***
Россия вздыхает. Тяжесть дневника обжигает руки. Эту записную книжку Росс нашел во время уборки их старой квартиры, на стенах которой осел толстый слой пыли, а кровать, в которой умер отец, до сих пор была в беспокойном беспорядке. Протирая дубовые полки книжного стеллажа, он наткнулся на пеструю обложку книги, что была спрятана за остальными. Федерация сразу узнал ее, ведь отец не выпускал эту книжечку из рук, а если и выпускал, то держал ее только за пазухой, не позволяя никому из детей ее увидеть. Первые страницы не удивили парня так же, как и последующие. Союз описывал свою жизнь скудно, без подробностей и лишних чувств. Он опустил все, что происходило у него в семье, в голове и на душе. Остались лишь голые факты и события. Долю из этого Россия помнил из воспоминаний отца, в части присутствовал сам. Многие события из жизни СССР, казалось, пропускал, словно не считал их важными. На предпоследних была написана его биография, которую Россия и изучил получше, но лишь убедился, что это сжатая информация почти со всего дневника родителя, написанная подобием писательского очерка. Странички, датированные предсмертными числами, были исписаны почерком, совершенно не похожим на каллиграфический почерк отца — буквы скакали, менялись местами, а мысль, которую пытался донести Советы, уловить было невозможно. «Бред сумасшедшего», — думает Росс, вновь вздыхает и убирает в нагрудный карман пиджака отцовский дневник. Окинув взглядом место, в котором он провел большую часть своей беззаботной жизни, он цепляется взглядом за старое фото, так и не покинувшее комод в прихожей. Федерация аккуратно берет рамку и всматривается в родное материнское лицо, с нежностью глядевшее на него с фотографии цвета сепии. Страна что-то нечленораздельно мычит, отправляя находку к другой в карман, и покидает квартиру, навсегда запирая для себя замок двери. Спускаясь по ступеням, он думает о том, что нужно найти риелтора, который эту квартиру продаст нуждающемуся человеку. Хочется закурить, почувствовать горький дым, обволакивающий легкие, щекотящий нос и оседающий на дне диафрагмы, прижать к губам пахучую папиросу и наслаждаться этими минутами блаженства, что длятся секунды. Россия вздрагивает, когда под осеннее пальто прокрадывается холодный ветер и сильнее кутается в него, утыкаясь носом в сизый шарф, и быстро идет к ждущей его машине. «Отцовские привычки доведут меня до ручки», — мысленно хмыкает Росс, садясь в салон и закрывая глаза. Машина покидает двор.Вырванная страничка
15 января 2023 г. в 00:22
Была поздняя осень, когда родился мальчик в семье Российской Империи и его жены, Магдалины Величко. Тогда у них уже была старшая дочь Наталья, которой вот-вот должно было стукнуть четырнадцать лет. Она то и предложила назвать брата Николаем, в честь бывшего правителя государства Николая Первого.
Мальчик рано стал ходить, рано заговорил, рано стал читать и писать. Он словно торопился куда-то, стараясь впитать в себя большое количество знаний и умений, что делал практически ежедневно. Николаю было около десяти, когда он заинтересовался сформировавшейся два года назад социал-демократической рабочей партией. Через три года он и сам, втайне от отца, прибился к ней, но все еще был далек умом от пламенных речей и воинственных созывов рабочих классов. Он весь был в организованных матерью балах, пышных празднествах и милых девушках, скромно скрывавших напудренные носы за расписными китайскими веерами.
Николаю было семнадцать, когда он стал свидетелем «Ленского расстрела». Когда на его глазах расстреливали рабочих, его знакомых и уже друзей, что-то в душе словно надломилось, разламывая этот тонкий лед пополам. Он оттаскивал людей, защищая их своим телом, он сам брался за оружие, заслоняя товарищей от града пуль. Тогда он уже решил для себя, чем он будет заниматься всю оставшуюся жизнь.
Союзу было двадцать два, когда произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Ему было двадцать три, когда его семью (отца, мать, сестру с ее мужем и детьми) расстреляли в темном, полуподвальном помещении в Екатеринбурге в теплую июльскую ночь. Совет видел искаженные горечью и страхом лица близких, когда на них навели не меньше чертовой дюжины винтовок. Терпкий запах крови и свинца, застеленные бурой пеленой глаза и лай псов его сестры Союз забыть не смог. Как и противное внутреннее облегчение и умиротворение, мерзко облепившее вновь мерно бьющееся сердце.
Союзу снятся кошмары. С восемнадцатого года он не может не заснуть и не увидеть свою мать. Она стоит в бескрайнем ржаном поле; золотые колосья волнами идут за ветром, создавая иллюзию солнечного моря. На матери ее излюбленное легкое платье из светлого льна, что развивается вслед золотым волнам; шляпка на ее голове крепится только большим бантом под подбородком, едва держась на макушке; кудрявые бурые волосы рассыпаются по загорелым плечам, доставая своими кончиками середину складчатой юбки. Красиво. Она улыбается ему — вокруг светящихся серых глаз проступают мимические морщинки, тонкие губы будто становятся еще тоньше, а крылья ее длинного носа чуть расширяются. И Совету больно видеть ее живой. Больно ощущать фантомное тепло ее узких ладоней, что берут его лицо и нежно гладят щеки. Больно видеть задорные искорки в родных серебряных глазах. Больно видеть ее не мертвой.
Союзу неизвестны положительные эмоции. Он горд, суров, холоден, отстранен. Он чувствует пустоту, зной, печаль, злобу. А когда видит ее — становится страшно и тепло. Она комсомолка, что приезжает из колхоза в Москву на заработки. Она словно лучик солнца — от нее пахнет солнцем, парным молоком и сеном. Ее маленькие русые кудряшки напоминают солнечный одуванчик на голове, а лицо обласкано солнцем, подарившем ей множество веснушек. Она вся состояла из солнца.
— Устинья Зыблецкая, — представляется она, когда Союз заводит с ней разговор, и он, кажется, тает, услышав заметный украинский акцент в ее говоре. Девушка только кокетливо хихикает на его тихое мычание в ответ и, разворачиваясь, бежит к подъехавшей повозке, которая везет сено. СССР очнулся уже тогда, когда она уехала.
Во вторую встречу он узнает, что ей пятнадцать лет, и что живет она под Харьковом. Тогда Устинья сама предлагает дружить «Николе» и скромно целует его в щеку, отчего Советы плывет. Он пьян, он не соображает, когда соглашается на это и целует ее уже в пухлые губки-вишенки. Девушка не против, обнимая его и прижимая к себе своими загорелыми руками. Но СССР чувствует внутри лишь разъедающую его пустоту и еле-еле различимое тепло от ладоней Усти.
Через два года Союз официально получает независимость, а так же и трех маленьких мальцов, что родила его любимая женщина. Через какое-то время появляется еще один мальчик, и еще… Советы начинают всерьез беспокоиться, когда появляются на свет шестерняшки, а потом уже и четверняшки. Врачи радостно хвалят его жену за плодовитость и его за «наметанный глаз», от чего Союзу хочется лишь харкнуть им в лицо. Ему совсем не радостно от того факта, что Устинья сейчас буквально в глазах окружающих была «инкубатором». Да, были времена, когда детей в крестьянских семьях было не меньше семи, но сейчас большинство людей гнались за европейскими новшествами. И когда он выходит с женой и сыном из больницы, держа в руках двух младенцев, то чувствует спиной лишь осуждающие взгляды, полные свинца и керосина. Тогда Леша и Устинья стараются в машине убедить его, что никто не осуждает их семью, и что всем все равно на них.
Он не верит.
В сорок первом году жизнь его переламывается еще раз пополам, когда в четвертом часу ему преподносят известие о вторжении немецких войск на территорию страны. Он все еще не верит, когда в сорок втором ему приходит извещение о смерти Устиньи Зыблецкой, советской пулеметчицы, погибшей при обороне Севастополя. Он больше никогда не забудет лица своих детей, узнавших о смерти своей матери. Союз не сможет стереть из памяти лица старших детей, что абсолютно не отражали эмоций и лишь нежно, фальшиво улыбались, объясняя младшим вместо застывшего каменным изваянием отца, что «мама ушла, но с ней все хорошо, ведь теперь она счастлива в райском саду с золотыми птицами». Союз знает, что нет никакого райского сада, и уже хочет отругать сыновей за явную ложь, но останавливает себя, лишь молча, с тенью укора, качая головой.
Союзу уже под половину века, когда заканчивается война. Когда он и его люди доходят до Берлина, когда Третий Рейх, смотря Советам в глаза, стреляет из револьвера себе в глотку, кончая жизнь самоубийством. Ее сыновья, Лукас и Якоб, по решению собрания переходят под попечительство четырех стран — США, Франции, Британии и СССР. В тот же день домой Союз приходит с новым членом семьи — ГДР, которого домочадцы все звали львенком Яшей.
Через какое-то время в доме появляется еще один найденыш. Это сын Японской Империи и Японской Кореи, Нунг, который в официальных документах с тысячи девятьсот сорок пятого имеет имя КНДР. Его брата под опеку забрал США, с которым Союз и подписал после поражения Империи соглашение о совместном управлении страной, а их сестра, в силу своего совершеннолетия и полной дееспособности, стала преемницей отца и осталась на своей территории, официально теперь именуясь Японским государством.
Союз живет относительно спокойно со своими семнадцатью детьми, учит их, работает. Союз является страной, олицетворением своего народа, и по ощущениям народ живет такую же относительно спокойную жизнь. Они так же работают, так же учат детей, живут так же. И это напрягает. Несмотря на усилия Советов, жизнь его граждан не становится лучше, вновь происходит расслоение общества на классы, вновь угнетение низших сословий, коррупция, разбой, бесчинства на улицах… Союз от всего устал.
Собрания стран проходят раз в год либо в Мадриде, либо в Лондоне, как решили они голосованием. Союз обычно оставляет за главного кого-то из тройняшек и со спокойным сердцем отправляется на чужую территорию, не забыв спросить о хотелках детей. В городе он снимает обычно четвертый или тринадцатый номер, на собрание надевает плотный серый костюм в полоску и крепит на ремень кобуру с пистолетом, берет с собой по обычаю строгий черный портфель и зонтик-трость. Чтобы добраться до места встречи ловит такси, перед этим пройдясь по магазинам и купив пару книг на иностранном языке и газету с пачкой папирос, на собрании сидит тихо, лишь изредка дискуссируя на касаемые его самого темы, а до отеля на обратном пути добирается пешком, зажимая меж зубов папиросу.
В номере Союз понимает, что он чертовски устал.
Когда он возвращается домой, его встречают дети, которые рады приезду отца из командировки. Они окружают его теплом и заботой, накрывают на стол и сидят до полуночи, разговаривая и обсуждая все на этом свете возможное.
Союзу уже почти семьдесят лет, а его старшим сыновьям все еще будто только-только должно исполниться шестнадцать. Это его беспокоит, особенно после того, как их обследовала Швейцария и вынесла вердикт, что пока их физическое и умственное развитие находится в стадии заморозки. Союзу уже восемьдесят девять, когда он только начинает замечать заметный скачок роста у детей, когда он видит, как они резко повзрослели и похорошели, но на сердце при этом нет радости, а только давящая и разрастающаяся в грудине пустота.
В восемьдесят шестом ему приходится выхаживать своих детей, слегших из-за страшной напасти, произошедшей на территории одного из старших сыновей. На теле Яна не остается живого места, до которого не добралась эта ползучая, прожигающая покровы скверна, его левый глаз грозится вытечь, а подпаленная, черная кожа гноится и кровоточит. Сережа и Леша заражены меньше, чем брат, но черная сеть ожогов, расползшаяся по их телам и кровоточащая, также не вызывает доверия.
Авария на Чернобыльской АЭС подкосила здоровье многих стран, а его детям оставила несводимые шрамы на их телах.
Восемьдесят девятый год. Встреча в Московском дворце прошла успешно…