Комары летом и то мешают меньше, ей богу.
Всю свою жизнь Муза ощущает чужие эмоции, со всех сторон до нее доносятся чьи-то радости и переживания. Девушка привыкла не обращать внимание на них, привыкла ограждаться, ведь давно уяснила — каждому страждущему не поможешь, только собственные чувства растеребишь и себе же испоганишь жизнь. Чужое состояние давно стало для нее фоном, словно сериал, оставленный включенным где-то в дальней комнате, — вроде что-то слышишь краем уха и при желании можешь сконцентрироваться и разобрать слова, но ни того, ни другого делать не желаешь, а потому живешь себе преспокойно.
А потом она слышит
его. То самое
«его», ярким курсивом, по всем правилам, даром что в сердечко не обведено.
Первый раз это произошло перед сном, в спальне. Муза уже клевала носом под монотонную песенку Терры, занятой священным ритуалом полива каждого из двух сотен растений, — и в один момент резко дернулась, мгновенно сбросив с себя дремоту, пытаясь остановить яростно колотящееся сердце.
Таких резких, мощных эмоций она не испытывала давно. Кто-то злился, и злился неистово; он был в гневе, и каждая его вспышка ненависти толстой иглой врезалась в череп Музы, раскалывая его, не давая сосредоточиться ни на чем другом. Она не могла сказать, сколько продлилась эта пытка: может, всю ночь, а, может, всего с полчаса. Тот человек уже давно успокоился, а она по-прежнему лежала, пытаясь отдышаться, прийти в себя, и встретила сигнал будильника лопнувшими капиллярами и мешками под глазами.
Ледяной душ не помог снять напряжение, не помог и любимый коктейль в кафетерии. Там она перекинулась парой слов с другими феями разума, предвкушая услышать их жалобы по поводу прошедшей отвратительной ночи, однако на ее проклятия неизвестному агрессивному индивиду все они недоуменно нахмурились, — они никого не ощущали и на сон не жаловались.
Ладно, не так уж это и странно: эмпаты по-разному чувствуют эмоции, к тому же, фея сильнее ощущает эмоции близкого ей человека. Вот только близкие Музы были здесь, рядом: в основном за соседней дверью, максимум — в соседнем крыле, в общежитии парней-фей. А те переживания шли откуда-то издали, ближе к лесу, где не находился никто, кроме, разве что, специалистов, но она практически никого там не знала.
Резкая вспышка ярости повторилась на следующий день и день за ним. Они были уже не такими мощными, как самая первая, разрушающая, а скорее как жужжащий под ухом настырный комар, периодически болезненно тебя кусающий. Но ничто не раздражает и не отвлекает так, как чужие яркие эмоции. Нечего терпеть комара, его надо прихлопнуть.
Во время очередного всплеска гнева девушка двинулась по ощущениям. Слышать эмоции практически то же самое, что звук, просто более сумбурно. Она догадывалась, откуда приблизительно доносится крик чужой боли, но ей пришлось поплутать по общежитию парней-специалистов, прежде чем понять, за какой точно дверью находится неуемный агрессор.
После нетерпеливого стука дверь ей открыл, кто бы мог подумать, принц Эраклионский собственной персоной. Они в удивлении, как в немом кино, уставились друг на друга: Муза пыталась приметить признаки злобы, а Скай не понимал, что подруга его девушки могла здесь забыть. Муза пока тоже этого не понимала.
— Что-то случилось? — испуганно спросил Скай, весь напрягшись, готовый по первой же команде броситься бежать. — Что-то с Блум? Со Стеллой?
Девушка проследила за крепкой рукой, схватившейся за меч на поясе. Меч длинный, начищенных до блеска, с обеих сторон заточенный, практически вылюбленный владельцем. Им защищаются, им атакуют, им убивают, — не то что хилой деревянной палкой. Хотела бы и она себе настоящее оружие, наконец стать полезной в бою, иметь возможность оберегать тех, кто дорог, а не только ранить их все больше и больше.
— Нет, просто… — ответ прервало громко пришедшее уведомление на чужой телефон, а за ним воспроизведение трэндового ролика из тиктока. Муза лично всего несколько минут назад скроллила тег с этой песней, пока кое-чья нестабильная психика не прервала ее.
Сосед Ская слушал музыку, не обращая ни на кого внимание. На него даже смотреть не стоило — Муза разом ощутила на себе пусть схлынувшую, но все еще отчаянную злобу. Однако на всякий случай все же глянула, и поразилась: Ривен выглядел ровно так же, как вчера, на прошлой тренировке или на вечеринке, — немного ленивый, но готовый подорваться в любую минуту, с кривой ухмылкой и ехидными, будто что-то ищущими глазами. Ни следа сумасшедшей бури и страстной агонии.
Но то внешне. Внутри сердце его разрывалось, ему было так больно, что на глазах Музы застывали чужие слёзы, которых их хозяин не мог себе позволить пролить. Ему было отчаянно горько, и пытаясь скрыть это от самого себя, он ярился все больше и больше, подгребая под этими чувствами не только себя, но и ее, и уже оба они чуть не тряслись, желая кричать, орать так долго, чтобы горло сорвало и стало хоть чуточку легче.
Ривен свои чувства прятать привык. Муза свои тоже. Но вот чужие — нет.
— Я зайду? — не отрывая взгляда от парня, уточнила фея, уже переходя порог, вынуждая Ская вжаться в проем.
— Эм, да, конечно. С тобой всё хорошо? Ты какая-то бледная.
Какое там хорошо. Ее разрывало от чужой ненависти, ей хотелось дать принцу прямо в его любопытную рожу, чтобы не лез больше со своим участливым взглядом. Музе не нужна его жалость.
Не Музе не нужна его жалость.
— Иди к Блум, — медленно пробормотала она, стараясь не выходить из себя. Нельзя срываться сейчас, у нее есть, на кого выплеснуть гнев. Но тормоза не работали, кулаки чесались, самоконтроль стремительно истощался, а специалист все не уходил, допытываясь.
— Она позвала? Что-то произошло? Что…
— Сам у нее и спроси! — не выдержав, крикнула Муза, ударяя по стене рядом с собой. На месте кулака осталась внушительных размеров вмятина; ну хоть не кровавое пятно от царственной физиономии.
Скай в полнейшем непонимании воззрился на нее, даже Ривен, присвистнув, оторвал взгляд от телефона. Хотел бросить что-то едкое, прокомментировать зарождающуюся ссору, глянул в ее наливающиеся аметистом глаза, — и разом все понял, и никаких смешинок больше не осталось, только отражение всего того вороха, жуткого урагана, что ощущала она сейчас. Ей хотелось воткнуться в наушники, спрятаться далеко-далеко, где ни одна эмоция ее не достигнет. Но проблему это не решит, с этим нужно разобраться, оторвать резко, как пластырь, — будет больно, Ривен будет ее проклинать и, возможно, даже расквасит ей лицо, но это будет стоить возвращения ее сна, ее ночей, спокойных от чужих перепадов настроения.
— Извини, — прошептала она, боясь хоть немного повысить голос, чтобы не сорваться, — просто иди к ней.
Скай недоуменно смотрел на нее, пытался найти ответ у друга, но тот отвернулся, скрывая перекошенное лицо.
Никакую маску не сносить вечно. Наэлектризованную напряжением спальню специалист вскоре покинул. Его не было секунду, он даже до конца коридора еще не дошел, а Ривен уже вскочил с места, бросая телефон за спину (даром что влетел он в подушку, а не в стену), и подлетел к ней.
— Тебе чё надо, валить не собираешься? — кулаки угрожающе сжались, намекая: если ответ не понравится, соскребать твои останки будут всей Алфеей.
— Собираюсь — когда ты прекратишь злиться.
— Я не злюсь! — зло вскинул он кулаки, ударяя по тому же месту, куда недавно угодила ладонь Музы. — Мне побоку, какая шваль тут ошивается, если она мне не мешает! А ты мне мешаешь!
— Это
ты мне мешаешь! — полная его ярости, придвинулась она, ударяя его в грудь, раз, другой, третий — для него практически безболезненно, для нее освобождающе.
— Ахуела? Ты сейчас у меня вообще-то. Съебись из этой комнаты и из моей головы, гребанная фея!
— Это
ты, — выделила она, — в
моей голове! С этой своей ненавистью! Постоянно! Задолбал!
Ривен блокировал ее удары и сам дал под дых, придавил к стене, поднимая за шею и не оставляя воздуха.
Он весь, от кончиков пят до самой верхней пряди, был полон неистовой ярости. Он сдерживал ее так долго, что сейчас готов был убить, лишь бы отпустило, лишь бы хоть ненадолго почувствовать облегчение.
А Муза задыхалась, хрипела. Из последних сил она схватилась за его руку, крепко сжимающую горло, и направила все свои умения, чтобы чужая агрессия, злость, боль ушли, испарились, пропали без следа. Она ненавидела чувствовать боль любимых и проносить ее через себя, даже если это облегчает их страдания, но этот парень ей никто, его боль для нее что надоедливая заноза. Вытягивать собой чужие эмоции трудно, кропотливо и очень рискованно — можно переборщить, вытянуть слишком много, оставив человека бездушной куклой. У нее никогда не получалось полностью избавлять, лишь купировать эмоции внутри самого человека. Но в этот раз, до краев полная эмоциями, придающих силу ее магии, она впервые активировала энергию в полную мощь.
Ривен истошно завопил, отпрянул и рухнул спиной на пол, держа обе руки на исступленно бьющемся сердце. Муза упала рядом с оглушающим криком, ударяясь лицом, пытаясь отдышаться: голова шла кругом, кислород долго не поступал и не прояснял мысли. Вскоре она поняла, что дело в Ривене — она потратила на него все силы, весь ураган своих и чужих эмоций, и даже пошевелиться не могла.
Долгое время комната наполнялась лишь натужными вздохами. Муза, все еще лицом в пол, скосила взгляд на непривычно мерно дышащего парня.
— Помогло?
Тот весь поморщился.
— Тебе больше всех надо других спасать? — вопросом на вопрос ответил он. Собственно, прямой ответ ей и не был нужен, она и так чувствовала, что какофония негативных эмоций по-прежнему клубится в нем, она все еще ярка́, но более хотя бы не искрит так неистово, готовая сжечь себя и всё попадающееся на пути. С этим можно не вскакивать по ночам.
— Я не спасаю. По крайней мере, не тебя. Я помогаю себе: твоя злость глушит мне другие чувства, мешает спать и оставляет странное ощущение. Мне фиолетово до твоих страданий, главное — будь добр, страдай молча.
Он невесело усмехнулся.
— Фиолетово. Угу. Я так и понял.
Она недоуменно повернула голову к нему, практически упираясь разбитым носом в чужую скулу. Этот парень что, сомневается, что ей побоку его страдания? Она бы сделала то же самое с любым другим человеком, мешающем ей. Вот только такого другого на всю Алфею не сыскать, только он ощущал так ярко, проживал каждый момент как личную трагедию. Да, ее занимало любопытство, но не отчего
он так разозлился и что с ним произошло, а отчего
вообще, в теории, можно так быстро, в один момент, загореться словно яростная спичка, при этом, не меняя выражения лица, спокойно продолжать посещать занятия. Это сугубо научный интерес феи разума, ничего более, ничего личного.
После затянувшейся неуютной паузы парень продолжил:
— Я про глаза, дура. Жуткие они у тебя становятся, линзы что ли прикупи.
— Магия перекроет линзы. И кто тут дурак лекции не слушал.
Она же не произнесла всего этого вслух, да? Музу посетило неприятное чувство, что ее видят полностью, читают словно раскрытую брошюру, каждую мысль крупными литерами с характерными завихрениями заглавной буквы.
Она начала теряться. Где они общаются: в реальности или в ее голове?
Но это невозможно. Попросту нереально. Специалисты не обладают волшебством, к тому же таким редким и сильным, как телепатия. Ей нужно обучаться годами, подолгу медитировать, на что ни времени, ни терпения не хватит одним индивидуумам, торчащим вечно на плацу с кинжалами в руках.
Ей хотелось спросить, вопрос еще не сформировался полностью, а в голове уже отпечаталось не то свое, не то стороннее «так всё на лице написано». Но нет. Не может такого быть. Она всегда была закрытым человеком, не отличала свои эмоции от чужих, потому старалась по возможности не иметь собственных, избегать их. Все начало меняться в Алфее, она на себе прочувствовала дружбу, а потом и любовь, она приоткрыла дверь в свою душу, но лишь на тонкую щелочку, через которую не может пробиться никто, даже профессиональные эмпаты.
Ривен резко подскочил с пола.
— Скай этажом ниже, скоро вернется. Теперь тебе точно пора валить.
Муза, позабыв об истощении, моральном и физическом, подорвалась и бросилась к двери, уже на выходе задумываясь, от чего так убегала, не застукает ведь принц их за чем-то неподобающим.
— Бывай, — бросила она, — и не злись так больше — я не смогу приходить каждый раз, как тебе хреново.
Но она приходила. Вспышки злости продолжались, хоть и сократились; Ривен орал, что вовсе он не в гневе, никаких чувств у него нет и не пошла бы она со своей головомойкой куда подальше. После первой полноценной вправки мозгов, когда она сосредоточенно, с новыми умениями избавлялась от ненависти, будто распутывая нить огромного клубка, злость больше не мешала ему нормально засыпать и показывать отличный результат на тренировках, и он присмирел. Вправлялись, конечно, больше эмоции, чем мозги, тех этому неуравновешенному и не заносили; при первом взгляде на него еще на первом курсе было ясно: пока остальные при рождении стояли в очереди за разумом, этот накурился и упал в соседний ряд к психам с расшатанной психикой.
Присмиреть-то он присмирел, но сам встреч не искал, и Музе во время его приступов самой приходилось с разошедшимся сердцем искать его — а в разгар экзаменов это отнюдь не просто, эмоции как сигналы машин на автотрассе раздаются со всех сторон, не можешь разобраться, откуда что исходит. Её так выбесило бегать по кампусу выискивать этого неуравновешенного, что она попросила Блум дать трубку Скаю.
— Только ничего не спрашивай, пожалуйста, просто поверь: ничего серьезного, мы не плетем тайных заговоров, мне просто нужно кое о чем его спросить.
Блум нехотя дала телефон, и Муза позвонила только в другой комнате, уверившись, что никто ее не подслушает — она не знала, как объяснять винкс, зачем ей понадобился номер Ривена. Скай тоже этого не понял, поначалу даже давать не хотел, но пару угроз намекнуть Блум, что ей подойдет кто-то получше, и он уже диктовал цифры.
Муза сразу же отправила:
Где ты?
И добавила вдогонку:
Только давай без этих твоих выебонов, у меня башка раскалывается тебя везде искать
Ответ пришел практически сразу:
пошла ты
И приписал:
вот лохушка даже в кафетерии не посмотрела. пизда алфее с такими защитницами
В самом кафетерии Ривена не оказалось, не мог ведь сучонок на месте усидеть, надо было ему поиздеваться. Но ничего, Муза ответит, и специалисту такой ответ ой как не понравится. Его злость ослабевает, но не проходит окончательно, и это означает только одно: надо разобраться с проблемой, этот гнев вызывающей, и тогда оба они вздохнут спокойно.
Парень, ясное дело, от психотерапии и «бабских разговоров» резко отказался, послав фею во все измерения разом. Помариновался еще с недельку, выслушивая от наставников замечания по сниженной концентрации, и не то чтобы согласился, но какие-никакие сессии у них начались. Понемногу, по чуть-чуть, то шаг вперед, то три назад, но он открывался, — а ведь Муза не думала, что есть человек еще более сложный и закрытый, чем она, и уж точно не ожидала она такого от главного заводилы вечеринок, короля пивных бутылок и шальных отношений. Если специалиста одолевала злость, когда его ругали на тренировках, когда ставили в пример Ская, когда приходило очередное сообщение от теперь-понятно-кого, Муза перенаправляла его энергию в любимые им боевые искусства, разбавляя спаррингами мозгоправство, как называл их разговоры Ривен («было бы что править», неизменно отвечала девушка).
Муза давно грезила силовыми тренировками, с мечом в руке она чувствовала себя увереннее, чем когда использовала эмпатию; ей нравилось контролировать тело, ведь это просто и понятно, оно не предаст тебя так, как чувства, не оставит разбитым, иссушенным последними эмоциями умирающего любимого человека.
От ударов — больно, но никогда не так, как от эмоций. Соображение до слащавости банальное, каждый из них бы сморщился, если б второй его озвучил, хотя у самих каждую тренировку в голове набатом гремит именно эта мысль. Они ударяют друг по другу и даже не замечают симметрии, не догадываются, что в краткий миг соприкосновения избитыми кулаками они словно отражения и продолжения друг друга с единым телом и душой. Они продолжают сражение, не осознавая, но ощущая это изменение. Ривен ударяет Музу по макушке и чувствует, как трещит его собственная голова; Муза бьет его по колену и чувствует, как ноет ее собственное, хотя по нему никто не попадал.
Они притворяются, что не замечают. Долго притворяются. Так долго, что это ощущение стало выходить за рамки тренировок и краткой секунды соприкосновения рук. Она начала чувствовать даже слабые отголоски его эмоций, сидя рядом в кафетерии, даже веселье от глупой шутки Ская и недовольство подгоревшей картошкой. И он тоже что-то чувствовал: Муза не знала, что, не спрашивать же, в самом деле, но он стал лучше понимать ее.
Незнание доводило ее, пришлось впервые за долгое время заглянуть в библиотеку прочитать про особенности эмпатии. Почему она чувствует другого человека? Почему иногда она будто сама этот другой человек? Будто смотришь фильм, видишь, как мечи ударяются друг о друга, слышишь их звон, и тут резко прилетает и тебе, хотя ты тут, дома, на уютном диване, а не в разгаре батальной сцены. Она же фея разума, фея эмоций, а не фея тактильных ощущений, что происходит?
После долгих часов поисков она как бывалый археолог выкапывает крохи информации. Изредка феи разума ощущают кого-то, как себя, когда откликаются на родственную душу, переплетая и связывая судьбы. Это должен быть близкий человек, но у нее нет ничего похожего ни с Террой, ни с Блум, ни с Айшей, ни тем более с Сэмом. И уж конечно ни с каким специалистом. Нужно искать дальше. Или разбираться самой.
Однажды, после психологических сессий и силовой тренировки, когда Ривен сидел напротив, прислонившись к дереву, и втыкал в телефон, пытаясь не злиться на написанное, Муза внимательно на него смотрела. Если нужно выбрать одно чувство, которое он в ней вызывает, то это, определенно, раздражение. Он ее бесил — и не легонько нервировал, как Блум со своим желанием всё знать и чтобы знания ей давали незамедлительно, а натурально выводил из себя. Она искренне радовалась, когда заезжала ему палкой или мечом по нахальной роже.
От многочисленных ударов эта самая рожа страшнее не стала. Муза всматривалась в его лицо: точеный профиль, светло-изумрудные, будто прозрачные глаза, ярко горящие хитринкой, длинные ресницы, куда длиннее, чем у нее, мягкие волны волос и фирменная полуулыбка-полуухмылка. Он харизматичен, он крут, от него течет половина девушек потока, и Муза, положа руку на сердце, может их понять — от Ривена кружит голову, до него дотронешься — с ожогом месяц проходишь.
— Так пристально смотришь. Втюрилась? — усмехнулся Ривен, не отрываясь от телефона.
— Если бы, — на автомате ответила Муза, все еще погруженная в размышления.
— «Если бы»? Что, феечка, хочешь стать моей девушкой?
Однако, не убирая той же руки с сердца, Муза понимает, что он ее не привлекает. Было бы логично, как по шаблонному сценарию, если б он ей понравился, если бы за время более близкого знакомства она как девчонка влюбилась бы в бэд-боя, который открывается только перед ней. Вот только жизнь, кто бы мог подумать, так себе фильмец, и сценарий у них если и был, то писал его никак не Спаркс.
Она смотрела на него, такого привлекательного, будто с горящей неоном табличкой «влюбись в меня», и все равно не чувствовала той гаммы чувств, что питала к Сэму, и толики той нежной любви. И это сбивало с толку больше всего. Если бы она вдруг влюбилась в Ривена — хреново, конечно, но это хотя бы всё прояснило. А пока вопросов остается намного больше, чем ответов.
— Кто бы в здравом уме этого захотел, — скривила она лицо. — Но это бы всё объяснило, — все-таки решилась добавить она.
— Объяснило что?
Он спрашивает, хотя знает.
Я знаю, что он знает, и он знает, что я знаю, что он… какая же запутанная между ними связь, чем бы она ни была. Какая тут любовь, когда собирается огромная гора из взаимопонимания всего, кроме того, что именно, черт подери, происходит.
Ладно. Муза скажет, Муза сильная. Вернее, она уже устала разбираться в одиночку — авось вдвоем они до чего и дойдут.
— Мои чувства рядом с тобой. Я чувствую твою боль, злость, чувствую всего тебя, даже находясь за милю. Когда Блум высвобождала огонь дракона, я ее чувствовала не так остро, как тебя. Я бы поняла — не приняла, но поняла, — если бы эта связь возникла из любви. Но я не люблю тебя, ты мне даже не нравишься.
— Грубо, — пожал он плечами, ничуть, однако, ее ответу не огорчившись. Муза чувствовала его и знала, что и он ее не любит. Что же тогда происходит между ними? — И как ты это определила?
— Я люблю Сэма, я
чувствую это: постоянный трепет, желание касаться его, целовать, быть с ним рядом, слушать его рассказы о цве-
— Фу, тягомотина, — скривился он, — розовые сопли. Имеет значение только хочешь ты его или нет. Этот садовник уже как, сорвал твою розочку?
Муза не смогла удержаться и густо покраснела. Где он только понабрался таких метафор.
— У нормальных людей это называется занятием любовью.
— Не продолжай, меня сейчас радугой стошнит.
— Ой, будто ты не спишь с Беатрикс и тем вашим третьим парнем. Я вас каждый раз слышу.
— Слышишь?
— Я чувствую
всего тебя, забыл?
Теперь и Ривен смутился, но быстро взял себя в руки, хотя кончики ушей все еще оставались красными.
— Но с ним ты не чувствуешь того же, что со мной?
— Я не чувствую его эмоций так, как твоих, да.
Ривен призадумался.
— А давай проверим.
— Проверим что?
— Твою нелюбовь ко мне.
— И как же?
Ривен нагло заговорщически ухмыльнулся и придвинулся к ней, касаясь губами ее губ.
И на долгое, долгое время всё замерло. Муза никогда себя так не чувствовала: всегда, всю жизнь ее окружали чужие эмоции.
А сейчас не было ничего. Пустота. Ничьи мысли и чувства не отвлекали ее. Наконец-то она была в
полной тишине, полностью свободна.
Ривен собирался отстраниться, но Муза притянула его сама. Как же долго она этого ждала, как долго она хотела тишины! Она взахлеб пила зелье, заглушающие все звуки, все чувства, все эмоции, оставляя ее наконец в блаженной пустоте.
Только минутами позже, утолив первую жажду по так давно ожидаемому счастью, она поняла, что никакое это не зелье, никакие метафоры тут не помогут. Она целует другого парня — да так активно, что забралась ему на колени, хотя она совершенно не помнила, когда такое могло произойти.
Она резко отпрянула, свалившись с чужих колен в траву, и в эту же секунду на нее разом хлынули все звуки, все эмоции вокруг, оглушая пуще прежнего. Она больше не была в блаженном вакууме, она снова в шумной эмоциональной реальности.
— Вау, — отдышавшись, произнес Ривен, — вау. Не думал, что ты так умеешь. Как тебе?
— Никак! — не могла сдержать счастья Муза, все еще отходя от шока и заново привыкая к реальности, будто после долгого космического путешествия делая первые шаги на родной планете. — Совсем никак! Пусто!
— Не совсем то, что мужчина ожидает услышать после поцелуя.
— Ты не понимаешь, я наконец не чувствовала ни-че-го! Ни одной эмоции! Эти несколько минут я была свободна!
— Вот прям совсем ничего? — несколько обиженно промычал Ривен.
— Раньше мне с этим помогали наушники: в какой-то момент музыка становилась настолько громкой, что заглушала все прочие звуки и ощущения. Сейчас практические так же. Надо проверить!
Радостная Муза побежала к библиотеке за дополнительной информацией, оставив растерянного парня одного.
***
Только позже она полностью осознала, что натворила. Она ощущала это как зелье, как лечение, как свободу, и не думала, что любой проходящий увидел бы в этом банальную измену. У нее был парень, и она все еще любила его. Просто наконец у нее появился шанс заглушить ворох своих и чужих чувств.
Но так продолжаться не могло. Она должна прекратить это. Никогда больше она не поцелует Ривена.
Через неделю, после финального боя с сожженными, когда вся Алфея погрузилась в ужасающих масштабов ворох эмоций, Муза сама не заметила, как притянула Ривена прямо в коридоре, среди горящих стен, скрывающих пару языками яркого пламени, накинулась на него, как изголодавшаяся, желая хоть немного побыть в спокойствии.
Наконец испив зелье до капли, она поняла, что снова совершила ошибку. И если в первый раз она не осознавала, что происходит, то в этот раз отдавала себе полный отчет: она целует другого парня. Это противно, плохо, мерзко, неправильно,
освобождающе. Так нельзя. Она этого не хочет. Она любит Сэма. Но еще больше она любит тишину.
Больше ждать нельзя. И когда Сэм наклоняется к ней в приветственном поцелуе, она отодвигается.
— Нам надо поговорить.
Как же она ненавидела эту фразу. Скажи ей так Сэм, она бы сразу убежала, не вынося давления. Но сейчас Сэм был спокоен. Муза пустилась в долгое пространное объяснение природы своей магии и ее новых открывшихся возможностей. Она должна была объясниться, оправдаться, что всё не так, как выглядит, она не любит никого, кроме Сэма. Она рассказывала про физическую и эмоциональную связь с человеком, изменение ощущений, когда Сэм успокаивающе положил ей руку на колено.
— Я понимаю, дорогая. Всё хорошо.
— … понимаешь?
Сказать, что Муза была удивлена — ничего не сказать. А как же драма, слёзы, разбитая посуда, упреки в неверности? Она бы не поверила ему, если бы не ощущала, что он сейчас спокоен — переживает, конечно, но не больше, чем когда растение жахнет.
— По крайней мере, пытаюсь. Тебе ведь нужно время? Дай знать, когда тебе будет комфортно проводить время вместе.
— Ты меня не бросаешь?
— Нет конечно, я же люблю тебя.
— И я тебя, — расплылась в улыбке Муза. Вот оно — счастье. Она уже готовилась к ненависти Терры и разбитому сердцу Сэма, но все прошло отлично. Ей и правда нужно время. Не важно, какая у нее там эмоциональная связь с Ривеном, ей нужен человек, который ее понимает, и никто не понимает ее лучше Сэма.
***
Следующие недели были странными. Когда Ривен взрывался гневом словно вулкан, он приходил к ней, и она снимала его боль. Когда ее одолевали эмоции со всех углов, она приходила к Ривену, и они подолгу целовались. Как-то она пришла и наткнулась на Беатрикс, и в ту же секунду была готова, что ее пошлют. Муза сомневалась в способности Ривена любить, но если он к кому-то и испытывал чувства, то к фее воздуха.
Беатрикс и правда была особенной для него — когда он оставил ее ждать, а сам ушел с Музой, он чувствовал больше вины, чем когда-либо ранее. Мудацкий поступок с его стороны, если подумать. К сожалению, ей приходится признать: она совершенно не лучше. Два отвратительных, жалких, грязных сапога пара.
Никогда ничего не было хорошо, но стало совсем паршиво, когда в интернете выложили фото их поцелуя. И Сэм ее бросил.
Оказывается, он не знал. Тогда он говорил, что понял — но, оказывается, понял не то. Муза ведь в тот день битый час распиналась, что она как эмпат нашла эмоционально подходящего себе человека, а Сэм подумал, что речь про него, подумал, что ей тяжело справляться с чувствами к нему, но вот еще немного, еще чуть-чуть, и все наладится.
Но всё было кончено. Ее бросил парень. Потом обиделась Терра, следом остальные винкс. Сначала она слезно извинялась, но когда девочки начали осуждать ее за «недостойное поведение», она, подпитываемая яростью (уже неизвестно, своей, чужой или одной на двоих), не сдержалась, ткнула их как щенят нашкодивших в то, как Блум и Стелла по очереди спали со Скаем, но что-то об измене никто не кричал. А у них с Сэмом просто огромное недопонимание. Настолько огромное, что у нее ужасно болит сердце, настолько, что она, окончательно со всеми рассорившись, под проливной ливень убежала из кампуса и заткнулась в наушники, громко разревевшись, всеми силами пытаясь заглушить чувства — на этот раз не окружающих, а свои.
Она плакала долго, ревела навзрыд, захлебываясь слезами. Через час-два-вечность ее плечи обхватили, пытаясь согреть, и подняли. Даже сквозь грохот в наушниках она чувствовала родную гамму эмоций, как обычные люди ощущают запах знакомого человека. Ривен дал ей отплакаться, ни слова не сказал, не смотрел уничижительно. Когда она немного успокоилась, он поцеловал ее — она хотела оттолкнуть его,
столько проблем у нее теперь из-за этих дурацких поцелуев. Хотела оттолкнуть — но попозже, после того, как она окажется в вакууме без эмоций, без разбитого сердца и отвратительного чувства где-то под грудиной. Ливень прошел, крапал мелкий дождь, перешедший потом вновь в непроглядную стену — стояли они так, вдвоем, очень долго, она вся продрогла, но продолжала с каждым вздохом забирать у Ривена эмоции, убирая вместе с ними и свои тоже, и постепенно, очень-очень медленно, успокаивалась.
Под конец слез уже не осталось, как не осталось и сил, и она повисла на Ривене. Тот молча поднял ее и понес в сторону кампуса. Ей было все равно, что он собирается сделать — пусть хоть прям здесь насилует, ей уже все равно, хуже ей точно не станет. Не осталось
ничего, что может ее подкосить.
В своей комнате он наскоро вытер ее полотенцем и уложил на кровать. Когда он отошел в ванную, она наконец заметила: чем дальше он находился, тем ей становилось тревожнее. И когда он вернулся и лег рядом, она чувствовала спокойствие, эмоции заглушались. Она даже не пыталась рассказать о произошедшем: откуда-то она знала, что он все понял и про Сэма, и про девочек. Умный этот парень, Ривен, хоть и безмозглый — каков человек контрастов. Ему ничего разжевывать не надо — он сразу схватывает, а не ноет, что она ему не так объяснила и все это время обманывала.
Под сумбурный комок мыслей она заснула, и проснулись они, прижимаясь лбами, под вежливое и несколько насмешливое покашливание Ская. Впервые небось видит у друга в постели одетую девушку.
Что было потом, объяснить сложно. Они не встречались. Они не любили друг друга. Просто в какой-то момент, когда Муза отдала свою магию, она почувствовала наконец-то счастье тишины. Теперь она не реагировала на чужие ощущения, но чувствовала
свои, и они затмевали всё, что она когда-либо слышала от других. Совсем недавно она была окружена эмоциями и находила успокоение в стирающем всё поцелуе; теперь же она всё время в вакууме, и только чужие губы оставались последней дорожкой в мир ярких ощущений, которые она ненавидела, но будто наркоман жаждала, стоило только их лишиться. Она захотела вернуть себя прежнюю. Захотела вновь быть феей разума, вновь тонуть в ворохе своих и чужих чувств. Захотела вновь помогать придурку, который все еще злится и не может без нее справиться.
Что было потом, объяснить сложно. Они не встречались. Они не любили друг друга. Просто в какой-то момент, когда ее эмпатия вернулась, она не была несчастна.
