— я пас!
за шумом пыльной тусовки-квартирника-притона вряд ли кто-то расслышал громогласное заявление. но дима жестом показывает, что вышел из игры: карты рубашкой вверх, руки тянутся за очередной бутылкой пива, пока вторая поджигает сигарету. с громким криком (удивительно, что даже громче тусовки) кто-то вваливается на хату; дима никого не узнаёт. да и с чего бы? он тут чужой. мирон вот привёл, сказал: «повеселись, найдёшь себе друзей, товарищей на голову, тёлочку на вечер-два, и перестанешь наконец в меня кидаться вещами, а потом ворч—». как правило, дальше дима не слушал. удушливо-пьяный дымок навис над шероховатой поверхностью стола. гул в ушах стоял в миллиард децибел, отбивал ритм в груди, рёбра вместе с грудной клеткой ходили ходуном. на диване кто-то откинулся, не в прямом смысле, конечно, но, судя по судорожно бегающим глазам под плотно прикрытыми веками, откинулся неплохо. да, откинулся. и он там, вроде, не один, дима разглядеть не мог. в нём примерно столько же полимерной дряни, сколько у среднестатистического эмигранта-мулата в кармане; ещё и какой-то осёл, крепко затянувшись (и, конечно же, сипло закашлявшись) из мутной сердцевины бульбика, выпускает дым в димину сторону, закрывая обзор на безымянного-как-и-все-здесь торча. мирон бы сейчас поржал, тупо скалясь при этом, как самый остроумный мудак в нашем созвездии, и пошутил бы про факел или светильник. а дима бы не понял. конечно же, он бы не понял.— ещё партейку?
«дима, фас!», — заорала бы подлая еврейка, была бы она рядом. а дима не фас, дима пас. дима проебал достаточно денег с релиза, чтобы до конца месяца побираться в подземке и пиздить гремящие монетки вместе с шапками у заснувших на картонке алкашей. или присесть на лебединую шеёнку друга, и ждать, что скинут. вряд ли, но шанс есть. махнул рукой, наконец выбираясь из-за стола. всю игру ему казалось, что он вот-вот будет выбираться не из-за, а из-под, но обошлось. по крайней мере, лавируя между людьми в коридоре (казалось, что их тут как китайских туристов), ему не привиделись ни единороги, ни космонавты, ни ещё какая-нибудь хуйня. как корабль в бурю, пробирается по волнам, карабкается, а потом снова вниз, карабкается, а потом снова... на лестничной клетке трезвеет враз. ну, или почти. в ушах ещё прилично так хуярит, но стоит двери за спиной закрыться, так сразу мир воспринимается легче. может, потому что рядом нет того идиота с бонгом? хер знает. на частоте, на которой слышат только собаки, эхом раздаётся чей-то голос, активно беседующий. прыткий, пытающийся впечатлить собеседника. диме похуй; он делает шаг вбок, чтобы дверью не уебали случайно, и закуривает. тут ещё более пыльно, чем внутри. дима нашёл во встроенной в мозг энциклопедии новое понятие, охватывающее всё то, что происходит на подобных тусовках — пыльно. это вообще должна была быть метафора к треку, не связанная с маргинальным времяпрепровождением, но да похуй. а всё дело в том, что они здесь — пылинки. маленькие, невзрачные, противные; взлетают и парят при дневном свете, и лежат без дела при лунном. в темноте всем на них вообще насрать. а вот диме почему-то не насрать, он же сам пылинка, думает о своих собратьях, так сказать. усиленно так думает, что даже не замечает, как голос (тот, что эхом отдавал неподалёку) стал выше. и пара хитро-выебанных глаз пялит сверху-вниз. дима наконец-то поднимает голову. мирон сидит на подоконнике, ноги широко расставлены, коленная чашечка сгибается-разгибается с задержкой. и между всем этим безобразием вклинивается женская фигура; дима это понял по длинным волосам, которые забавно волнообразно дёргались, когда она смеялась. дима не слышал смех, но видел, как мирон смотрел через её плечо прямо на него. диме привиделось, что у него красные глаза, как у вампира. бля, то есть, не накуренно-красные, а просто красные, в смысле, радужка. хоть она и была такой тонкой, что едва-едва можно было разглядеть. «она его ща выебет», — отчётливо понимает, — «вклинится ближе, развернёт спиной к себе, лицом к окну, задерёт кофту, стянет джинсы с трусами, а они у него сегодня смешные, кстати, и вставит ему. он от неё только этого и ждёт. жопу побрил, наверное, чтобы ей понравилось»— эй, димас! принёс мне что-нибудь? — только пизды.
его тошнит смехом. рвёт, тянет, спазмами до кровавой одышки. кажется, она ничего не поняла. дима тоже мало что понял, но держится молодцом. с мироном всегда так; не будешь — пойдёшь лесом. вот и с ней это случилось. после пятиминутной словесной перепалки, где дима побывал в матери жида несчётное количество раз, пылинка уходит куда-то, видимо, не выдержала двух молодцев. или просто почувствовала зов природы и улетела к другим. не важно. важно, что теперь дима занял её место. можно было пафосно окрестить его «своим», но дима не стал. больно уж у еврейки морда скривилась, стоило той девочке спиной засветить. — домой? — на самом деле, вопросительный знак тоже снюхали. не нашли поэтому. дима просто ждёт, когда мирон поднимет жопу и скажет что-то вроде «да, дима, ты прав, мы тут засиделись, пора откланяться и пойти домой. поздно уже», но с такой же уверенностью дима и нахуй сходит, и пососёт и обслужит всю пиздобратию, которую мирон там себе придумает. дима сам жопу роняет рядом, поза такая же. им, пылинкам, не нужно сильно выделяться. мирону таращиться больше некуда, да и зенки болят, наверное, столько лупить. диме всегда хотелось их пальцами назад втянуть, думая, что у его друга какая-то проблемы с этим. и почему он всегда сопротивляется? — а чё там делать? — нога туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда-сюда-туда. дима будто на метроном пялится. отвлёкся, правда, зря. жидовская лапа в пространство между ног лезет, ничего не касается. дима лениво скользит взглядом по руке, плечу, как скалолаз, добираясь до пары глаз. глаза-гнёзда. дом для птичек всех мастей, все бы поместились. он, мирон, та ещё птичка; то ли орёл, то ли канарейка. — согласен, — дима с шумом сглатывает так, что слышит весь подъезд, дом, улица, район, город, область, страна, континент, планета. жид руку не убирает, опирается, чтобы спрыгнуть и заткнуть свой метроном, вечный двигатель. если бы дима был музыкантом, то непременно написал какую-нибудь романтическую хуйню про коленку, пылинки и гнёзда. его участь — агрессивный рэп. можно только завуалировано преподнести всё это. мирон сто процентов дрочит на такое и кончает с какой-нибудь отсылкой или выебнутой метафорой на губах.— так всё-таки. домой? — да, пошли.
если до дома, то только через фантастический блёв мирона на каждом шагу. хуй знает чем его так зарядило, дима таких названий, наверное, и не знает. какой-то долбоёб на стене, баллончиком вырвиглазного цвета, написал: «Долой Альтернативное Развитие Анатомии». можно было подумать, что это очередной депутат на выборах пытается выебнуться перед избирателями.— могли бы пойти, как нормальные люди, нажраться в баре, а потом домой на такси догнать. — мы нормальные люди. у нас нет на это денег.
мирон ещё тупо хохочет со своих же высказываний, пару раз чуть не ёбается в сугроб, и— дима, смотри, я ссу в гроб!
наконец начинает идти снег. одно падение дима предугадывает наперёд — своё. скользко тут, пиздец, — бормочет он, хватаясь за любезно протянутую жидовскую руку. быстро тот среагировал, потянул на себя и, как обычно, так старался, что перестарался. дима чуть ли не валится на мирона, вовремя удерживает равновесие и чуть повисает на нём, молясь всем еврейским богам, чтобы кроссовки выдержали испытание льдом и пламенем. и выдерживают же, суки такие. — какой ты кабан у меня вырос! — от усилий у мирона глаза огнями, дима их видел прямо перед собой, рябина на снегу, мог руку просунуть, подержать, прижать к груди. или разорвать в клочья, что больше походит на правду. но он не тянется за ними, руки у миро на талии, заняты, просили перезвонить.— я космонавт. — и что ты видел? — что ты куртку где-то проебал.
мирон лезет греться о диму, а дима и не против особо. его будто уменьшили враз, скомкали, смяли и, потрёпанного, вернули диме, чтобы тот, под фонарным столбом и в слоу-мо снегопад, обнимал, мысленно пытаясь расправить каждый загнутый уголок, расправить складочку-неровность. сдуть пыль. но дима её только покрепче вдыхает; крылья носа трепетали. рука, по которой очень удобно было скользить взглядом, незатейливо укладывается на димину лысую макушку, пятёрней делая странноватое движение туда-сюда. у димы вновь всплывают ассоциации. диме вновь хочется спиздануть лишнее, но мирон очень удачно и горячо выдыхает ему в шею, лапу с макушки двигая вниз, к затылку.— ты щас опять сблюёшь? — осталось две попытки.
диму тоже неплохо так вертело, но всё же не так сильно, как вмазанного жида, который, отстранившись (рукой, будто за шкирку держится) ко лбу чужому лбом прилипает. жмётся, давит, в глаза смотрит, как баран; и неясно что пытается — повалить друга, снова обнять или же с силой приложиться, чтобы свои же мозги на место поставить.— ты мой брат, ты знал? типа, навеки. forever. навсегда.
и лыбится. пар из уголков губ валит, настолько сильно сжимает передние зубы. диме захотелось разжать их пальцами, узнать, что он прячет за ними, и только потом умереть спокойно.— обязательно напоминать каждый раз?
его пальцы на затылке крепче сжимаются, мирон пытается будто диму вдавить в себя. причём, через лоб впитать, губкой в свой мозг. в стучащий двигатель, перегоняющий кровь, уже впитал. всё мало ему. дима отчётливо будет помнить царапающие корочки губ и такой явный привкус желудочного сока. этот момент его жизни будет выделен пунктирной линией, скопирован и вставлен в нужный-ненужный момент. когда дима сам захочет вспомнить эту ночь. мирон продрог окончательно, одежда вымокла от снега; но всё же, отстранившись, по привычке сдирает мёртвую кожицу с нижней губы, в попытке спрятать улыбку. получается плохо. ржёт. дима подхватывает быстро, уже самостоятельно подаётся вперёд и прижимается ко лбу мирона. кажется, он его приручил. хуёвый такой маленький принц, но из димы и лис так себе. проделав такой долгий путь домой, пройдя все испытания гнёздами, телом, огнями и космонавтами, они уже без приключений добираются до их дуэтного пристанища. к утру пылинки, как правило, разбредаются кто куда, и абсолютно всем на это насрать. за забытой курткой никто так и не вернулся.