Скажи гав

Это фишка Уайта, извращение Уайта, глупая идея Уайта поставить его на четвереньки с собачьим ошейником, затянутым вокруг горла. Маленькая серебряная подвеска спереди шлепает его по ключицам при каждом толчке, кожа болит и, возможно, покрывается синяками, но не такими как на бедрах — тупые ногти Уайта впиваются так глубоко, что чуть ли не до крови. Уайт тянет его назад, встречая каждый толчок, хотя Шону не нужны никакие указания — он сам вжимается задницей в пах своего парня. Он делает это, когда есть возможность, как можно шире раздвинув ноги между коленей Уайта, отчаянно желая, чтобы его трахали, вгоняли по полной и, откровенно говоря, просто сношали. Его бедра дрожат от напряжения, руки трясутся. Они должны быть на кровати, но Уайт сказал, что животным на постели делать нечего, поэтому Шон умостился на полу перед ней, как какая-то одичавшая шавка с улицы. Ну, не дикая. Прирученная. Если не полностью одомашненная, то, по крайней мере, не уличная, потому что на шее у него ошейник Уайта, словно клеймо, впечатанное в кожу. На голове у него повязка с большими висячими ушами, которые так и норовят ударить по вискам. У него был хвост, прикрепленный к блестящей пластиковой пробке, которую Уайт, похоже, с большим удовольствием вводил в него, но теперь она лежит на полу у его ног, все еще блестящая от смазки. Между ног Шона ее еще больше, стекающей за яйца и по бедрам. Частично там могла быть и влага после душа — он вымылся очень тщательно — частично слюна Уайта — тот поработал над раскрытой задницей Шона, вылизывая все вокруг пробки. К этому примешивался предэякулят, и все это громко хлюпает при каждом толчке. Стоны Шона становятся громче. Он не перестает задыхаться. Уайт трахает его достаточно жестко, чтобы он увидел звезды, и он даже высунул язык, как настоящая собака. Когда Уайт впервые попросил его попробовать, глядя на него большими красивыми глазами и с мягкой, невинной улыбкой, Шон отказался. Он думал, что это странно. Он был совершенно счастлив просто брать своего великолепного партнера по-миссионерски, сладко и медленно, иногда немного грубее, когда Уайт становился особенно игривым. Но Уайт умолял, а Шон слаб, и Уайт — его самая большая слабость, а его красивый член буквально сводит его с ума. Он позволяет Уайту долбить его как отбойным молотком, и ему доставляет какое-то нездоровое удовольствие, когда Уайт стонет: «Хороший мальчик». Он проводит рукой по спине и волосам, лаская его, и Шон в ответ выгибается назад, наслаждаясь прикосновениями. Уайт хвалит: «Так хорошо внутри тебя, Шон… так тесно для твоего хозяина… такой хороший щенок…» Если бы Шон мог, он бы завилял хвостом. По большей части, он потерял способность контролировать свое тело. Он раб прихоти Уайта — автоматически поддается навстречу каждому толчку и счастливо кричит, когда ему это дают, когда член Уайта глубоко входит в его задницу. Он крепко сжимается вокруг него и хнычет, когда тот выходит. Потом Уайт снова входит в него, и он в восторге, даже когда член не попадает в нужную точку, потому что есть что-то такое в том, как Уайт трахает его в задницу, что сводит его с ума. Может быть, Уайт в чем-то прав — Шон иногда ведет себя как настоящая псина в их постели. С таким же успехом у него могли бы быть и гон, и течка, и все то, через что проходят собаки. Он помнит, что слышал что-то об узле — выпуклой части собачьего члена, которая набухает внутри партнера, удерживая их вместе, и он уже почти за гранью, желая, чтобы у Уайта тоже был такой узел, чтобы он мог всегда иметь его член в себе. Он уже близко, и когда Уайт проникает рукой под его живот, у него нет шансов выстоять. Бархатистые пальцы Уайта смыкаются вокруг его члена, жестко надавливая на него в такт толчкам — этого давления недостаточно, чтобы он кончил сразу. Но несколько движений — это все, что нужно. Уайт скользит к его головке, вдавливается в щель, и Шон кончает, сжимаясь вокруг него с волчьим воем. Уайт говорит: «Хороший мальчик», пока Шон кончает, а он не очень хороший — он изливается на пол и на руку хозяина, кончая длинными нитями на собственный живот, когда в него продолжают входить и выходить. Уайт продолжает трахать его прямо через оргазм, не оставляя ему выбора. Он выкачивает из него все, делая покорным до последнего. Оргазм умопомрачительный, этого более чем достаточно, чтобы заставить его снова надеть ошейник. Когда кайф постепенно проходит, и он начинает валиться на пол, Шон осознает, что у него не хватает сил удержаться на ногах. Он опускает лицо на холодный пол их комнаты, прижимаясь к нему щекой. Его задница остается в воздухе, потому что Уайт все еще использует ее. Уайт жадно впивается в него пальцами и с придыханием спрашивает: — Видишь? Щенячьи игры — это весело, да? Шон стонет, в основном от удовольствия. Немного устало. Измотанно. Всё немного ноет. Но это хорошая боль. Ему нравится, когда его трахают вот так. И Уайт делает это так сильно, так усердно, что он не уверен, что сможет снова сжаться вокруг пробки. Скорее всего, он заснет с открытой дыркой. Шон сглатывает и хрипло произносит: — Продолжай. Уайт фыркает: — Ты должен говорить только «гав». Шон хмыкает. — Я плохая собака, — через плечо он видит, как Уайт ухмыляется. Уайт с любовью соглашается. — Мой плохой щеночек… — и ласкает задницу Шона пальцами, пока тот не кончает снова, затем заменяет их пробкой, чтобы Шон мог спать с любовью своего хозяина внутри.