Любимая певица товарища генсека

В некоторые моменты своей жизни мы невольно задумываемся о том, что же на самом деле означает это простое слово, состоящее из одного слога — жить. Для кого-то жить — это иметь свободу передвижения, видеть в каждом дне новое и прекрасное, любить и быть любимым. Кто-то видит смысл жизни в труде, в работе на всобщее благо. Кто-то — в детях и продолжении человеческого рода. Для кого-то жить — значит творить. Таких людей обычно замечаешь издалека — в их глазах горит особенный огонёк, не присущий другим представителям человеческого рода. Творцы, они же художники, композиторы, режиссёры и певцы, пусть и имеют свой смысл жизни, но, к сожалению, нечасто бывают счастливыми людьми. В чём причина? Часто они возлагают всё, что есть на душе, на алтарь искусства, но в этом ли дело? За окном шёл дождь. Где-то там, внизу, суетились люди с зонтами и без зонтов. Час пик. Все спешат домой, чтобы наконец отдохнуть от трудного рабочего дня, выпить баночку хмельного, поиграть с детьми, почитать интересную книгу. У каждого своя мотивация как можно скорее попасть домой. А у кого-то её и вовсе нет. Такие люди обычно сидят у станка до отказа. Такого человека мы видим и здесь, в музыкальном классе гимназии №1508, сидящим за роялем. Серая форма в клеточку, аккуратно заплетённые в косы светлые волосы, внимательные (и уставшие от своей внимательности) зелёные глаза. Аккуратное миниатюрное личико — сущая Алёнушка. Розовые губы чуть поджаты. Аккуратные, тонкие, «музыкальные» пальцы проходятся по клавишам. Туда-сюда. Двенадцатый этюд Шопена. Эхо революции. До минор. Руки бегают по клавиатуре, выдавая страсть, которая и не снилась девушкам её возраста, но лицо при этом остаётся недвижным. Как же ей это всё надоело. Звуки отдавались гулким эхом от голых стен музыкального класса. Класс был выбран совершенно не подходящий для занятий музыкой — акустика просто тошнотворно ужасная. Но выбора не было — либо здесь, либо дома в стерильно чистой комнате за таким же стерильно чистым фортепиано. Лучше перетерпеть. Последняя нота — этюд кончился. Но у девушки он будто оборвался на середине — Шопен такого точно не писал. Это уже её придумка. Недосказанность, неоконченность. Прямо как вся её жизнь — будто бы не хватает какого-то пазла. Скрипнула дверь — и показался острый нос Лидии Мечиславовны, преподавательницы музыки и руководительницы школьного хора. Она всё это время стояла за дверью и слушала игру одной из своих лучших учениц. — Наташенька, Наташа… Ты не хочешь домой пойти? — послышался её тихий, чуть скрипучий голос. Лидия Мечиславовна когда-то была солисткой какого-то известного хора. Это было ещё до революции. О том, почему она сейчас звучит, как старая драная кошка, ходит несколько легенд. По одной её пытались задушить Отступники, когда она садилась на поезд в Новую Москву, по другой — просто сорвала при болезни. Голос — очень хрупкий инструмент. Шаг вправо, шаг влево… И ты уже навсегда немой. Наташа перевела взгляд со стены на учительницу. Затем на наручные часы. И вправду — времени уже много. — Спасибо, Лидия Мечиславовна. Пожалуй, я действительно пойду. Убрав с подставки нотную тетрадь и сложив её в портфель, девушка попрощалась с преподавательницей и покинула кабинет. Дождь за окном, как по заказу, утих. Оно и к лучшему — пальто не промокнет насквозь. Сегодня Наташа забыла зонт. Из гардероба был прямой выход на улицу — шумную Новобелёвскую. Знаки «Осторожно, дети!» помогали — у школы наземный транспорт чаще всего чуть сбавлял скорость. Удивительное дело — в Союзе всё ещё главенствуют машины с колёсами. В других странахт уже давно полностью перешли на магнитные движки. Здесь же на таких гоняет только правительство и междугородный транспорт. Проезд стоит запредельно. Ну, Россия всегда отставала в техническом прогрессе — удивляться нечему. Её зовут Наталья Викторовна Гейгер. Ей семнадцать лет. В этом году она заканчивает гимназию и поступает. Вроде бы в Гнесинку. А может и в Глинку. О том, что она свяжет жизнь с музыкой, было понятно чуть ли не с самого её рождения. Это был просто поразительно музыкальный ребёнок — в шоке были как родители, так и учителя. Это была гордость школы… Да что там школы — Новой Москвы. С ней занимались лучшие преподаватели страны, на неё возлагались большие надежды… Ожидаемо, что такой золотой ребенок под таким давлением возненавидит музыку… Но этого не произошло. Наташа жила, дышала музыкой. Она рвалась писать, рвалась играть, рвалась творить. Естественно, её рвение поощрялось. Раз всё так идеально, в чём же загвоздка? Почему Наташа не рвётся домой, к любимым родителям и инструменту? Почему Наташа сидит допоздна за школьным роялем? Повернулся ключ в замочной скважине. Из мокрого и холодного уличного пространства наша героиня наконец попала в тёплое гнёздышко под названием Дом Гейгеров. Мама — Виталия Сергеевна — помогла ей снять пальто и тепло поцеловала в лоб в знак приветствия. — Как твои дела? Репетировала? — Да, мамуль. — коротко отвечает Наташа, снимая ботинки. С кухни пахнет чем-то вкусным. Звучит какая-то музыка — вроде бы ВИА «Пламя». Виталия Сергеевна — большая фанатка старой музыки вокально-инструментальных ансамблей. Сама когда-то состояла в подобном — «Молодость» назывался. Казалось, что вечная молодость — это про неё. Ни одной морщинки не было на кукольном лице этой женщины. Наташа явно растёт в мать. В нескольких шагах от входа — тяжёлая дверь в кабинет Виктора Павловича, отца девушки. Она закрыта — следовательно, папа работает. Не стоит ему мешать. Наташа почти на цыпочках пробралась в свою комнату, закрывая дверь изнутри на задвижку и вытаскивая из сумки нотную тетрадь. Пора продолжить начатое. На странице ровным почерком было написано: «Вариации на этюд 12» — и ноты, записанные наспех. Наташе было мало того, что написал великий поляк, завещавший сердце Варшаве. Она нашла в роволюционном этюде почву для вариаций. Вариаций, посвящённых Родине. Нелёгкому пути, через который она проходит не первый век. Вот нарастает напряжение… Гремит гром, люди встают с колен… Но нерешительно — будто их что-то смущает. Они боятся встать, они боятся говорить, они… Просто боятся. Боятся разрушить стабильность, боятся снова пережить крах и кризис… Они не знают, что делать. Они волнуются. Они переживают. Как это переложить на музыку? В голове звучит мелодия и в виде нот она перетекает на бумагу… Сыграть бы это на клавишах, да не помешает ли музыка отцовской работе? Хотя стены не настолько тонкие, чтобы пропустить звук фортепиано без нажима. Тем более оно элетронное — можно убавить. Наташа переложила тетрадь на подставочку и убавила громкость фортепиано до минимального слышимого значения. Размяла пальцы, глубоко вздохнула… Нажала на клавиши — начала играть по написанному. Зазвучала знакомая мелодия двенадцатого этюда, но уже не так, как в музыкальном зале на настоящем рояле. Сейчас не развернёшься во весь звук. И звук ненастоящий. И всё не то. Нет смысла в этой музыке — она плоская. И сразу перестала нравиться. Наташа резко прервала игру. Что это за музыка, когда она звучит так тихо и искуственно? Какой в ней смысл, если её никто не слышит и не чувствует, как она? Пусть это и просто наигрыш — нет. Музыка должна быть громкой. Она не поймёт своей музыки, когда она звучит таким образом. Фортепиано закрыто, нотная тетрадь спрятана в портфель. Наташа открыла окно. Тучи не собирались рассеиваться — ещё немного и начнётся настоящий ливень. Как хорошо быть дома в это время! Мама зовёт ужинать. Наташа закрыла окно и идёт на зов. Выходя из комнаты, она смотрит на фортепиано. Хочется плевать на эту бездушную машину. В ней не звучит музыка. А может, дело не в инструменте?