пиздец завышенные стандарты, которые он не стесняется предъявлять всем вокруг. Коринфянин, твои поступки совершенно недостойны обитателя Царства Снов. Я сотворил тебя лучше этого. — Это скорее мечты, чем завышенные стандарты, — шепчет он, не сдержавшись, и Питер удивлённо поднимает взгляд. — Ты никогда не будешь достаточно хорош, потому что соревнуешься в его глазах с мечтой. Стандарт можно измерить. До него можно дорасти. До идеальной картинки в чужом сознании — никогда. Ты даже не знаешь точно, какая она. Питер смотрит на него широко распахнутыми глазами так долго, что Коринфянину почти становится неловко, и наконец снова двигается ближе, опуская голову ему на грудь. — Ты много об этом думал? — Слишком много. — Скажи всё-таки, как тебя называть. Пожалуйста. Я думаю, у тебя миллион причин скрывать настоящее имя и ещё миллион не снимать эти дурацкие очки, но мы перешли на такие темы, что уже как-то странно обращаться “слышь, ты”. — Я думал, тебя вполне устраивало “сэр”, — поднимает брови Коринфянин, и Питер хихикает и безуспешно пытается напустить на себя недовольный вид. — Ладно-ладно. Можешь звать меня… Кори. Безыскусно, но с другой стороны — не придётся привыкать к совсем вымышленному имени, так что сойдёт. Привыкать? Коринфянин хмурится. Одна ночь, превратившаяся в две, — ещё ладно, но после этой они точно должны разбежаться по разным дорожкам. Он решает игнорировать, что делать этого почему-то не хочется, а вопрос с убийством незаметно отпал вообще. — Кори, — задумчиво повторяет Питер. — И какой же мечте не смог соответствовать ты, Кори? — Я… должен был стать тем, кто помогает людям оставаться на правильном пути. Оказалось, что мы расходимся и в понимании правильного, и в методах. Питер хмурится — Коринфянин намеренно сформулировал насколько смог неопределённо, но честно. Немного подумав, тот косится на него с внезапным подозрением: — Ты коп, что ли? — Нет, — с улыбкой заверяет его Коринфянин. — Адвокат? Или подожди, психолог? — Что-то среднее, — на лице Питера отражается такое недоумение, что Коринфянин не может удержаться и давится смехом. — Ну и не говори, если не хочешь, — недовольно, но не слишком растроенно вздыхает Питер и поднимает голову, чтобы поцеловать его, неторопливо и нежно. Коринфянин, отвечая, бездумно перебирает кудри на его затылке. Питер через некоторое время неохотно отрывается от его губ и открывает глаза. Расслабленное выражение на его лице постепенно сменяется серьёзным и немного обречённым. — Мне нужно идти, — он окидывает взглядом валяющуюся на полу одежду, затем себя и будто удивлённо касается засыхающих следов спермы на животе. Ты возвращаешься со мной, Коринфянин. Немедленно. Это не просьба. — Душ там, — кивает Коринфянин, взмахом руки показывая направление. — Чистое полотенце есть на полке над дверью. Питер неуклюже сползает с кровати на пол и у порога оглядывается через плечо. — Я быстро. Спасибо. — Пожалуйста, — рассеянно отзывается Коринфянин уже в пустоту. Четверть часа спустя они стоят по разные стороны порога, и Питер всем видом показывает, что ему действительно стоит поторопиться, но почему-то не уходит. Несколько раз открывает рот и так ничего и не говорит. — Будь осторожен по дороге, — не выдерживает первым Коринфянин. — Лондон ночью может подкинуть неприятностей. — Буду, но честно, не думаю, что хоть один маньяк искренне мной заинтересуется, — с явным облегчением отзывается Питер. Кладёт ладонь Коринфянину на щёку и, приподнимаясь на цыпочках, быстро целует. — Я тебя ещё увижу? Не должны привязываться. Ни при каких обстоятельствах… — Ну в конце концов, теперь ты знаешь, где я живу. Питер с мимолётной улыбкой кивает, кажется, едва удерживается от ещё одного поцелуя, и быстрым шагом удаляется. Коринфянин ещё пару десятков секунд стоит, прислонившись к косяку, и вглядывается в окружающую черноту. Тебе нужно научиться устанавливать границы. Воздействовать на их эмоции, а не тонуть в них. Коринфянин устало качает головой. Да пошёл ты, Морфей. Что ты об этом знаешь. Он всё ещё видит перед собой глаза Питера, когда наконец заходит внутрь и захлопывает за собой дверь.* * *
Порывистый стук отвлекает от чтения. Коринфянин поднимает голову от книги и с удивлением косится сначала на часы — поздновато для людей, которые хотят что-нибудь продать, затем на дверь. Стук повторяется более настойчиво, и он, неохотно отложив затянувший детектив, широким шагом направляется к двери. Если это всё-таки очередные продавцы чудо-карнизов, возможно, стоит разок их убить, чтобы другие не совались. Он распахивает дверь, и его встречают зелёные глаза, цвет в которых будто поблёк вполовину с прошлой встречи пару дней назад. Впрочем, в свете фонаря толком не разглядеть. Но даже полумрак не мешает заметить огромный синяк под глазом Питера и то, как сильно мальчик дрожит. Он приоткрывает рот, собираясь то ли поздороваться, то ли начать объяснять, но тут же закрывает обратно и низко опускает голову. Коринфянин отходит на шаг, освобождая проход. — Заходи. Питер с явным облегчением переступает порог и в тепле будто сразу начинает дрожать меньше, но затравленный вид никуда не пропадает. Коринфянин берёт его за запястье, подводит к дивану и мягко надавливает на плечо, чтобы тот сел. Опускается перед ним на корточках и осматривает лицо — кроме синяка, обнаруживается рассечённая верхняя губа. Питер дёргается, как от удара током, когда Коринфянин почти невесомо касается пальцем посиневшей скулы. — У тебя ещё какие-то травмы есть? Может, тебе в больницу надо? Питер отчаянно мотает головой. Коринфянин скептически приподнимает бровь, и тот наконец находит свой голос: — Н-нет, не надо больницу. Ещё есть на плече синяк, но ничего серьёзного, — хрипло отвечает он. Поднимает глаза и нервно сжимает руки по бокам в кулаки: — Кори, я… Я… Я не знал, куда ещё пойти, и… Он осекается, когда Коринфянин мягко перехватывает его запястья. — Иди умойся. Я найду тебе что-нибудь сухое переодеться. Чай или кофе будешь? — Чай, — будто машинально отзывается Питер, но в следующую секунду удивлённо распахивает глаза. — Я… Слушай, правда, извини, что я вот так свалился посреди ночи… — Я сказал — иди умойся, — повторяет Коринфянин. — Потом всё остальное. Питер ещё мгновение сверлит его беспокойным взглядом, но наконец кивает и поднимается, направляясь в ванную. Коринфянин бездумно находит в шкафу какую-то свою футболку и пару спортивок, выкладывает их на диван и идёт на кухню поставить чайник. Пока вода закипает, он наклоняется к окну, упираясь ладонями в подоконник. Что случилось в точности он, конечно, не знает, но в общих чертах догадаться нетрудно. Сложнее понять, что ему делать теперь, — заботиться он не умеет. Тем более о людях. Но что он должен был сделать, захлопнуть дверь и оставить мальчика мёрзнуть на пороге? Коринфянин сомневается, что даже Морфей смог бы так поступить. В конце концов, с задачей позволить Питеру в безопасности переночевать он как-нибудь справится. Тот наверняка валится с ног и скоро отрубится — даже делать ничего не придётся. Коринфянин старается не задумываться, почему его так сильно беспокоит вероятность сделать что-нибудь не так. Питер заходит — так тихо, что Коринфянин едва замечает, — минут через пять, когда чайник почти вскипел. Одежда ему велика, и в висящей мешком футболке он кажется ещё меньше и уязвимее, чем прежде. То, как он съёживается, присаживаясь за стол, тоже не помогает. — Крепкий пьёшь? — спрашивает Коринфянин, вытаскивая две кружки. — Ага. И сахара две ложки. Закончив приготовления, он ставит перед Питером дымящуюся кружку, и тот жадно приникает к ней губами. Коринфянин отпивает из своей, присев на край столешницы, и окидывает Питера очередным внимательным взглядом — дрожать, к счастью, он вроде бы перестал. Но говорить не торопится, и Коринфянин решает не выпытывать. Такое драматичное появление, наверное, по правилам приличия заслуживает объяснения, но не то чтобы эти правила особенно его волновали. Питер опустошает кружку наполовину, почти не отрываясь, и вдруг говорит: — Кто-то из друзей отца видел меня в клубе и рассказал ему. Один из тех копов, может быть. Понятия не имею, — его руки снова начинают дрожать, и он ставит кружку обратно на стол. — Он… не мог знать, что я там работаю, но видел, что я ушёл с мужчиной. Отец… был вне себя. Ворвался ко мне в комнату, орал, что я позорю семью и чтобы я убирался из его дома. — Питер… — Я пытался его образумить, объяснить… Хотя что бы я объяснил, если ему сказали правду. Я сказал, что моя ориентация не может никого позорить, и он… посмотрел на меня таким взглядом, что боли от удара я уже почти не почувствовал, — он передёргивается и обхватывает себя за плечи руками. — Питер, — Коринфянин наклоняется ближе к нему. — Можешь не рассказывать, если не хочешь. — Я хотел хотя бы какие-то вещи взять, но он просто продолжал бить меня и кричать, и в итоге я просто выбежал на улицу. Просто хотел оказаться как можно дальше от него. Потом понял, что мне негде даже переночевать. Потратил последние деньги на ночной автобус сюда… — Я рад, что ты догадался пойти ко мне, — совершенно искренне заверяет его Коринфянин. Питер поднимает глаза, в которых боль, разочарование, отчаяние и прочие чувства постепенно сменяются лишь одним — усталостью. — Не то чтобы у меня было много вариантов. Хоть по бывшим не пришлось идти. — Я разложу тебе диван в гостиной, — Коринфянин поднимается и направляется к двери. Поколебавшись, добавляет: — Или, если хочешь… — Хочу, — Питер порывисто поднимается со стула, со скрипом отодвигая его. — Хочу лечь с тобой. Коринфянин не успевает отреагировать, прежде чем Питер сокращает расстояние между ними, обнимает его за шею и впивается в губы отчаянным поцелуем. Коринфянин прижимает его к себе и осторожно отвечает, помня про рассечённую губу, но сам Питер как будто забывает про неё — целует всё глубже и настойчивее, прихватывает зубами нижнюю губу, до боли оттягивает волосы на затылке, одной рукой скользит к ремню на брюках… Коринфянин перехватывает его запястье, мягко удерживая, и отстраняет от себя, не отпуская. Питер с тихим рычанием пытается снова поцеловать его, но Коринфянин не даёт, удерживая за плечо. После нескольких бесплодных секунд борьбы Питер сдаётся и беспомощно прожигает его взглядом. — Пожалуйста. — Нет. — Блять, Кори, пожалуйста, — его губы едва заметно дрожат. Коринфянин смотрит на них и едва удерживается от желания поддаться и поцеловать их, но синева на скуле надёжно останавливает. Что бы мальчик ни говорил, сейчас ему это не нужно. Питер делает ещё один рывок. Снова проваливается, напрягает мышцы для следующей попытки, а потом резко обмякает в руках Коринфянина. По щекам начинают течь слёзы, и он быстро опускает голову, но вздрогнувшие плечи скрыть не может. Коринфянин подхватывает его на руки, позволяя спрятать лицо у себя на плече, и несёт в сторону спальни — тот почти ничего не весит. Питер всхлипывает, накрепко вцепляется в него и не шевелится, пока Коринфянин опускается на кровать и устраивается полулёжа, прислонившись к спинке. Питер оказывается у него на коленях и окончательно разбивается на части — наваливается всем телом и, не сдерживаясь, рыдает ему в плечо. Коринфянин прижимает его к себе чуть крепче и склоняет голову набок, касаясь щекой чужих волос. — Когда успокоишься, постарайся заснуть, — шепчет он и получает в ответ слабый кивок. Но пусть даже он сможет, как после такого дня его встретит Царство Снов? Питер через какое-то время успокаивается достаточно, чтобы перестать цепляться мёртвой хваткой за чужие плечи, и обессиленно сползает на подушки. Коринфянин бесшумно поднимается, чтобы забрать со стола забытую книгу, а когда возвращается, Питер уже дышит ровно и глубоко. Вздохнув, он снова устраивается на кровати рядом и продолжает читать в тусклом свете фонаря из окна. Мысли, впрочем, быстро перестают концентрироваться на книге — он ловит себя на том, что по несколько раз перечитывает каждое предложение, силясь уловить смысл. Когда читать становится совсем невозможно, раздражённо переводит взгляд в потолок. Морфей никогда не причинял ему физической боли. Даже не кричал. Ему, конечно, сполна удавалось обходиться нотациями, и разочарованными взглядами, и недовольными покачиваниями головы, и всё же… Когда-то даже этого хватало, чтобы Коринфянин невольно вздрагивал и на ближайшие пять минут переполнялся желанием исправиться. Он видит синяк на скуле Питера, даже не опуская взгляд. Насколько сильно люди ощущают прямой удар по лицу? Удар, нанесённый родственником, который настолько оскорблён самим фактом твоего существования, что, кажется, готов своими руками его прекратить? Что бы сделал с ним Морфей, если бы прямо сейчас, в эту секунду каким-то образом освободился? Наверное, что-нибудь похуже, думает Коринфянин, невольно передёргиваясь, и почти чувствует запоздалое сожаление, что позволил ему остаться в заточении. И всё-таки он не может представить себе Морфея, наносящего ему удар за ударом и выкрикивающего обвинения. Для такого как минимум нужна ярость. Нужны эмоции, которые тот так упорно отрицает. Коринфянин опускает взгляд, разглядывая спящего Питера, и сейчас, в темноте и тишине, наконец решается задать себе вопрос, во что он ввязался. Мальчик не может жить у него дольше нескольких дней, но и выгонять его обратно к отцу рука не поднимется. Из-за случайного совпадения или хорошего секса, но ему стало не всё равно. По крайней мере, в отношении одного отдельного взятого человека. Наверное, он сможет без особых проблем достать какую-нибудь квартиру так же, как достал этот дом — манипуляциями, флиртом и скромным мошенничеством. А дальше? Даже без аспекта совместной жизни Коринфянин не готов связываться с человеком на долгий срок — просто не предполагал, что такое вообще может случиться. Исчезнуть? Тоже нетрудно, но что-то внутри восстаёт против. На минуту он задумывается, сколько времени бы ушло найти отца Питера и разделаться с ним. Дел-то — осторожно выяснить адрес и наведаться под покровом ночи. Хватит и дня. Вот бы с Морфеем всё было так же просто. Питер во сне дёргается, резко переворачиваясь на спину, и сжимает край одеяла. Коринфянин смотрит, как его лоб покрывается капельками пота, а тело пробивает дрожь. Он двигается ближе и опускает ладонь Питеру на плечо, но тот, не просыпаясь, моментально выворачивается из-под его руки с негромким жалобным стоном. Коринфянин безмолвно наблюдает ещё пару секунд, надеясь, что он проснётся. Но Питер не открывает глаз, и Коринфянин наконец решается — делает глубокий вдох и переносится в Царство Снов. Его встречает знакомый, пронизывающий до костей холод, как будто ставший только сильнее за годы, что он здесь не был. Коринфянин стискивает зубы и обхватывает себя руками, пытаясь хоть немного согреться. Не давая себе отвлекаться, быстрым шагом отправляется на поиски нужного сна, но не может не оглядеться в немом изумлении — он никогда не видел это место в таком запустении. — Знаешь, я надеялся, что без тебя тут станет потеплее, — цедит он в пустоту сквозь зубы и ускоряет шаг. Холод чуть отступает, когда он находит сон Питера и погружается в него, но сцена, разворачивающаяся внутри, сводит облегчение на нет. Наверное, нет ничего удивительного в том, что подсознание Питера заново проигрывает разговор с отцом, но Коринфянин всё равно вздрагивает от гулкого крика, сотрясающего пространство. — Родж сказал правду?! — кричит, брызгая слюной, невысокий коренастый старик, и Питер в ужасе жмётся в угол. — Мой сын чёртов педик? — Отец, послушай меня, — умоляющим тоном начинает Питер, но тот наступает на него, красный от гнева. — Я знал, что нельзя привозить тебя в Лондон! Знал, что ты слабовольная тряпка и обязательно влипнешь в какое-нибудь дерьмо при первой возможности! Я привёз тебя учиться, а не позорить семью! — Отец, — Питер, дрожа, выпрямляется, и в зелёных глазах мелькает что-то похожее на гордость. — Я не сделал ничего позорного. То, что я гей, — не грех. Мне жаль, что я скрывал это от тебя, но… Старик замахивается на него, и Коринфянин реагирует инстинктивно — в мгновение ока оказывается рядом и перехватывает занесённую руку. На него в замешательстве уставляются две пары глаз. — К-Кори? — в голосе Питера облегчение пополам с непониманием. — Кори, что ты здесь… — Ты ещё откуда взялся! — кричит ему в лицо старик. — Это с тобой видели моего мальчика? Ты живым от меня не уйдёшь, совратитель, пидорас, чёртов… — Тоже рад с вами познакомиться, — небрежно отзывается Коринфянин и одним движением сворачивает ему шею. Наконец-то становится тихо, и Питер в шоке таращится на него из своего угла. — Кори, ты… Господи, что здесь… — Сон теперь должен стать поприятнее, — кивает ему Коринфянин, и в подтверждение его слов комната начинает уплывать из-под ног, сменяясь другой картинкой. Коринфянин успевает повернуть голову к окну и увидеть табличку на доме напротив — Комптон-стрит, 22. В следующую секунду декорации сна окончательно сменяются: вокруг расстилается просторный луг, над головой светит мягкое вечернее солнце, и Питер, повернувшись спиной к нему, радостно машет кому-то вдалеке у изгороди и пускается навстречу бегом. Коринфянин, проводив его взглядом, рывком возвращается в реальный мир. Глаза не сразу вновь привыкают к темноте, но он слышит, что дыхание Питера снова выровнялось. Коринфянин облегчённо выдыхает — не в последнюю очередь потому, что тело больше не сковывает холодом — и в третий раз за вечер поднимает книгу, надеясь, что теперь удастся осилить хоть пару глав. Со всем остальным — разберутся утром. Комптон-стрит, рассеянно повторяет он про себя, на всякий случай нащупывает свободной рукой запястье Питера и ровный пульс на нём и погружается в чтение.* * *
Сложно притворяться, будто только что проснулся, когда на самом деле опустил голову на подушку едва ли две минуты назад. Но Коринфянин старается — притворно зевает, натягивает на себя повыше одеяло и, лениво потянувшись, поворачивается на бок лицом к Питеру. Тот выглядит по-настоящему заспанным и вроде бы не таким затравленным, как вчера. — Доброе утро, — нарочно хрипловато говорит ему Коринфянин, и Питер слабо улыбается. — Доброе, — он ёрзает, двигаясь ближе, и внимательно вглядывается в лицо Коринфянина. — Так ты даже на ночь их не снимаешь? Коринфянин рассеянно касается дужки очков — будто бы откровенно забыл, что они, как всегда, надёжно прячут его истинную сущность. Собственное легкомыслие ему не нравится. — Конечно. Экономлю на масках для сна. — Я начинаю сомневаться, что ты вообще спишь, — бормочет Питер, прижимаясь вплотную, и касается его губ своими в ленивом поцелуе. Коринфянин притворно хмурится, надеясь, что ничем не выдал себя на ровном месте. — Иногда получается так мало, что я тоже сомневаюсь. Питер усмехается и, вроде бы посчитав тему закрытой, перекатывается и сползает с кровати, направляясь в ванную. Через пару минут возвращается посвежевшим и, вместо того чтобы занять свободную половину кровати, забирается на Коринфянина сверху. Сжимает коленями бёдра, нависает на руках и целует снова, более настойчиво и продолжительно. — Теперь согласишься? Коринфянин кладёт ладонь ему на затылок, мягко перебирая пряди волос. Оценивает игривый огонёк в глазах, приподнятый уголок рта и собственную неожиданную эрекцию. — Теперь да, — сдаётся он и тянет Питера на себя, немедленно проникая ладонями под собственную футболку на чужом теле и жадно приникая губами к шее. После секса Питеру удаётся уболтать его принять вместе душ, что, естественно, превращается в ещё один раунд и чудом предотвращённый потоп. Коринфянин выгоняет его из ванной вперёд себя — чтобы не искушать судьбу и потому что очки напрочь забрызганы каплями воды. Питер всё ещё косится на них с явным интересом, но новых вопросов не задаёт: каким-то образом чувствует, что тема неудачная, а может, элемент загадочности его просто заводит. Коринфянин делает кофе и тосты на скорую руку, но Питер ведёт себя так, будто ему подали завтрак от шефа из трёх блюд, и только хихикает в ответ на удивлённо поднятые брови. Коринфянин растерянно принимает благодарный поцелуй и списывает всё на стрессовую реакцию. Питер немного успокаивается к концу завтрака и нервно барабанит пальцами по столу. — Мне надо вернуться, — косится на него, явно ожидая возражений, но Коринфянин молчит и кивком призывает продолжать. — Вещи забрать. Я у тебя не буду на шее жить, ты не подумай, у меня есть кое-какие накопления с работы. И счёт мне на совершеннолетие открывали… Если он теперь не закроет, конечно, — недовольно дёргает плечами. — Короче, мне нужно несколько дней, я найду себе комнату на съём и перееду. Но с вещами не хочу тянуть. — Окей. — Ты не будешь меня отговаривать? — А есть смысл? — Нет, — Питер опускает голову и слабо улыбается. — Ты уже давно планировал переезд? — догадывается Коринфянин. — Поэтому и откладывал деньги? — Ага, не всю жизнь же сидеть с… М-м. В общем, да. Не думал, что это случится так резко и при таких обстоятельствах, но в целом я давно готовился. Ещё, наверное, даже до того, как мы приехали в Лондон… — А откуда вы приехали? Какой-нибудь маленький городок на севере? Или сельская местность? — Акцент выдаёт, да? — Ага, — и ещё твои сны. — Мои родители вообще родом из Ирландии, — улыбается Питер. — Я бывал там несколько раз в детстве, хоть и родился уже в Блэкбёрне. Каждый раз не понимал, почему не можем остаться. А в Лондон перебрались уже мы с отцом вдвоём, когда я закончил школу. Вопрос про мать повисает в воздухе невысказанным, но Питер не объясняет, и Коринфянин не спрашивает. Да и в любом случае два родителя — чуждая для него концепция. Он пытается представить второго Морфея и мысленно передёргивается. В Царстве Снов была Люсьен, но Коринфянин всегда смотрел на неё скорее как на вечно занятую дальнюю родственницу, чем хоть какую-то замену матери. Да и она не была в восторге от его общества… — Кори, — он поднимает взгляд: Питер нерешительно закусывает губу. — Ты уже и так много для меня сделал, но если я могу попросить… Сходишь со мной? Коринфянин даже не одёргивает себя, когда сразу же отвечает: — Хорошо. — Я не в том смысле, что я хочу, чтобы ты с кем-то дрался или помогал мне вещи таскать. Просто… мне нужна моральная поддержка. Коринфянин кивает и проглатывает замечание о том, что с моралью у него всё сложно. По человеческим меркам, по крайней мере. — Я вызову нам такси? Какой адрес? — Вообще, если ты не против, я бы прогулялся, — Питер подходит к окну, потягиваясь. За окном на удивление приветливо светит солнце. — Хочется немного голову проветрить. Тут не очень далеко идти, минут сорок, может быть. Коринфянин опускает на стол опустевшую кружку из-под кофе и пожимает плечами. — Пойдём, почему бы нет. Питер ловит его уже на пороге кухни — прижимается к спине, крепко обхватывая плечи, и утыкается лицом куда-то между лопаток. — Кори, ты когда-нибудь хотел пожить в деревне в Ирландии? — неразборчиво бормочет он. Коринфянин замирает на полушаге, разворачивается к нему лицом и обнимает за талию: Питер тут же прячет лицо у него на плече. — Не знаю. Не задумывался. Мне нравится Лондон. — Лондон не так уж и плох, — задумчиво вздыхает Питер. — А что? — А-а. Ничего, забей. Пойдём, пока я ещё полон решительности. На улице Питер, видимо, изо всех сил старается эту решительность не растерять — шагает так широко и быстро, что Коринфянину приходится немного прибавить темп. Он подхватывает мальчика за локоть, заставляя немного замедлиться, и Питер, сбавив шаг, натянуто ему улыбается. — Нервничаешь? — Да. — Если он снова попытается начать тебя бить… — Кори, я как-нибудь справлюсь. Честно. Расскажи лучше… Ты от своего тоже со скандалом съезжал? — Я? — Коринфянин моргает, застигнутый вопросом врасплох. — Нет, вообще-то. Я просто… сбежал. Питер присвистывает и улыбается теперь по-настоящему. — Ну ты даёшь. Он пытался тебя вернуть? — Ещё как, — усмехается Коринфянин. — И продолжал бы пытаться, если бы мог. Питер косится на него любопытным взглядом, но уточняющих вопросов не задаёт. Опирается наконец на руку Коринфянина и, кажется, идёт дальше уже чуть спокойнее. Примерно через полчаса Коринфянин начинает узнавать район — они и впрямь приближаются к Комптон-стрит. Питер снова напрягается и крепче вцепляется в его руку. — Почти пришли, — негромко объявляет он, и голос отдаётся эхом в узком безлюдном переулке. Таком ли уж безлюдном? Коринфянин вдруг слышит за спиной звук захлопнувшейся двери и несколько голосов. Чувствует неладное за секунду до того, как в спину раздаётся удивлённое: — Питер? Они медленно оборачиваются. Коринфянин краем глаза замечает, что мальчик сильно бледнеет. С другого конца переулка, от какого-то небольшого магазинчика к ним приближаются трое мужчин средних лет — один в потёртой кожанке, двое других в форме полицейских, но, как он машинально отмечает, без видимого оружия. Коринфянин прищуривается, напрягает память — неужели те самые из клуба? Он не запомнил лица, но недоброжелательные взгляды, устремлённые на Питера, почти не оставляют сомнений. — Питер, — щурится один из полицейских, подходя ещё на шаг ближе. — И впрямь ты. — Здрасте, дядя Роджер, — отзывается тот, до боли вцепившись в руку Коринфянина. — Куда это ты собрался? Неужели старина Билл после вчерашнего всё ещё пускает тебя на порог? — Так это ты рассказал ему? — глухим голосом спрашивает Питер, и Коринфянин немного восхищается тем, что мальчику удаётся не сорваться на крик. — А что, я где-то наврал? — Роджер сплёвывает себе под ноги. — Ты прямо сейчас держишься за ручки со своим, — оценивающий взгляд скользит по Коринфянину, — этим, будешь мне рассказывать, что ты не педик? — Кори, пойдём, — сквозь стиснутые зубы говорит Питер и отворачивается от компании, но Роджер в три широких шага оказывается рядом и бесцеремонно хватает их обоих за плечи. — Ты не ответил, куда вы, блять, собрались! Если ты думаешь, что я позволю тебе заявиться на порог к Биллу со своим хахалем и тыкать ему в лицо своим… Коринфянин видит его уже сжатый кулак, раскрасневшееся от гнева лицо и застывших наготове двоих других и реагирует инстинктивно — первым бьёт с размаха в челюсть. Питер вскрикивает, а Роджер, захлебнувшись собственной фразой, опрокидывается на спину, держась за перекошенное лицо. — Да ты охуел, что ли? — на него с рёвом бросается мужик в кожанке. Коринфянин, вовремя успев заметить блеснувшее в руке лезвие, блокирует руку с ножом, но и соперник уходит от его выпада и набрасывается всем телом, повалив на землю. — Кори! — где-то над головой кричит в ужасе Питер, но времени отвлекаться на него нет — Роджер встаёт с земли, и третий противник тоже приближается. Собравшись с силами, он сбрасывает нападающего с себя, коленом вжимает его руку в асфальт, вырывая нож, и не без наслаждения всаживает его в плечо. По переулку немедленно разносится вой боли, и Коринфянин с усмешкой откидывает голову, косясь на застывших от неожиданности двух других противников. Он замахивается ножом снова. Его руку перехватывают. — Кори, стой! — он действительно едва успевает остановиться, осознав, что перед ним Питер. — Что ты творишь?! Нам надо уходить! Коринфянин аккуратным движением отодвигает его в сторону, чтобы подняться на ноги и пнуть в живот пытающегося атаковать Роджера. Тот снова заваливается на асфальт и тихо скулит. — Кори! — на этот раз Питер с силой трясёт его за плечи. — Да прекрати же! Коринфянин недоумённо моргает, поворачиваясь к нему. На лице Питера читается… страх. Не перед этой компанией. Перед ним. Коринфянин отступает на шаг, хмурясь. — Почему? — искренне спрашивает он. Они это заслужили. Они бы сами сделали что похуже при первой же возможности. Они бы… Третий соперник наконец выходит из ступора и замахивается — на Питера. Коринфянин без особого труда блокирует его удар, впечатывает в стену и небрежным взмахом ножа оставляет порез на пол-лица. Кирпичную стену хаотичным узором покрывают брызги красного. От крика немного звенит в ушах. — Кори! Да ради всего святого, я же их не убиваю. Крови и шуму много, а толка… Он оборачивается к Питеру — тот неверяще качает головой, отступая от него. — Ладно, ладно, — Коринфянин отбрасывает нож и примирительно поднимает руки. — Как скажешь. Пойдём. Питер сжимает губы в тонкую полоску, отступая ещё на пару шагов. — Кто ты такой? — дрожащим голосом спрашивает он. — Питер, я… Ох, да успокойся же, — Коринфянин шагает к нему, но тот резко вскидывает руку. — Нет! Не подходи! — Питер… — Я сказал — не подходи, — Питер начинает медленно отходить, не спуская с него глаз. — Стой там. Не иди за мной. — Питер, послушай… — Не иди за мной, — повторяет тот. — Пожалуйста, — ещё на секунду ловит его взгляд, прежде чем развернуться и бегом пуститься прочь. Коринфянин бросается следом, но кто-то из троицы, успевший подняться на ноги, удачно пинает его по голени и валит на асфальт. Коринфянин смотрит на нависающее над ним перекошенное яростью лицо и думает только о том, что единственный сдерживавший его фактор только что скрылся в неизвестном направлении. Не стоило им его задерживать. Соперник не успевает даже охнуть за несколько мгновений, которые требуются Коринфянину, чтобы скинуть его с себя и приложить затылком об асфальт. Усмехнувшись, на этот раз он безошибочно направляет нож прямо в глаз. Второй и третий, ещё не успев понять, что произошло, кидаются на него с разных сторон. Коринфянин отталкивает одного, чтобы не путался под ногами, а второму перерезает горло уже собственным ножом. Ловит тело до того, как оно успевает упасть, и вырезает глаза за считанные секунды, даже не собираясь их есть — исключительно для морального удовлетворения. Последний с воплем кидается прочь. Коринфянин молниеносно догоняет его, валит на землю, упирается коленом в горло и, не давая опомниться, наносит размеренные удары ножом в грудь. На третий тело перестаёт дёргаться. Коринфянин оглядывается по сторонам: удивительно, что в разгар дня сюда ещё не сбежалась толпа. Он прищуривается в направлении, куда убежал Питер — конечно же, тот давно пропал из виду. Не стоило им его задерживать. Не иди за мной. Страх во взгляде. Я создал тебя, чтобы ты сеял в них страх, Коринфянин. Они это заслужили. Не стоило. Твои поступки недостойны. Кто ты такой. Не иди за мной. Не иди… Из горла рвётся крик, но он чудом удерживается, чтобы тут и правда не собрался весь район: только глухо рычит и, упав на колени, раз за разом впечатывает кулак в асфальт. Костяшки быстро покрываются кровью — своей и чужой вперемешку — но он продолжает исступлённо наносить удары, пока рука не отказывается слушаться. Рвано дыша, он упирается ладонями перед собой. Пытается собраться с силами, чтобы встать, и борется с желанием сорвать с себя очки — красные пятна на собственных руках и вокруг никак не желают сфокусироваться и перестать двоиться. Комптон-стрит, стучит в голове посреди прочего хаоса. Мальчик может говорить что угодно, но реальная опасность угрожает ему не от него. Коринфянин поднимается на ноги, делает глубокий вдох, обещая себе прибегать к насилию только при крайней необходимости, и наконец бросается бегом. Комптон-стрит.* * *
Десять минут спустя, чуть не выбрав неверный поворот на перекрёстке, он находит Комптон-стрит и без передышки несётся дальше вдоль однообразных невысоких домов. Как он узнает нужный? Раздражённо выдыхает сквозь стиснутые зубы и немного замедляется. Улица оказывается в тихом районе, и под пригревающим солнцем выглядит приветливо. Почти идиллично. Играющие чуть поодаль дети, дружелюбно переговаривающиеся соседи на крыльце ближайшего дома, цветы, буйно разросшиеся на чьём-то подоконнике. Коринфянина схватывает почти такой же холод, как в Царстве Снов. Инстинкты кричат, что что-то не так, а многолетний опыт напоминает, что любая идиллия мимолётна. Коринфянин беспорядочно шарит взглядом по фасадам и вдруг видит приоткрытую дверь через несколько домов от себя. Преодолевает расстояние бегом и резко разворачивается к противоположной стороне улицы. Вот она, табличка из сна Питера — как и должна быть, на уровне второго этажа. Комптон-стрит, 22. Коринфянин влетает в открытую дверь, проигнорировав чьи-то удивлённые возгласы. И застывает, едва не споткнувшись — обо что?... Питер лежит ровно у его ног — на спине, глаза закрыты, одна рука вывернута под неестественным углом. Он видит тёмное пятно, расплывающееся из-под затылка, и даже не хочет наклоняться и проверять. Почувствовав на себе взгляд, поднимает голову. На лестнице, у подножия которой лежит Питер, сидит старик, держась руками за голову и мерно раскачиваясь вперёд-назад. Коринфянин инстинктивно тянется к ножу, но рука опускается, когда он понимает, что старик не двигается с места и даже смотрит будто сквозь него. — Мой мальчик… — шепчет он в пустоту. — Мой мальчик, я не хотел… Я не видел, что за тобой ступеньки… Коринфянин ругается сквозь зубы, кидаясь вглубь дома. Ему везёт — в первой же комнате на столе обнаруживается телефон, и он трясущимися пальцами набирает номер скорой. Отрывисто диктует адрес и характер травмы, с грохотом бросает трубку до того, как его попросят представиться, и возвращается обратно к двери. Старик продолжает бормотать что-то в том же духе и, кажется, беззвучно плачет, но Коринфянин, не обращая на него внимания, опускается на колени перед Питером. Лужа крови возле головы выглядит слишком большой. Он бережно откидывает пряди волос со лба мальчика. Хочется прикончить старика одним ударом. Хочется потрясти его и заорать, чтобы не сидел в ступоре, а помогал сыну, иначе толку быть доктором. Хочется, чтобы здесь был Морфей и знал, что делать, но Морфей сказал бы с чувством собственного превосходства, что они не могут вмешиваться в естественный ход вещей. Не вмешиваться у Коринфянина всегда получалось плохо. Он ещё секунду собирается с силами, а потом рывком переносится в Царство Снов. Привычный холод на месте, но он едва его замечает. Перед ним снова поле в закатных лучах и деревушка вдалеке, а в воздухе разносится смех. Он не сразу понимает, что смеётся Питер. В изумлении поворачивается — тот стоит чуть поодаль, склонившись к женщине в возрасте с такими же тёмными волосами и зелёными глазами, как у него. Женщина ласково треплет его по щеке и медленно тает в пропахшем травами летнем воздухе. Питер машет ей рукой и, всё ещё широко улыбаясь, оборачивается. — Кори?... Коринфянин нерешительно приближается. В памяти ещё свежо выражение страха на его лице. — Кори! — в радостном изумлении кричит Питер и с разбега кидается ему на шею — Коринфянин едва успевает среагировать и поймать в объятия. Питер смеётся и целует его в щёку. — Ты всё-таки добрался до нас! Как тебе Ирландия? Коринфянин обводит взглядом чуть скрытые дымкой горы на горизонте, буйные краски заката, россыпь цветов под ногами, сияющие счастьем глаза Питера и честно отвечает: — Здесь очень красиво. — Правда ведь здорово, да? — Питер, — Коринфянин крепче прижимает его к себе. Немного колеблется, но всё же, почти ненавидя себя, шепчет ему на ухо: — Ты ведь знаешь, что это сон? Питер немного отстраняется, чтобы встретить его взгляд. И улыбается снова — так печально, что другого ответа не нужно. — Ага. Один из лучших снов за всю мою жизнь, наверное. Краски вокруг немного тускнеют, а далеко под ногами, будто под мутным стеклом, виднеется лестница, тело у её подножья и безутешный старик на ступеньках. — Отец не хотел, правда, — вздыхает Питер. — Он даже был поспокойнее, чем когда я ушёл. Не кричал, просто шёл по пятам и… ворчал. Что я извращенец, и плохо кончу, и всё такое. Я молча собрал вещи и уже уходил, когда он сказал вслед, что я наверняка связался с каким-то богатеньким выродком, для которого я — одноразовое развлечение, и… — Можешь не говорить, — шепчет Коринфянин, сжимая его руку, но Питер упрямо качает головой. — Я не выдержал, развернулся и заорал, что он ничего обо мне не знает. Он распалился в ответ и… толкнул меня. Он не видел, что за мной нет перил… — Я вызвал тебе скорую. Питер скептически прищуривается на собственное тело далеко внизу. — Я так на врача и не доучился, но честно? Думаю, мне пиздец. Он садится прямо на траву и откидывает голову, подставляя лицо закатным лучам. Коринфянин опускается рядом, положив руку ему на плечо. — Ты очень… спокойно относишься к своей смерти. — Это до меня не дошло просто. Кажется, и не дойдёт уже, — он передёргивается. — Мне жаль. Питер, я… — Коринфянин сжимает свободную руку в кулак и заставляет себя договорить: — Я не должен был в том переулке отвлекаться и отпускать тебя одного. Питер переводит на него задумчивый взгляд. — Наверное, не должен был. Но знаешь, для случайной интрижки ты… довольно много для меня сделал. — Нихуя я не сделал, — сквозь зубы цедит Коринфянин. — Хорошего, во всяком случае, — он раздражённо вырывает из земли с корнем несколько травинок. Разжимает кулак и отворачивается, удивлённый собственной злостью. — Кори, — Питер двигается ближе и закидывает руки ему на шею сзади. Коринфянин дёргается, но оттолкнуть не решается, — предоставь об этом судить мне. — Я убил тех троих в переулке, — Коринфянин разворачивается к нему, перехватывая запястье. — Как только ты скрылся из виду. Питер ошеломлённо открывает рот, но не отстраняется, и Коринфянин злится на него за это. — А-а, пошло оно. Всё равно ты уже никому не расскажешь. Моё настоящее имя — Коринфянин. Я не человек. Я родом из этого мира, где мы сейчас. Питер продолжает на него таращиться, едва моргая, и выглядит до невозможности потерянным, и вся злость вдруг куда-то улетучивается. Коринфянин осторожно выпутывается из его рук, отпускает запястье и откидывается назад, чувствуя себя ужасно уставшим. — Питер, я ночной кошмар. Буквально. Я убил тех людей. И тебя убил бы ещё в первую ночь, если бы… — Если бы я не сболтнул про проблемы с отцом? — заканчивает Питер. Разглядывает его широко распахнутыми глазами ещё несколько секунд и наконец откидывается на спину, уставившись в небо. — Вау. Охуеть. Не то, чего я ожидал. — Ты мне не веришь? — хмурится Коринфянин, чуть подаваясь вперёд. Питер только пожимает плечами. — Я уже не в той ситуации, чтобы чему-то не верить. И хватит ждать от меня бурного шока, заебал. Коринфянин неожиданно для себя усмехается и двигается ближе, садясь у ног Питера так, чтобы видеть его лицо. — Хорошо, не буду. — И кто же отец у ночных кошмаров? — Питер скашивает на него взгляд. — Ктулху? — Хуже. Морфей, — отвечает Коринфянин, и Питер приподнимается на локтях, чтобы смерить его неверящим взглядом. — Честное слово. Он вроде… воплощения всего человеческого бессознательного. Он создал мир снов и управляет здесь всем, — Коринфянин на секунду запинается. — Управлял. — Управлял?! — Это длинная история, — морщится он. — И даже не целиком случившаяся по моей вине. Питер долго молчит, щурясь в небо, и наконец очень тихо говорит: — Ебануться. Я сейчас узнал о мире больше, чем за всю жизнь до этого. И даже не поживу с этим знанием, — он резко поднимает взгляд. — Как долго я ещё буду здесь? Коринфянин опускает голову. — Не очень долго. — Да, мог бы и сам догадаться, — кивает Питер и, отвернувшись, вытирает рукавом нос. Коринфянин двигается ещё ближе, протягивая руку, и Питер, секунду поколебавшись, вцепляется в неё и садится ровнее, прижавшись плечом к плечу. — Знаешь, я не сомневаюсь, что этот твой Морфей знатный мудак, — бормочет он себе под нос, — но по крайней мере, он тебя не столкнул с лестницы, — давится то ли смешком, то ли слезами. — Был бы здесь — столкнул бы, — заверяет его Коринфянин. — А потом отнёс бы наверх и ещё раз столкнул. — Почему-то мне кажется, что в твоём случае это было бы за дело. — Возможно. Рука Питера подрагивает в его собственной, и Коринфянин, подняв взгляд, видит, что мальчик начинает медленно растворяться в воздухе. Тот, ахнув, вцепляется в его плечи. — Кори! — Мне жаль, — хрипло говорит он, сжимая Питера в объятиях. Тело под его ладонями становится зыбким, в любую секунду готовым обратиться в дым. — Ты заслужил перед смертью компанию получше. Питер, дрожащими, пропадающими из виду пальцами касается его лица. Мягко проводит по щеке и останавливается на дужке очков. Коринфянин замирает в ожидании, что он сейчас их снимет, — от одной мысли становится не по себе, но он не остановит мальчика. Не сейчас. Питер несколько долгих мгновений сжимает дужку в пальцах и наконец, улыбнувшись полупрозрачными губами, опускает ладонь обратно на щёку. — Знаешь, Кори, — шепчет он, пока из стремительно теряющих яркость зелёных глаз текут слёзы, — в моей жизни хватало кошмаров. Но ты был чем угодно, только не одним из них. Коринфянин подаётся вперёд, и их губы на мгновение соприкасаются, прежде чем Питер окончательно растворяется в воздухе. Поле, деревня и горы вдалеке пропадают следом с ослепительной вспышкой. Когда Коринфянин открывает глаза, он стоит на коленях у подножия лестницы рядом с телом Питера. По ушам бьют сирены за окном и чужие задушенные рыдания. Зелёные глаза, в физическом мире никуда не пропавшие, безжизненно смотрят в потолок.* * *
Коринфянин наблюдает за похоронами издалека. Не хочется тратить силы на легенду, кто он такой, не хочется стоять рядом с согбенной фигурой отца мальчика, совсем не хочется вблизи смотреть на гроб, опускающийся в землю. Когда вдалеке доносится отзвук первого кома земли, упавшего на крышку, он отворачивается. Морфей был прав. Нельзя привязываться. Нельзя тонуть в эмоциях. Нельзя гоняться за миром, который тебе не принадлежит. Откуда внутри до сих пор столько горечи? Всего лишь один человек, которому хватило глупости не разглядеть в нём монстра. Коринфянин скоро его отпустит. Забудет без следа. Но сегодня и только сегодня — Морфей был прав. Коринфянин бросает последний взгляд через плечо и шагает прочь. Всего лишь человек. Каждую годовщину смерти Питера на его могиле появляются полевые цветы.