Ты уходишь

Ты уходишь в белом платье, В алых пятнах полночь. Белый ангел, я – распятье, Полно, память, полно. Ты уйдешь, но станешь жаждой, мук запретных болью. Алый сок любви однажды станет черной кровью… Агата Кристи, «Ты уходишь» В группе все знают. Знает Хакимов. И все остальные, она уверена, тоже. Они не обсуждают это. Какой смысл. Концерт давно закончился. В клубе темно, пусто и гулко, как и бывает всегда после любого праздника. Пахнет сгоревшими фейерверками. Дэвид Митчелл писал, что это запах ненависти. В воздухе висит чуть заметная пелена дыма. Что они еще тут делают? Кажется, даже техники уже ушли. Она видела их, как те похлопывали по плечам друг друга возле служебного входа. Станислава подбирает сумку и тоже направляется в его сторону. В дверях она сталкивается со Снейком. - Глеб там хочет поговорить с тобой. Дима прячет глаза. - Глеб? Со мной?.. Но он уже проскальзывает мимо. Стася входит в гримерку. - Я тут. Что ты хотел?.. Его фигура маячит в глубине комнаты. Он сидит на диване, опустив голову. Колени широко расставлены. На них покоятся острые локти рук. Пальцы нервно сцеплены между ними. В этой позе больше тоски и отчаяния, чем во всех его композициях. Свет почему-то приглушен. Обычно в таких помещениях он всегда режет глаза наравне с зеркалами на стенах. Глеб пьян? Его давно уже не видели нетрезвым. Перед ним бурый продолговатый ящик с аппаратурой. Откуда тот только взялся здесь? Людям далеким от музыки они кажутся похожими на массивные корабельные сундуки. Сверху блестит стекло бутылки «Джека Дэниэлса» и барный стакан. Тут подаются такие за стойкой, со дном, словно вмерзшим в лед. Самойлов поднимает глаза. Видит ее. Напряженно моргает. - Стася. Я… На диване лежит что-то темное. Она вглядывается. Это его смятый, брошенный как попало пиджак. Глеб досадливо дергает головой, словно осознав невозможность что-то высказать. Вдыхает носом. Невротично отдергивает рукава до локтя. Запястья без привычных браслетов кажутся совсем худыми. Он берет с поверхности бутылку. Наклоняет над стаканом. Стекло легонько звякает о край. Но она пуста. Внутри ничего нет. Глеб встает. Он все еще отчаянно ищет слова. Его руки в напряжении машинально крутят горлышко. Пальцы скользят по окружности. Механическое действие, оторванное от своей сути. Ногти впиваются в бумагу этикетки. Он закусывает губы и стискивает ладонь. Опускает взгляд и смотрит на бутылку у себя в руках как на что-то странное, что не ожидал там увидеть. Вдруг он неожиданно размахивается и швыряет ее о стену. Стеклянный звон заполняет пространство. Стася вздрагивает, но не двигается. Годы гастрольной жизни с рокерами. Миллионы диких происшествий, посиделок до рассвета, километров в дороге. Это как-то своеобразно закаляет. Глеб продолжает стоять неподвижно. - Вы все… Все меня покидаете. Одному – вектора, концепция… Другому… Теперь вот – ты. Просто ищете повод. Он наклоняется и зачем-то поднимает с пола один осколок. Поворачивая, рассматривает его в руке. Подушечки пальцев надавливают на острые края. Стекло впивается в кожу. Выступают темные капли крови. Но он словно не видит их или не обращает внимания. В детстве море приносило на берег стекляшки. Они были гладкие, ровные, покатые. Их можно было держать на ладони. Прозрачная волна набегала на мелководье. Круглые черные камни под ней покачивались, когда смотришь туда. Пена оседала у ног. Может, именно это все ему мерещится сейчас в этот момент? Стася тянется к нему, но он досадливо, резко отдергивает руку. - Да к черту… к черту это все. Он перехватывает пальцами стекло, берясь поудобнее. И вдруг внезапно резко царапает им от локтя до кисти. Раз, другой, третий. Стася от испуга вскрикивает. - Что ты делаешь?.. Она резко бьет его по рукам. Осколок с легким стуком и звоном падает на пол. И закатывается куда-то. Ноги у Самойлова слабеют. Он опускается вниз, запрокидывает голову и закрывает лицо ладонями. По предплечьям тянутся свежие красные царапины. Капельки крови выступают на них. Но ничего важного не задето. Он бормочет немного невнятно. - Не уходи, прошу тебя, не уходи… И добавляет более отчетливо: - Вся «Матрица» только на тебе держится. Стася тихонько касается его плеча. - «Матрица» держится на тебе, Глеб. А все остальные – просто так, фон. Уйду я – не уйду… Есть я – нет меня. Кому это нужно? - Мне, – одними губами говорит Глеб. – Мне нужно.

***

Ночь. Снег летит прямо в лицо. Они стоят на ступеньках. Глеб в одном пиджаке, но, кажется, не чувствует холода. Он достает сигареты. Стася неожиданно просит одну. - Дай. Он протягивает пачку. Стася берет, прикуривает, затягивается. Крупные белые хлопья летят из черноты. Ветер задувает. Это не зима, а черт-те что. Месяца тревоги и мрака. Станислава на мгновение зажмуривается. И распахивает ресницы вновь. Мириады точек с вышины стремглав несутся на нее. Кружатся, сталкиваются. Как на какой-то картинке в детской книжке по астрономии. Они словно звезды. А ты летишь через Вселенную. Вот так. Космос глубокий, я – одинокий. Стася поворачивается к Глебу. - Извини меня… - Нет, это ты меня прости. Она смотрит на него своими крупными серыми глазами, немного непонимающе. - Простить?.. За что?

***

На следующий день Снейк пишет у себя на странице, что «Матрица» вовсе не ищет нового музыканта на бас и клавиши. Но это значит лишь только, что никто отныне в группе играть на них не будет.