She sought death on a queen-sized bed And he had said, "Darling, your looks can kill, So now you're dead."
Жизнь Дазая – сплошной контроль. Над собой, над другими. Мозг гудит перегруженным процессором, в голове с оглушительным писком проносятся строчки алгоритмов, корни дерева возможностей вплетаются в воспалённые нервы. Не человек – искрящаяся плата, которая вот-вот начнет дымиться и выйдет из строя. Ацуши – нечто первозданное и естественное. Стоит оказаться в плену его нежных рук, позволить себя приласкать, и тщательно выстроенная система, работающая на износ, сыплется. Томящийся в хрупком тельце жар, запах чистой кожи, певучие интонации, которыми Накаджима тянет имя Осаму – и вот мысли теряют строгую структуру, журчат непредсказуемым потоком ручья. И это страшно. Страшно, волнительно и оттого… расслабляюще. Уязвимый под дулом этой непредсказуемости, мужчина чувствует себя по-настоящему живым. Кем-то, похожим на человека. Не нужно анализировать и быть начеку, даже смотреть необязательно – тело само задрожит, изогнется, сухие губы распахнутся в стоне, таком честном и жалобном. И можно показать все свои шрамы: блестящие жемчугом на коже и те, что будут вечно гноиться в глубине души. Не думать, лишь чувствовать, отперев клетку рёбер. Дазай принимает в себя не только чужую плоть – все те чувства, о которых обычно страшно говорить, страшно слышать, слишком тонкие и сложные даже для него, так долго подбиравшегося к человеческой сути. Эта самая суть по-настоящему открывается ему во время близости: ужас вознесения и блаженство грехопадения, преступная смесь платонического и плотского. Оглушенный собственным стоном, он трепещет бабочкой на булавке и теряется. Глаза, в которых переливается закат – две путеводные звезды, и Осаму тянется к небу, а оказывается в мире земном, крепко сплетается пальцами со своим мальчиком, пока они оба – обнаженное естество, пока движения, вздохи и взгляды кажутся яснее слов. Мужчина прижимается теснее, прячет лицо в изгибе тонкой шеи. Только от Ацуши не спрячешься – он уже держит в своих ладошках истерзанное сердце, и его мягкие губы ложатся в глубокие борозды шрамов, придавая целостность. Завершая. И жить уже не так мучительно, и хочется подпустить ближе, разрешить вызволить себя из ада в собственной голове, схватиться за протянутую тонкую соломинку, которой обвит твердый стержень. Дазай хрупкий, но Накаджиме позволено исцелять его – теплом, любовью, словами, которые им обоим так сложно сказать. Осаму чувствует себя человеком.Touch me, yeah I want you to touch me there Make me feel like I am breathing Feel like I am human, again