Человеку нужен человек

Даня не спал последние трое суток. Пил, не просыхая, в жалкой надежде забыться, но сознание лишь упорно прояснялось с каждым выпитым глотком жгучей жидкости, вынуждая покориться бесполезным эмоциям и плакать, как пятилетний ребёнок, стоя посреди комнаты, даже не стараясь спрятаться или защититься, словно бессознательно желая, чтобы кто-то увидел со стороны его, уязвимого и пустого, чтобы с омерзением плюнул в его сторону — так, с пренебрежением, не задерживая свой взгляд на жалком теле дольше пары секунд. Он не помнил, с чего всё началось. Просто в августе стало настолько плохо, настолько невыносимо, что хотелось выть, хотелось кричать и лезть на стены, но всё равно никто бы так и не услышал. Он месяц назад заперся у себя в квартире на Моховой и открыл первую бутылку водки. А потом вторую. А потом всё оставшееся, что попалось под руку. Первые несколько дней телефон разрывался звонками менеджеров и друзей, но вскоре, когда новый айфон почти полетел в стену, всё словно испарилось, как будто всех людей стёрли ластиком, и Поперечный погрузился в абсолютную тишину. Он пытался раскопать себя бульдозером, выпотрошить всего целиком, но с ужасом видел лишь гниющую пустоту, поражающую внутренние органы, растекающуюся подобно нефти. Поперечный даже удивлялся, почему до сих пор продолжал отражаться в зеркале, если вся его личность, всё его грязное «я» — копия копий, клоун, а грим заменил кожу. Его невозможно ненавидеть, потому что он, словно губка, удивительным образом впитал в себя все пороки окружающих, в нём с лёгкостью можно было увидеть самого себя и ужаснуться. Его невозможно любить, потому что любить там нечего. Поперечный хотел разорвать себе грудную клетку, чтобы наконец вытащить из себя всю эту грязь, чтобы перестать себя чувствовать ошибкой поколения. Он хотел отмыться, начать всё с самого начала, с чистого листа, перечеркнув фломастерами своё прошлое. Он хотел вновь стать маленьким и беззаботным, чтобы не чувствовать горечь в глотке, чтобы не испытывать ужас, глядя на свои руки. Он месяц сидел в своём футляре, спрятавшись от всего мира, разбирая себя по кусочкам без надежды склеить обратно. Тишина прервалась дверным звонком, и Поперечный почти усмехнулся. — Жив, — тяжёлый выдох долетел до ушей Дани, едва он открыл входную дверь. Дождавшись, пока хозяин квартиры отойдёт в сторону, мужчина медленно, словно опасаясь неведомых ловушек вокруг себя, прошёл внутрь, напоминая со стороны дикую кошку. За ним тенью подъезда проникла уличная свежесть, наполняя залитую тягучей болью квартиру. Поперечный на секунду прикрыл глаза и позволил себе сделать глубокий вдох. И кровь будто очистилась, и разум словно прояснился, и уже не так больно, не так плохо, не так страшно. Уже почти хотелось жить. Руслан всегда был удивительным человеком. Даня не раз говорил и лично, и на аудиторию, что безмерно уважает и ценит его, их дружбу. Он был глотком прохладной воды, лёгким свежим ветерком в чёрной гнилой жизни комика, он всегда был для него кирпичной стеной, на которую можно было облокотиться, чтобы перевести дыхание в постоянной гонке за чем-то недостижимым. Усачев удивительным образом сочетал в себе ту кропотливую и осознанную сентиментальность со стойким характером и ледяным, строгим взглядом. Даня знал, что может прийти к нему, поплакаться в жилетку, знал, что его поймут, погладят по голове и похвалят, а потом цепкой хваткой тёплых ладоней вытащат из ужаса однотипных дней. Даня видел в нём своего отца. Даня уважал его. Даня любил его. Даже сейчас, как только Руслан вышел из тени прихожей в залитую светом гостиную, у него на лице уживались ласка и пугающая строгость. В его улыбке играли украденные маленьким мальчиком лучи летнего солнца, которое мужчина привёз из столицы, и Даня сам невольно улыбнулся уголками губ, но тут же дёрнулся от ужаса, встретившись с каменным взглядом чужих глаз. Поперечный неловко замялся, не зная, чего ожидать. Как ребёнок, подставляющий щёку то ли для заботливых любящих рук, то ли для оплеухи. — Что делал? — Руслан первым нарушил тишину, по-свойски вертя в руках бутылку виски. — Спортом занимался и спасал голодающих детей в Африке, — почему-то сейчас Поперечному хотелось острить, выставить наружу все свои иголки, забившись глубоко в себя. Или же это был очередной трюк капризного ребёнка в надежде, что его заметят хотя бы после глупой выходки? Усачеву не понравился такой тон. Это Даня заметил сразу, хотя и не видел его лица. Лишь плечи под промокшим от питерского дождя пальто пугающе дёрнулись. — Ну и зачем? — Это, вроде как, называется благотво… Его глупую неуместную колкость прервал звон бутылки, упавшей на пол. В следующую секунду парня уже крепко держали за ворот футболки. В глазах напротив кипела ярость. — Ты в могилу себя хочешь свести, да? Уничтожить неотёсанную физическую оболочку, ведь она вторична? А с сознанием ты своим что делаешь, придурок? — хватка только усилилась. — Сначала я думал, хрен с тобой, неделю посходишь с ума и вернёшься, но ты оказался совсем отбитым. Я твоего Макса задолбался успокаивать. Ладно я — привык уже к твоим пограничным выходкам, — Усачев горько усмехнулся, — но парня пожалей. Хоть бы звонок, сука, хоть бы одно сообщение, — крепкие руки толкают Поперечного на пол, вынуждая тихо зашипеть от боли и тут же в ужасе заткнуться, — но нет, ты же у нас королева бала! Тебе же всё должно с рук сходить, потому что ты у нас «творец». — Я… — Заткнись! Хочешь убить себя — вены вскрой и закончи уже этот ад для себя и своих близких, а не разыгрывай клоунаду! — голос мужчины окончательно охрип, но злость в нём только начала разгораться. Он присел на корточки и подтянул к себе за волосы лежащее на полу трясущееся тело. — Ты ж себя, падла, в могилу ведёшь, душишь своими же руками, но дело до конца почему-то не доводишь. Ты жалкий и эгоистичный ребёнок, Поперечный! Ты жить хочешь? Квартира наполнилась уже ставшей привычной комику тишиной, пока не раздался звонкий шлепок, а щеку не начало саднить. — Отвечай! И Поперечный только начал осознавать весь поток грязной правды, которую только что услышал. Он месяц уничтожал себя, доводил до крайности, мешал алкоголь с обезболивающими, как и полгода, как и год назад. Каждый раз — очередной эпизод, очередной срыв, очередные обеспокоенные взгляды и полные волнения «как ты?». Вся его блядская жизнь — цикл из однотипных эпизодов, но почему-то он всё ещё был здесь. Почему-то он всё ещё находил в себе силы просыпаться, верил и достоверно знал, что скоро ему станет лучше, и ведь правда становилось. Руслан прав: он — обычный эгоист. Слабак, жаждущий внимания, не способный даже убить себя без права на перерождение. Его жизнь абсолютно ничтожна, он жалок. Он не пытался себя свести в могилу, он пытался утонуть в жалости к самому себе, нырнуть так глубоко, чтобы достать до самого дна. Он пытался вырыть яму из самоуничижения и оставаться там как можно дольше. Обычно его действительно никто не трогал. Друзья звонили несколько дней, но бросали это дело, хотя беспокоиться не переставали. Это же Поперечный, ему нужно время. И спустя пару недель к ним возвращался всё такой же уставший рыжий парень со следами лёгкого похмелья на лице и озорным огоньком в глазах. Но впервые его схватили за шиворот, как нашкодившего котёнка, впервые приехали вот так, без предупреждений, без лишних раздумий, чтобы выбить из головы всю дурь, которую он сам себе напридумывал. И ведь у Руслана наверняка много работы в Москве, много новых проектов, но он — Даня уверен — ни на секунду не задумался о правильности своего решения, покупая билет на первый поезд в Петербург. Руслану не всё равно. Руслан сидел на полу в грязной квартире и кричал, пытаясь привести бездушное пустое тело в себя. Руслан хотел помочь. И Руслан боялся сделать неправильный шаг. Из глаз Поперечного хлынули слёзы, когда он судорожно закивал. Он, сука, хотел жить! Руслан притянул парня к себе, крепко обнимая. — Тише, тише… Данила рыдал в его плечо, вцепившись в пальто от страха, что сейчас, когда он наконец решился открыть свою душу нараспашку, его вышвырнут и оставят одного. Чужие руки на его спине ощущались спасательным кругом. — Я помогу тебе. Он не утонет. *** — Мне больно. Поперечный сделал затяжку, прикрывая глаза, и выдохнул дым, слегка запрокинув голову. Ему не нужно смотреть на Руслана, чтобы знать: тот слегка сморщил нос, он не выносил запах сигарет. Руслана вообще много что раздражало. Алкоголики, грязная квартира, ни к чему не ведущее саморазрушение, курение в спальне. Забавно даже, в отдельности его выводила из себя каждая глупая привычка Дани, но в совокупности рождался бездонный космос, затягивающий в себя с первого взгляда. У Усачева никогда не получалось злиться на этого ребёнка с удивительно осознанным взглядом. Ему оставалось только гадать, что происходит в чужой голове. Конечно, оба всегда понимали иерархичность в их взаимоотношениях, никто из них не был дураком. Иногда Даня, дёргая Руслана за рукав рубашки, задавал, казалось бы, простейшие вопросы, кажущиеся детям элементарными, и ставил мужчину в тупик. Но мужчина никогда не умел придумывать интересные легенды в ответ. Воплощённая рациональность. Эти детские наивные глаза выбивали у Руслана почву из-под ног. Даня обнимал его, неживого, погасшего и потерявшего веру в лучшее, и в сердце вновь расцветала сирень. Его, рационального и холодного, терпеливого, спокойного, приводил в себя рыжий, оставшийся ребёнком, парень с горячим сердцем и вечно холодными ладонями. Руслан сел в кровати, смотря на чужую голую бледную спину с россыпью родинок. Захотелось протянуть руку и соединить их в созвездия, но он вовремя себя одёрнул. Лишь подался вперёд и поцеловал веснушчатое плечо. — Не молчи. Не сейчас. Поперечный вздрогнул от этого простого прикосновения, стряхнув пепел на край одеяла. Будто это не он двадцать минут назад обвивал ногами чужую талию в попытке быть ещё ближе, будто это не он двадцать минут назад шёпотом просил мужчину о большем. Он закрыл глаза и вдавил сигарету в пепельницу. Всё случилось спонтанно, но до удивления органично. Кто потянулся за спасательным поцелуем первым, Даня не помнил, да и, он был уверен, Руслан тоже. Им обоим было жизненно необходимо прикоснуться к реальности, вернуться, вспомнить, что они ещё живы. Не так уж сильно они и отличались. Просто у каждого был свой способ побега от самого себя. Поперечный уничтожал себя алкоголем, Усачев оставлял выжженное поле в своей душе с помощью нескончаемой работы. Столкновение двух микровселенных породило новую галактику. Руслан был на удивление вежливым, Даня — крикливым. — У меня внутри… растекается пустота. Я ходячий труп, но мне страшно, что однажды я проснусь и не услышу своего сердцебиения, — парень сжал в кулаке угол одеяла, тут же почувствовав чужую ладонь сверху. — Я вроде как живу эпизодами, качелями. Ёбаные американские горки, и никогда не знаешь, в какой момент упадёшь на самое дно. Но самое ужасное, — он сделал глубокий вдох, — когда вылезаешь из этого говна, ты пытаешься убеждать себя, мол, всё супер, а потом смотришь в зеркало, встречаешься со своим уставшим еблом и понимаешь — да нихуя не супер. Вот она — черта. Дальше только обрыв. Свернуть назад уже нельзя, только говорить-говорить-говорить. Сейчас он был полностью обнажён перед ним, скрывать что-то уже не имело никакого значения. Руслан всё видел и понимал. Ещё один поцелуй в плечо. — Я ничего не хочу делать, я хочу лежать в кровати, хочу, чтобы мой позвоночник врос в матрас, хочу сгнить, хочу, чтобы гной затёк мне в глотку, в лёгкие. Не хочу дышать, не хочу видеть, ничего не хочу, хочу перестать существовать. А все вокруг куда-то идут, что-то делают, меня затягивают в эту рутину из постоянной динамики. Какой-то блять адский хоровод, все вокруг живут, смотрят, как на полуживое дряхлое тело, хотя, я и есть, блять, это полуживое дряхлое тело. Мне иногда страшно на себя смотреть: я души не вижу у себя. Глаза пустые, как у рыбы мёртвой. Мне страшно, Рус. — Все что-то делают, потому что тоже чувствуют эту поглощающую пустоту внутри. — Получается, мы все мертвы внутри? В чём же тогда смысл? Зачем мы живём? Все люди пиздецки одиноки, потому что пусты, просто кто-то боится, а кто-то уже давно это признал. — Смысл в том, чтобы спасти друг друга. Может, все пусты, потому что одиноки, а не наоборот? — пальцы мужчины на удивление нежно провели плетённую дорожку вверх по запястью Дани. Поперечный обернулся и смотрел-смотрел-смотрел своими бездонными детскими глазами. Какой, к чёрту, мёртвый взгляд? В них горел огонь, бушевало цунами. Тишина почти начала звенеть в ушах, когда он резко подался вперёд и оставил невесомый поцелуй на обветренных губах Усачева. Чужие руки в ответ обвили его торс и прижали крепче к себе. — Я понимаю тебя, слышишь? Я не оставлю тебя, ты не один. Больше нет. Поперечный робко потянулся к чужой ладони и внезапно вопросительно посмотрел в глаза напротив, словно спрашивая разрешение. Вместо ответа его руку аккуратно сжали. — Ты мне дороже ебаного золота.