The empty rhythm of your heart

— «Всю свою недолгую жизнь... Даже будучи ребенком, мне приходилось мечтать сочинить мелодию, подобную стуку биения любимого сердца, будь его хозяином мой друг... или возлюбленный... Однако Его не подлежало ритму... Уже давно не стучало, поэтому...» ...Свежий воздух вовсе растворился в расслоенном дыму бессмертно невыветренного табака, бесполезно витавшего легкими и едва согревающими в столь запозднившийся и холодящий отрезок времени, облаками. За окном непроглядная загадочностью ночь. Ее воссияющие на благославленных небесах звезды глубокими огоньками мерцали в вышине. Именно на этот забытый даже Богом, не отмеченный на картах город, снизошло ее могучие и величие. Но будучи укрытыми в покрывало смерти и безразличия, возлюбленных и вовсе не томил пейзаж темнее тучи. Напротив, сейчас же стало лучше, чем днем или ранним утром. Лишь по таким ночным вырезкам тлеющей жизни, Адлер и влюбленный в него же Ноэль проводили время вот так, вместе. Читая книги, непродуманными диалогами отлистывая страницы общего исторического романа на двести, а может и на тысячу листов вспять, они светлеют во взглядах друг-друга. Встречаясь внутренними мирами потемок, сопровождающихся спокойными беседами под ненавязчивый шум дождя... Это вызывало у близких друг-другу юношей чувство нужности. От, казалось было, огромной ночи, остается лишь маленький кусочек, выложенный в хрустальном блюдце. Вот только этой сладостью не хватало ломящее желание лакомиться. Лишь наблюдать за тем, как она сама по себе тает, свисая длинными и теплыми усами былого крема. Никто их не найдет, никто не вспомнит. Стрелки торопящихся часов бегут и спешат в порыве страсти к точности, но ни за что не настигнут этих двоих. Они блуждают где-то на пять веков назад, а может и в далеком грядущем. Впрочем, с уточенным до скрипа и слепящего блеска ножом поджидало их дремучее утро. — Ноэль. Тебе завтра вставать, ты знаешь, — с легким осуждением, но в то же самое течение обстоятельств, как-то по-родительски заботливо, брюнет выносит наполненную хладнокровием фразу. Конечно, легкое сожаление, порой, наполняет его притупленную эмоциями голову. Но сейчас он был прав. — Вилардо, послушай, я действительно выспался днем... Как бы то ни было, тебе никуда не нужно, а обо мне беспокоиться и вовсе не стоит... — выносит свой приговор мечтатель, выраженный молодостью и печальным образом, — нам много приходилось сидеть вот так по субботам... Вот видишь, еще нет даже трех ночи! — словно восторженный мелочью ребенок, Левайн встречает отметку половины второго на антикварных часах. Стороною обходит его беспокойство. Чувство вины за невыполненные в формальностях долги. Может, сперва оно и было, но не сейчас. Златовласый пропитывался его же невозмутимостью с каждой достаточной секундой. Его глаза мерцают надеждой и замечательными грезами теплых желаний. На краткие, но плотно засевшие мгновения, темноглазый задерживается на Левайне строгим взглядом. Он помнил, как иногда ему было не в силу будить парня, излишне утомленного бессонными сутками. — как хочешь. Я спать. Неплохо проговорили, Ноэль. Старайся не слишком засиживаться, окей?— оставшись в той же неизменной позе, лишь припустив голову на твердую подушку, его волосы, вытекающие в каре, рассыпаются по поверхности наволочки. Он никогда не шевелился, будучи спящим. Сравнимое с фарфором лицо не выражало действительных эмоций или намерений. А ведь и не знаешь, правда ли он дремлет, ибо были случаи, когда долгожитель, ради забавы, касался вставшего блондина за ногу, пугая до чертиков, а позже и старательно, неумело успокаивая. Если душа младшего была чистой, ярко отражающаяся в его зеркальных очах, то очертания хоть малых истинных умыслов Адлера лишь немного приоткрылись голубоглазому ясным светом сквозь мрачное молчание. И это никогда не поддавалось осуждениям со стороны Ноэля. Может, лишь в самом начале, выражаясь в недоверии или боязни. Прокручивая теплоту капель воспоминаний в голове, сквозь очевидно взявшую контроль поволоку, помутнение в глазах Левайна вливалось в его хрупкое сердце пределом до дрожи желанной мечты. Сочинить мелодию о любимом человеке в ритм биения его сердца. Широко распахнув глаза, полусонного будто что-то покорило. То, что смутно вызывало хоть малость связанное с сомнением. Потокая самому себе и детским задумкам, Ноэль чуть прислоняется ухом к левой стороне воздымающейся груди, вероятно, истинного спящего, растворившись в величавой и непроницаемой тишине. Но его сердце не стучит. Не издает и звука, как у других. Но каким бы каменным оно не было на первый взгляд, Адлер казался ему самым живым и близким. Сквозь пучину сомнения, тонким швом, но он заполучил доверие блондина, тесно связанного с тоской на тот момент. Лишь ледяная ладонь помощи выволокла из света, лживого до малейшего клочка в честную тьму. — “Вот как... Значит, вслед за бессмертием, его организм также стал отказывать поступенно?... Пускай, я не знал... Но это не делает его странным... Кажется, мне стоило додуматься до более стоющей идеи...“ — с сожалением, но приходится смириться. В этот раз ничего не выйдет, но это же "ничего" не помешает Ноэлю стать несусветно банальным, выискав во внешности и характере своей самой тусклой и любимой звезде, представленной в обличии человека, музыку. Взмах пера, тонкий лист уже заполнен нотами, басовыми и скрипичными ключами, значками бемолей, диезов, надписями о восходе или утушье звука. Все, как и нужно, но в столь важное произведение любительский композитор вкладывает душу без остатков, воцарившуюся в гармонии с тревогой и приступом ценной любви. Возможно, для кого-то это покажется некрасивым или рассеянным. Вовсе от скуки начирканным рукой обладателя простой и дураческой привязанности. И они могли бы быть правы, если бы не искренность, каждый день губящая ее проклятого наивностью юношу... Рассеялась ночь, винчавшая Ноэля и Вилардо сумраком часом ранее... Мечте неумелого музыканта не суждено было сбыться. Но уцелованная обыкновенность тоже может быть особенной, если это не оценивается важными критиками, потрепанными различными гениями и их “шедеврами“. Конечно, Вилардо найдет лист рано утром. Поверхностно воспроизведет музыку с одноименным себе же названием в голове. Попросит для точности сыграть ее у Левайна, хоть и предпочитает тишину различным звукам. Исключения существовали. И в конце мысленного монолога, он, конечно же, взглянет на спящего, проспавшего работу юношу с легкой забавой и чувством, чем-то схожим на нежность. И вновь все повторится. Вновь обретет смысл и позабудется подавно дневной страх. Они не упустят ускользающей возможности насладиться светом и нескончаемой, душевной и чистой, как звон серебристых колокольчиков, лаской, неотысканной средь лесов и величавых морей. Они наверняка не забудут этот самый холодный и параллельно теплый год. Может, где-то на одном плачевном рассвете все обретет неизбежный минорный финал и завершение. Будь то гибель Ноэля или непредвиденная ссора. Они сойдутся в самых сладких и желанных снах, обретая возможность согреться. Покинут друг-друга на утро, раз за разом не находя себе и места в окружении людей. И доберутся друг к другу чуть раньше палящего августа, уже никогда не расставаясь впредь...