***
Они ждали снимок, вокруг пахло спиртом и хотелось быстрее оказаться дома. И поесть. Тётя обещала свой фирменный борщ с помидорами. Ксюша откинулась спиной на холодную стену, прикрывая глаза и концентрируясь на дыхании. Она устала. Хотелось не думать и не грустить. Почему её так задела вся эта чертова ситуация? Почему она не могла смотреть на него… когда он был так рядом? И смотрел. Несказанный разговор висел над ними прохладой и промозглостью этого коридора и почти шипел обидой. Она как дурочка была обижена. И в то же время тронута его заботой о незнакомой ему девочке, её сестре. И что он приехал. И вот она здесь, пытается сделать вид, что его здесь нет. Справа от неё заманчиво источало тепло большое мужское плечо. До ужаса знакомое ей. Плечо, в которое она спасительно вцеплялась, когда он доводил её до края. Методически верно. Наполнял и вытрахивал весь этот ворох мыслей. На то время, пока они были вместе — освобождал. Холод отступил, и на место него пришел медленно растекающийся по всему телу жар от воспоминаний их близости. Ксюша громко сглотнула, прерывисто выдыхая и нарушая тишину. Мужчина повернулся к ней. А она наконец-то посмотрела на него. Капкан. — Привет. — Привет, — робко ответила она, боясь прямо сейчас совершить глупость. Например, позволить обнять и уткнуться в плечо. В его это… тёплое плечо. Она хотела. Вопреки обидам. Лёша расстроенно покачал головой и без лишних слов взял её прохладную ладошку в свою. Подул на неё горячим дыханиям — по её спине мурашки. Конечно, она не отдёрнула. Как глупо. — Ты замёрзла. — Нет, — она пожала плечами, но предательски шмыгая носом. — Вчера долго гуляли у озера с сестрой. — Мы заедем по пути в аптеку, купим охлаждающий гель и специальный ортез, — сказал он, неосознанно гладя её руку. — Он эластичный, чтобы нога привыкала быстрее. Через недели две сможет ходить в школу. — Угу. Они вновь замолчали. С сцепленными руками, непонятными мыслями и надеждой на хорошее. Она ещё не могла простить его. Он все ещё был первоклассным засранцем. Но и он, и её сестра были слишком невыносимы, и ей пришлось согласиться разрешить другу остаться у них на обед. Знала ли она, что её сердобольная тётя настолько проникнется спасителем-физиотерапевтом, что попросит остаться приглядеть за Викой до конца выходных. И он, твою мать, согласится! После обеда она собиралась сбежать на мансардную, но её остановил самый что ни на есть приятный звонок от мамы. Она звонила сестре. Её голос звучал довольным и счастливым, на фоне плескалась вода, и Ксюша жалела, что это была не видеосвязь. Потому что хотелось разбавить этот счастливый рассказ о их путешествиях с Георгием по океану реальностью жизни её семьи здесь. А реальность была таковой, что она написала маме о травме её младшей дочери и всё ещё в разговоре она не услышала ни на намека на вопрос о её самочувствии. Ксюша смотрела, как натянуто улыбалась Вика, сидя с вытянутой больной ногой у окна гостиной, ковыряясь в ногтях. Она всегда так делала, когда нервничала или переживала. Или была расстроена. Прикусив губу, девушка ругнулась про себя и показала сестре, чтобы та дала ей телефон. Да, чека сорвана. Вика с опаской смотрела на намерение старшей сестре начать стандартный для них с мамой разбор полётов, но всё же отдала трубку. — Мам, кажется Ксюша хочет с тобой поговорить, тут… — Алло, — громче, чем следовало начала девушка, но ей было всё равно. — Всё хорошо, и у тебя как вижу тоже. Это прекрасно. Это чудесно, мама, ты просто, эм, я могу спросить, ты читаешь сообщения? Ну, вот, знаешь, в телеграмме. Да. Ты его прочитала, две палочки это прочитано. Да, Вика поскользнулась и растянула ногу, мы отвезли её к травматологу, спасибо, что поинтересовалась. — Ксюша чувствовала, как раздражение буквально рвалось фонтанировать, и она уже просто ходила по комнате. Эта женщина… она, блядь, правда не понимала её. Ох, простите, я со всеми новостями, забыла спросить. Ксюша постаралась спокойно выдохнуть, но она уже завелась. И она винила себя в этом. Обещала не срываться. Лёша, как оказалось, стоял какое-то время в дверях, но молчал и ждал. Девушка слушала оправдания матери и её начинало трясти от всего этого дерьма. — Нет, это сейчас не обязательно, хорошо? Вопрос не в этом, мам, ты слышишь вообще? — она спросила несущую какую-то чепуху женщину. — У Вики сильное растяжение, это две недели постельного режима. Она не сможет ходить в школу. И ты мне сейчас говоришь, что вы останетесь ещё на неделю, где, в Таиланде? — у неё не было слов. Ей было жаль сестру, её саму и их семью, потому что это было край. — Хорошего отдыха, мама, пошёл твой Гоша нахер, понятно? Она не дослушала и просто сбросила звонок. Бросив телефон на стол. Рука тряслась от эмоций. Их матери было наплевать на всё кроме себя. К Вике подошла крёстная Лера, вместе с Лёшей уводя её в комнату отдыхать, а Ксюша всё стояла в гостиной у окна и смотрела на телефон. Как это было отвратительно всё, она не могла, она… Она услышала позади шаги и запах сандала наполнил легкие, открывая слёзные каналы. — Вика отдыхает, она сказала, чтобы ты не переживала, — Ксюша только кивнула, до крови кусая губу и боясь повернуться. Почувствовав обнявшие её за плечи руки, она просто не сдержала всхлип. — Звонила мама, она… — Звонила кукушка, а не мама, вот кто звонил! — она повернулась к парню, взмахивая руками и не сдерживая буквально ничего. Всё. Она закончилась. И она рассказывала, стоя в его руках, рассказывала. — Её младшая дочь здесь сейчас с крёстной, и почему? Почему, когда она ждала эти каникулы, чтобы провести их с матерью, пусть и такой… такой? Почему? Блядь, потому что ей ублажить своего мужика, ни к чему не способного, это самое, твою мать, важное. Важнее здоровья дочери, важнее её слёз, важнее нас, её детей, понимаешь? Важнее… важнее…. — Тшш, — шёпотом ей в голову. Она не заметила, как они уже сидели на диване, а она тихо плакала на его груди, вцепившись пальцами в его свитер. Ей было так обидно. За сестру. Просто потому что… почему у них так? — Так не должно быть. Нет, — она качала головой, позволяя мужчине мягко убирать с лица мокрые от слёз пряди. Она привстала, откидываясь на диване. А он смотрел и слушал. — Когда отец был с нами, она не была такой. Всё было не так. Он мог сгладить углы. Он был не слишком… не таким дерзким, как возможно ей нужно было. Он был мягок. — Они… развелись? — Да, — кивнула девушка, стирая остатки слёз с щёк. — Я была подростком, но всё понимала. Приняла. Приняла, что они больше не вместе, что так лучше. Но это, — она показала на мрачно молчаливый телефон на столе. — это я так и не смогла принять, как бы не пыталась. Её беспечность к собственным детям. Странные приоритеты. Это я не приняла. Она обязательно поговорит с Викой, и она сможет остаться с ней на время реабилитации, если захочет. Потому что от женщины, которая не забыла рассказать про свежие мидии, но забыла про то, что в Москве её ждёт пятнадцатилетняя дочь с вывихом ноги — она не знала, что от неё ждать. И не хотела знать. Она устало сглотнула, её лицо повернули к себе и она буквально утонула. Утонула в сочувствии шоколадных глаз. В их успокаивающей уверенности и доброте. Он медленно наклонился, нежно гладя по прохладным от недавних слёз щекам и целуя в лоб. — Мы не выбираем семью. Не выбираем родителей, родственников. Это как… то, что есть. Нам остаётся только мириться, — в его глазах мелькнула грусть, и она отследила её. Как он даже не попытался её скрыть. — Я лишь хочу сказать… хочу сказать, что понимаю тебя. Потому что я тоже, я… — он на секунду замолчал, смотря с опаской на неё. Она знала это чувство. Когда кажется, что ты обнажён. Не так, что вы без одежды и в пучине страсти. А когда боишься и больше нечего скрывать, когда такие же испуганные глаза смотрят не тебя. Слёзы. Сестра. Молчание. Ох, простите, я со всеми новостями, забыла спросить. Лёша и его брат. Его боль. Которую он ей отдал. Он рассказал ей, как он доверял. И как потерял доверие. — Тогда я хотел сделать ей предложение, Тане. — говорил он, взгляд был где-то на стене, но она и не искала его. — Та фотография. — У тебя дома? Помню. — Да, — согласно кивнул он. — Мы были на Крите, вдвоём, и она была хорошим фотографом. Правда. Мы купили плёночный фотоаппарат. Тогда мне ещё казалось, что лучше и быть не могло. Через пару месяцев я купил кольцо, обсудил всё с Игорем. Ну, знаешь. Брат как никак. Даже мысли не было. Быть может… только эта песня. Одна песня, она все её пела, пока я не слышал, или она думала, что не слышу. Мне почему-то всегда было грустно, точно заранее знал, что я здесь лишний. Никого не было. Она и я. Но она мыслями была с ним в эти минуты. И она тогда посмотрела на меня, на кольцо с диким выражением. С испугом и жалостью. Это буквально выбило меня из колеи. Не любила… хорошо. Чёрт, нет, конечно. Но дело было в другом. В Игоре. Мой брат влюбился в мою девушку и теперь она его невеста. Это предательство, и я тоже не могу это принять. И виню себя за это. Потому что всё ещё люблю его. Вот и всё. За окном стучал то ли дождь, то ли мокрый снег. Они обнажены и разбиты. Ксюша доверчиво прижалась к обнимающей её ладони на щеке, почти касаясь её губами. Возможно, чтобы он знал. Тоже знал, что она здесь. А он обнял её так крепко, что она с облегчением выдохнула. И обняла его в ответ, утыкаясь носом в шею. Вдыхая его запах и сжимая плечи. Она не знала, как ждала этого момента, пока он не наступил. Принятие. — Прости меня, котёнок, — прошептал он, целуя у щеки. Ещё раз целуя. А она кивала и снова плакала. Почти с радостью. — Прости за тот разговор, он был ужасен. Я не хотел, чтобы он был таким. — Прощаю. Я рада, что ты рассказал мне, — она погладила его по щеке, мягко смотря снизу вверх. Лёша невесело улыбнулся, подобно ей примыкая к теплу её ладони. — Мы нашли ещё что-то похожее. У нас дерьмовые родственники. — Да, — хмыкнула она, снимая небольшой катышек с его свитера. — Напиться что ли по этому поводу. — Можем попросить бутылочку из погреба тёти Леры. — Ты спишь сегодня отдельно, молодой человек, — предупредила она, помня о том, где они. — Мы друзья. — Друзья. — Да, — она прерывисто вздохнула, но заставила себя встать и оставить парня провожать её взглядом. — Мы просто с тобой дружим, помнишь? Да. Как они дружат… знает только одна квартира.***
Писаны ли были правила для Агапова? Едва ли. Уже почти видя десятый сон, девушка услышала сквозь него звук открывающейся двери и голых пяток по полу. Когда позади неё промялся диван, и её без промедления прижали к себе спиной, она привычно закатила глаза, пряча улыбку. — Что непонятного в фразе «мы спим отдельно», Агапов? — Все спят, никто и не заметил, что я ушёл. — Ну да. — Ну, котёнок, блин, неделя! Ты серьёзно что ли, мы неделю не виделись, — возмутился он шёпотом, целуя в шею и заставляя ещё теснее прижаться к нему, чувствуя привычный жар. — Не говори, что сама не ждала, пока мы всё своё дерьмо не решим побыстрее. — Я ждала отдых загородом, чтобы подышать ёлками и отдохнуть без наглых Агаповых. — Грубая ты, Миронова. — Уже Миронова, да? О, боги. Он покачал головой и развернул девушку к себе, поправляя на ней одеяло. Наверняка замёрзла. Ксюша. Она невозможная, она… она тёплая, рядом с ним и восхитительно пахла. И он, твою мать, не позволит ничему помешать ему получить вознаграждение за те дни, когда он не мог быть рядом. Он хотел, чтобы она почувствовала. Каждый вздох и толчок. Он открыл её нежный ротик, насыщаясь её яблочным сладким ароматом. Он скучал по нему. По тому, как они сходили с ума. Как они это создали. Как они подходили здесь, вместе, как пазлы. Он откинул одеяло в сторону. Она в простых шортах и майке. С горящими глазами и приподнятыми к нему бёдрами. Он хотел её. Хотел ту, и больше сомнений не было в том, что в их истории что-то было. Что-то большее тех условий. Они преграды. Они рисовали им иллюзии. Настоящее это то, что рвалось наружу. Настоящее — это они. Он не мог понять, как отодвигал эту мысль в сторону. — Ксюша, — он впился губами в ложбинку груди, а она подначивала. Он снял с неё шорты с трусиками и склонился над ней. Мягко гладя. Вспоминая и понимая, что сейчас по-новому. Она пахла слаще. Обнимала крепче и хотела больше. Как и он. — Я хочу… хочу тебя. — Обещаешь быть сегодня тихим котёнком? — он провел несколько раз по длине члена, плавно входя и тут же выходя. Дразня. — Обещаешь? Она кивнула и грубо поцеловала его, сжимая ноги на его талии и сама насаживаясь. Он издал неожиданный вздох, тут же проникая в неё ещё раз. В руках её аккуратная грудь. Он поднёс её ко рту, лаская сосок. Оттягивая и вновь примыкая. Ритм размеренный, почти как танец. А она хранила обещание и лишь тихонько стонала в его руку. А он в её. Открылся ей. Она ему. Это было чем-то и тяжёлым и до ужаса лёгким. Всё ссыпалось. Рассыпалось и менялось. И ему было хорошо. Вот так. С ней, в её запахе и с её отдачей. Он ускорился, перемещая их на бочок, она ловко вертела попой, заставляя его впиваться зубами в нежную плоть. — Прости, — он поцеловал укушенное место, параллельно грубее входя сзади. — Чёрт, прости, котёнок, но это слишком… — Слишком хорошо, да. — Да. Она сжал в руках её грудь, делая несколько последних толчков, кончая почти вместе с ней. Гладя по животу. По плечам. Зализывая раны. Она дышала ему в шею и целовала в щеку. Нежно. Он улыбнулся ей в вспотевший висок. — Мне кажется, это был наш первый молчаливый секс. — Потому что мы всё ещё немного в ссоре. — Это было очень горячо, — он обвёл рукой её бедро. — И мы больше не в ссоре, я ставлю мораторий на ссоры между нами. Это жестоко, я протестую. — Дурак.