Инктобер 2022 (по тайским лакорнам)

!!tw упоминание самоубийства!! У вас бывало ощущение, что вы проснулись не там, где ложились? Чтобы с первых же мгновений, открыв глаза, вы интуитивно понимали, это не то место, где вы засыпали. Не прошло и минуты, как Байбл понял, что ЭТО случилось опять. Почти каждый раз, когда объявляли о какой-либо природной катастрофе вблизи Бангкока: цунами, тайфун, гроза или смерч, его словно выносило в другую – чужую – жизнь. И целый день ему приходилось жить жизнью чужого человека. Он не знал, чем это было вызвано, не мог найти объяснений и никогда не слышал о чем-то подобном от других. Что-то, связанное с погодой… Может, то незримое напряжение, что застывало в воздухе перед бурей, заставляло рваться непрочные нити его души, отправляя ее на поиски нового пристанища. Он всегда попадал в прошлое… А может это были просто сны о других жизнях. В любом случае, он ненавидел непогоду. И каждый раз при объявлении штормового предупреждения глубже зарывался в кокон из одеял, как будто это могло спасти. Он мог точно сказать, когда это началось. Билд… Байбл не помнил, сколько ему было, когда он влюбился, кажется, пятнадцать. Как в плохих сериалах про школу, – в самого популярного юношу, конечно же, чего размениваться. Вот так просто, малолетка-гик Байбл был влюблен в семнадцатилетнего Билда – известную модель, фотографиями которого были обклеены все билборды города, самого обсуждаемого будущего выпускника школы. Конечно, Байбл был не единственным: за Билдом толпами ходили поклонницы и поклонники, на него заглядывались и парни, и девушки. Но Билд всегда выглядел отстраненно. Байбл знал, что Билд не всегда был таким. В конце концов, он наблюдал за ним давно. С тех пор, как в четырнадцать Билд прошел кастинг, он разительно изменился. До этого Билд был обычным парнем, может, чуть больше помешанным на одежде и внешнем лоске, чем остальные. Но с тех пор, как стал подрабатывать моделью, что-то в нем словно надломилось. Он все меньше улыбался, избегал привычных компаний. Многие считали, что зазнался, но Байбл часто видел его сидящим в одиночестве на трибунах или на крыше школы, и он уж точно не выглядел высокомерным. Байбл сначала не отдавал себе отчета в своих чувствах: ему нравилось смотреть на Билда – тот был загадкой, нравилась его солнечная, яркая улыбка, нравилось коллекционировать его фото – красиво же. И только когда он стал появляться под руку с Дженни, когда обнимал ее за талию, поглаживал по спине, целовал в висок, только тогда Байбл начал догадываться, что чувство, клокотавшее в его груди, – ревность. Потом Дженни сменил Нодт, а Нодта – Тонг. И злоба, душившая Байбла, перегорела в тихую печаль. Ни с одним из них Билд не был самим собой, не был счастлив. А Байбл понял, что ему нравился не мальчик с глянцевых обложек журналов, а парень, что на спор засунул в рот одновременно три эскимо. Попытки построить видимость нормальных отношений, как называл их про себя Байбл, тянулись где-то год. Почему Байбл был уверен, что отношения были лишь ширмой? У него не было опыта, но он умел наблюдать. Он видел, как не могли оторваться друг от друга Апо и Майл. Здоровые, как кони, парни, игравшие за школьную баскетбольную команду, таскались везде за ручку и не отлипали друг от друга ни на минуту. А как в один миг рухнула вся напускная строгость Пи Чана, их тренера, стоило в школе появиться новой медсестре? Как вечно собачившиеся Те и Тайм становились образцом сдержанности, стоило на горизонте появиться Ти! Он видел как отношения меняли людей. Билд же лишь больше замыкался в себе. Он стал носить кофты с длинными рукавами, словно постоянно мерз, похудел и совсем перестал улыбаться. Все больше времени проводил на трибунах, все меньше – в классах. Учителя не трогали его – знаменитость все-таки, и Билд кое-как переходил из семестра в семестр. Байбл смотрел на его новые фото, на которых бездарные фотографы, пытаясь обыграть его побледневшую кожу и прорезавшиеся скулы, наряжали его в самые фантастические наряды, и плакал от бессилия. Никто будто не видел, что происходит что-то не то. Будто никому не было дела до Билда: ни родителям, ни учителям, ни одноклассникам. Байбл даже попытался поговорить об этом с матерью, но та прочитала ему целую лекцию о том, как нелегка работа модели и сколько сил и усердия нужно вложить, чтобы достичь таких высот. Чего он, Байбл, конечно, “никогда сделать не сможет, потому что бездарь и бездельник”. Состояние Билда становилось все хуже. Он редко посещал школу, все чаще прикрываясь съемками, а когда появлялся, то выглядел словно призрак. Байбл часто видел его на крыше, сидящим на краю и уставившимся в никуда. Однажды он даже решился подойти, но лишь спугнул Билда. Его любовь грустно улыбнулся и, отговорившись делами, сбежал. Байбл чувствовал, что Билд страдает: он видел горькие складки у его губ и меж бровей. Билд часто потирал руки и плечи, и Байбл боялся думать о том, что там можно увидеть, если снять с него худи. В том году сезон дождей начался чуть раньше, они еле успели сдать выпускные экзамены. Байбл чудом не завалил ни одного. Весь день неясная тревога мучила его, предчувствие беды полосовало внутренности ножом. Мыслями он постоянно возвращался к Билду. Сдав одним из первых экзаменационный лист, Байбл пулей вылетел из класса. Он знал, что выпускники собираются отмечать на крыше и понесся туда, ворвался, распахнув железную дверь так, будто она была из шелка. Тяжелые, набрякшие водой тучи весь день висели на городом, грозя прорваться ливнем. Небо было запятнано ими словно мазками туши. Когда Байбл вбежал на крышу, все было закончено. Толпа старшеклассников сгрудилась у края парапета, и сердце Байбла пропустило удар. Он врезался в толпу, расталкивая выпускников, мчась к краю, словно торпеда. Если бы Апо не схватил его за ворот, он наверное сорвался бы с крыши. Да он и хотел этого, хотел упасть туда, где на асфальте темным пятном виднелось тело. Хотел закрыть его собой от прорезавшегося наконец ливня, хлеставшего наотмашь. Никто не покинул крыши, пока директор не поднялся к ним. Все стояли под злым дождем, словно не замечая его. Байбл чувствовал как горячие слезы мешаются на его щеках с холодной дождевой водой. Потом он не чувствовал ничего. И не помнил. Ни скандального признания отчима Билда, ни слухов о насилии и наркотиках. Он не хотел ничего знать. Тот, для кого эти слухи могли иметь значение, умер в тот день, когда увидел темное тело на сером асфальте. Летом он уехал к бабушке, в Чиангмай. И там ЭТО случилось впервые. Гроза застала его на открытом рисовом поле. Он бродил недалеко от деревни, и рисовые чеки были на пути к дому. Он даже не успел испугаться, когда молния ударила рядом с ним, тут же потерял сознание. Пришел в себя Байбл в теле старого дворецкого, прислуживавшего богатой семье в Нане. Календарь показывал седьмое июня одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года. Полдня у него ушло только на то, чтобы перестать паниковать и понять, что случилось. Но, в конце концов, он справился и даже смог спасти маленького внука хозяйки, когда тот упал в бассейн. Наверное, благодаря этому, старого дворецкого не уволили и он смог дожить свою жизнь в достойных условиях. Когда через сутки Байбл очнулся в больнице, то первым делом, утешив бабушку, сбежал в библиотеку. Пролистав подшивки газет, наткнулся на маленькую заметку о спасении внука тайского посла в Лаосе. Фото отсутствовало, но семья посла выражала огромную благодарность спасителю. С тех пор такое происходило регулярно. Раз или два в год Байбл попадал в чужое тело и вынужден был проживать один день из чужой жизни. Нельзя сказать, что он привык к такому, но старался исполнять свою роль как можно лучше. Несколько раз это случалось с ним даже в новой школе, куда он перевелся. Он просто валился в обморок без видимых причин. Через сутки приходил в себя и отправлялся на занятия как ни в чем не бывало. Одноклассники считали его странным и слегка не в себе, но скорее из-за замкнутости и увлеченности чтением, чем из-за его странных обмороков. Немного освоившись с этой своей особенностью, Байбл стал находить ее даже интересной. И пусть внезапное перемещение каждый раз вызывало шок, но прожить хотя бы день чужой жизнью, вырваться из круговерти дел тихого закомплексованного подростка доставляло неописуемое удовольствие. Однажды, будучи уже студентом, он попал в тело известного стилиста, чей друг собирался покончить с собой из-за дисфории. – Ты ведь даже не знаешь, какие сюрпризы жизнь могла бы преподнести тебе, – с горечью сказал тогда уже двадцатилетний Байбл. – Может, совсем недалеко встреча с тем, кто полюбит тебя больше жизни. Таким, какой ты есть. Он словно наяву увидел, как говорит это Билду. Его душа кричала “вот он я, я здесь, посмотри на меня, прими меня, я буду с тобой”. Но заплаканный парень взглянул на него темными пронзительными глазами и ответил: – Иногда этого недостаточно. Байбл старался как можно реже вспоминать о Билде. Даже по истечении десяти лет шрамы не переставали кровоточить. Иногда, забывшись, он представлял, как они могли бы жить вместе: снимали бы на двоих квартиру, выбирались в горы или ездили в ту небольшую деревушку в Чиангмае, где бабушка оставила ему дом. Они приходили бы с работы, ужинали и болтали, потом смотрели фильмы и сериалы, потом шли спать или занимались любовью. Билд целовал бы его на ночь и утром, а Байбл, проснувшись, долго любовался бы им. Байбл видел много таких пар и завидовал их обыденному счастью. Сам он так и не смог влюбиться снова, перебиваясь редкими связями на одну ночь. Все его время занимала работа. «Бездельник и бездарь» вырос в ведущего специалиста института ядерной физики. На его проектах стояло столько грифов секретности, что иногда он боялся говорить о работе даже с собственным отражением. Будильник резко затрезвонил, и Байбл подскочил на кровати, оглядываясь по сторонам. Он точно помнил, что засыпал в тревоге, окна снаружи мрачнели тучами, застилавшими полнеба. Но маленькая комната, в которой он проснулся, была уютной, щедро залитой светом, обставленной простой белой мебелью, что вкупе с крашеными стенами и огромными окнами давало ощущение большого пространства. Встав с кровати, Байбл прошлепал голыми ногами к стоявшему в углу зеркалу. Из отражения на него смотрел молодой привлекательный таец, чьё тело обильно покрывали причудливые татуировки. Правая рука была чистой, а левая плотно забита какими-то то ли змеями, то ли тентаклями. Рисунок поднимался по плечу, переходил на шею и исчезал за спиной. Тело было подтянутым, с выраженным рельефом мышц, но вряд ли обладало большой силой. Где-то за спиной раздался рингтон – дребезжащий звук старого телефона, и Байбл оглянулся в поисках смартфона. Его нигде не было. Он переворошил постель, обшарил кресла, посмотрел на столе и в гардеробе. Телефон продолжал надрываться, пока Байбл не сообразил, что звук идет из-под подушки. Он ответил на звонок и тут же отодвинул трубку подальше от уха. Поток ругани окатил его с ног до головы. Дождавшись, пока та, кто называла себя его «личной ассистенткой, милочка», успокоится, Байбл узнал, что у него через полчаса назначена съемка и, если он снова опоздает… Дальше он дослушивать не стал, аккуратно положив трубку на прикроватную тумбочку и бегом устремляясь в душ. Сидя в такси, Байбл попытался определить для себя все, что узнал за сегодняшнее утро. Он – начинающий, но довольно модный фотограф, его зовут Талэй и сейчас он опаздывает на съемку какой-то восходящей звезды. А если он не приедет вовремя, то его ассистентка – Пи Милк – оторвет ему причиндалы, потому что, цитируя ее дословно, “тебе это все равно уже не пригодится”. Одеваясь, Байбл успел бегло просмотреть планеры и дневники фотографа, но никакого упоминания опасности или тревоги в них не было. Напротив, они были забиты расписанием съемок, радостными впечатлениями от знакомства со знаменитостями и поездок за город с друзьями. Складывалось впечатление, что Талэй доволен своей жизнью. Так зачем же Байбл здесь? Он надеялся, что найдет этот ответ на площадке. Ведь у него, как обычно, всего лишь день, и весь его он проведет, снимая популярную модель. Вспомнив о расписании, Байбл взглянул на дату в телефоне. Двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года. Сочельник. Самое время совершать чудеса. Он усмехнулся и тут же помрачнел. Две тысячи двенадцатый. Десять лет назад. Раньше Байбл никогда не попадал в свое время. В то время, когда он уже родился. То есть где-то на свете сейчас существует шестнадцатилетний Байбл. Это вызывало тревогу. Оставалось надеяться, что они не встретятся в этот день, потому что предсказать итог такой встречи он бы не смог. Как и многие его ровесники, Байбл прошел через увлечение камерой и даже знал немного о построении кадра и композиции. Поэтому в основных навыках он был уверен. По крайней мере, как держать камеру, знал. Остальное сделает команда. Как и всякий модный творец тех лет, получивший известность в отрасли, он мог безбедно существовать, прикладывая минимум усилий, чтоб не «вылететь из обоймы». Остальное за него делала репутация. И, судя по работам Талэя, которые Байбл успел бегло пролистать в телефоне, тот жил, руководствуясь этим правилом. На площадке царила обычная суета. Несколько рабочих ставили задник, другие – работали с освещением, в отдельной гримерке оживленно переговаривались стилисты. Туда же худенькая девушка спешно отнесла несколько нарядов. Байбл успел заметить только обилие тонких тканей и голубого шелка. - Ты все-таки успел, негодник! Его ассистенткой оказался катой лет тридцати, который несколько раз ощутимо шлепнул его по плечу. Байбл видел, что Пи Милк не сердится всерьез, больше переживает за Талэя и скрывает свою заботу за маской гнева. Поэтому он сделал то, что всегда делал в таких ситуациях: сложил руки в «вай», склонил голову и стал униженно молить о прощении. Пи Милк расхохоталась и, еще раз несильно шлепнув его по руке, умчалась по делам, не забыв распорядиться о кофе для него. Байбл подошел к столу, на котором стояли камеры, и попытался разобраться в каждой из них. После бесплодных попыток позвал техника, вместе с которым проверил свет, а заодно, угостив кофе, поболтал о камерах на столе. Пи Тул, так звали техника, оказался словоохотливым малым и выболтал Байблу всю информацию не только о камерах, но и о концепте съемки. Сегодняшнюю модель же он охарактеризовал как «неразговорчивого малого». Байбл пожал плечами. Ему не нужно было особо разговаривать с моделью, кроме «повернись сюда» или «посмотри вправо». Он как раз настраивал одну из камер, когда худощавый парень, одетый в традиционный тайский костюм, вышел на середину помоста. Байбл, не глядя, жестом указал ему место, которое он должен был занять. Парень послушно встал, куда указали, выпрямив спину и небрежно облокотившись об искусственную пальму. Когда Байбл взглянул в видоискатель, его руки затряслись настолько, что он едва удержал камеру. Он поставил ее на стол и потер виски. Кажется, в этот раз перенос в чужое тело не прошел даром для него. Сердце колотилось, в горле пересохло, ему казалось, что мир плывет перед глазами. Он потянулся к бутылке с водой, нащупал ее, но не смог поднять, свалив на пол. Каждое движение давалось ему с трудом, будто он плыл в душном зное под палящим солнцем. Но даже сквозь это марево он чувствовал, ощущал этот проникающий в душу взгляд. Билд смотрел отстраненно, словно все, что происходит на площадке, не касалось его. Но Байбл чувствовал, что каждый его шаг, каждое движение было замечено им, оценено. Байбл чувствовал, что задыхается, хотя кондиционер в помещении работал на полную мощность. Он рванул ворот рубашки и ощутил, как что-то холодное коснулось его висков. Одновременно с этим давящая боль стала отпускать, и он услышал встревоженный голос Пи Милк. - Талэй! Талэй, котик мой, что с тобой случилось?! Очнись, мой хороший! Он принял из ее рук стакан с прохладной водой и сделал пару глотков. Марево перед глазами стало отступать, и он благодарно кивнул, опираясь на сильную руку катоя и поднимаясь на ноги. Вся команда встревоженно глядела на него. Байбл постарался улыбнуться, чтобы успокоить работников, и немного неестественно улыбнулся: - Надо завязывать с ночными прогулками. Все понимающе рассмеялись, возвращаясь к своим делам. Ночные загулы молодого фотографа были понятны и укладывались в картину мира лучше, чем мертвый возлюбленный из другого времени. Байбл работал на автомате. Отщелкивал кадры, давал команды осветителям, помощникам и модели. Он даже в мыслях не мог выговорить его имя, чтобы снова не сорваться. Но эта близость к человеку, который единственный был ему дорог, несмотря ни на что, грела теплом. Байбл любовался им в видоискатель, любил его камерой, гладил его тело светом. Он не фотографировал, а занимался с ним любовью. Наверное поэтому для него неожиданными оказались слова Пи Милк: - Талэй, котик, дай мальчику отдых. Он еле на ногах стоит. И призрачный мерцающий ореол вокруг Билда погас. Байбл увидел не отражение своего слепящего чувства, а настоящего Билда – уставшего, невыспавшегося, болезненно-худого, еле держащегося на ногах подростка. Его спина была выпрямлена, голова поднята, поза – идеальна для съемки. Но в глазах таились страх и усталость загнанного зверя. Он сделал жест, позволяя всей команде взять перерыв на обед. Работники, до этого бывшие лишь функционалом, вдруг вновь стали живыми, улыбающимися, говорливыми людьми. Лишь Билд, выдохнув, все так же остался манекеном. К нему подошла менеджер, высокая властная метиска, и что-то сказала, потянув его за руку и уводя в гримерку. Билд послушно пошел за ней, кажется, даже не отдавая себе отчета в том, куда направляется. Байбл возился с камерами, дожидаясь пока все разбредутся обедать. Наконец, в студии почти никого не осталось, даже Пи Милк ушла, весело пообещав принести ему том ям и таблетки от похмелья. Байбл напряженно ожидал, когда Билд останется один, но его менеджер все не уходила. Это было единственное время, когда они могли поговорить, и Байбл собирался с духом. Наконец, устав ждать, он решительно постучал в дверь гримерки. Неприязненный взгляд, брошенный на него менеджером, означал, что он, скорее всего, прервал важный разговор. А испуганное выражение лица Билда, которое он успел увидеть, прежде, чем тот натянул свою маску, – что разговор был ему крайне неприятен. Байбл откашлялся и как можно любезнее улыбнулся менеджеру. – Могу я поговорить с моделью? – елейным голосом произнес он, склоняя голову в почтительном поклоне. – Хотелось бы обсудить некоторые нюансы. Менеджер в очередной раз неприязненно взглянула на него, но разрешила войти. Прежде, чем оставить их одних, он забрала свою сумочку со стола и процедила сквозь зубы: – Не забудь выпить таблетки, маленький… – В ее голосе слышалась явная угроза. – Иначе мне придется рассказать твоему отцу. В глазах Билда мелькнул неподдельный испуг. Он кивнул, из последних сил стараясь удержать маску безразличия на лице. Когда дверь в гримерку захлопнулась, он отвернулся к зеркалу, делая вид, что ищет что-то на столе. Байбл смотрел на него и не мог отвести глаз. Зная теперь, что пришлось вынести Билду, он не мог не поражаться силе его воли, бесконечной способности к сопротивлению и упрямству. – Что за таблетки? – хрипло спросил Байбл. – Ты болен? – Нет, – помотал головой Билд и удивленно уставился на него в отражении зеркала. – Это для концентрации. Я бываю забывчив и рассеян. По лихорадочному румянцу и неестественному блеску глаз Байбл сразу понял о каких таблетках идет речь. Он был готов убить всех тех, кто подсадил Билда на наркоту. Видимо, Билд что-то разглядел в его глазах, потому что интуитивно вжал голову в плечи. “Я – НЕ ОНИ!” – хотелось заорать Байблу. Он крепче сжал кулаки, стараясь не терять нить разговора. Сейчас он взрослее, напомнил Байбл себе, и должен говорить с запуганным парнем без агрессии. – Мне показалось, ты отлично справляешься и без таблеток, – доброжелательно кивнул он. Билд все еще настороженно смотрел на него в отражении. – Разве их эффект не проходит? – с намеком в голосе продолжил Байбл. Кажется, взгляд Билда стал еще напряженнее. – Мне кажется, без них ты мог бы быть более естественным. – Вам не нравится, как я работаю? – тревога, прозвучавшая в голосе парня, резанула ножом по сердцу. Байбл слишком хорошо мог представить, какое наказание придумал бы для Билда изверг-отчим за “плохую работу”. – Нет-нет! – Он покачал головой, стараясь улыбнуться перепуганному парню, а потом мягко подошел и положил руки ему на плечи, заставляя распрямить согнутую спину. Тело Билда привычно следовало за чужими руками. – Вот видишь! Ты все время напряжен. Вот так. Он зафиксировал плечи Билда, а потом опустил. Тот застыл, словно изваяние. Потом Байбл осторожно пощекотал ему загривок, и Билд, хмыкнув от неожиданности, прикрыл его рукой. Его спина расслабилась и движение вышло красивым и естественным. – Посмотри на себя, – ласково сказал Байбл. – Так ведь гораздо лучше. Из отражения на него смотрели сияющие глаза Талэя и заинтересованный темный взгляд Билда. – Ты очень красивый, – восхищенно протянул Байбл, забывшись, но тут же исправился, видя как напрягся Билд, – оставайся таким подольше. Оставайся собой. Неожиданно Билд хмыкнул и развернулся на крутящемся стуле, уставившись прямо в глаза Байблу неприязненно-отстраненным взглядом. – Хотите со мной переспать? – напрямую спросил он. Но Байбл уже понял, как раскрывается этот загадочный ларчик. – Нет, – с усмешкой покачал он головой, – хочу еще долго делать твои фото. Хочу увидеть каким ты вырастешь, каким красивым мужчиной станешь. Хочу сфотографировать твою жену и твоих детей. Хочу увидеть это. Билд потрясенно молчал. – Зачем? – тихо спросил он. – У твоего дома растут деревья? – спросил Байбл, убирая непослушную прядь волос, упавшую на высокий лоб Билда. – Да… – немного рассеянно ответил тот. – Ты, наверное, часто смотришь на них? – Байбл склонил голову в ожидании ответа. Билд кивнул. – Видел, как появляются первые листья, затем цветки… Потом они облетают дождем и на их месте растут плоды. Как в сезон дождей ветви набухают каплями, а в жару дают тень. Билд завороженно слушал его, сложив кисти на спинку стула и поставив на них подбородок. Одну ногу он по-мальчишески поджал под себя. – Так и ты, – тихо сказал Байбл, – сначала повзрослеешь, потом, – он провел линию на его лбу, – у тебя появятся морщины. Сначала маленькие, еле заметные, потом все глубже. Он сам не заметил, как продолжил водить пальцем, обрисовывая овал лица, абрис губ и скулы. Билд закрыл глаза, кажется, наслаждаясь его прикосновениями. Байбл был заворожен его спокойным прекрасным лицом, на котором блуждала легкая улыбка. Он словно наяву видел постаревшего Билда и себя, любующегося им – такого же седого, но бесконечно счастливого. – Потом твои волосы поседеют, а глаза поблекнут, станут светлее, совсем как у фарангов, – с усмешкой сказал он и добавил: – Ну почти! Билд неожиданно открыл глаза, тряхнул головой и снова посмотрел на него так, словно знал об этой жизни много больше, чем Байбл. – Этого никогда не будет, – тихо, но уверенно произнес он. – Я больше не хочу так! Байбл абсолютно точно знал, что стояло за этим “не хочу”, поэтому он подался вперед и вложил в свои слова всю убежденность, что имел: – Никогда не говори “все”! Ты еще не знаешь, что ждет тебя дальше! – Я знаю! – Зашипел Билд, поддавшись вперед. – У меня нет выбора, понимаешь?! Никто не захочет быть… – он оссекся и закончил: – быть мной. “Быть со мной” читал в его молчании Байбл. Хотелось схватить его и унести с собой, в будущее, туда, где он каждый день сможет доказывать Билду насколько тот хорош и любим. – Оглянись, – тихо сказал Байбл, подавшись навстречу. – Возможно УЖЕ есть кто-то, кому ты необходим больше воды и воздуха, больше солнечного света. Кто отдал бы половину жизни, только, чтоб другую прожить с тобой. Просто присмотрись! Дай ему шанс доказать тебе! Зрение Байбла затуманилось, но он не отводил взгляда от удивленных глаз Билда. Мир поплыл, как тумане, Байбл понял, что по его щекам текут слезы. Он заморгал и тут же застыл, почувствовав, как тонкие холодные пальцы вытирают влагу с его лица. – Прости, – тихо сказал Билд. – Ничего, – помотал головой Байбл, – просто обещай, что постараешься. Билд кивнул. За дверью раздался характерный цокот каблуков, и Байбл, поднявшись, мгновенно вытер слезы, а затем, подмигнув Билду, схватил флакон с его таблетками и спрятал в карман. Когда менеджер зашла в тесную гримерку, они оба улыбались. Остаток дня для Байбла прошел как во сне. Они понимающе переглядывались с Билдом, стоя по разные стороны камеры. А когда – что может быть естественнее – модель подошла взглянуть на свои снимки, они стояли, тесно прижавшись плечом к плечу, словно заговорщики. День истаял слишком быстро для Байбла. Он не готов был отпустить Билда, хоть и видел, как тот устал. Но время съемок было ограниченно. В суматохе сборов они успели всего лишь кивнуть друг другу на прощание. Байбл зашел в гримерку, где все напоминало об их разговоре и, обессиленный, присел на маленькую кушетку, раньше заваленную одеждой. Стоило ему прикоснуться щекой к прохладному шелку обивки, как знакомая тьма закружила и унесла его прочь. Пришел в себя он в собственной постели. За окном ожидаемо хлестал дождь, непонятно было, то ли это раннее утро, то ли вечер. Байблу не хотелось узнавать. Он хотел лежать и лелеять воспоминания о разговоре с Билдом. – Наконец-то ты проснулся! – веселый голос прозвучал за его спиной и тяжелое тело навалилось сверху. – Ты проспал целые сутки. Вот это да! Не знал, что дождь так на тебя действует. Байбл почувствовал мокрый поцелуй на щеке, окунулся в знакомый запах и вдруг заплакал навзрыд, как ребенок. – Что случилось, детка? – Билд засуетился, разворачивая его из кокона одеяла и осматривая. – Ты заболел? Поранился? Не молчи же! Байбл открыл глаза, хлопая влажными ресницами, посмотрел на встревоженное лицо Билда и, выпростав руку из-под одеяла, легко погладил его по щеке. – Я так люблю тебя! – Вот идиот!