Не нужен

–Доброго вечера, Александр Петрович,–произносит Москва, слегка приподняв уголок губ, когда подходит к одиноко стоящему средь кружащих по залу цветастых костюмов, да платьев Саше. Его, Санкт-Петербурга, синий комзол сверкал сегодня особой яркостью. Вышитые золотые нити крупиками блесток танцевали на свету, сверкающие пуговицы были до того глянцевыми, что можно разглядеть отражение, подметить, не уж-то прядь выбилась. Сашины волосы уложены, как всегда, но с немного небрежными очерками. Идеальная, по аристократически бледная, кожа великолепно контрастировала с ними. Александр Романов–вечное, и самое главное, украшение каждого светского мероприятия. –Скучаете, подмечу я. Позволите узнать причину вашего настроения?–весело продолжает Миша, так и не дождавшись ответного приветствия. Саша поднимает, до этого понуро опущенную, голову на подошедшего. Изподлобья он глянул, кажется, будто вот-вот оскалится, как зверь. Но он лишь вздирает подбородок–годы прошли, а выше Московского так и не дорос–и протяжным, строгим, отточенным, но от того не менее как-то по особому тихим, как только Сашенька может, голосом ответил: –Все прекрасно. Михаил не смог не вслушаться в голос его Сашеньки, не отметить, что нотки стали просачиваются из каждой буквы, как смола со сливы, достаточно проблематично. Нежный, детский лепет улетел вслед за ушедшим временем. Миша вообще после комы чувствует себя не так. Воспоминания с мальчиком всегда отдаются каким-то теплым ударом сердца в ребрах. До этого он лишь отвязаться пытался, несправедливо ведь, взять и отнять звание столицы, присвоив какому-то мальчишке. Но сейчас... Сейчас так трепетно хочется трогать эти кудри, зализанные в прическу, огладить щеки, губы–нет, их бы целовать–, пройтись по груди и животу, бокам и бедрам. Хочется обнять, сжать в таких крепких обьятиях, потрогать. Просто сидеть у Сашеньки в покоях и трогать, трогать, трогать... Мазать устами шею, оставлять там следы, мол, вот, только ему, Михаилу Юрьевичу Московскому, принадлежит парень, никому больше. Сам Москва таких выпадов не понимает, просто затупляет, скрывая за привычной тактичностью. Иногда самому Мише становится колко, понимая, что его маленький Сашенька ни разу так и не пришел к соженому Московскому в покои, даже ради приличия. Но об этом он еще спросит. –Уверены? Я думал, вы любите балы. –Вы не ошиблись, люблю. Голова разболелась, всего навсего. Михаил бесстыдно, бесцеремонно берет руку Саши, облаченную в перчатку, в свою и легко губами касается,–потанцуете тогда со мной? Может и головная боль поутихнет. Заодно покажете, забыли вы наши уроки, аль чему еще научились. Нагло улыбается, глядя изподлобья Москва. На что Питер лишь зыркнув по волчьи, кивает. –Вы не думаете, что мы привлечем много внимания,–произносит тихо Саша, когда они уже прокружили пол зала. –А с чего нам об этом волноваться,–непренужденно шепчет Миша. –Сами подумайте,–с раздражением сказал Александр, на что второй усмехнулся.

***

–И это мне говорите вы,–прошипел Санкт-Петербург в лицо Московскому. Никто из них не знает в какой момент закончилась композиция и они с вальсирующих движений по залу перешли на оскорбления, в сторонке у стены. Миша сам уже не мог остановиться в словах, а движения он и так, изначально, отпустил. –И чем вы так достойны звания столицы? Чем? Да вам все на блюдечке Петр принес, вы и рады. Чем докажете свою значимость, превосходство?–выплюнул Михаил. Саша руки свои на плечи тому кладет, слегка сжимает. Блестнул холодными глазами, как хищник на жертву, холодок по спине бежит от такого. Зрачки сузились, а кожа стала еще бледнее от нарастающего гнева. –Доказать превосходство,–тихо-тихо говорит, почти неслышно. Но в каждой букве, в звуке, чувствуется лед, сталь–это заставляет напрячься, сглотнуть. Московский задышал чаще, моргнул. Что он только выкинул–дурак!–бедный его Сашенька. Что он только что натворил. Неожиданно громко Романов отчеканил,–на колени, Москва. –Прошу прощения?–чувствует, как руки значимо жмут–хотя нет, они совсем невесомо касаются красного, вышитого узорами комзола. Этот взгляд, взгляд Саши, так давит, словно Миша сейчас прогнется под этим весом, сядет, упадет. Встанет на колени пред столицей в конце концов. В груди нарастает чувство паники, совсем легкое, но такое настойчивое. Горько на языке, перца словно поел, а глаза щиплет. Но Михаил и слова сказать не может, и частью тела повести, ничего. Стоит в ступоре, незнании. Люди вокруг цепью оборачиваются на развернувшуюся картину. От шепотков гудит в ушах, их так много и каждый шепчет об одном: Саша больше не хочет тебя любить. Ты ему больше не нужен.