Кошмары.

Кенни страшно. Ему страшно ходить по этим темным коридорам снова. Ему не хотелось снова чувствовать ватными свои конечности. Ему не хотелось. Ему не хотелось снова плыть по сознанию, где каждая трещинка исчерпывающе давила на разум, и когда утром он проснется–снова судорожно трястись, зовя на помощь. Но нет. Его зов никто не слышит.. Потому что Нидерланды даже не может кричать. Это место всегда приобретало новые мутные оттенки. Оно одаривало тем, как заставляло сковать тело одним страхом. Страхом с вопросом о том, откуда этот кошмар знает мои слабости. И ответ бы был, да только Кенни не признавал себе, что это не реальность. Кенни ничего не признавал, он видел реальность в этой комнате. Видел то, что лишь расплывчатые изображения и картинки яркими вспышками перед глазами его реальность. И лишь это дарит ему настоящие эмоции. Да. Это место было близко от того, что заставляло чувствовать. Не важно, что чувствовать заставляло или колкой дрожью, которая была так невыносима, что хотелось сорвать кожу, вцепляясь ногтями в плечи и царапая те до капелек крови, ощущая, как же тесно в этом чертовом кожанном мешке, или же оно давало подозрительное умиротворение, которое не было оправдано, наоборот, это чертово умиротворение было лишь окончанием очередной ломки, от чего разум уже неосознанно старался защитить мальчика от кошмара, блокируя все доступы. И это не выходило. Умиротворение приходило потому, что Ландышу было смешно и легко от таких глупых попыток. Его разум уже заполнен едкой гадостью, которую он попробовал слишком рано, и которую забудет слишком поздно. Так почему это место снова мучает его? Почему это состояние снова дарит напряжение? Кенни не может спрятаться от кошмара даже во сне. Что день, что ночь–мысли одни, и кошмары одни. Вот они по порядку. Насмешки и колкие шутки с «без обид» это чертовы зигзаги, они искореняли всю «невинность» душ этих людей, сидящих за одним столом. Ландыш верил им. Каждому слову, не думая о чужом лицимерии ни на минуту. Его сжигало изнутри физически это чертово вещество, а морально съедала отстраненность. Даниель был тем, кто просто так же был отстранен. Поэтому Ландыш чувствовал поддержку. Но на самом деле в разуме стояли лишь они. Наркотики. Не важно, трава, порошок, синтетика или что похлеще. Кальяна было мало, чтобы заменить минимальную дозу, поэтому после почти выблеванных легких Ландыш вдруг понял в своей не самой светлой голове одну вещь. Он не выживет без наркоты. Уходить слишком поздно. Да и не нужно. Наркота спасает. И кошмары тоже. Они пугают, морально добивают, но что добивает сильнее того, что тебе так некуда идти, и ты так жалок, что тебе нравится чувство ломки? Суицид–не выход, но мучаться на холодном кафеле приятней всего. Холодный кафель отображался в округлых, медленно текущих облаках наверху. Это была легкость. Это была победа, во время ломки он чувствовал. Выпирающими костями лопаток он чувствовал холод и боль от впивающейся твердоты в спину. Синие волны, ах, напоминает море. Нет. Для Ландыша это не море. Попытки каждый раз вызвать чертовы чувства. Выдавить эмоцию, а не глупо улыбаться, вылупляя глаза так, что те кажется выкатятся. О черт. Нет, это вслепски чего-то яркого, похожего на чувства. Это было то, что выдавало себя за эмоции. Это все было враньем. Для Ландыша это все–реальность. Пусть пустая. Но нет. Даже Ландыш еще чувствовал. Он чувствовал, как привязан был к старшему брату. Самуэль был его спасением. Он зависил не от чувств любви или влюбленности, но он был готов отдать свое тело брату взамен на то, как он снова приносил наркотики, что морально давали существовать. О чертов Самуэль. Подсадил его на наркоту, но Ландыш лишь щурится и приторно-сладко улыбается. О нет, он благодарен Элю за то, что он дал ему новый путь в жизни. Теперь Ландыш не выпилиться из этой жизни, повесившись над ванной, теперь Ландыш будет существовать, каждый раз ломая себе позвонки новыми прогибами во время ломки. Но он уже не сможет жить без этого. Самуэль стал его проводником к жизни. Не той жизни, что для нас полна эмоций, веселья, новшевств и радости, не той чертовой жизни, что полна романтики. У Ландыша своя жизнь. Темнота. Волны. Яркие картинки. Скатанная купюра. Наркота. А еще Самуэль, что нежно улыбается и переживает каждую ломку брата рядом с ним, держа за руку, и бормочет ему, что еще совсем немного и Кенни станет лучше. Первый раз вдохнул он это благодаря Элю. Он смел все приличия. Он вдохнул запах жизни. А еще он помнил их первый раз. Ландыш был молод и юн, хоть совершеннолетен, но он был согласен на от и до отдаться Самуэлю, без остатка, лишь ради того, чтобы получить очередную порцию. Это было нежно. Ландыш чувствовал нежность. Он помнил мягкость рук на своих бедрах, то, как Эль дразнит его нос тем, что на губах носил порошок, не давая целоваться. Эль шутник, такой забавный, это смешило Ландыша. Ему нравилось это. Ему нравилось терзающее чувство внизу. А еще это чертово ощущение наполненности любимым человеком. Чушь. Ландыш не любил Эля. Он любил наркоту. И Эль любил наркоту. И даже Маргарет не могла помешать этой взаимной влюбленности в наркоту. Темный коридор заканчивается этим изображением брата. Оно дергается, расплывается, оно кричит, улыбается, оно орет, оно живет. Но живет так же для Ландыша. Ландыш не видел Эля. Он видел его наркотики в руках, его нежную улыбку и видел его голос. Он всегда был добр к нему. Что Эль к Ландышу, что Ландыш к Элю. Они могли дышать друг другом, передавая дыхание из рот в рот, заодно обмениваясь купюрами каждый раз. Теперь для Ландыша только Эль. Как и всегда в конце снах только Эль. Но В этот раз Ландыш не проснется в холодном поту в очередной раз среди ночи. И даже утром нет. В этот раз Ландыш уже навсегда останется со своим Самуэлем. Со своей жизнью.